Кто-то подсчитал, что домашние кошки и собаки на 90 процентов состоят из любви. Человек, конечно, не кошка и не собака, хотя иной раз и жаль, что это не так. Собаки, правда, дичая, сбиваются в стаи, но это всего лишь способ выживания. А вот среди людей стадность одно из самых отвращающих свойств.

Отцы и die Kinder

Alter провокация

Юрий Котлер

Власть в России по отношению к Новейшей истории, куда ни кинь, засиделась в девках, ее целомудрие восхитительно, ей все верится, что шило — и огромное — можно спрятать в миниатюрном мешке. Психоз последних десятилетий в День Победы замыкает чуть не все уста. Речь в данном случае о близнецах — коммунизме и национал-социализме. Как и все близнецы, внутренне они каждый сам по себе, и даже враждебны, да только внешнее сходство поражает до дрожи Забудем на время о табу и рискнем, все же, повторить азы.

Оценивать, кто из них, Советы или нацисты, принес в мир больше зла, недостойно, оба творили за его гранью, залиты кровью и замешаны в неслыханных преступлениях. Идейные соперники, конкуренты от выборов в рейхстаг до формы сапог, Гитлер и Сталин взаимно артикулировали вражду — их партии сохраняли лицо, но они сами — классический пример любви, перерождающейся в ненависть, высшие их точки.

Содержимое яйца не спрячешь, хоть и укрыто оно скорлупой, — Я преследуется и истребляется, есть только Мы и Они. Мы — вождь, провидящий цель, и соратники, торящие к ней путь, Они — камни для мощения и винтики, чтобы двигаться по заданному пути; один вождь, одна партия, божество и покорная паства. Есть и второе значение: Мы — образ светлого, идеального, Они — черные завистники и клятые враги.

По единому лекалу не сошьешь ничего, кроме униформы, она и шилась, но ни наци, нн большевики, при всем сходстве, не копия друг друга.

Была советская присказка — за что боролись, на то и напоролись. Совпадения между нацизмом и большевизмом подчас поражают. Опыты И. Павлова над беспризорниками словно предсказывают доктора-смерть. ГУЛАГ прообраз Аушвица, а Холокост — геноцида в СССР. По наглости и лжи Гитлер в Мюнхене и Сталин в Ялте идентичны. Между Ягодой-Ежовым-Берией и Гиммлером различий не найти и при самом остром зрении. Даже плакаты, германские и советские, будто выходили из одной мастерской. Единственный раз две системы в экстазе открыли личико, когда, порвав Польшу, праздновали взаимный демарш в Брест-Литовске.

Гитлер, однако, хотя и видел Сталина насквозь, переиграл сам себя. Сталину понадобилось время — с 22 июня по 3 июля 1941 года, — чтобы взять себя в руки и суметь ответить. Любовь, особенно со стороны Сталина, взорвалась, оба фюрера вернулись в привычное состояние — ненависти ко всему живому.

В чем причина почти одновременного явления этих монстров и неведомо, и неисповедимо, но чтобы это понять, стоит рискнуть.

Можно бы сказать, то часть айсберга, что видна, но много вернее, сравнение с кроной дерева. Корни же его скрыты в почве и тянутся к двум полюсам — Ф. Достоевскому и Й. Геббельсу. И это отнюдь не парадокс. Оба они практики слова, самодостаточного слова, теоретики надчеловека, родители превосходства избранных, две стороны одной омерзительной медали. Достоевский преклонялся перед русской душой, он превозносил ее величие в каждом жесте, вплоть до злодейства, ибо русская душа единственный в мире носитель подлинного Бога, только она воистину во Христе. Об отношениях Достоевского, нового Франциска Ассизского, и Бога мы знаем достаточно. Геббельс, не делая из Достоевского кумира, и здесь шел ему след в след, твердя почти цитату: «Кто имеет честь участвовать в руководстве нашим народом, может рассматривать свою службу ему только как службу Богу», «Мы поняли, что политика (иными словами, жизнь) не является более искусством возможного, мы верим в чудо, и невозможное и недостижимое». Есть и прямое свидетельство: очарованный «Идиотом» Геббельс записал в дневнике: «Россия будит со всем пылом новую христианскую веру».

Воспарившая в добре и зле душа или величие духа арийца — умелая, но игра словами. Особенно четко это разглядывается в истории жизни Хорста Весселя, подлинной и — препарированной д-ром Геббельсом. Явно ли или подсознательно, но Геббельс шел по пути, проторенному Достоевским, оба новую веру создавали из отбросов, вопреки всему, силой убеждения.

