А наши белые ночи… Они ведь не повторяются: ну попробуйте найти две одинаковые… Спустишься к реке — у Лебяжьей ли канавки, у Зимней ли (помните, где-то здесь у парапета стоял Онегин?): вода — как волшебное зеркало. Небо, с виду светлое, отражается в ней разливами бирюзово-розовых радуг…
«Давно стихами говорит Нева…»
Попытка объяснения в любви
Лев Сидоровский
СОВСЕМ неподалеку от моего дома есть архитектурное чудо: остроконечные башенки, стрельчатые окна, ажурный белокаменный орнамент на пурпурном фоне, зубчатый парапет — всё это делает Чесменскую церковь прямо-таки очаровательной. Дивное творение Фельтена, она закладывалась как памятник русским морякам, о чем гласит мемориальная доска: «Сей храм сооружен в память победы над турецким флотом, одержанной при Чесме 1770 года…» А буквально в двухстах метрах отсюда ощетинились противотанковые ежи, поднялась тяжелая громада дота, которая разом отбрасывает меня в совсем другое время, в совсем иные сражения… Вот так, на маленьком кусочке земли, встретились две эпохи из жизни города, который посчастливилось называть своим…
* * *
И ПРАВДА, какая удача выпала каждому из нас — бродить по этим проспектам, любоваться этими каналами, дышать этим простором… В любой день могу прийти к старому дому на Мойке, где и сегодня бьется сердце Пушкина, гениально воспевшего на веки веков этот «град Петров», и «Невы державное теченье», и «оград узор чугунный»… И разделить восторг другого давнего поэта, Петра Андреевича Вяземского, признавшегося однажды:
Я Петербург люблю с его красою стройной,
С блестящим поясом роскошных островов…
И ощутить чувство, подсказавшее Александру Блоку такие, например, строки:
Это — древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне…
Наши страстные печали
Над таинственной Невой,
Как мы чёрный день встречали
Белой ночью огневой…
Однажды как раз в такую пору оказался я в Петрозаводске, который, как известно, расположен севернее Петербурга. Так вот, конец июня, вроде бы — самый разгар белых ночей, но белых ночей в нашем, питерском понимании, — не было. Не знаю, в чем уж причина: то ли в том, что не было Невы, речек и каналов с их струящимся отраженным светом, не было наших дворцов, в этом нереальном свете как бы тающих, но только, повторяю, вместо волшебных белых ночей (которые обычно жду целый год) там были просто очень поздние сумерки… И даже в заполярном Мурманске от белых ночей испытал примерно такое же ощущение, и в Хельсинки, и в бесконечно милом моему сердцу Стокгольме…
А наши белые ночи… Они ведь не повторяются: ну попробуйте найти две одинаковые… Спустишься к реке — у Лебяжьей ли канавки, у Зимней ли (помните, где-то здесь у парапета стоял Онегин?): вода — как волшебное зеркало. Небо, с виду светлое, отражается в ней разливами бирюзово-розовых радуг, а четкая перспектива зданий чуть колышется, словно испаряясь… И уж какими-то совсем иными, немного нереальными, что ли, становятся в эти мгновения и Зимний дворец, и Мраморный, и ограда Летнего сада… Помните, как стремилась сюда Анна Ахматова:
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград…
Здесь, у этой ограды, сотворённой тем же Фельтеном, и на аллеях Летнего сада, и под аркой, что с Галерной выводит на Сенатскую площадь, — когда оказываюсь тут, всякий раз вспоминаю Ахматову и Гумилева:
Сердце бьётся ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда…
Правда, и другие строки Анны Андреевны со мной постоянно:
Это было, когда улыбался
Только мёртвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград…
Ну, разве мог т а к о е про свой «великолепный град» в далеком XVIII веке предвидеть Сумароков, когда восторженно восклицал:
Ликуйте вы, Петровы стены,
Играйте, Невски берега!..
Или — Державин, когда, к примеру, воспевал «великолепные чертоги» только что возведенного Таврического дворца. Знал бы Гавриил Романович, какая судьба уготована «великолепным чертогам»: ведь именно здесь было разогнано Учредительное собрание — первый парламент свободной России, и тогда же у этих стен пролилась, по сути, первая кровь Гражданской войны: ведь именно на трибуне Таврического надолго воцарились разные «партийные» вожди — от Зиновьева до Толстикова, Романова, Гидаспова… Ведь именно в «великолепных чертогах» почти семь десятилетий удобно располагалась Ленинградская высшая партшкола. Ох, как не соответствовали те хозяева Таврического этим интерьерам! Какое наблюдалось противоречие между, так сказать, формой и содержанием! Какая между тем и другим ощущалась подспудная борьба!
