Именно с Пинхасом, а не с кем-то из потомков Моше был заключён вечный завет жреческого служения в том самом Шатре Соборном, который внук Аарона спас от осквернения. Именно поэтому завет с Пинхасом назван довольно неожиданно: завет мира.
Недельный раздел Балак
Михаил Ривкин
Рассказ про Билама — это совершенно уникальная, не имеющая подобий в ТАНАХе волшебная история. После того, как в предыдущем недельном разделе мы прочитали про захват земель Сихона и Ога, нас не должно очень удивлять, что Балак, царь соседнего Моава, не на шутку испугался. Похоже, что испугались и властители Мидияна, которые решили действовать заодно с Балаком. Балак принял неожиданное решение: вместо того, чтобы испытать своё счастье на поле битвы, он послал за Биламом, чтобы тот проклял его врагов. Обычай проклинать врагов был весьма распространён в древности. Как правило, перед началом битвы противники осыпали друг друга язвительными и унизительными насмешками, особенно яростно проклинали и высмеивали вождей и полководцев врага.
Однако необычная литературно-поэтическая форма этого рассказа указывает, что он имеет самостоятельное происхождение, и едва ли прямо связан с другими рассказами ТАНАХа. Древний бард рисует нам красочную, живописную картину, совсем не похожую яркостью красок и обилием волшебных деталей на другие рассказы Торы. И самая известная часть рассказа, чудо заговорившей ослицы, тоже совершенно уникальна. Разумеется, чудес в Торе хватает. Но это всё чудеса грандиозные, величественные. Эти чудеса затрагивают, так или иначе, целые народы. Говорящая ослица — это чудо домашнее, «камерное». Кроме самого Билама, его никто не мог наблюдать. Но от этого оно не становится менее «чудесным». И не случайно, что не величественные чудеса Исхода, а именно говорящая ослица Билама стала узнаваемым символом нарушения всех законов природы, символом сверхъестественного, волшебного, от которого невозможно отмахнуться.
Рассказ про Билама состоит из собственно повествовательной части, «фабулы» и трёх поэтических отрывков, «притч», которые Билам изрекает. Поэтическая, стихотворная форма указывает, как правило, на древнее, дописьменное происхождение того или иного отрывка. Только поэтические отрывки могли передаваться веками без заметных изменений, с тем, чтобы обрести своё окончательное место в той части прозаического повествования, которую позднейший редактор считал созвучной этим отрывкам по смыслу, по упомянутым именам и по тональности. Поэтому исследователи склонны, как правило, считать именно поэтический отрывок «жёстким ядром» того или иного рассказа, а прозаическую часть этого же рассказа рассматривают как внешнее дополнение или пояснение к этому поэтическому отрывку.
Но в рассказе про Билама такое однозначное деление на «раннюю поэзию» и «позднюю прозу» едва ли работает. Перед нами три очень разных по содержанию и по форме «притчи» Билама. Понять смысл каждой из них по отдельности, вне связи с другими притчами и с прозаической фабулой, не так-то просто. В этом, единственном в своё роде и по форме, и по содержанию, эпически-возвышенном и, одновременно, богатом бытовыми подробноятями произведении, проза органично сочетается с поэзией, и потому следует признать, что весь этот рассказ, от начала и до конца, это творение некоего безымянного гения, которое было целиком, с небольшой редакцией, включено в окончательный текст Пятикнижия. Нельзя исключить, что безымянный автор опирался на какие-то древние поэтические предания, как и все древние авторы. Но тот рассказ про Билама, который мы знаем — это, от начала и до конца, творение одного человека.
Что касается времени создания этого рассказа, то можно указать только самую раннюю возможную дату. Рассказ был создан не ранее времён царя Давида, на что указывают эти слова:
Вижу его, но (оно) не ныне, смотрю на него, но издали. Взойдет звезда от Яакова, и встанет скипетр от Израиля, и сокрушит пределы Моава, и разгромит всех сынов Шэйта. И будет Эдом подвластен, и будет подвластен Сэир врагам своим; Исраэйль же одолеет их (Бемидбар 24:17-18).
В этих стихах речь идёт о победе царя Давида над Моавом (П Шмуэль 8:2) и над Эдомом. Эта победа стала одним из самых важных событий своего времени и была повсеместно прославлена. Она воспевается древним бардом не как «дела давно минувших дней», а как событие, хорошо ему памятные, сравнительно недавние. Отсюда можно сделать вывод, что рассказ про Билама был создан некоторое, не очень длительное, время спустя после царствия Давида.
Однако в «притчах Билама» мы встречаем не только упоминания тех или иных конкретных событий, но и общее описание того благополучного и счастливого государственного и военного статуса, которым обладал Израиль, когда эти «притчи» были созданы. Едва ли все эти хвалебные эпитеты можно списать на богатый поэтический дар автора. Они, скорее всего, отражают те реальные победы, которых достиг народ на пике своего могущества. Нет во всей истории периода Первого Храма другого времени, которое более соответствовало бы возвышенным эпитетам и славословиям «притч Билама». Во времена царя Соломона это могущество, в целом, сохранялось, затем начался постепенный упадок. Поэтому разумно будет датировать рассказ про Билама временем царя Давида или царя Соломона.
