Лев Сидоровский: Несколько слов о «моей» Испании

Loading

Обожаю испанцев! Да, они не очень обя­зательны, и любимое их слово «маньяна» (завтра) на самом де­ле означает «когда-нибудь потом» или даже «никогда». Да, их слова «фиеста» (праздник) и «сиеста» (ежедневный послеобе­денный двухчасовойотдых) звучат куда ласковей, чем грубое «трабахо», обозначающее работу.

«Я привёз себе в подарок
Пару звонких кастаньет…»

Лев Сидоровский

Лев Сидоровский

ТАК УЖ получилось, что, начиная с 1996-го, почти десять лет подряд две сен­тябрьские недели проводил я с Таней в Испании. Причем не просто, так сказать, «отдыхал» на их средиземноморском побережье (просто «загорать» — что мне вообще абсолютно не интересно — можно и на нашем Черно­морье), а, снимая видеофильмы, старался по мере сил постичь этот дивный край, где, как сказал когда-то Луис Сернуда:

Крепости и селенья,
Монастыри и скиты —
Здесь прошлое с настоящим
Неразделимо слиты…

Про Испанию знал с детства (когда там шла гражданская вой­на, в нашей семье, как и в других, постоянно звуча­ло: «Мадрид», «Гвадалахара», «Теруэль»; к тому же мальчишки и девчонки носили голубые пилотки-«испанки»). А о встрече мечтал, пожалуй, с юности. И постепенно Испания в моём представлении вырисовывалась всё яр­че: мрачные замки Касти­лии и каравеллы Колумба, веселые проказницы из комедий Лопе де Вега, вытянутые лица на полотнах Эль Греко, страшные фан­тазии творений Франциско Гойи, фламенко, коррида… Зачаро­ванно читал у Пушкина:

Я здесь, Инезилья,
я здесь под ок­ном.
Объята Севилья
и мраком и сном…

Или:

Ночной зефир
струит эфир.
Шумит, бежит
Гвадалквивир…

(Думал ли тогда, что на берегах этого самого Гвадалквивира окажусь!). Слушая Глинку, млел от ритма «Арагонской хоты». А еще — полотна Ко­ровина, Врубеля… Ну и, конечно, — «Дон-Кихот Ламанчский»: эта, по мнению Достоевского, «великая книга», из тех, что «посылаются человечеству по одной в несколько сот лет».

* * *

В ОБЩЕМ, давно стремился в Испанию, однако в 1996-м только при­обрели с женой турпутевки — под Барселону, в Бланес, как за неделю до поездки падаю на улице и ломаю руку… Что делать? Сдать путевки? Тогда теряем все деньги. Перенести поездку? Тоже солидный финансовый прокол. Решил: шут с ним, с гипсом, — едем!

И правильно, что поступил именно так.

Когда в отеле «Пи-Мар», впервые оказавшись в своем номере, глянул с лоджии окрест, голова пошла кругом: почти под самым балконом — ла­зурная вода с разноцветными парусами яхт; а слева выглядыва­ют из моря скалы — вроде вновь ставших «нашими» гурзуфских Адаларов; и бесконечная (прямо-таки яично-желтющая!) полоса пляжа с праздны­ми гостями Бланеса; и тоже (как бы соперничая с разноцветьем парусов) немыслимо красочные строения, разные виллы (непременно — с причудливыми балконами), которые террасами поднимаются в гору; а на самой вершине горы (которая, выдви­гаясь в море, очень напоминает опять-таки снова «нашенский» гур­зуфский Аю-Даг), над буйным роскошеством знаменитого ботани­ческого сада, который зовется «Мар и Муртра», вдобавок ко всему еще и живописно высятся руины замка Сан Жуан…

