Александр Левинтов: Май 20-го

Loading

Однажды мне попался рассказ Юрия Нагибина об Аполлоне Григорьеве, о последних днях его жизни, как к нему, в практически пустую квартиру, пришёл судебный пристав, чтоб сопроводить поэта в долговую тюрьму, как Аполлон предложил распить приставу некую жидкость, как жидкость прожгла с шипением сукно…

Май 20-го

Заметки

Александр Левинтов

Прибалтика как миф

В Прибалтику я впервые попал уже сильно во взрослом состоянии — уже в сорок лет, в конце ноября 1984 года. А до того мне с какого-то очень раннего детского возраста помнится сон: я лежу на горячем очень жёлтом, тончайшего помола песке, совсем близко что-то ласковое нашёптывает морской прибой и дальше — синее-синее море с белыми лёгкими барашками игривых волн (я моря ещё ни разу не видал наяву), надо мной — чуть светлее моря, но такое же синее-синее небо, а по нему плывут не менее игривые облака-ягнята, и между ними и мною — высоченные сосны с янтарными стволами, и ветер свищет тонким призывном посвистом в их курчавых кронах. На пляже есть ещё люди, но я — совсем один, свободен и счастлив этой свободой, одиночеством и ласковым, трепетным теплом природы.

Первое и совершенно очевидное первое впечатление — это не наша земля и страна, нам чуждая и нам неподвластная, неподчиняющаяся, потому что — другой природы и культуры. С тех пор прошло более 35 лет, считай, что и все сорок, а это ощущение ни на волос не изменилось. А ведь я здесь бывал бессчетное число раз, сейчас даже попробую перечислить места, в которых бывал или побывал, если сильно себя не утомлю, а посторонних читателей тут, скорей всего, не будет:

— Рига (Старая Рига, Veza Riga, а в ней подземный средневековый ресторан и странной планировки квартира Тимофея Сергейцева, Московский Форштат, дачные окрестности Риги, улица, построенная отцом Эйзенштейна в стиле Юнге Велле, Задаугавье, где живет Дима Мацнев, дом, где жил мой дальний родственник Аркадий Райкин, район вокзала и сам вокзал, маленькие кафешки с разнообразными причудливыми пирожными, гостиница «Выру» и ещё одна гостиница — посвященная Эйнштейну и E=mc², и ещё одна, совсем маленькая и сверхуютная — в Старой Риге, метания-мотания-блуждания с Игорем Злотниковым, Дом радио и другие декорации «Семнадцати мгновений весны», огромный рынок с ангарами для цеппелинов, южное шоссе с огромным и очень популярным пивным рестораном, а ещё там же — огромным супермаркетом европейских продуктов «Гастрономия», трамваи и булыжные мостовые и тротуары, и ещё — латышские девушки, сплошь блондинки, развратные, неприступные, презрительные и дорогущие.

— Юрмала, начиная с Лиелупе, и далее — Булдури, Дзинтари, Майори, Дубулты: особняки, богатые дачи, шикарные курортные комплексы, уютные ресторанчики с отменным alus’ом — пивом; и то самое море, тот самый песок, ветер и сосны, что в моём детском сне; за Дубултами электричка кончается, а дорога всё тянется и тянется — до Рои и ещё далее до Колки, что напротив острова Сааремаа. Здесь можно купаться нагишом — до ближайшего свидетеля не менее 3 километров; слева от Рои, в лесу — Папоротниковый хутор — здесь в огромном булыжном доме живёт одинокий Александр Гербертович Раппопорт: перед домом маленькое озерцо, микроб Соляриса, и развесистое-раскидистое дерево, генератор мыслей, образов и мистических видений.

— Латгалия: первая крупная станция на латвийском участке дороги Москва-Рига Резекне, Аглоне, самой восточной точке явления Девы Марии католикам, безымянный хутор с особняком Димы Мацнева, перед особняком — озеро и тоже солярисного происхождения; на другой его даче я сочинил сказку о латгальской русалке для молодой девушки Катерины, как жаль, что у неё недавно открылась тяжелейшая шизофрения.

— долина реки Гауя, со старинным, красного кирпича, замком, а в заповедной части долины — банный особнячок для высшей партийной сволочи (мы попали сюда случайно), а ещё дальше на север — совершенно баронский городок Цесис, грозный, несмотря на свою миниатюрность.

— на границе с Эстонией — латышская Valka и эстонская Valga: «у вас где можно пообедать?» — «у нас сейчас всё закрыто: хотите — полчаса ждите или езжайте в Валку, это следующая улица, метров сто, не больше».

