Александр Кунин: Верность и измена. Часть 2

Loading

Александр Кунин

Верность и измена

Часть 2

(читайте часть первую здесь)

Я на него молиться был готов!
Но этот бог — такой ничтожный идол!
У. Шекспир

Группы, порожденные мировоззрением, системой взглядов на человека и окружающий мир, могут удовлетворяться собственной жизнью и относиться вполне спокойно к тем, кто не желает, либо не способен, принять эти взгляды. Пример — античные стоики. Другие группы, и они-то более всего активны на исторической сцене, побуждаются стремлением распространить свои взгляды и принципы на возможно большее число людей и устроить общество в полном соответствии с этими взглядами. Такие группы и такие движения претерпевают определенную динамику, сходную во многих чертах в разных группах и в разные времена. При некоторых благоприятных условиях они процветают, привлекая все новых сторонников, число которых многократно возрастает, достигая (религии, некоторые партии 20-го века) многих миллионов. Процветание может быть долгим, многовековым или значительно более коротким, но низменно склоняется к упадку, если, конечно, внешние силы не успевают разрушить объединение до этой стадии (нацистская партия Германии).

Отчего же идеология, которая привлекала многих, со временем теряет свое очарование? Первой и естественной причиной является, надо полагать, врожденный дефект всякой идеологии: искаженное толкование действительности, которое становится тем очевиднее, чем активнее идеология стремится повлиять на эту действительность.

Другой причиной потери привлекательности может быть само время — старение идеологии, утрата свежести и новизны. Возможно, к этому причастно и т.н. «психическое насыщение», которое изучалось психологами из школы Курта Левина.

Наконец, третьей причиной могут стать действия самой группы, дискредитирующие идеологию.

Группы активно сопротивляются собственному распаду. Различные психологические приемы помогают укрываться от ударов реальности и разрушительного действия групповых ошибок. В таких приемах немало общего, типического, хоть и окрашены они соответственно времени и месту. В этом смысле любопытно сравнить периоды, когда общественные движения, побуждаемые общей системой взглядов, привели к массовому террору и вызвали внутреннее противодействие — вначале кровавой практике групп, а затем и общей системе взглядов, которые питали её.

Испанская инквизиция и ведьмы

Раннее Новое Время (Early Modern Age) — эпоха Великих географических открытий, время Леонардо да Винчи, Эразма Роттердамского, Франсуа Рабле, Монтеня, Шекспира, Сервантеса, а также Коперника, Кеплера, Галилея. И это же славное время — долгий период тревог, подозрений, кровавых расправ и казней, завершающих процессы ведьм и колдунов. Именно тогда, в возбужденном воображении европейцев, ведьмы «перешли все социальные и природные границы. Они летали по воздуху, становились невидимыми и превращались в животных…, наконец, они, по общему убеждению, были способны устраивать плохую погоду, и урон, наносимый этой ведьмовской погодой, мог быть очень значительным: урожай погибал в целых районах, голод и смерть тоже были их работой» (1). Философы, священники и теологи со всей схоластической тщательностью исследовали проблему, и плодом их многолетних усилий явилась демонологическая теория. Из трактатов и проповедей следовало, что Дьявол решился на последнюю, отчаянную попытку погубить христианские народы, и ведьмы — его тайные агенты, участники обширного и преступного заговора. Общество ответило серией судебных процессов, получивших позднее наименование охоты на ведьм.

В самом начале 17 века европейская эпидемия поразила север Испании. По свидетельству историка вспыхнула вся область Пиренеев и «вряд ли нашелся бы город без околдованных детей, которых ночью ведьмы увлекали на свои шабаши и которые называли потом всех, кого там видели» (2, с. 209).

Здесь-то и произошли события, весьма любопытные для понимания того, как созревает протест и как группа ему противостоит. В местном Трибунале инквизиции самый молодой из его членов — Алонсо Салазар — решился оспаривать принятые мнения. Всё происходящее представлялось ему помешательством, в котором участвовали охваченные паникой жители, священники и сами ведьмы. Смелость Салазара была, впрочем, менее опасна, чем может показаться, поскольку Высший Совет Инквизиции (La Suprema) также решил, что его коммисары слишком увлеклись и следует вернуть их к реальности. Для этого были направлены разъяснения (банальные и излишние в других обстоятельствах): штормы и бури являются в определенные сезоны обычным явлением, даже если ведьмы и признают, что это их рук дело; гибель урожая может быть следствием естественных причин, и это случается повсеместно и независимо от присутствия ведьм в данной местности (2, с. 337).

