Мы вынули любовь из ее теплой слепоты и выгрубили близостью до чистоты, очеловечили и созерцанием ее убили. Теперь с тобою мы скорее как преступники? Два наркомана ностальгии?
Стихи
Екатерина Богерт
Данте
Любовь воображенью, как наживу,
Подкинув на съеденье,
Пройдя сквозь все опасные соединенья
Мира, я оказался в вязкой сердцевине жизни.
Расплетаются джунгли, разбегаются сказки, за ними — воры
Старый любовник расселся в развесистых снах, в ленивом прищуре замедлилось море.
Ко мне приблизилась гора гориная, хищная,
Мысль немыслимая, явь неочищенная.
Я, как бессильный, безобразно
Залягу в теплой тошноте заката. Сон волнообразно
Застынет у меня во лбу. Я высплюсь обезглавленно
От прошлого — и тени потемнеют от блаженства,
Как начерно стволы отравленные.
Я выспался. Я стряс
С себя весь гусеничный пляс,
Преодолев свою метаморфозу.
Я упрощаю — Жизненная жизнь — С пылающего возу
Сбегаю в подземную воду, перебираюсь в холодную прозу.
Микадзе Ка
Земля обгладывала сквозняки преступленья
До гребешков, до корешков, до отмороженных забвений,
Разглаживая равнодушием своим
Нежного — того, с рыхлыми кудрями,
И мертвого — другого, с рассеченными углами.
Фарш душ — фарш слов — фарш рощ:
Все вымазал в фарш ног и бытовых расстройств.
Все вымазал мазней соблазна, расчехленного дождями.
Привет, меня зовут Микадзе Ка.
Я был катапультирован, хотя мне не хотелось,
И выплюнут из дества к вам на стол
С изрыбленным сомненьями лицом,
С ошпариной у языка.
И в зеркале передо мной заволосилась зрелость,
И я дерзнул присвоить жизнь свою.
Эпилог
Все кончено. Тени убитых впитались в скатерть.
Хаос забрался обратно в матерь.
О тишину тишина подскользнулась,
И гладь нигде не содрогнулась,
Всех случайных шорохов улов
Смертельной брошью приколов.
И только ночь танцует по надкушенным свечам, где пала лира.
Пока здесь тихо и мертво, в остатки пира,
В сырые овраги замка,
Где шелестела речная изнанка,
Снова прокралась, как самозванка,
Жизнь: Мир извращался,
Но не прекращался.
Весна
Поверхность крыш сервировала дождь.
Я сыто выцветал на воздухе,
Заглатывая детские припухлости весны.
Наполнившийся до краев, как сирота, с наскока,
Что предложить могу я миру своему?
Подвязывает голод очертанья
Ко всему, как листья ветхие и корешки — к березкам.
Нет щедрости во мне страдать, и бытие — печальное обжорство:
Вызмеиваются надо мной мои колониальные кишки.
Нет щедрости во мне страдать, и бытие — печальное обжорство.
Ничто не попадает в вечность —
Только птичкино шуршанье,
И расковыривает палец
Непрожираемую неизвестность,
Как бархатное мясо, от слабеющих инстинктов отрывая
Человеческое ликованье.
Ныряльщики
Мы вынули любовь из ее теплой слепоты
И выгрубили близостью до чистоты,
Очеловечили и созерцанием ее убили.
Теперь с тобою мы скорее как преступники? Два наркомана ностальгии?
Давай нырнем еще разок туда?
Под подожженным покровом — бархат коньяк,
Сердце маньяк — в память овраг из осенних коряг!
Во все звериное войдем, как сестры струйные:
Минута в минуту, во тьму подструнную.
Там где кончается существованья цель и начинается непроходимое веселье,
Ко мне на лоб божественные бабочки присели,
Я равновесие поймал на шпаге вьюги;
По сладкому потцу признали мы напарников друг в друге.
Пока мы зависаем там, нас ищет реальность и трясет по занавескам,
Простукивает по телам холодным, спящим.
И хочет расколоть нас плачем детским,
Но нас уже не существует в настоящем.
Мы зарываем нашу честность
И нашу царственную волю
В опасных связях в мечтах косматых в страхе подпольном
Зачахла нежность
В остатках зловых в прищурах яви в мечтах насильных
В огласках страсти в оглядках смерти в подснах застряли
В слезах ослиных…
Все застряпано и заштопано!
Все запрятано, сверху землей отшлепано!