— эстонский уездный центр Выру на берегу озера с маленьким домашним кафе «Матильда», где дородная и добродушная Матильда кормит дёшево и вкусно; на восток от Выру, в сторону России — королевство Сету, а на запад — банька у небольшого озера, где вот уже 30 лунных лет собирается по новолуниям местное изысканное общество интеллектуальных пропойц-любителей волчьего воя на Луну и где я с Димой Манцевым и Игорем Злотниковым провёл захватывающую ночь — и всё это в живописнейшем моренном рельефе, утыканном хвойными лесами.

— старинный университетский Тарту, образец европейского университета и университетского города, сосредоточие мысли и мистики.

— приятный морской курорт Пярну, игрушечный и опрятный.

— Таллин со своим огромным пассажирским морским вокзалом, врезающимся в Старый Таллин, Vanna Tallinn, Толстая Маргарита и другие средневековые грубости местных зодчих, уютные кафешки и пивнушки в каждом закутке, кильки и миноги, двухэтажные четырёх-квартирные дома и бесконечные хоры на Лиго либо ещё по какому поводу.

— живописный Вильнюс, всё ещё помнящий своё величие «от моря до моря», караимский Тракай с толстыми невкусными чебуреками, Строгий Каунас со своей миниатюрной Ундер-ден-Линден, пивнушками с агрессивными юнцами, между Вильнюсом и Каунасом местечко Левинтай, возможно, моя прародина.

— Шауляй и его черти, Черлёнис, фото и коты, загородный ресторан «Мельница», где чертенят приходится стряхивать с плечей после каждой бутылки или кружки.

— усталый Алитус, родина балтийских великанов, потомки которых так здорово умеют играть в баскетбол.

— опрятная Паланга — маслята и прочие грибы-грибочки растут в самом центре города, в лесной припляжной полосе.

— запрятанный в Шиловичском лесу Друскининкай с дивным курортом «Эгле», с изобилием белых и виноградных улиток — и то и другое потребляют парижане и гости Парижа.

— немного угрюмая и деловая Клайпеда, из неё через узкий пролив бегает ферри на Куршскую косу, Йодкранте, фешенебельно развёрнутый к заливу (и всё те же сосны, ветры, пески и солнце, как в том детском сне), а всего за евро — морская сторона Косы, карликовые сосны, бесконечный и чистейший пляж, неистовый свистящий ветер, гонящий по низенькому небу атлантические облака и тучи; шумная и кипучая Нида, миражи песчаных дюн, а дальше — российская часть, нищая и убогая, с неё начинается Калининградская область, ощетинившаяся на весь мир своими вооружениями — никогда этому месту не стать ни русским, ни российским, и чем дольше длится оккупация, тем явственней проступает немецкость — не только в архитектуре и пейзаже, но и в людях и их лицах, нравах и обычаях, янтарный край.

— огромные замки польского Поморья, бесконечные сады, ягодники и варёно-копчёные колбасы «за-уши-не-оторвать».

Всё это — не просто не русское, а враждебное русскому и российскому, кривичскому, исконное и многовековое, неистребимое, наверно, теперь уже никогда, чуждое и культурно, и пейзажно, и ментально, всё так и всё правда, но это — моё, это и есть моя подлинная и настоящая родина, здесь я всё понимаю и принимаю, прежде всего скромность и строгость, сдержанность, нераспахнутость, мне здесь покойно и укромно, уютно и безопасно, здесь мысль моя течёт, а не скачет и здесь она — правильная и спокойная.

Миф — это рассказ об истинном. И я читаю Прибалтику как миф, как мой личный миф, разворачивающийся мне всё новыми и новыми страницами и откровениями.

Гельголанд

Эта встреча была в начале мая 90-го года в Ампуриа-Браво, каталонском курорте. Я сидел в баре и попивал местное пиво «Сан-Микаэль», довольно резкое и крепкое, аккурат под ещё не раскаленное солнце. На мне была футболка Оксфордского университета, не знаю, как попавшая ко мне, кажется, её привезла мне жена из Англии — кто б ещё?

Вошли четверо шумных, я сразу расслышал немецкую речь: говорить по-немецки не говорю, но в школе изучал этот язык шесть лет, пять лет — в университете и ещё два года — в аспирантуре, отличать-то должен от других языков.

Немцы вели себя шумно и относительно меня достаточно агрессивно. Они что-то спросили, я ответил на русском. Ситуация вмиг поменялась:

— А мы думали, ты англичанин.

— Я вообще не профессор, неплохое пиво.

— А мы из Гессена, «Гессен Рундшау» — слышал о такой газете?

— Конечно.

— Я — главный редактор, вот он — спортивный обозреватель, а он — культурный, а этот — политический, у него самый маленький пенис.

Немцы дружно засмеялись, я понял, что к немецкому юмору надо привыкать.

— Представляешь, мы от Гессена сюда приехали за восемь часов! Две границы пересекли! За что Черчилль разбомбил Гельголанд? Ведь война уже почти совсем кончилась.