Побуждая судей Трибунала к поиску рациональных доказательств, Совет потребовал провести эксперименты, чтобы проверить отравляющие свойства снадобий, изъятых у деревенских ведьм. Скормив животным, местные доктора признали их совершенно безвредными. Алонсо Салазар послал двух своих секретарей на известное место шабашей. Когда большая группа детей заявила, что была ночью на колдовском сборище, секретари засвидетельствовали, что этой ночью никого на месте не было. Девочки, признавшиеся в половых сношениях с Дьяволом, были направлены к повитухам, которые нашли всех их девственницами (2, с. 300).

На удары реальности судьи и прокурор Трибунала ответили в стиле принятой теории: «Дьявол интригует, чтобы не дать нам выполнить наш святой долг и предпринять решительные действия для борьбы с рапространившимся злом» (2, с. 309— 310). В конце концов противники Салазара заявили, что сам Дьявол внедрил его в Трибунал.

При всех поворотах этих опасных сражений ни Алонсо Салазар, ни его покровители из La Suprema никогда не подвергали сомнению демонологическую теорию. Сам он соглашался, с некоторой долей иронии, что «Дьявол способен делать и то и это», и что ученые доктора с определенностью установили существование колдовства. «Истинный вопрос иной: верим ли мы, что колдовство имело место в данной ситуации потому лишь, что в этом призналась ведьма?» (2, с. 350).

Итак, первые нападки «изнутри» на идеологические группы избегают прямой конфронтации с теорией, но относятся лишь к ошибочной практике этих групп. Сама практика, по крайней мере, в Испании, была остановлена Советом инквизиции при помощи Эдикта молчания: всякое публичное обсуждение ведовских дел запрещалось. Отныне ни в печати, ни в проповедях священников, ни на собраниях любого рода эта тема не должна была даже упоминаться. Эпидемия гаснет, когда передача инфекции прекращается. Так случилось и на этот раз.

Даже и через 100 лет после испанских событий знаменитое дело салемских ведьм было признано судебной ошибкой, без существенного ущерба, однако, для самой демонологической теории. Более того, ошибка представлялась тем более простительной, что казалась вызванной хитроумными действиями Дьявола, этого Отца лжи. Устраняя извращения, священники, инквизиторы, да и светские власти, делали все, чтобы сохранить идеологию, нужную для сплочения группы. Первые атаки на саму идеологию, саму демонологическую теорию, использовали иные приемы. Но и здесь соблюдалась осторожность, а теория поначалу не отвергалась, но исправлялась. Демонологов упрекали в ошибочном толковании первоисточников. Они, как утверждалось, неверно поняли значение некоторых ивритских слов Священного писания. Они же совершили ужасную ошибку, граничащую с ересью, приписав Дьяволу силу, которая может быть только у Бога (3).

Кто же эти люди, вначале немногочисленные, которые решились оспаривать общее мнение столь влиятельной группы? Мишель Монтень писал о себе: «Я человек с умом грубоватым, со склонностью ко всему материальному и правдоподобному…». И когда ему представили целую группу обвиняемых в колдовстве и среди них безусловную ведьму со всеми диагностическими признаками, подкрепленными добровольным признанием, он и тут не поверил «… будто один из нас в своей телесной оболочке вылетел на метле из печной трубы по воле духа постороннего!» (4). Алонсо Салазар и Мишель Монтень должны были обладать некоторыми качествами мышления, позволяющими увидеть общее заблуждение группы и достаточной решительностью, чтобы нарушить её единство.