——-
завывали оу, оу
вышезвери, вышезвелия
вырастали беспределия
отцветали вытрезвели!
Ах, ныряльщик, кровь из ушей!
Искал там, где ничего не найти,
Очарованье сплевывая вниз со скал,
Чтобы оно потухло в просторе теней,
Чтобы туда нырнуть и заново его достать
Большим трудом.
Чтобы мучительные страхи и желанья
Снова облизнулись, как сапфиры!
завывали оу, оу
вышезвери, вышезвелия
вырастали беспределия
отцветали перезрелия!
«Мой друг, зачем о молодости лет/Ты объявляешь публике читающей?/Тот, кто еще не начал,- не поэт,/А кто уж начал,- тот не начинающий.» (© С. Маршак) Ремарка [Дебют] испрашивает снисхождения, но не сами стихи. Уверен, предложи кто-то автору свою редакцию, она возмутится, начнет отстаивать каждый знак и его отсутствие. И зря.
Научиться бы ей самой читать себя, как чужой текст, холодными глазами, видавшими виды и лишенными эмпатии, тогда и сама автор увидит свои неудачи и не успокоится пока не исправит все. Например, обойдется без торчащей рифмы \скатерть — матерь\, навязавшей метафору. Уйдут другие «стихи для рифмы», повылезают пружины натужной утомительной бессмыслицы…
Эти стихи напомнили мне о мироощущении Александра Мелихова (концепция «человек фантазирующий»; цитата по памяти, из его старого поста в ФБ):
У человека есть экзистенциальная потребность в чем-то вечном и бесспорном, позволяющем забыть об абсолютно очевидной ему жалкой участи любого человека (да и всего человечества) в бесконечно могущественной и бесконечно равнодушной к нему вселенной.
Но стремясь удовлетворить эту потребность не надо ломать стулья: можно поиграть в удовлетворение этой потребности, но на деле выбирай комфортабельную жизнь, свободную от любых доставлящих огорчение обязательств и конфликтов.
«…Есть в этих строчках что-то былинное, ордынское,
степное беспредельное…» А.В.
Вот это «ордынское, степное беспредельное» откликнулось во мне совершенно другими строчками:
МОНГОЛЬСКИЕ ЖЕНЩИНЫ
(глава из поэмы «Рубрук в Монголии»)
Здесь у повозок выли волки
И у бесчисленных станиц
Пасли скуластые монголки
Своих могучих кобылиц.
На этих бешеных кобылах,
В штанах из выделанных кож,
Судьбу гостей своих унылых
Они не ставили ни в грош.
Они из пыли, словно пули,
Летели в стойбище своё
И, став ли боком, на скаку ли,
Метали дротик и копьё.
Был этих дам суров обычай,
Они не чтили женский хлам
И свой кафтан из кожи бычьей
С грехом носили пополам.
Всю жизнь свою тяжелодумки,
Как в этом принято краю,
Они в простой таскали сумке
Поклажу дамскую свою.
Но средь бесформенных иголок
Здесь можно было отыскать
Искусства древнего осколок
Такой, что моднице под стать.
Литые серьги из Дамаска,
Запястья хеттских мастеров,
И то, чем красилась кавказка,
И то, чем славился Ростов.
Всё то, что было взято с бою,
Что было снято с мертвеца,
Свыкалось с модницей такою
И ей служило до конца.
С глубоко спрятанной ухмылкой
Глядел на всадницу Рубрук,
Но вникнуть в суть красотки пылкой
Монаху было недосуг.
Лишь иногда, в потёмках лёжа,
Не ставил он себе за грех
Воображать, на что похожа
Она в постели без помех.
Но как ни шло воображенье,
была работа свыше сил,
И, вспомнив про своё служенье,
Монах усилья прекратил.
Н. ЗАБОЛОЦКИЙ
****
Калмычка ты, татарка ты, монголка!
О, как блестит твоя прямая челка!
Что может быть прекрасней и нелепей?
Горячая и красная, как степи.
Кого обманет легкая накидка,
И зонт, и туфли? Где твоя кибитка
Из войлока? Где кожаная куртка?
Башкирка ты, бурятка ты, удмуртка.
Красавица! Зимой какие вьюги
В Баймаке, Белебее, Бузулуке!
Красавица! Весной какие маки
В Сарапуле, Уфе, Стерлитамаке!
Ты пудришься? К лицу ли эта бледность?
Красавица! Далась тебе оседлость!
Где лошади? Мохнатая где шапка?