Пора уже признать, что в постсоветской России не Ленин-Сталин, и уж не Гоголь-Чехов духовные вожди, а Достоевский и Геббельс, в этой адской смеси — наше всё. Оба фанатики одной цели — создать, по сути, родить как Гомункулуса небывалый дух народа, вознести, дав ему опору и поставив не реальную, но влекущую цель, в конечном счете, властвовать над миллиардами недочеловеков. Оба опирались на слово, слово как игру. У Достоевского, извращенца по натуре, прятавшегося за Христом, слово универсально — и орудие, и вожжи, и манок, и принуждение, и вдохновение. Слово реченное несет мысль и, значит, доказательств не требует. Задача, которую решал Геббельс, для опоры в игре требовала фактов. Достоевский гением своим сумел убедить не только Россию в ее верховенстве избранности, это бы ничего, ее к тому готовила и влекла история русской мысли, Достоевский подчинил весь мир, внушив человечеству извращение как идею. Спрятав его под пафосом сердца, Геббельс же, в лице Гитлера, обрел нужные ему факты — занятость, Autobahn, архитектура, Volkswagen, военная мощь, дальше — факты могут испаряться, останется жонглирование мозгами.

Иначе говоря, Достоевский это архитектор, носитель идеи, Геббельс строитель, воплощающий ее. Первый — шофер машины, несущейся в будущее, второй — механик, обеспечивающий ее работу без сбоев.

Кто-то подсчитал, что домашние кошки и собаки на 90 процентов состоят из любви. Человек, конечно, не кошка и не собака, хотя иной раз и жаль, что это не так. Собаки, правда, дичая, сбиваются в стаи, но это всего лишь способ выживания. А вот среди людей стадность одно из самых отвращающих свойств. Любопытно, что манипуляторы человеческими толпами сами мыслят как стадо, может быть потому и успешны. Хочешь не хочешь, подсознание — водитель и руководитель, каких поискать. Не подлежит сомнению, что Геббельс, основоположник манипулирования информацией, гений по этой части, больше всего и прежде всего, ориентировался на интуицию. В этом его очередное сходство с Достоевским. Оба сумели подчинить себе толпу никак не действием принуждения, не насилием, но только чувством и — внушением. Оба мэтры идеологии, каждый по своей части, у каждого уйма адептов и подражателей, изначально обреченных на поражение.

У путей Достоевского и Геббельса единый вектор — превосходство некой общности, ее право диктовать всем, и без апелляций. Превосходство расы у одного, народной души у другого, не в терминах суть, — idee fixe стала явью. Оба манипулятора идеологией опирались на самые низменные инстинкты, на отбросы души, облекая их в пурпурные одежды. Инстинкт сам по себе мощнейший механизм, будучи увенчан короной, неважно, что жестяной, он непобедим. Беда только, что искусственные молнии Достоевского и виртуозные технологии Геббельса подвержены законам природы.

Законы эти просты. Атлет, подняв тяжеленную штангу, не удержит ее долго. Костер же, выгорев, оставляет тлеющие даже под пеплом угли. Физическое существование общественного, можно сказать, и народного, энтузиазма ограничено, он выдыхается и нуждается в искусственной среде, ветерке, раздувающем угли. Подпитывать энтузиазм на всех этапах роста может только кровь, реки крови, моря. Достоевский знал это и скрывал умело. Энтузиазм масс — война ли, стройки, стадион, собрание, от страны до комнаты, любого масштаба, — необходим государству, оно им живет, оно же его питает и пестует. Капля камень точит, любой — гранит, базальт. Но это не о русском народе, он самодержавием царя, затем большевиков всегда числился по разряду известняка. Известняк же камень сугубо строительный, изваянию потребен мрамор. Достоевский — серый, более того, идейный, кардинал равно большевизма и нацизма, он и автор, и адвокат, безвестный, не рекламируемый, тем более, сильный, он и миссионер и мессия. Юрист Ленин и философ Геббельс впитывали его проповедь с молоком матери.

Давний трюизм, один, мол, любит ананас, другой свиной хрящик, замалчивает остаток — потребность. Энтузиазм, короче, необходим. И вновь вопрос-проблема — во имя чего, а проще, кому, самолюбию диктатора или мне лично.