Когда возбуждение, связанное с ведовской охотой, стало утихать, и прежние страхи оставили Германию, Францию и Новую Англию, число оппозиционеров стало быстро расти. Иезуит Фридрих Шпее писал, что «теперь многие разумные и образованные люди» открывают глаза, «как бы просыпаясь от глубокого сна» и начинают замечать то, чего не видели раньше (5). Довольно тонкое замечание, поскольку пробуждение от сна случилось вовсе не благодаря успехам наук и распространению просвещения. Все доводы, которые лишили силы демонологическую теорию, были известны и прежде. Да и сами создатели «теории ведьм» были не менее образованны, чем их оппоненты, а некоторые принадлежали к лучшим умам своего времени. Детальное обсуждение этого вопроса выходит за рамки настоящего обзора. Некоторые данные можно найти в другой работе (http://www.elektron2000.com/kunin_0151.html).

Якобинцы: «подслащенные» и «соленые»

Террор во время Великой французской революции поддерживался убеждением в существовании заговоров, поразивших все звенья, все органы Республики. Именно они, эти заговоры, считались ответственными за многочисленные неудачи и народные страдания. Точно так же, как Трибунал инквизиции в процессах испанских ведьм, Революционный трибунал не признавал естественных причин событий. Проигранные сражения считались следствием измены генералов, нехватка продовольствия и «ажиотаж» цен — результатом злонамеренных действий эмигрантов и их пособников, а мятежи в провинциях — подстрекательства иностранных агентов. Роль Дьявола, организующего все это разветвленное подполье, признавалась за британским премьер-министром Уильямом Питтом. («О, Питт, я отдаю честь твоему гению!» — писал революционный журналист Камиль Демулен) (6). Революционный трибунал, которому полагалось сражаться с аристократами и изменниками, отыскивал таковых в самих республиканских партиях. Первые внутренние протесты против этой устрашающей практики не подвергали сомнению благотворность террора как такового. Дантон пытался внушить депутатам простую мысль — необходимость отличать виновных от заблуждающихся и противников революции от обывателей, «лишенных энтузиазма». И все же ему, как и Камилю Демулену, не доставало изощренности Алонсо Салазара. Дантон перешел опасную границу, подвергнув сомнению одно из кардинальных якобинских убеждений и призывая «…не пугать себя призраками вымышленных, химерических заговоров, существование которых было бы чрезвычайно трудно доказать» (7). Позже те, кто свергал Робеспьера и его сторонников, настойчиво повторяли, что террор необходим, и он будет продолжаться. Но «психическое насыщение» достигло к этому времени такой степени, что он не мог продолжаться как прежде.

Нисколько не сомневаясь в происшедшей перемене, Наполеон приглашал под свои знамена и умеренных, и якобинцев. Он говорил Талейрану, что якобинцы делятся на 2 типа: «подслащенные» и «соленые». «Первые, при небольших деньгах, чрезвычайно удобны для новой власти. Они поддерживают в ней решимость! Но соленые — тех нельзя отесать! Они со своей метафизикой способны погубить двадцать правительств» (8). Удивляет не только количество первых, но и быстрота, с которой они изменили своим якобинским принципам.

Невозможно определить заранее, кто останется верным принципам, а кто откажется от них —легко ли, или после колебаний. Якобинец Фуше, самый большой радикал Революции, стал герцогом и министром полиции, а маркиз Лафайет, умеренный, которого якобинцы считали предателем, сохранил верность революции без эксцессов и остался в оппозиции Наполеону.

Фуше, насколько известно, не стремился к публичному объяснению мотивов своего поведения. Но это было важно для другого якобинца. Бывший секретарь Якобинского клуба в Балансе стал императором Наполеоном I. Это была измена, которую сторонники нового порядка старались не замечать. Слово «Республика» оставалось на фронтонах правительственных зданий и в заголовках официальных бумаг более года после коронации. До 1808 г. сохранялись в обращении монеты, надписи на которых обозначали Наполеона как императора Республики (9). Но сам император не видел надобности в таком камуфляже. «В сущности говоря, и название, и форма правления не играют никакой роли», — утверждал он. Важно лишь, чтобы государство хорошо управлялось (10, CCXV). Да, он был якобинцем — в те годы, когда всякий достойный человек должен был быть им (9). Да, он привел к завершению революцию, но сохранил «три важнейших завоевания… три основы общественного договора: суд присяжных, равенство налогообложения и свободу совести» (10, LXXXVI). И Наполеон объявляет свой принцип интеллектуальной независимости: «что касается системы, то всегда надобно оставлять за собою право на следующий день посмеяться над теми своими мыслями, кои появились накануне» (10, CCCLXXXIII).