Зачем ты не гарцуешь, как прабабка?
А.КУШНЕР
Как точно сказано: «каждый пишет, что он слышит, каждый слышит, как он дышит».
БСК, как любит говорить Элиэзер
ленивом прищуре замедлилось море.
——————-
Много любопытных находок, как, например, сверху, но много и сомнительных, как, например, » Мы зарываем нашу честностьИ нашу царственную волю». Но искать и пытаться понять- вникнуть в образ интересно…
Стихи на (для) любителя; на очень большого любителя.
Алекс, вы меня совсем запутали. Можно «сервировать» стол, но вообразить, как крыша сервирует дождь, я не могу.
Не знаю, как у вас, у меня крыша едет….
Дорогая Инна, не поддавайтесь на провокации мастеров синтаксиса и орфо-графии. Голова от дебютов кружится не у Вас одной. Может быть, мало мы учили детские стихи, больше про “вся-то наша жизнь есть борьба…”
А в детских стихах крыши сервируют, лисы фаршируют и т.д.
Извините, впопыхах о таких делах вредно разговаривать, особенно – на чужом поле. Как-нибудь, в другой раз, а пока – несколько строчек:
“Привет, меня зовут Микадзе Ка.
Я был катапультирован, хотя мне не хотелось,
И выплюнут из деТства к вам на стол…”
— —
“Со стола совёнок слез…”
ЛОГОПЕДИЧЕСКИЕ СКОРОГОВОРКИ И СЧИТАЛКИ. (Т. Куликовская )
Сто столичных мастеров
Смастерили сто столов..
Сто столов сосновых
Для семи столовых…
На сосне сидит сова,
Говорит сова слова:
«Со стола совенок слез»,
Все слова на букву «ЭС»..
Под высоким вязом суслик
Заиграл на старых гуслях..
И не детское:
“Уже дозрела осень До синего налива. Дым, облако и птица Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады Недавно отшуршали. Огромно и просторно В осеннем полушарье. И всё, что было зыбко, Растрёпанно и розно, Мороз скрепил слюною, Как ласточкины гнезда…”
p.s. И немного классического “ордынского”, для любителей:
В Орде (И.А. Б-н…- сорри, заметили ли Вы, как совпадают у поэтов заглавные?))
За степью, в приволжских песках,
Широкое, алое солнце тонуло.
Ребенок уснул у тебя на руках,
Ты вышла из душной кибитки, взглянула
На кровь, что в зеркальные соли текла,
На солнце, лежавшее точно на блюде,—
И сладкой отрадой степного, сухого тепла
Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди.
Великий был стан за тобой:
Скрипели колеса, верблюды ревели,
Костры, разгораясь, в дыму пламенели
И пыль поднималась багровою тьмой.
Ты, девочка, тихая сердцем и взором,
Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок,
Что сонный ребенок, державший твой темный сосок,
Тот самый Могол, о котором
Во веки веков не забудет земля?…
«Поверхность крыш сервировала дождь».
Прочитала эту строчку и задумалась. Образ , конечно, красивый, если представить, что поверхность крыш сервирует дождь. Но у автора стоит глагол «сервировала», отвечающий на вопрос «кого? что?» Получается наоборот, что дождь был сервирован поверхностью крыш.
В общем, у меня поехала крыша.
«Поверхность крыш сервировала дождь»… — что здесь непонятного? Дела сейчас, как известно, непростые, что же сервировать, окромя дождя на поверности крыш? Но это – полбеды, а как вам понравилось:
“В слезах ослиных… Все застряпано и заштопано!
——-
завывали оу, оу
вышезвери, вышезвелия
вырастали беспределия
отцветали вытрезвели!..”
И пик беспределия:
“По сладкому потцу признали мы напарников друг в друге…”
По всему видно, что в Мастерской появился/появилась новый большой поэт.
«я оказался в вязкой сердцевине жизни.
Расплетаются джунгли, разбегаются сказки, за ними — воры
Старый любовник расселся в развесистых снах, в ленивом прищуре замедлилось море.
Ко мне приблизилась гора гориная, хищная,
Мысль немыслимая, явь неочищенная.
Я, как бессильный, безобразно
Залягу в теплой тошноте заката…»
:::::::::::::::::::::::::::::
Есть в этих строчках что-то былинное, ордынское,
степное беспредельное; и увязнуть в этом, «облизнувшись сапфирно»,
«Во все звериное войдем»… играючи, словно девочки-сёстры из непрожитых лет… И т.д.