Я этого не знал, я вообще не знал, что этот остров кто-то бомбил.

18 апреля 1945 года над крошечным островом пролетели 969 английских бомбардировщиков. Цель бомбежки состояла в том, чтобы уничтожить военно-морскую базу и аэропорт, но небольшие размеры острова означали, что он должен был быть сметен с поверхности моря. На следующий день 36 тяжелых бомбардировщиков «Ланкастеров» сбросили на выбранные точки 5 тонн 340 килограммов бомб. С того дня остров стал надолго полностью заброшен.

Действительно, Зачем Черчиллю понадобилось долбить этот островок размером в один квадратный километр, если до конца войны оставалась всего пара недель? Тем более, что до того американская авиация регулярно бомбила несчастный клочок земли в ходе операции «Афродита».

Ровно через два года англичане свезли сюда германские боеприпасы: 4 тысячи торпед, 9 тысяч глубоководных бомб, почти 100 тысяч артснарядов общим весом 6.7 тысяч тонн и взорвали их, взрыв оказался такой силы, что остров поменял свою геометрию и перестал быть треугольным.

До 1952 года здесь проводили свои взрывные учения английские артиллеристы и саперы. Лишь в 1952 году остров был возвращён в состав Гольштинии (ныне — земля Шлезвиг-Гольштейн). Сегодня это — популярный пляжный курорт с постоянным населением менее полутора тысяч человек.

У меня есть своя версия жесточайшей бомбардировки острова в апреле 1945 года, а также предыдущих и последующих попыток уничтожения острова.

В Германии существовало два весьма опасных для союзников проектов: атомный и ракетный, оба оказавшиеся неудачными.

Хотя в 1944 году немецкая ФАУ-2 и достигла космоса, поднявшись на высоту 190 километров, военный эффект от этого «орудия возмездия» оказался ничтожным: ракеты, направленные на Лондон и Париж, убивали в среднем всего одного человека. Лишь случайно одна ракета попала в бельгийский кинотеатр во время сеанса — из тысячи зрителей погибло почти 600.

Одной из испытательных площадок ФАУ-2 вполне мог быть Гельголанд.

Атомному проекту Гитлер придавал гораздо меньше внимания: многие немецкие физики оказались в Америке, союзники из-под носа немцев вывезли из Норвегии весь мировой запас дейтерия («тяжелой воды»), 10 тонн, а завод по его производству взорвали. Без дейтерия уран, вывезенный из Бельгийского Конго, даже при очень высокой степени очистки, был бесполезен. Тем не менее, по крайней мере одну атомную бомбу немцы взорвали — и испытательным полигоном, возможно, был Гельголанд, расположенный в 70 километрах от материкового побережья.

Просто так Черчилль столь основательно бомбить это место не стал бы.

10 лет из жизни Измайлова

В Измайлове немцев не было, по крайней мере, официально. Измайловские бабы, правда, рассказывали, что осенью они рыли картошку в совхозе «Измайловский», что на самом краю Измайловского леса, там, где Серебрянка впадает в Серебряно-Виноградный пруд, и из леса выскочило несколько немецких мотоциклов с колясками. Увидев баб, они дали очередь из автоматов, установленных на этих колясках, развернулись и опять ушли в лес, в сторону шоссе Энтузиастов, по дороге, которая сегодня является Главной аллеей. Пользовались немцы, как известно, российскими топографическими картами-двухвёрстками (масштаба в 1 дюйме 2 версты или 1:84 000), довольно точными, а также собственной аэрофотосъёмкой (первая карта).

На этой карте зелёным маркером помечен наш барак.

Тогдашнее Измайлово чётко разбивалось на несколько функциональных зон:

— барачный посёлок Электрозавода (бараки были одно — и двухэтажные, щитовые и бревенчатые; между 4-ой и 5-ой Парковыми улицами на Первомайской улице (тогда — Малой Стромынке) находилась четырёхэтажная школа красного кирпича (моя школа, № 437), доминанта Электропосёлка; снимок обрывается на 7-ой Парковой, но далее на восток застройка заканчивается на 10-11-ой Парковых — до 16 Парковой застройка велась уже в военные и предвоенные годы (посёлок МПС);

— к северу от поселка находятся две улицы: Никитинская и Хохловка, застроенные одноэтажными избами, к востоку от них тянулись поля колхоза «Красная гряда». Доминантой этого очага расселения является церковь Рождества Богородицы с примыкающим к ней Измайловским кладбищем;

— к востоку от Никитинской улицы и параллельно ей проходит 3-я Парковая улица, называвшаяся тогда Пожарным проездом: здесь располагалась пожарная часть и трамвайное кольцо, а примерно в километре от Первомайской — Измайловская мануфактура (её хорошо видно на аэрофотоснимке как топографическую доминанту) с прилегающими казармами для фабричных — Балканами. Этот посёлок отделён от Электропосёлка глубоким оврагом со Студёным ручьём (сейчас это 1-я Прядильная улица и западная часть Измайловского бульвара;