* * *
ВПРОЧЕМ, борьба для нашего города — состояние привычное. Еще князь Вяземский когда-то заметил о Граде Петра:
Искусство здесь вело с природой брань
И торжество своё знаменовало,
Могущество ума мятеж стихий смиряло…
Вряд ли предполагал Петр Андреевич, что будет такой большевистский лозунг: «Мы не можем ждать милостей от природы!», и что его потомки с этим залихватским кличем наломают немало дров. Ну а теперь, к примеру, трудно сказать, чем для его земляков — жителей Гавани, для их мироощущения, закончится нынешний намыв тамошнего берега. А еще: не превратится ли после окончательного сооружения дамбы Маркизова лужа в лужу подлинную?..
Но вообще-то наш город природе противостоял всегда. Ведь расположился-то на земле скудной, болотистой, и мрамор его покоится на сваях. Но что удивительно: сами недостатки этого «сырого угла» России здесь превратились в достоинства. В самом деле: протоки, речки, каналы, проведенные для осушки, мосты, над ними вскинувшиеся, — какое очарование все это придает нашему Санкт-Петербургу! Кривая речка, вытекавшая из болота на Царицыном лугу, — она и называется Кривуша, — стала грациозно изгибающимся, полным поэзии Екатерининским каналом, на набережных которого (помните, у Достоевского, в «Белых ночах»?) встретились Мечтатель и Настенька… А здешние туманы, здешние серые, без солнышка дни потребовали от города ярких красок — всегда ощущаю это, любуясь, допустим, нарядом Двенадцати коллегий или Смольного собора… Кроме того, плоская равнина как бы отказала городу в силуэте — вот и потребовались шпили Петропавловки, Адмиралтейства, другие, вот и понадобился Исаакий… (Ах, как теперь поганят эту панораму, сотворенную искусством Трезини и Росси, Растрелли и Монферрана, Кваренги и Тома де Томона, некоторые новоделы: и новая Биржа; и пресловутый «Монблан»; и «Империал», который подавил собой Новодевичий монастырь; и отель-мастодонт, который близ Исаакия нагло «наехал» на Николая Первого; и (помните во времена Матвиенко?) гигантский фонтан на Неве, который закрыл вид на василеостровскую Стрелку). И возникли в нашем городе просторы, какие в любом ином увидишь редко. Ну, где еще в Европе возможно с одного конца улицы разглядеть во весь рост здание на другом ее конце, аж за три километра? В каком другом городе перед вами, будто в чистом поле, открывается горизонт? Недаром же есть у нас площадь, которая называется п о л е м: Марсово поле…
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой её гранит…
Ну не понять мне, как из в общем-то обычных слов возможно соткать подобное очарование… Пушкин… Иду по его городу… Вот этот дом на Галерной хорошо помнит его: сюда Александр Сергеевич вскоре после венчания привел Наталию Николаевну… А вот сюда, на Екатерингофский, поэт частенько наведывался к Василию Андреевичу Жуковскому… А здесь, на Театральной, его поджидал Федор Глинка…
И Лермонтов тоже в белую ночь на невской набережной вспоминается:
Задумчиво столбы дворцов немых
По берегам теснилися, как тени,
И в пене вод гранитных кры́лец их
Купалися широкие ступени…
И Тютчев:
Нет искр в небесной синеве,
Всё стихло в бледном обаянье,
Лишь по задумчивой Неве
Струится лунное сиянье…
И Маршак:
Давно стихами говорит Нева,
Страницей Гоголя ложится Невский,
Весь Летний сад — «Онегина» глава,
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский…
Всё очень здорово, но вот про Гоголя, пожалуй, не точно. Мне думается, Невский проспект — всё-таки не гоголевское место в Петербурге, хотя повесть с таким названием у него есть. Нет, гоголевский Петербург — это, наверное, Мещанские улицы, район Коломны, Сенная — в общем, город, не приспособленный для счастья Акакия Акакиевича Башмачкина…
И ни за что не представить мне теперь этих улиц без Осипа Мандельштама:
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз…
И без Иосифа Бродского:
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать —
На Васильевский остров
Я приду умирать.