И вот взбирался я к этому замку, просто бродил по благословенному Бланесу, любуясь не только разными диковинны­ми цветами, пальмами и гигантскими кактусами, но даже вроде бы привычным ковылем, который тут почему-то выма­хивает аж метров на пять… А где-то в глубине души росло удивление: за всё время — ну ни одного (если только исключить наших ту­ристов) — не­доброго взгляда! Зато улыбок — хоть отбавляй! На любой вопрос на твоем ломанном-переломанном «испано-английском» откликаются с такой любезностью, что так и подмывает в ответ заключить визави в жаркие объятия! И ведь всё это — не давным-давно преуспевающие Америка или, скажем, Швеция, а Испания, Каталония, куда экономическое благоденс­твие еще только-только подступает…

* * *

А ПОТОМ поспешили мы отсюда в Барселону… К перрону подкатил состав: трехцветные, герметически закрытые ваго­ны; огромные, затемненные от солнца окна. Нажал на зеленую кнопку — выдвинулась подножка, створки двери разъехались. В вагоне — первозданная чистота, кондиционер, мягкие кресла. Всю дорогу негромко звучит приятная мелодия, прерываемая только поездной информацией. Но и без того над всеми дверями мерцает «бегущая строка», из которой я непрерывно узнаю название следующей станции, точное время и температуру наружного воздуха. А за окнами мелькают с одной стороны — виллы, с другой — пляжи…

В пригороде Барселоны поезд нырнул под землю, и дальше его остановки совпадали со станциями метро. Мгновение — и вот мы в самом центре, на площади Каталонии… Оттуда сразу — в Средневековый квартал, где нас уже заждался Кафедральный собор — дивный образец каталонской готики, который с XV века своим сердцем обращён к первой покровительнице города, христианской мученице Святой Евлалии (её беломраморный саркофаг мы обнаружили под главным алтарём). Так неожиданно оказались на утренней воскресной мессе. Ну а во внутреннем дворике собора, в отличие от некоторых туристов, не стали дразнить тринадцать белых гусей, которые охраняют покой захороненных здесь знатных горожан.

Но тут вдруг с улицы раздались звуки пальбы. Выскочив наружу, выяснили: оказывается, сегодня, 22 сентября, люди вот так, выстрелами из мушкетов, встречают праздник «Мерсе 1996» — День Святой Мерсе, которая — уже современная Барселонова Покровительница.

Впрочем, у стен собора, на площади, уже бурлило людское море. А перед входом, на широких ступенях, брал первые аккорды любительский (именно любительский — так надо!), из двенадцати музыкантов, национальный оркестр под названием «Ла Кобла», все инструменты в котором — каталонские: тибле, флабиол, тамбори… Потому что начинался грандиозный Конкурс (участники которого съехались сюда со всей Каталонии) под названием: «САРДАНА».

О, сардана! Это танец не испанский, а именно каталонский, отражающий каталонский характер. И исполняют её не профессионалы, а самые обычные люди: на площадях или в парках образуют круг (в центре которого, на земле, оставляют сумки, рюкзаки, другие свои предметы, дети — куклы), берутся за руки — и начинается священнодействие. Они словно говорят друг другу: «Моя рука в твоей руке, мы сцеплены, мы едины; всё, что за нашими спинами, — чужое, а то, что в круге, мы будем защищать до последнего». Это и танец протеста — ведь сардану вместе с каталанским языком запрещал и король Филипп V Испанский из династии Бурбонов, и Франко в первое двадцатилетие своего режима. Но вольнолюбивые и гордые барселонцы даже под страхом смертной казни танцевать продолжали. Да и ныне в сардане (хотя уж полвека разрешена) всё равно присутствует некий, ну что ли, диссидентский оттенок: по крайней мере я заметил, что старики в толпе лихо прихлопывали и со значением подпевали. А танцоры всё продолжали передвигаться в определенном ритме, чередуя длинные и короткие шаги: если короткие — руки вниз, если длинные — вверх. Спины — прямые, лица — несмотря на праздник, на яркие костюмы — серьёзные. И вообще вся площадь — как единый организм…

Не дождавшись завершения конкурса, мы нырнули в плотный людской поток, который по узенькой улочке Бисбе вынес нас на площадь Сант Жаума, где виртуозы-кастельеры возводили из собственных тел живые башни — кастельсы: в семь этажей, почти вровень с крышей Дворца Женералитета, а на самом верху пирамиды — мальчик. И сотни рук, бережно поддержи­вая «нижних», повлекли это живое сооружение по всему периметру Сант Жаума. (Забавно, что на следующий день фестиваля я с этим самым мальчиком-кастольеро неожиданно познакомился).