Методы и цели

Судьи ведовских трибуналов понимали, разумеется, что признания ведьм могут быть вызваны их стремлением избавиться от пыток. Но великая цель — спасение души для вечной жизни, пусть даже и ценой страданий и смерти, делала возможные ошибки простительными. То же повторялось и в движениях 18-го и 20-го веков. Правда, великая цель из метафизической стала более земной, но именно грандиозность цели охраняла и саму систему понятий, и кровавую практику. Робеспьер: «Мы должны основать на земле власть муд­рости, справедливости и доблести» (11). К. Маркс: «Коммунизм … есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории…» (12).

Понятны психологические трудности, неизбежные для того, кто решается на разрыв с группой, стремящейся к столь великим целям. Пример немецкого коммуниста Артура Кестлера — лучшее тому подтверждение. Человек редкой интеллектуальной силы, ясного и глубокого ума, он быстро заметил сомнительность методов и средств, которые без всякого смущения применялись группой. «Фанатическая приверженность партии не могла помрачить мой разум настолько, чтобы я вовсе перестал замечать наиболее нелепые явления новой для меня среды…», — писал он. Но эти «нюансы», эти «тонкости», не отменяли великой цели, видеть которую следовало через «диалектический телескоп» (13). Однако путь, по которому направилась группа, настолько уклонился от объявленных целей, что примирения с собой можно было достигнуть лишь окончательным разрывом, заплатив за это обвинением в ренегатстве (14). Это был редкий случай открытой и благотворной измены, но большинство продолжало прежний путь, защищаясь от реальности привычными невротическими способами.

Хотелось бы, разумеется, понять глубже, что отличает таких людей как Алонсо Салазар, Мишель Монтень, Жорж-Жак Дантон, Наполеон Бонапарт и Артур Кестлер от многих других. Увы, можно лишь напомнить о некоторых работах, имеющих к этому косвенное отношение.

Разные стили мышления?

Английский психолог Майкл Киртон предложил тест (KAI — Kirton Adaption-Innovation) для диагностики индивидуального стиля понимания проблем и их решений. В грубом приближении различаются 2 категории. Первая объединяет людей, которые принимают проблему так, как она дается, так, как она поставлена, и озабочены решением проблемы скорее, чем поиском её причин и корней. Предпочтение отдается испытанным и понятным способам, сохранению стабильности и принятых ценностей. Вторая — ставит под сомнение само определение проблемы, избегает традиционных путей, предлагает способы необычные, спорные, даже рискованные. 32-пунктовый вопросник позволяет оценить испытуемых количественно, так что положение каждого будет выражаться точкой на прямой, соединяющей крайние показатели. М. Киртон полагал, что люди первого, адаптивного стиля успешны внутри данной парадигмы, те же, кто склонен к инновациям, стремится перейти границы этой парадигмы (15).

Герман Виткин, американский психолог, разработал тесты для измерения свойства, названного им зависимость-независимость от поля. Хотя сами тесты и были визуально— пространственные, они разграничивали два когнитивних стиля, важных для решения интеллектуальных задач, выбора профессии и социальных отношений. Зависимость от социального поля, от мнений и отношений окружающих людей может быть понята как аналогия способности выделять фигуру из фона (16).

Ясно и непосредственно зависимость от социального поля обнаруживается в знаменитых опытах Соломона Аша. Проведенные в 50-х годах прошлого столетия, они хорошо известны не только специалистам, но и образованной публике, хотя некоторые детали часто остаются в тени. А именно эти-то детали наиболее любопытны.