Твой фасад тёмно-синий
Я впотьмах не найду.
Между выцветших линий
На асфальт упаду…
И еще есть в нашем городе другой остров, впрочем, даже не остров — островок, такой уютный, заповедный, куда в белую ночь стремлюсь со студенческих лет: изящная арка, тосканские колонны, классические пропорции, листва над самой водой, и название всему этому — Новая Голландия… Глянешь окрест — дух захватывает! Как там, у Булата Окуджавы:
Плывут дома, как корабли из дальних стран,
Как паруса, всех созывая.
Ночь белая, сегодня я твой капитан,
Твой рулевой, твоя душа живая.
Бело вокруг. Белы дома, река бела.
Всё — от Фонтанки до предместий.
Ночь белая, ты отложи свои дела,
Давай пойдём, побродим вместе…
* * *
КОГДА на душе плохо и одолевают хвори, я, как за соломинку, хватаюсь за тебя, мой город. Знаю, и у тебя самого проблем хватает, и всё же — как хорошо, что есть ты, «полнощных стран краса и диво», что — несмотря ни на что — всё так же полон волшебства и грации, всё так же гордо держишь голову, всё так же «стихами говорит Нева»… И пусть так будет всегда!
Сэм, прошу прощения, но я не уверен, что имею право раскрыть авторство этого мрачного — но и исключительно талантливого! — стихотворения о Ленинграде-Петербурге. Дело в том, что молодая поэтесса, автор этого произведения, к сожалению, бросила писать, и я не знаю, одобрит ли она появление её имени в печати. У меня была с ней переписка, где я, поражённый её талантом, умолял её не оставлять перо и даже поощрял её к написанию стихотворной драмы (типа «Маскарада» Лермонтова), — но тщетно…
Чтобы дать Вам представление о необычайной силе её таланта, привожу здесь отрывок из её поэтической интерпретации знаменитого «Ворона» Эдгара По:
«Как-то в полночь, в час злосчастный – помню, ночь была ненастной –
Я читала безучастно Фауста не без труда –
В дверь тихонько постучали: кто там? – Мне не отвечали –
Это дождик, не иначе, это капает вода,
Это ничего не значит, просто капает вода –
Дождь всего лишь, ерунда!
Я опять вернулась к Гёте, только слышу, будто кто-то
Ходит в поисках чего-то – дом тихонько обойдя,
Подошёл к окну фасада, смотрит молча из засады –
Кто там и чего им надо по ночам в чужих садах?
Кто мой топчет палисадник? Там же розы, резеда!
Нет, ну что за ерунда?!…
Отчего я так волнуюсь? В страхе я в окно взглянула
И увидела луну я между туч и струй дождя –
Гнал по небу тучи ветер, за стеклом качались ветки –
И самой себе ответив: так бывает иногда,
Это клонит ветки ветер, так бывает иногда,
Я сказала: ерунда!
Просто ветер гонит тучи, но, пожалуй, будет лучше
Мне сейчас, на всякий случай, нервы слабые щадя,
Запереть окно покрепче – мне, наверно, станет легче,
Да ещё меня излечит рюмка водки как всегда –
Станет легче мне конечно, водкой я лечусь всегда –
Словом, страхи – ерунда!
Тут, смотрю – на подоконник, из ночи шагнув спокойно,
Чёрная вошла ворона, величава и горда –
Неожиданным сюрпризом – и, взлетев на телевизор,
Там уселась с мрачным видом, будто в дом вошла беда –
Не могла я не увидеть – это в дом вошла беда!
Странно как… Вот ерунда!»
И так далее… Великолепно, не правда ли!?
Да, Александр, это настоящий поэт, с гибким современным языком и несгибаемыми понятиями поэтического (в первом приведенном примере). А в вольном переводе получился русский Эдгар По — в отличие от добросовестных переводчиков.
“Ну, разве мог т а к о е про свой «великолепный град» в далеком XVIII веке предвидеть Сумароков, когда восторженно восклицал:
Ликуйте вы, Петровы стены,
Играйте, Невски берега!..