И на соседней Королевской пло­щади, изящно обрамленной галереями и портиками, к тому ж ук­рашенной грандиозным фонтаном в окружении пальм, веселье тоже бурлило вовсю. И на знаменитом бульваре Рамбла — с драконом над магазином зонтиков, цветочными киосками, рынками — птичьим и другим, который уже двести лет носит имя Сант Жузеп. И над всем этим простирал с высоченной колонны Христофор Колумб руку в сторону когда-то открытой им Америки…

И последовали мы по Барселоне дальше — мимо Триумфальной арки, потом — минуя Площадь Испании с грандиозной ареной для боя быков, великолепным фонтаном и двумя венецианскими (словно с площади Сан Марко) башнями-кампанилами, по проспекту Королевы Марии-Кристины, а впереди, за фонтанами почище петергофских (ах, какое музыкально-цветовое действо творят они по вечерам!), на высоком холме, красовался Национальный дворец. Далее, уже с горы Монжуик, бросили взгляд на весь город. Где-то там, внизу, простиралась элегантная Пасеч де Грасиа…

* * *

ТУТ я должен чуть забежать вперёд…

В другой раз, отдыхая с Таней на том же испанском берегу, но — под Таррагоной, заглянул я в еще не потревоженный туристами уютный, тихий Реус. И там, на массивных дверях очень старого особняка, вдруг увидел табличку: «В этом доме 25 июня 1852 года родился величайший архитектор Антонио Гау­ди». А рядом изваянный в бронзе мальчик, сидя на длинной скамье, катал золотые шары… Как я обрадовался и дому, и мальчику — потому что задолго до того, открыв для себя Барселону, был счастлив воочию узреть его творения…

* * *

ДА, спустившись с Монжуика, мы оказались на самой элегантной из барселонских улиц — на Пасеч де Гра­сиа, являющейся воистину царством Модерна! И особо сияют в том ожерелье два брильянта, сотворенные гением Антонио Гау­ди.

Первый — так называемый (по имени заказчика) Дом Батльо — ощерился зубастыми балконами, высоко вздыбил мозаичный гребень. По фасаду таинственно мерцает голубым глазурованная керамика. С необычной крыши, между башней и крестом, нависая над улицей, выгнул чешуйчатую спину дракон… И — никаких пря­мых стен, ведь зодчий считал, что «прямая — порождение чело­века, а круг — порождение Бога». (Так вот почему у мальчика в Реусе золотые шары!)…

А наискосок, на противоположной стороне улицы, — другое диво: Дом Мила — впрочем, барселонцы сразу переименовали его в Ла Педрера, что значит «каменная громада». И правда: шесть этажей — словно скала, выступы ко­торой округлены злыми ветрами; ассиметрично раскиданные окна с чугунными балконами и дверные проемы — словно входы в та­инственные гроты. Тягучие волны фасада прямо-таки заворажи­вают…

И еще одна фантастика наяву: Парк Гуэль! Как хорошо, что богатейший текстильный магнат Эусебио Гуэль, вмиг оценив уникальность Гауди, заказал ему для себя дворец (сейчас там — Музей сценического искусства) и вот этот парк… Нигде прежде не видел я такого единения растений и камня! Открыва­ется чудо-парк ступенями, украшенными ослепительной мозаи­кой: они возносятся к «Залу ста колонн», которые поддержива­ют огромную террасу, со всех сторон окаймленную бесконечной и, конечно же, волнообразной (инкрустация из мозаики и кера­мики!) скамьей. Ну а дальше — какие-то «древнеримские» арки, виадуки, террасы… И цветы, пальмы, сосны, оливы… Да, не зря утверждал сам Мастер, что «архитектурные сооружения не должны бросать вызов природе, но гармонировать с ней и, если возможно, даже сливаться в единый ансамбль»…