Группам студентов из 7–9 человек предъявлялись для сравнения 2 карточки. На одной из них — единственная вертикальная линия, на другой — три линии различной длины, одна из которых равна линии на первой карточке. Испытуемые должны были, один за другим, назвать эту линию. В действительности в каждой группе был лишь один испытуемый, который не знал, что все другие, по заданию экспериментатора, дают ошибочные ответы. Таким образом предполагалось исследовать влияние группы, поскольку испытуемый объявлял своё решение, выслушав мнение остальных. Условия эксперимента менялись (длина сравниваемых отрезков, единодушие «агентов» экспериментатора) достаточно изощренно, чтобы прояснить многие детали. Хотя сравнение линий не представляло труда и в контрольной группе 95% испытуемых дали безошибочные ответы, в экспериментальных условиях таких оказалось лишь 24%. Примерно столько же — 27% во всех опытах следовало за большинством. Между этими полюсами находились те, кто в некоторых опытах давал независимые и правильные оценки, в других — следовал за большинством. Результаты трудно назвать неожиданными. Более пристальная оценка позволяла проследить за каждым испытуемым и включала интервью после завершения опытов. Обнаружилось, что принадлежность к одной из трех групп является неизменной, и те, кто были независимыми в первой серии опытов, оставался таковым и во второй. То же — и в отношение уступчивых (конформных). Мотивы испытуемых одной группы могли быть, однако, очень разными. Независимые лишь в редких случаях были теми, кого Соломон Аш отнес к независимости силы: уверенные в себе, они спокойно отвергали давление группы. Один из них признал даже, что испытывал «садистическое удовольствие быть другим» (17, с. 37). Но у большинства независимых появлялось неприятное чувство от противостояния группе. Они допускали, что могут ошибаться, но считали себя обязанными отвечать именно так, как видят. В группе уступчивых обнаружилось несколько случаев, где влияние большинства настолько исказило восприятие действительности, что они видели именно то, что утверждалось «агентами» экспериментатора. Другие испытуемые могли оценить длину линий правильно, но решили, хотя и колеблясь, что они ошибаются, а большинство право. Наконец, для некоторых установление истины представлялось совершенно неважным из-за доминирующего стремления быть вместе с группой, не сделаться изгоем, не выглядеть странным, дефектным. Были и такие, кто придавал большинству абсолютную легитимность, «зловещую силу правоты, хотя его действия и были неверными» (17, с. 50). Когда один из большинства, по заданию экспериментатора, давал правильные ответы, поддерживая тем самым испытуемого, число ошибок последнего резко снижалось (в 4 раза). Но даже если тайный «агент» делал неправильный выбор, но отличающийся от выбора большинства, это помогало испытуемому удерживаться от ошибок. Типичными оказались компромисные решения: если большинство выбирало линию, грубо отличающуюся от правильной, испытуемый, подверженный влиянию группы, выбирал линию, хоть и неверную, но более близкую к истинной (17).

В разных групах, отличающихся по возрасту, профессии, полу, этносу, соотношение независимых, конформных и промежуточных будет, разумеется, разное.

Идеологические группы рождаются для борьбы, которая цементирует единство, культивирует товарищество, дающее опору многим, кто в этом нуждается. Для тех, кто нарушает единство всегда готов целый набор санкций, и при определенных обстоятельствах проявление несогласия становится опасным для социального статуса и даже самой жизни. Все это может существенно сократить проявление независимости, тем более, что сам выбор правильного пути никогда не бывает столь прост и однозначен, как при сравнении 2-х отрезков. Но крайние варианты определяются природными (в немалой степени биологическими) свойствами личности, так что некоторое число независимых сохраняется и в самых неблагоприятных условиях. Это же справедливо (и есть тому исторические примеры) и для противоположной части спектра — тех, у кого влияние группы настолько искажает восприятие действительности, что их солидарность остается искренней и безусловной при всех обстоятельствах.

В итоге:

Группы, объединенные общей системой взглядов, общей идеологией, общими принципами решения социальных проблем достигают, как правило, стадии, когда несоответствие этих взглядов реальности становится очевидным для некоторых активистов самой группы.

Первым ответом на такое несоответствие являются попытки исправить опасную и предосудительную практику, сохраняя систему взглядов, необходимую для существования группы («справедливый террор», «социализм с человеческим лицом»). При этом саму теорию предлагается возвратить к истокам, к первоисточникам, очистить от позднейших искажений.

Немедленной реакций на эти попытки является протест большинства, воспринимающего первых реформаторов как изменников, угрожающих существованию группы.

В самые критические периоды, в самых опасных обстоятельствах сохраняется некоторое число лиц с независимым, суверенным мышлением, равно как и лиц, чьё искаженное восприятие реальности остается постоянным.