Здесь-то и завязывается интрига, а конфликт остается на перепутье. Первая мировая война горой трупов породила потерянное поколение, Вторая в этом отношении осталась бездетной. Слом не всегда провоцирует движение, тайна обаяния Достоевского и Геббельса разгадана не до конца. Россия пропитана их идеями и практикой и живет ими, мировая цивилизация приняла как факт истории, не более, и оставила позади. Легкий сквознячок свободы, овеявший уцелевших во Второй мировой, исчез уже с первой высылкой из Москвы инвалидов войны — жив дух Достоевского и Геббельса — Великой Отечественной.

Подражание всегда если не гибель, то падение идеи. Уровень первоисточника превзойти невозможно, остается ему следовать, по возможности его понимая. Если Достоевский стратег, ведущий к будущему, умозрительному и, карая, очищающему, то Геббельс тактик, он практик, преследующий конкретную цель. Взяв на вооружение его тактику, российское видение жизни застыло в прошлом, подогнанном под корыстные цели. Жить всегда означало расставаться с нынешним, творя будущее, это-то осознавал Достоевский. По Геббельсу, прошлое есть вдохновение будущего. Параллель нацизм — коммунизм и условна, и близка, но в отношении к прошлому она идентична.

Будучи предельно близкими в философии жизни, они неизбежно стали заклятыми врагами. Волею судьбы мир принял коммунизм, стал на его сторону, и коммунизм, злорадствуя, это отверг. Цели фашизма по созданию единой нации, нации агрессивной, покорной и неразмышляющей, совпав с советскими имперскими, остались. Почва была взрыхлена и удобрена многовековой историей. Следует уточнить термины. И коммунизм, и национал-социализм учения социальные, иначе говоря, ставящие целью благо масс, для коммунизма близких классово, для нацистов — расово. Схема проста и доступна всем: вождь, провидящий цель, — соратники, управляющие массами, и — единый народ, кому благо предназначено. Человек как таковой обеими доктринами не предусматривался, мешал и должен быть стерт, Я это не Мы, не Они, это — Все как один. Это не открытие диктатур, с точки зрения общежития, да и разума, множественное трудно постижимо, единство познаваемо проще и, главное, управляемо.

Пришло время пожинать плоды. Сказать, Бог умер. или история закончилась, или Европа закатилась, или цивилизация умирает, значит ничего не сказать. Конец только тогда конец, когда не останется на Земле людей. Плоды же, плоды российской истории, приводят к унынию, они несъедобны. Даже столь чтимая и возносимая по сию пору Победа оказалась — по результатам — пустышкой. Апатия — главное всеохватывающее качество миллионов на пространстве от Балтики до Тихого океана, оно стало кровью, питающей человека, воздухом, которым он дышит. Общество апатии естественный результат подобного развития. Сказано же, царствуй, лежа на печи.

Общество апатии не едино, оно замешано на расслоении: внешнем — глубокая нищета и показное богатство и внутреннем — уставшие и равнодушные и рвущиеся к кормилу наглые, лживые, без малейших признаков человечности, вот они уже в полушаге от власти.

Потерянное поколение, все-таки, было частностью, широким, но не влиятельным, Первая мировая корни общества не подрезала. Мир и тогда не забывал, что время движется и надо меняться, кровь не должна застаиваться. Но тут ленинский переворот, следом и гитлеровский приход многих выбросили из жизни. Казалось бы, точнее внушалось, что у нас особо бурная жизнь. Еще бы! Каховка, Днепрогэс, «катюши», целина, крымнаш, дутый этот вековой энтузиазм — голая политика, чтобы как можно дольше усидеть на печи, там, где вольготнее. Имитация поголовная и повсеместная! Под это понятие попадает все, что происходит вокруг. Стоит вспомнить, с каким завидным упорством мы мгновенно отгораживаемся от любых научных открытий, хоть генетика, хоть кибернетика, теперь, вот, ломаем головы, как победить интернет. Впрочем, это не главное.

Кучу людей давно убедили, что Холокоста не было, Гитлер бежал в Аргентину и, вообще, Земля плоская. Конечно, смешно обвинять в этом, скажем, Геббельса, фанатика Бога, управляющего массами, тем более Достоевского, фанатика Бога, томимого земными, и греховными, слабостями. Они просто живые по сию пору корни опасной идеологии. Сила их в глобальности влияния и в том, что реальна угроза появления разрушающих идей. 11 сентября 2000 года, Боинг над Донецком, взрывы на Шри Ланке, несть числа, все говорит о том, что жажда не утолена.