Ну а потом пред нами явилось великое детище Гауди: «Искупительный Храм Святого Семейства», больше известный как «Саграда Фамилия» (который с 19 марта 1882 года строится по сей день!), — эта обращенная к Богу, застывшая в камне Молитва о Прощении. Словно замысловатый замок, какие дети строят из песка на пляже у самой кромки воды. Четыре ажурные башни (а было задумано восемнадцать) и только один из трёх законченный фасад — «Рождества» (а ещё есть — «Страсти», «Величия»), но и этого достаточно, чтобы восхититься гениальностью автора. Декор поражает воображение количеством деталей, продуманностью сюжетов, сочетанием стилей: и модерн, и готика, и христианские традиции, и щепотка барокко, и толика восточного зодчества — и всё это не китч, а совершенно гармоничная композиция, в которой ничего лишнего. Христианская поэма, высеченная в камне… Впрочем, сколько бы я сейчас ни старался описать эту фантасмагорическую лепку, всё равно мое перо тут бессильно, да и фотография передает лишь очень малое…

В этом Храме он сорок три года, изо дня в день, сам тру­дился на строительных лесах. Но однажды, поздним вечером, спустившись вниз, по дороге домой… попал под трамвай, причём — только-только в Барселоне появившийся. В темноте полицейские покалеченного старика — в рабочей одеж­де, заляпанной краской и застывшим цементом, без документов и гроша в кармане — сначала приняли за бродягу. Спустя три дня, 10 июня 1926 года, Антонио Гауди скончался…

* * *

НА ДРУГОЙ день мы в Барселону из Бланеса прикатили снова. И вообще ещё много чего за ту неделю повидали. Но в последний вечер, начисто забыв про свою загипсованную конечность, я, увы, оступился и снова рухнул — теперь уже на испанскую землю (кстати, она там по цвету красноватая). И дальше в госпитале «De La Selva» было всё, как дома двумя неделями раньше: рентген, гипс… В общем, всё получилось, как у героя Юрия Никулина в «Бриллиантовой руке». Когда симпатичная медсестрица меня бинтовала, я ей прочёл:

Милы в Испании деньки,
Но ждут и там враги:
Туда уехал без руки,
Вернулся без ноги…

В отеле все иностранцы мне очень сочувствовали. А хроменький турист из Германии (он говорил по-русски) даже подарил один из двух своих костылей, благодаря чему я до Питера благополучно добрался. Спустя месяц ему написал:

Где Барселона? Где Кастилья?
Где купол неба голубой?
Отставил, Вилли, твой костыль я,
Но сердцем — завсегда с тобой!..

* * *

А СПУСТЯ ВРЕМЯ — снова благословенная Испания, но уже не север страны, а юг: тот чудесный край, который зовется Андалусией. Наш Торремолинос, что рядом с Малагой, ока­зался до того живописным, а местный четырехдневный фестиваль в честь покровителя города Святого Михаила до того бурным (всё вокруг круглые сутки наслаждало нас искусством фламенко — этим, под треск кастаньет, танцем-криком, танцем-борьбой, танцем-жизнью!), что уезжать отсюда даже на несколько часов очень не хотелось. Как там у Евгения Евтушенко:

В корсаж андалузка засажена ловко.
Два шара земных распирают шнуровку,
И нижние юбки слоёным пирожным
Хрустят при движении неосторожном…

Но мы, естественно, всё ж не смогли отказаться от встречи с «при­ма-балериной Андалузии» — Севильей. С ее колоссальнейшим Ка­федральным собором (в котором гроб Колумба не касается пола, потому что открыватель Америки почему-то не хотел быть захоронен в испанской земле), увенчанным стометровой Хиральдой, ставшей символом города. С ажурными балко­нами (один от другого — всего на расстоянии поцелуя!) квартала Санта-Крус. С Зо­лотой башней над Гвадалквивиром (и вовсе он, как утверждал Пушкин, не «шумит»). И даже с табачной фабрикой, на которой работала «та самая Кармен»)…

От Севильи до Гранады
В тихом сумраке ночей
Раздаются серенады,
Раздаётся звон мечей…

Вот и отправились мы в «город королевских холмов» — Гра­наду, где, конечно, мигом попали под обаяние Альгамбры (в которой — и Мирто­вый дворик, и Дворик Львов, и Зал Послов), и несравненных Садов Хенералифе. Правда, вспомнились мне здесь и грустные строки Антонио Мачадо про Федерико Гарсиа Лорку: «Его убили в Гранаде. В его Гранаде!»