Или — Державин…”
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
М.б., и могли бы. Но чего уж точно не смогли б представить в те басно-слАвные года,
– стихотворения “презренного иудея” Иосифа Б., тунеядца , не закончившего среднюю школу, Нобелевского лауреата, с его стихотворением “На смерть Жукова”, где гремит державинская строка: Маршал! поглотит алчная Лета
эти слова и твои прахоря.
Все же, прими их — жалкая лепта
родину спасшему, вслух говоря.
Бей, барабан, и военная флейта,
громко свисти на манер снегиря.
«Нет, город насморка и бледных лиц,
Нет, город на Неве туберкулёзный –
Мне жутко в гулкости дворов-колодцев
Среди теней твоих самоубийц –
Противореча логике любой,
Твои мосты в ночи неодолимы;
Ты весь в шипах, и мною нелюбимы
Каналы с тёмной медленной водой –
Их траурные ленты
Уносят слепо щепки жизни в Лету,
Минуя Летний сад,
И лип столетних
И тополей унылые скелеты…
Нет, город аберраций и химер,
Трущоб беспомощных и судеб нищих,
Где в каждом вздохе страх, тоска и смерть –
Ты никогда мне больше не приснишься –
Ни днём, ни ночью –
Видеть не могу
Ни в перспективе стылого проспекта
Ночь, улицу, фонарь, аптеку,
Ни пляски сквозняков на берегу,
Ни перевернутого мирозданья
Упавших в воду арок вверх ногами,
Свинцовых туч, плывущих подо мной –
Нет, город, опрокинутый вверх дном –
Здесь перепутал время старый Хронос –
В минорном шуме ветра похоронном
Мне слышен бой часов и метроном –
Тебя боюсь…
Меня пугает странно
Завёрнутое в лемнискату время
И многомерность тусклого пространства,
Разбитого в четвёртом измерении –
И встретишь невзначай осколков россыпь
То на Сенной, то где-нибудь на Росси..
Твоя метафизическая суть –
Свечение во тьме огней болотных,
Фальшив ты как несправедливый суд,
Как роскошь декорации без плоти,
И пафос твой пустой – сплошная ложь:
Безжалостней, чем подлая воровка,
Ты заберёшь, отнимешь, украдёшь
Всё до обмылка и куска верёвки…
Живёт болото у тебя внутри,
И на крови ты весь, не только храм твой –
Нет, город революций и интриг,
Крестов, расстрельных списков и охранки,
Предательств, безразличия и драм,
Рассадник диких нравов коммуналок,
Мужчин из стали и железных дам,
И глаз усталых,
И полотнищ алых…
Таким ты был всегда – твоих рабов
Здесь за людей от веку не держали –
Обрезков марли, кумача, гробов
Фанерных вдоволь было у державы –
Но ты прекраснейшим из городов
Останешься навечно на скрижалях…
Мне череда полуночных дворцов
В мерцании луны твоей, признаться,
Напоминает строй галлюцинаций,
Процессию бесцветных мертвецов;
Тяжёлые ряды твоих колонн
Страшат меня символикой масонской,
Их мрачный образ – повод для бессонниц,
Таких же страшных, как и страшный сон,
Который видят мраморные львы –
Нет, город ужаса и наводнений,
Ночей прозрачных, мглы и привидений –
Уйди из головы!..»
Читая это стихотворение талантливой молодой поэтессы, я думаю в недоумении и растерянности: значит, источником литературного вдохновения может быть не только любовь, но и ненависть!? Как же надо страстно ненавидеть Ленинград-Петербург, чтобы вот так написать! А ведь надо признать, что талант у поэтессы безукоризненный…
Александр!
Что ж Вы не написали, кто она, автор!
Я нашел легко автора по стиху. https://stihi.ru/avtor/foundry
..Твоя метафизическая суть –
Свечение во тьме огней болотных,
***
Совершенно гениальное определение этого конкретного города. Да и последующее «Живёт болото у тебя внутри,
И на крови ты весь, не только храм твой» – точнее сказать трудно, хотя уже не так поэтично. Но и смерть может выглядеть красиво, этого у города не отнять.
Прекрасный материал.
P.S. От себя: был у меня однажды шанс сравнить белые ночи в Стокгольме и в Петербурге. Стокгольм восхитительный город, но Петербург — великолепнее. Столица европейского Севера …
Спасибо за поэтическое попурри родному городу.