— на снимок этот эпизод Измайлова не попал, но к западу от Хохловки и Электропосёлка находится Серебряно-Виноградный пруд с Островом, где доминантой — Покровский собор и три корпуса Измайловской военной богадельни, построенные архитектором Тоном; в 1923 году Остров был отдан заводу «Салют» и получил название «Городок имени Баумана»;

— к югу от Электропосёлка идет Измайловский лес, обширный и матерый сосновый бор, тянущийся аж до шоссе Энтузиастов, со Зверинцем (ныне Измайловский ПКиО), Пасекой, системой прудов и дамбой на реке Серебрянке); лес этот был сильно вырублен во время войны и теперь представляет собой неприглядные посадки берез и прочих древесных сорняков.

Всё Измайлово обслуживалось 51-ым отделением милиции и почтой Е-43. Все дома, включая сельские, имели адресацию по Первомайской улице.

Старожил этих мест может рассмотреть и узнать на этом снимке и тропу через овраг от Никитинской до 2-ой Парковой, начинающуюся с полутораэтажной начальной школы, в 50-е ставшей гимнастический спортшколой. Давшей 5 олимпийских чемпионов. У каждого барака различимы ряды дровяных сараев, на 2-ой Парковой между оврагом и Первомайской различимы детский сад, ясли, керосиновая лавка и другие мелкие детали.

Во время войны эвакуация затронула только Электропоселок (Электроламповый завод был эвакуирован в Уфу, Трасформаторный — в Свердловск, АТЭ-1, Автотракторного электрооборудования — в Тюмень). Из примерно 20-30 тысяч жителей Измайлова только 3-5 тысяч человек были в эвакуации.

Спустя 10 лет многое в Измайлово изменилось.

Неизменным оставался Остров. На карте на севере острова видны огороды, возникшие ещё при Алексее Михайловиче и тщательно обихаживаемые инвалидами Военной богадельни. К востоку от пруда с севера на юг: меховая фабрика, гулаговская зона и свалка. На месте свалки и этой зоны теперь небольшой лесок, а Меховая фабрика в 60-е годы перешла на пошив спортивной одежды, а вскоре и вовсе сгинула.

Красным на карте выделены каменные и кирпичные строения: довоенные — на Острове, метродепо, Измайловская мануфактура с Балканами и школа №437; все остальные каменные постройки сооружены немецкими военнопленными, деревянную тюрьму для себя они построили сами на 3-ей Парковой, позже эта тюрьма превратилась в Измайловский колхозный рынок, который снесли уже в 21-ом веке и на его месте построили небольшой торговый центр. Немецкие 1-2-3-ёх этажные дома смотрелись гораздо более комфортабельными в сравнении с отечественными бараками, поэтому в народе они долгое время назывались «дворцами». Многие из них были достроены до 4-5-ти этажей. Они до сих пор обитаемы и даже относятся к почти элитному жилью.

Бараки начали сносить в конце 50-х годов: вместо нормативных 15-20 лет они простояли по тридцать и более. К середине 60-х от них полностью избавились, остались лишь немецкие «дворцы». Само Измайлово разрослось до Щелковского шоссе, в постсоветское время интенсивно застраивается многоэтажками на месте 5-ти этажных хрущёбок и пустырей к северу от Острова.

Сегодня в Измайлове живёт 300-400 тысяч жителей и это — один из самых уютных, комфортных, зелёных уголков Москвы, притягательных для самых простых москвичей и незваных гостей столицы.

Измайловский зверинец

Мой младший брат Михаил, географ и краевед, прислал мне книгу «В окрестностях Москвы. Экскурсии. 1930».

Книга замечательная во всех отношениях, особенно, для тех, кто знает и любит Москву, независимо от возраста. Я вообще всем рекомендую: если хотите знать свой город по-настоящему, читайте старые газеты своего города и старинные путеводители по нему.

У физики есть свой идеальный объект — материальное тело, не обладающее ни размером, ни массой, ни формой, в геометрии — точка, не обладающая ничем, никакими характеристиками величины, протяжённости и т.п. У истории таким идеальным объектом, IMHO, является со-бытие, то, что мы переживаем и ощущаем, как происходящее с нами самими. Чтение старых газет и путеводителей делает нас реальными соучастниками бытия прошедших лет и времён. Наконец, в географии таким идеальным объектом является, IMHO, место — нечто, заполняемое нами нашим воображением, фантазией, опытом, нашими конструкциями будущего, настоящего и прошлого — и для этого нам так полезен фактический материал старых газет и путеводителей. Такое понимание понятия «идеальный объект» делает неотличимыми друг от друга естественные и гуманитарные науки: содержание всех их в нас.