А в расчудесной Малаге любовались древней крепостью Алькасабой и другой, что на высоченной горе Хибральфаро. Правда, близ дома, где родился Пабло Пикассо (там рядом — роскошная голубятня), некий пернатый нахал, очень похожий на знаменитого пикассовского «Голубя Мира», уделал меня с головы до ног. Еле потом оттёрся и отмылся…

А высокогорный бе­ленький крошечный Михас, где основной транспорт — ишаки, нас умилил…

* * *

ЕЩЁ через год снова на северном курортном побережье, что зовётся Коста Браво, меня с Таней приютила маленькая Пинеда-де-Мар, которая, помимо всех своих, так сказать, «природных» прелестей и — главное — близости с Барселоной, одарила нас знакомством с очаровательным итальянским семейством: две Джозепины, Мария, Кончита, Джакомина, Колоджеро, Джакомо, Сальваторе. И глава семейства, Гаэтано, а по-простому — Таньо, который сразу пришёл в восторг от того, что мою жену зовут очень с ним схоже: «Таньо е Таньа! Грандиозо!» (В последующие годы мы, не сговариваясь, станем неожиданно с ними пересекаться в самых разных испанских уголках).

Затем переместились в Ллорет-де-Мар («де Мар» — значит «морской», «у моря»), ну а «Ллорет» — от латинского «лауретум», то есть «лавровый лес», поэтому лавр — в гербе этого городка, которому больше тысячи лет. Здесь нам, кроме почти средневекового замка над бухтой Са Калета, сразу полюбилась возникающая у стен изящного дворца с надписью «Каса вила» (то есть «Муниципалитет») дивная Пальмовая аллея, куда мы 11 сентября, в Национальный день Каталонии, конечно же, на праздник заявились. И увидели, как азартно сражались местные шахматисты; как творили своё искусство разные рукодельники; как после выступления мэра дети из красных и жёлтых гвоздик соорудили национальный флаг. И взлетел над пальмами в исполнении профессионального хора, к которому присоединились вообще все гости, национальный гимн: «Победоносная Каталония! В богатстве и изобилии заживёшь ты, а со всеми гордыми и злыми покончишь…» Ну и, естественно, следом вступила в свои законные права грандиозная и грациозная Сардана!..

Что удивительно: из всех россиян, проживающих в нашем огромном отеле «Анабель», мы на этом празднестве оказались единственными. Когда потом одному москвичу об увиденном попытались поведать, в ответ раздалось недоумённое: «Какой ещё, на хрен, День Каталонии?!». Впрочем, никогда не было земляков и на прелестных местных музыкальных вечерах, благодаря которым лично мы, изменив своему правилу (место отдыха не повторять!), на другой год сюда вернулись. И не просто в Ллорет, а именно в «Анабель»… Ну, а когда в отеле к тому же поселились потрясающие музыканты из Бельгии — Роберт Шафер и Бернард Беккер, началось настоящее Чудо: каждый вечер они — благодаря синтезатору, трубе, гитаре и своим великолепным голосам — дарили нам не только эстрадную классику, но и мелодии Кальмана, Легара, Оффенбаха, от которых мы с Таней вместе со всеми нашими соседями — бельгийцами, французами, итальянцами — прямо-таки млели. И упоительно танцевали. Однако соотечественники по-прежнему предпочитали «зажигать» в какой-то дискотеке.

А ещё полюбили мы Ллорет за то, что отсюда, оказалось сравнительно просто добраться до разных удивительных мест.