Экспериментальные исследования стилей мышления и групповых влияний могут если не объяснить, то хотя бы послужить полезной аналогией для понимания некоторых исторических событий.

_______

1. Behringer W. Witchcraft persecution inBavaria: popular megic, religious zealotry and reason of state in early modernEurope(translate by J.C. Gragson and D. Lederen).Cambridge,CambridgeUniversityPress, 1997, p. 159.

2. Henningsen G. The witches advocate. Basque witchcraft and the Spanish Inquisition (1609-1614).Reno,UniversityofNevadaPress, 1980, p. 209.

3. Wagstaffe J. The Question of Witchcraft Debated… London, 1671, с. 12.

4. Монтень М. Опыты. Калининград, «Янтарный сказ», 1997, с. 298.

5. Friedrich Spee. Cautio Criminalis, 1631. In: Bur George L., ed. The Witch–Persecutions. Translations and reprints from the original sources of Eropean history, 1896,vol III, #4, pp. 378–392.

6. Блан Л. История Французской революции 1789 г., т.10, с. 276.

7. Дантон Ж.-Ж. Избранные речи. Гос. из-во Украины, 1924. с.17.

8. Талейран. Мемуары. М., 1959, с. 165.

9. А.З. Манфред. Наполеон Бонапарт. М., «Мысль», 1986.

10. Наполеон Бонапарт. Максимы и мысли узника Святой Елены. Издательство: Азбука-классика, 2007 г.

11. Робеспьер Максимилиан. Избранные произведения в 3-х томах. М., «Наука», 1965, с. 201.

12. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е, Т. 42, с. 116.

13. Артур Кестлер. Автобиография. Иностранная литература, 2002, №7. <>

14. Улановская Майя. Свобода и догма. Жизнь и творчество Артура Кестлера. Иерусалим, 1996.

15. Kirton M. J. ”Adaptors and innovators: a description and measure”. Journal of Applied Psychology (61:5)1076, pp. 622-629).

16. Field Dependence-Independence.

17. Solomon E. Asch. Stadies of independence and conformity: 1. A minority of one against f unenimous magority. Psychological monographs, vol.70, #9, 1956.

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Александр Кунин: Верность и измена. Часть 2

  1. О НРАВСТВЕННЫХ ИМПЕРАТИВАХ И ДОПОТОПНЫХ ОБЕЗЬЯНАХ.

    В этой профессиональной и глубокой работе Александра Кунина (особенно в первой её части) ответ на классический вопрос ксендза Морошека: «Как же Бога нет, если всё сущее создано им?»

    Эдуард Бормашенко:
    Осознанная свобода — не вытекает из природы, она противоестественна. Это — человеческое. Дарвин тут ни причем. Повторим за Гобино: дело не в том, что человек произошел от обезьяны, а в том, что слишком легко в обезьяну превращается. Естественная нравственность — миф, столь полюбившийся Руссо и Толстому. Естественная нравственность это и есть обезьянья нравственность.

    Борис Дынин:
    Эдуард прав. Понятие нравственности неотделимо от сознания выбора поступать нравственно или безнравственно. Иначе высказывание Юлия превращается в банальное признание ограниченности нашего знания. Можно ведь сказать; «Мы, наверное, никогда не поймем ничтожнейшего чуда развития человечества: рождения и укрепления естественного безнравственного поведения». Без осознанной свободы нет осмысленного разговора ни о нравственности, ни о естественности.
    Сегодня можно было бы задуматься над этими словами, понять, прочувствовать в них проблему, но догматическому уму атеиста Тартаковского это не дано.

    М. Тартаковский:
    Попробуйте перечитать Дарвина. Как всегда — «Старик был прав!»
    Мне случалось пересекаться с Бормашенко, и я знаю, что он имеет в виду давно сформулированное Достоевским: «Всякая нравственность выходит из религии, ибо религия есть только форма нравственности… Цинизм, отчаяние, правды нет, пьянство – что было бы с народом, если б у него не было религии».
    Своим «догматическим атеизмом» я покушаюсь на девичью честь сразу двух кандидатов – физика и философа.