В присланной книге меня, в частности, заинтересовал §102 Измайловский Зверинец. Я исправил многочисленные ошибки и опечатки в тексте: судя по всему, авторы использовали ещё дореволюционные тексты, потому что from time to time в тексте проскальзывали i и другие дореволюционные буквы.

В результате вот, что получилось. Я с усилием воли воздержал себя от комментариев — пусть каждый вволю займётся этим сам.

Enjoy it.

Измайловский Зверинец

Маршрут, благодаря удобному трамвайному сообщению, несложным и недлинным переходам, красоте и разнообразию видов природы, может быть одним из первых звеньев туристического знакомства с окрестностями Москвы. Удобные лесные тропы п просеки дают возможность использовать его зимой в лыжных вылазках; он доступен и для начинающих лыжников. Ехать трамв. 14 (минут 40 от центра); после Семеновской заставы, сейчас же после моста Казанок Окружной ж. д., трамвайная линия идет по территории соснового леса — начало так наз. Измайловского Зверинца и затем мимо деревянных, недавно выстроенных и строящихся дач к конечной остановке трамвая — исходному пункту маршрута. Отсюда, мимо продуктовых палаток, лепящихся вправо почти у самой трамвайной остановки, пройти по шоссе направо. Налево от дороги, за деревянным мостом, перекинутым через неширокую речку, из-за густой зелени высоких деревьев виднеется белое здание с 5 яркими куполами и верхушка колокольни и башни. Перейдя мост, дорога ведет на остров, окруженный прудами и обтекаемый речкой Серебрянкой, над которыми свисает густая зелень старинной парковой заросли; это — территория Измайловского рабочего городка. Тут против коопкиоска висит большой четкий план Измайловского рабочего городка. Направо от небольшого круглого сквера с фонтаном, в который мы попали (на территории сквера зимой помещается лыжная станция им. Загорского, активного рабочего-партийца, погибшего при взрыве 1919 г. 25/ІХ в Леонтьѳвском пер. на заседании МК), находится видневшийся издали Покровский собор — памятник 2-й половины XVII в., повторяющий собою архитектурные формы кремлевского Успенского собора. Стены собора украшены желто-сине-зелеными изразцами, а главы художественно декорированы. С северной и южной частей собор застроен белыми казенного вида корпусами, выстроенными в царствование Николая I по проекту архитектора Тона для военной богадельни. Теперь здесь рабочее общежитие. Сзади — собора справа стоит видная издали трехъярусная, заканчивающаяся шатром, так наз. Мостовая башня — единственный остаток бывшего здесь большого моста через р. Серебрянку. В среднем ярусе ее по преданию, заседала боярская дума во время пребывания царя «на острову». Мы находимся в центральной части бывшей царской усадьбы эпохи расцвета торгового капитала (ХѴП в.). Здесь в поставленном на широкую ногу хозяйстве имелась площадь пахотной земли в 2.000 десятин, скотный и птичий двор с редкими породами —скота и с птицей, ввезенными из Англии, Китая, Голландии, образцовая пасека, участки с посевами лекарственных трав, оранжереи с дынями, миндалем, кизилем и даже виноградом и финиками, 37 прудов с разводившейся в них рыбой, 7 мельниц, медоварня, пивоварня, винный, маслобойный и стекольный заводы с первыми начатками применения механического оборудования. Этими заводами руководили выписанные из-за границы специалисты. Кроме собора, от царского Измайлова сохранилось двое въездных ворот конца XVII в.; первые из них, с остатками ограды, окаймляющей сквер, расположены против собора. Центральная проездная арка крыта шатром. Пройдя в ворота и направляясь по окаймленной деревьями и кустарником аллее, можно заметить слева двухэтажную каменную постройку с тремя главами — церковь Иосифа-царевича (1678 г.) — один из образцов раннего русского барокко. Пройдя через вторые ворота, напоминающие первые, повернуть налево через лужайку, мимо футбольной площадки, к живописной речке Серебрянке, со скользящими на ней лодочками под склонившимися к воде деревьями. Тут неподалеку лодочная станция; объехав остров до половины, можно попасть на пляж. Недалеко от футбольной площадки буфет МОСПО. Дальше по широкой тенистой липовой аллее вдоль высокого берега (направление обратное по отношению к пройденной между воротами аллее). В конце аллеи выйти из ворот Измайловского городка и идти через мост, мимо трамвайной станции, вдоль дачных заборов, до первого проезда между дачами. Отсюда налево, по лесной тропе, которая начинает незаметно подниматься в лесистую часть Измайловского Зверинца, примыкавшую к царской усадьбе и бывшую местом царской охоты. В XVII в. здесь была специально посажена роща, в которой разводили волков, медведей, лосей, оленей; отсюда и название «зверинец». Поднявшись по тропе, можно увидеть неглубокий Олений пруд, живописно окаймленный вековыми деревьями, с высокого берега заглядывающими в его полузадёрнутые зеленой пленкой воды. Обогнув озеро слева, можно попасть в полосу густого смешанного леса, иногда тропки совсем скрываются в заросли кустов и деревьев, иногда спускаются к болотистым, пересыхающим в жаркие дни, ручьям, перепрыгнуть через которые не представляет труда. По тропкам можно выйти к линии проводки высокого напряжения (ряд железных красных столбов); отсюда по шоссе, затем мимо дач — к Серебряному ПРУДУ с совершенно пологими берегами и с лесистым островком в центре. В праздничный день здесь гулянье. В нескольких минутах ходьбы остановка трамв. 14.