* * *

И ВОТ мы уже в более чем двухтысячелетней Жироне. Миновав «Красный Железный мост» (который через реку Оньяр перебросил «тот самый» Гюстав Эйфель), сразу ощущаем, почему её называют «каменным городом». По широченной, в девяносто ступеней, лестнице поднимаемся к могучему Кафедральному собору, во мраке которого аж с десятого века хранится Книга Апокалипсиса. Потом в Арабских банях (которые — из двенадцатого века) любуемся восьмиугольным бассейном, опоясанным изящными колонами. Затем всей своей каменной тяжестью на нас наваливается древний еврейский квартал под названием Каль — и мы вспоминаем, что в средние века здесь проживала самая многочисленная в Испании еврейская община: ведь когда-то хиреющему городу срочно понадобились искусные ростовщики для привлечения, так сказать, «инвестиций». Но в 1492-м их отсюда, как и всей Испании, нагло выперли, потому что свою миссию успешно завершили.

* * *

А ПОТОМ оказались мы в Фигересе, в стенах того самого вычурного Театра-музея, который для себя соорудил Сальвадор Дали, водрузив на крышу несколько огромных яиц. И увидели в центре зала, где — разные вещи и картины великого художника-выдумщика, плиту, под которой, словно один из экспонатов, покоится сам он, забальзамированный. Рядом с телом своей музы — Галы..

А в другой раз, навестив Тоссу-де-Мар, которая протянулась вдоль берега ярко голубой бухты Эс-Кодолар, очутились среди средневековых зубчатых стен и башен с бойницами для стрелков, которые с XII века защищали «местных» от нашествия пиратов…

А в Садах Святой Клотильды, которые в начале XX века — в память о жене, ушедшей из жизни совсем юной, — задумал маркиз де Ровиральт, а осуществил в духе эпохи итальянского Возрождения молодой архитектор из Барселоны Николау Рубье-и-Тудури, нам, восхищённым этим волшебным местом, сразу было и не понять: где заканчивается природа и начинается человеческая фантазия?

* * *

А ЕЩЁ было нам хорошо к югу от Барселоны, на побережье, которое называется Коста Дорада. Здесь, в Салоу, первым нас поприветствовал «открыточный», из белого камня, король Хаиме I, который, когда-то объединив Каталонию с Арагоном, именно отсюда отправился на Майорку — в победоносный против арабов поход. Городок сразу нас очаровал изобилием фонтанов и прелестных «модерновых» вилл, выполненных учениками Гауди — Суграньесом, Грасом и другими талантами. К тому же по вечерам здесь повсюду танцевали, причём я имею ввиду совсем не пошлые дискотеки — не случайно же снятый здесь фильм назвал: «Танго в Салоу»…

* * *

И ОДНАЖДЫ ранним воскресным утром, когда вся Испания ещё спит, быстро добрались отсюда до славной Таррагоны (которая в «римской» древности называлась Таррако), где абсолютно безлюдная в тот час Рамбла Нова вывела нас, к, так называемому, «Балкону Средиземного моря». Здесь мы от восторга на пару даже лихо выдали фламенко, свидетелями чего стали только развалины Римского Амфитеатра (где когда-то бились гладиаторы) и руины Римского Цирка (где в I веке соревновались квадриги). И поняли, что совсем не случайно Таррагона поименована «самым римским из всех городов Каталонии».

Затем, миновав статую Императора Августа, мы по улице Святого Антония вошли в Старый город, где нас властно привлёк к себе Кафедральный собор Святой Марии. А когда его покинули, удивлённо узрели преогромное скопище кастельеров — всех возрастов, в рубашках и платках разных цветов. Оказывается, они со всей Каталонии нагрянули сюда, на свой праздник. И спустя час-другой мы, у стен разукрашенной мэрии, оказались в самом его центре. Да, совсем рядом эти люди, соревнуясь друг с другом, виртуозно возводили свои «многоэтажные» живые пирамиды — под радостные аплодисменты народа и его правительства. И этот восторженный гул сливался с песней тоже «многоэтажного» фонтана…