    Борис Дынин:
    Дарвин видел ясно, что его концепция сталкивается с проблемой нравственности и особенно альтруизма, и посвятил ее решению много страниц в «Происхождении человека». Но эти страницы самые спекулятивные из всех его текстов, сводящиеся к нанизыванию наблюдений из поведения животных, которые можно трактовать как примитивные проявления нравственности и заявлений, что они могли развиться в человеческое поведение. Последователи Дарвина признали неудовлетворительность ответов Дарвина на его же собственный вопрос. И до сих пор они пытаются ответить на него, подгоняя рассуждения о естественном отборе под видимый факт поведения человека как морального, так и аморального сушества.
    Г-н Тартаковский продемонстрировал результат естественного отбора моральных инстинктов человека. Теперь уже Дарвин плачет, ибо приходится признать, что, по крайней мере, сам г-н Тартаковский от обезьяны не произошел.

    «Правда ль это, что я слышу? Молвят óвамо и семо:
    Огорчает тут кого-то Будто Дарвина система?
    Полно, друже! Ты не сетуй! Без хвоста твоя ведь жопа,
    Так тебе обиды нету В том, что было до потопа.
    Всход наук не в нашей власти, Мы их зерна только сеем;
    И Коперник ведь отчасти Разошелся с Моисеем.
    Ты ж, еврейское преданье С видом нянюшки лелея,
    Ты б уж должен в заседанье Запретить и Галилея…
    Да и в прошлом нет причины Нам искать большого ранга,
    И, по мне, шматина глины Не знатней орангутанга…
    Брось же, друже, устрашенья, У науки нрав не робкий,
    Не заткнешь ее теченья Ты своей дрянною пробкой!» А.К. Толстой

  2. Интересная и глубокая по содержанию статья. Привлекательно и то, что в подтверждении своих мыслей, суждений приводятся конкретные факты, имена, результаты исследований. Отдельные авторские суждения позволяют осмыслить исторические события, в том числе современной истории. В отличие от некоторых авторов, которые «стесняются» или не знают о существующем порядке публикаций, автор в пристатейной библиографии приводит источники. На мой взляд, это лучшее эссе, опубликованное на портале Е.Берковича за последние года два. Жаль, что эссе появилось на периферии портала, а не в «Заметках» или в «7 исскуствах». Впрочем, возможно, в этом я заблуждаюсь. Спасибо автору и редактору за эту публикацию

  3. Для меня Ваша работа, дорогой Александр Кунин, в высшей степени интересна. Читала, наслаждаясь, как прекрасной музыкой. Спасибо, что сделали доступными для понимания сложные проблемы социальной психологии. Я, конечно, изучала в силу своей профессиональной деятельности психологию, в том числе и социальную, но так глубоко там не копали. Если я не ошибаюсь, с понятием «когнитивный диссонанс» я впервые встретилась у Набокова в «Приглашении на казнь», и там это понятие используется иронически, если не саркастически. Так ли это?

    1. Фаина Петрова 30 Июнь 2013 at 19:17
      Спасибо за отзыв.
      Не припомню, как Набоков употребил «когнитивный диссонанс» в «Приглашении на казнь». Но ироническая игра с темами вполне серьезными — это в его стиле. Он, скажем, писал о слабости дарвиновской теории, которую заметил в своих естественно-научных исследованиях. Но как писал? Бабочки способны к такой степени мимикрии, а их крылья наделены столь восхитительным, волшебным узором, что оценить его может лишь человек. И предлагал считать (полагаю, иронически) это волшебство шифрованным письмом Создателя единственному существу, способному оценить его игру.

  4. Поздравляю!
    Хотя мне эта работа не «по зубам». 🙂

    1. Уважаемый Соплеменник!
      Это, конечно, авторский грех, если работа, предназначенная публике, а не профессионалам, кажется недостаточно ясной. Каюсь.

      1. А. Кунин
        — Sun, 30 Jun 2013 11:24:36(CET)

        Уважаемый Соплеменник!
        Это, конечно, авторский грех, если работа, предназначенная публике, а не профессионалам, кажется недостаточно ясной. Каюсь.
        ===========================
        И напрасно. На всех никогда не угодишь!
        Тем более, что в «Гостевой» есть вполне компетентные гости.

Обсуждение закрыто.