Эту вершину могущества, которую Билам, по воле безымянного песнопевца, предвидел вперёд за много веков, лучше всего выражают самые известные слова из третьей «притчи Билама»:
Как хороши шатры твои, Яаков, жилища твои, Исраэйль! Как ручьи растекаются они, как сады при реке, как аолы (алоэ), которые насадил Г-сподь, как кедры при водах. Переполняются ведра его водою, и семя его в обильных водах; превзойдет царь его и Агага, и возвысится царство его. (Бемидбар 24:5-7)
Сердце древнего поэта преисполнено национальной гордости, и он выражает её в соответствии с древними понятиями и ценностями, когда самым главным критерием национального величия считались победы над врагом, расширение границ и захват чужих земель. Именно это и произошло во времена Давида, и отозвалось с полной силой в сердце безымянного автора.
В самом конце нашей недельной главы кратко рассказан эпизод у Баал-Пеора (Бемидбар 25:1-9). В нашем рассказе строго выдержана классическая схема «наказание от руки человеческой — искупление от Всевышнего» (Бемидбар 25:4-5). Всё это ясно указывает на весьма раннее происхождение этой истории. В первоначальной версии источника J эта история выглядела так:
И жил Израиль в Шиттиме, и начал народ блудодействовать с дочерьми Моава, И приглашали они народ к жертвам божеств своих; и ел народ, и поклонялся божествам их. И прилепился Израиль к Баал-Пыору. И возгорелся гнев Г-сподень на Израиля. И Г-сподь сказал Моше: возьми всех начальников народа и повесь их Г-споду пред солнцем, и отвратится ярость гнева Господня от Израиля. И сказал Моше судьям Израиля: убейте каждый людей своих, прилепившихся к Баал-Пыору./…/ и прекратился мор среди сынов Исраэйля. И было умерших от мора двадцать четыре тысячи. (Бемидбар 25:1-5, 8-9)
В этой истории центральное место занимает Моше. Именно он, как уже это было в истории Тельца и в истории Кораха, спешит предупредить всепоражающий гнев Г-спода, не различающего правых и виноватых, и заменить его суровым, но избирательным наказанием тех, кто действительно виноват. Моше, на первый взгляд, просто выполняет веление Г-спода «возьми всех начальников народа и повесь их». Но при внимательном чтении мы видим, что этот приказ в устах мудрого вождя претепел важное изменение: Моше требует убивать только тех, кто сам согрешил. Ни про Аарона, ни про его потомков в этой версии вообще ни слова не сказано, и это явно не устраивало автора Р. Он сумел изящно продолжить и скорректировать в нужном направлении историю о блудодействии, добавив новых героев. Вот версия Р:
И вот некто из сынов Израиля пришел и подвел к братьям своим Мидьянитянку пред глазами Моше и пред глазами всей общины сынов Израиля, а они плакали у входа шатра соборного. И увидел это Пинхас, сын Элазара, сына Аарона, священника, и встал он из среды общины, и взял копье в руку свою. И вошел вслед за Исраэйльтянином в нишу, и пронзил обоих их, Исраэйльтянина и женщину в чрево её /../ И Г-сподь сказал Моше, говоря: Пинхас, сын Элазара, сына Аарона, священника, отвратил гнев Мой от сынов Израиля, вступившись за Меня среди них; и не истребил Я сынов Израиля в ревности Моей. Посему скажи: вот, даю Я ему Мой завет мира; И будет он ему и потомству его после него заветом священства вечного, за то, что он вступился за Б-га своего и искупил сынов Израиля Имя же убитого Израильтянина, который убит был с Мидьянитянкою, Зимри, сын Салу, начальник отчего дома Шимона. А имя убитой женщины Мидьянитянки Козби, дочь Цура, — родоначальник отчего дома в Мидьяне он. И Г-сподь сказал Моше, говоря: Враждуйте с Мидьянитянами и поражайте их, Ибо враждебны они вам в своих кознях, которые они замышляли против вас в деле Пыора и в деле Козби, дочери начальника Мидьянского, сестры их, убитой в день мора из-за Пыора (там 25:6-8а, 10-18)
Ричард Фридман так сформулировал различия между этими двумя историями:
«Сам Аарон умер в предшествующей истории P (поэтому люди и плакали у входа в Скинию Собрания), но теперь герой — его внук Пинхас. Мужчина-израильтянин и женщина-мадианитянка проследовали за народом в Скинию Собрания «в глазах Моисея», но действующее лицо — не Моше, а Пинхас. Он проследовал за мужчиной и женщиной в Скинию. . /…/ Награда Пинхаса — завет вечного жречества. Эта жреческая история, таким образом, говорит, что жречество принадлежит ааронидам навечно. Трудно сказать, насколько она приуменьшает роль Моше, показывая его бездействующим. Все что мы можем сказать, это то, что жреческий писатель особо подчеркнул, что святотатство имело место на глазах Моше, а действующим лицом был Пинхас Интересно отметить, что писатель озаботился заменить моавитянских женщин на мадианитянских. Жена Моше была мадианитянкой”1
Р. Фридман произвольно заменил Шатёр Соборный «Скинией», которая в нашем отрывке не упомянута, и это помогло ему усилить драматический эффект сцены. Но если не считать этой досадной ошибки, основные отличая между J и Р указаны правильно. Р стремиться превознести Пинхаса, фактически, приписать ему ту роль, которую сыграл Моше в историях Тельца и Кораха, роль спасителя от гнева Всевышнего. И именно этой особой ролью можно убедительно объяснить, что именно с Пинхасом, а не с кем-то из потомков Моше был заключён вечный завет жреческого служения в том самом Шатре Соборном, который внук Аарона спас от осквернения. Именно поэтому завет с Пинхасом назван довольно неожиданно, после всех этих дел: завет мира.
___
1 ריצארד אליאוט פרידמן מי כתב את התנ»ף? דביר ירושלים 1995 עמ’ 180