* * *

И В МИЛЫЙ городок Реус прикатили, а там оказались возле дома, где родился Антонио Гауди и возле которого пристроился «Мальчик с золотыми шарами», — впрочем, выше про это я уже рассказал. Лишь добавлю, что Реус — воистину центр каталонского модернизма. Вот и глядели мы, раскрыв рты, на «Дом Руля», созданный Луисом Домеником-и-Монтанером. И на его же «Дом Гасуль», «Дом Наваса», который — сплошные каменные кружева… А в мрачном (как все испанские, в отличие от итальянских) храме Сант-Пере, где маленького Антонио крестили, мы просто помолчали…

* * *

А СТАРИННЫЙ рыбацкий посёлок Камбрилс поразил тем, что на «посёлок», в нашем понимании, совсем не похож. Древний средневековой квартал с узкими улочками вывел на крохотную площадь, где с XV века высится церковь Святой Марии, которую «охраняет» бронзовый архиепископ Таррагоны. А неподалёку — другое святилище, Храм Богоматери, в стиле позднего ренессанса. И тут же — Цветочная улица, превращённая жителями в подлинный сад… Потом, уже покинув Старый город, увидели Портовую Башню с пушкой наверху, построенную четыре века назад для защиты от пиратов. По берегу сушились сети, большие и малые суда готовились к выходу в море — и мы поняли, что сегодня в нашем при отеле ресторане, на ужине, свежей рыбы будет вдоволь!

Такой вот рыбацкий посёлок…

* * *

В ПИТЕРЕ, на стене нашего домашнего «туристского уголка», про Испанию мне напоминают несколько вееров, расписные тарелки и кастаньеты. В общем, получилось, как раньше — у Максимилиана Волошина:

Из страны, где солнца свет
Льётся с неба жгуч и ярок,
Я привёз себе в подарок
Пару звонких кастаньет.
Беспокойны, говорливы,
Отбивая звонкий стих, —
Из груди сухой оливы
Сталью вырезали их.
Щедро лентами одеты
С этой южной пестротой:
В них живёт испанский зной,
В них сокрыт кусочек света…

Обожаю испанцев! Да, они не очень обя­зательны, и любимое их слово «маньяна» (завтра) на самом де­ле означает «когда-нибудь потом» или даже «никогда». Да, их слова «фиеста» (праздник) и «сиеста» (ежедневный послеобе­денный двухчасовой — с 15.00 до 17.00 — отдых) звучат куда ласковей, чем грубое «трабахо», обозначающее работу. Зато их страна живет куда легче и веселее нашей: например, в бывшей резиденции Папы Луна — маленьком валенсийском городке Пеньискола (вроде нашего Зе­леногорска), где нам тоже посчастливилось побывать на празднике «Мавры и Христиане», есть целых сорок духовых оркестров! Во время того незабывае­мого шествия я их все увидел и услышал…

И только в одном, по­жалуй, с родными испанцами расхожусь: не разделяю их любовь к корриде — ну, не терплю, когда кто-то кого-то убивает…

И гитары говорят
В такт трескучим кастаньетам,
Словно щёлканье цикад
В жгучий полдень жарким летом…

На снимке (сверху вниз и слева направо):
«Мальчик с золотыми шарами»;
Антонио Гауди и «Саграда Фамилия»;
Дом Мила и Дом Батльо
А это мы — в Ллорет-де-Мар, 2003-й
Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Лев Сидоровский: Несколько слов о «моей» Испании

  1. ДА! Каталония это чудо! Хотя каталонцы считают себя более французами, чем испанцами. Вы ничего не написали об изумительном горном Монсеррате. А в Саграда Фамилия мы были трижды и каждый раз она была другая. Последний раз недавно, когда огромный зал освободился от лесов и загородок, что само по себе впечатляет. День клонился к вечеру, и прекрасные витражи вспыхнули в лучах заходящего солнца. Действительно Храм Света!
    А еще в Испании есть Толедо!!!

  2. Спасибо большое. Очень интересно, увлекательно.
    Особенно отмечаю, что вы против варварского развлечения — корриды.
    Но на кой хххх им надо отделяться?

  3. Ах, какую поэму Испании вы написали, уважаемый автор! Это великолепно!

Добавить комментарий для Soplemennik Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.