Аполлон Григорьев и другие

У нас в семье был библиотечный культ, даже по советским меркам чрезмерный: младшая сестра мамы, тётя Наташа, гонялась с мужем за подписными изданиями полных собраний сочинений, вплоть до 200-томной «Всемирной библиотеки», дедушка Саша увлекался русской поэзией 19 века — с его подачи я знал и на семейных праздничных концертах читал Кольцова, Никитина, Сурикова и, конечно, нашего земляка Лермонтова. На могильном камне дедушкиной могилы высечено «Надо мною, вечно зеленея, тёмный дуб склонялся и шумел», а рядом — дубок, привезённый саженцем из пензенского села Титово, где проходило время эвакуации семьи. Мой отец, по первому образованию романо-германский филолог, тяготел к европейской литературе в хрестоматиях и антологиях.

Однажды мне попался рассказ Юрия Нагибина об Аполлоне Григорьеве, о последних днях его жизни, как к нему, в практически пустую квартиру, пришёл судебный пристав, чтоб сопроводить поэта в долговую тюрьму, как Аполлон предложил распить этому приставу некую жидкость, подаренную некогда сапожником с мольбой никогда этого не употреблять, как они всё-таки распили, уронив несколько капель на сукно письменного стола, единственной мебелины в доме плюс стул к этому столу, как жидкость прожгла с шипением сукно, как, выпив, оба испытали смертный восторг, но всё-таки вернулись на Землю и поплелись в долговую.

Рассказ был потрясающе искренен и достоверен, как и всё, написанное Нагибиным.

Потрясённый, я бросился в нашу семейную библиотеку, где нашёл тоненький сборничек стихов Григорьева, побежал к дедушке — у него сборник был чуть потолще: проглотил тут же и его.

Самым популярным было при жизни поэта его «На горе растёт сосна, под горою вишня, я цыганку полюбил — она замуж вышла». Сегодня я нашел лишь перепевы этого, в том числе и Высоцкого, но само стихотворение почему-то в Интернете не нашлось.

По-видимому, беспробудное пьянство было в крови и генах Аполлона Григорьева, внука крепостного кучера, пьянство, что сильнее таланта. При этом его запойность, окрашенная необыкновенным талантом, была заразительна и привлекательна: В конце 1850 года Григорьев возглавил кружок авторов, известный как «молодая редакция» журнала «Москвитянин», куда входили А.Н. Островский, братья Писемские, П.И. Мельников-Печерский, Л.А. Мей (он даже на Митрофаньевском кладбище в Питере лежал рядом с Григорьевым, собутыльники не расставались), Е.Н. Эдельсон и другие почвенники и славянофилы: «Тут были и провинциальные актёры, и купцы, и мелкие чиновники с распухшими физиономиями — весь этот мелкий сброд, купно с литераторами, предавался колоссальному, чудовищному пьянству… пьянство соединяло всех, пьянством щеголяли и гордились». Теоретиком и заводилой этого кружка был, разумеется. Григорьев. Единомышленники просиживали вечерами в кабаках «мертвецки пьяные, но чистые сердцем, целовались и пили с фабричными». Вот, что писал Григорьев Эдельсону после именин А.Н. Островского: «Две годовщины этого дня меня терзали: одна — когда читалась «Бедность не порок» и ты блевал наверху, и когда читалась «Не так живи, как хочется» и ты блевал внизу в кабинете».

Переехав в Петербург, Григорьев свой образ жизни не поменял: вокруг журнала братьев Достоевских «Время» опять собрался кружок литературных почвенников, напитанный дружеской взаимной привязанностью.

Даже по тогдашним меркам он пожил недолго, всего 42 года. Впрочем, для российской поэзии возраст даже почтенный, с учётом беспробудности.

Залпом проглотив обе книжки стихов Аполлона Григорьева, я понял и в чём его особенная прелесть и что он внес как стихийный теоретик русской поэзии.

Первое — романсность. Не песенность, а именно романсность — это легко ложится на музыку, это не рассудочно, а исключительно эмоционально, это очень просто, а потому легко запоминается и также легко поётся, даже и особенно, если нет слуха, это романтично, но не по-итальянски и не по-римски, а именно по-романски, то есть по-цыгански-молдавански, в легком или сильном подпитии, это, следовательно, общедоступно и в вокальном смысле, и содержательно.

Второе — Григорьев, как никто другой до него и после него, мастерски пользуется порядком слов как средством поэтического импрессионизма. Обратный и любой другой порядок слов придаёт стиху атмосферу и аромат неопределённости, инфинитивности: «на горе стоит сосна» — это совсем не тоже самое, что «сосна стоит на горе», поскольку в первом случае сосна — это a/eine сосна, а во втором примитивная the/die сосна. И речь идёт не только о субъект-предикатной последовательности — очень часто прилагательное оказывается позади существительного, чтобы взять на себя смысловое ударение. Как художники-импрессионисты умели останавливать и увековечивать мгновение, так и русские поэты порядком слов превращают ситуативное восприятие в вечное. Когда-то я назвал это сиювечным, квинтэссенцией импрессионизма. Этому же служат и совершенно рваные, как будто прерываемые глотками вина или рыданиями строфы-то аж семистрочные, то правильные четырёхстрочные, то двустрочные, то вообще однострочные: и в «Цыганской венгерке» мы чувствуем как автор, он же и герой, впадает в конце концов в сонное, пьяное, горестное оцепенение.

А теперь, в качестве иллюстрации и в награду за мучения читать предыдущее, три стихотворения Аполлона Григорьева:

Молитва

По мере горенья
Да молится каждый
Молитвой смиренья
Иль ропотом жажды,
Зане, выгорая,
Горим мы недаром
И, мир покидая
Таинственным паром,
Как дым фимиама,
Все дальше от взоров
Восходим до хоров
Громадного храма.
По мере страданья
Да молится каждый —
Тоскою желанья
Иль ропотом жажды!

Гитара

О, говори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!

Вон там звезда одна горит
Так ярко и мучительно,
Лучами сердце шевелит,
Дразня его язвительно.

Чего от сердца нужно ей?
Ведь знает без того она,
Что к ней тоскою долгих дней
Вся жизнь моя прикована…

И сердце ведает мое,
Отравою облитое,
Что я впивал в себя ее
Дыханье ядовитое…

Я от зари и до зари
Тоскую, мучусь, сетую…
Допой же мне — договори
Ты песню недопетую.

Договори сестры твоей
Все недомолвки странные…
Смотри: звезда горит ярчей…
О, пой, моя желанная!

И до зари готов с тобой
Вести беседу эту я…
Договори лишь мне, допой
Ты песню недопетую!

Цыганская венгерка

Две гитары, зазвенев,

Жалобно заныли…
С детства памятный напев,

Старый друг мой — ты ли?

Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать

Буйного похмелья,

Горького веселья!

Это ты, загул лихой,
Ты — слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки —

Ты, мотив венгерки!

Квинты резко дребезжат,

Сыплют дробью звуки…
Звуки ноют и визжат,

Словно стоны муки.

Что за горе? Плюнь, да пей!

Ты завей его, завей
Веревочкой горе!

Топи тоску в море!

Вот проходка по баскам

С удалью небрежной,
А за нею — звон и гам

Буйный и мятежный.

Перебор… и квинта вновь

Ноет-завывает;
Приливает к сердцу кровь,

Голова пылает.

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
С голубыми ты глазами, моя душечка!

Замолчи, не занывай,

Лопни, квинта злая!
Ты про них не поминай…

Без тебя их знаю!
В них хоть раз бы поглядеть

Прямо, ясно, смело…
А потом и умереть —

Плевое уж дело.
Как и вправду не любить?

Это не годится!
Но, что сил хватает жить,

Надо подивиться!
Соберись и умирать,

Не придет проститься!
Станут люди толковать:

Это не годится!
Отчего б не годилось,

Говоря примерно?
Значит, просто все хоть брось…

Оченно уж скверно!
Доля ж, доля ты моя,

Ты лихая доля!
Уж тебя сломил бы я,

Кабы только воля!
Уж была б она моя,

Крепко бы любила…
Да лютая та змея,

Доля-жизнь сгубила.
По рукам и по ногам

Спутала-связала,
По бессонныим ночам

Сердце иссосала!
Как болит, то ли болит,

Болит сердце — ноет…
Вот что квинта говорит,

Что басок так воет.

. . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . .
Шумно скачут сверху вниз

Звуки врассыпную,
Зазвенели, заплелись

В пляску круговую.
Словно табор целый здесь,

С визгом, свистом, криком
Заходил с восторгом весь

В упоеньи диком.
Звуки шепотом журчат

Сладострастной речи…
Обнаженные дрожат

Груди, руки, плечи.
Звуки все напоены

Негою лобзаний.
Звуки воплями полны

Страстных содроганий…
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната,
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата…
Что за дело? ты моя!
Разве любит он, как я?

Нет — уж это дудки!
Доля злая ты моя,

Глупы эти шутки!
Нам с тобой, моя душа,

Жизнью жить одною,
Жизнь вдвоем так хороша,

Порознь — горе злое!
Эх ты, жизнь, моя жизнь…
К сердцу сердцем прижмись!
На тебе греха не будет,
А меня пусть люди судят,

Меня бог простит…

Что же ноешь ты, мое

Ретиво сердечко?
Я увидел у нее

На руке колечко!..
Басан, басан, басана,
Басаната, басаната!
Ты другому отдана
Без возврата, без возврата!
Эх-ма, ты завей

Веревочкой горе…
Загуляй да запей,

Топи тоску в море!
Вновь унылый перебор,

Звуки плачут снова…
Для чего немой укор?

Вымолви хоть слово!
Я у ног твоих — смотри —

С смертною тоскою,
Говори же, говори,

Сжалься надо мною!
Неужель я виноват
Тем, что из-за взгляда
Твоего я был бы рад

Вынесть муки ада?
Что тебя сгубил бы я,

И себя с тобою…
Лишь бы ты была моя,

Навсегда со мною.
Лишь не знать бы только нам
Никогда, ни здесь, ни там

Расставанья муки…
Слышишь… вновь бесовский гам,

Вновь стремятся звуки…
В безобразнейший хаос

Вопля и стенанья
Все мучительно слилось.

Это — миг прощанья.
Уходи же, уходи,

Светлое виденье!..
У меня огонь в груди

И в крови волненье.
Милый друг, прости-прощай,

Прощай — будь здорова!
Занывай же, занывай,

Злая квинта, снова!
Как от муки завизжи,

Как дитя от боли,
Всею скорбью дребезжи

Распроклятой доли!
Пусть больнее и больней

Занывают звуки,
Чтобы сердце поскорей

Лопнуло от муки!

Окончание следует

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Александр Левинтов: Май 20-го

  1. Хотя в 1944 году немецкая ФАУ-2 и достигла космоса,
    ————————————————————
    Название ракеты V-2, читается по-русски как «Фау два». Фау — это немецкое название буквы V, а вовсе не аббревиатура. На эту букву начинается слово Vergeltungswaffe, оружие возмездия.

  2. Обратный и любой другой порядок слов придаёт стиху атмосферу и аромат неопределённости, инфинитивности…
    ————————————————————————————————————
    Благодаря этому Библия на русском языке читается как нечто поэтическое, потому что следует за структурой предложения на древнееврейском, которая отлична от структуры предложения на русском.

    1. интересное замечание. Вообще, у меня подозрение, что в основе русского языка лежит иврит (через крымских караимов), а поверх него — греческий и все последующие наслоения (тюркские, немецкие, французские, английские): я говорю не о речи, а именно о языке.

      1. Левинтов
        31 мая 2020 at 15:23 |
        интересное замечание. Вообще, у меня подозрение, что в основе русского языка лежит иврит (через крымских караимов)…
        ———————————————————————————————
        Про Ваши подозрения ничего умного не могу сказать. А «интересное замечание» возникло у меня, когда я начала в Израиле изучать иврит и заметила разницу в построении предложений.

  3. В советское время на Унтер ден Линден располагалось советское посольство в ГДР, это в Восточном Берлине, недалеко от Бранденбургских ворот, где была проходная в Западный Берлин, «чек пойнт».

    1. В.Ф. 31 мая 2020
      В советское время на Унтер ден Линден располагалось советское посольство в ГДР, это в Восточном Берлине, недалеко от Бранденбургских ворот …
      ———————————-
      Советское посольство так и стоит на том самом месте на Унтер ден Линден, только теперь оно Российское. И во времена ГДР, и до недавнего времени я был уверен, что это наши сами решили после войны, что именно здесь будет посольство СССР. Но потом прочитал, что участок земли, где стоит посольство был куплен и обустроен ещё Николаем I, который тогда же стал почётным гражданином Берлина. /Недалеко от нашего посольства и так же на Унтер ден Линден находятся посольства США, Франции и Великобритании./

  4. Строгий Каунас со своей миниатюрной Ундер-ден-Линден,
    ————————————-
    Нет, оказалось, в Каунасе её называют так же как и в Берлине — «Унтер ден Линден».
    Это название знакомо нам с военных и послевоенных лет: «…и вспыхнули флаги, победно алея, на Унтер ден Линден, на Зигесаллее!».

Добавить комментарий для В.Ф. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.