Всё началось в сорок третьем: «Октябрь» стал публико­вать его повесть «Перед восходом солнца» (вот — чудом сохра­нившаяся рукопись), и официальная критика возопила: мол, весь народ воюет, а этот лезет в героическую народную душу со своими мелкими переживаниями…

«Не надо мне вашего снисхождения…»

126 лет назад родился Михаил Михайлович Зощенко

Лев Сидоровский

ОКНО за плотной черной шторой выходит на Малую Конюшен­ную. У окна — письменный стол под зеленым сукном, на котором две старинные пишущие машинки: одна — фирмы «Рейнметалл», другая — походная «Корона». На них-то и было отпечатано все то, что люди потом читали за подписью «Михаил Зощенко». Еще на столе — его трубка, мундштук, костяной нож, справочник с номерами телефонов: «Акимов Николай Павлович — А 1-24-42, Адмони Владимир Григорьевич — А 1-58-10, Берггольц Ольга Фе­доровна — А 4-97-48…» Те, кто в сорок шестом здороваться с ним не перестал…

* * *

В АВТОБИОГРАФИИ он писал:

«Родился в 1895 году (10 августа) в г. Полтаве…»

Все не так! Вот — выписка из метри­ческой книги, заверенная печатью церкви Святой мученицы ца­рицы Александры, которая утверждает, что у дворянина Михаила Ивановича Зощенко и его жены Елены Осиповны, урожденной Су­риной, сын Михаил родился 28 июля (то есть, ныне — 9 авгус­та) 1894 года в Санкт-Петербурге. Почему же в паспорте он сделал себя на год моложе? Может, при таком годе рождения в голодное послереволюционное время полагался «доппаёк»? Что же касается Полтавы, то тут все ясно: ведь внутренне, известно, он постоянно сравнивал себя с Гоголем, а отец как раз — из Полтавской губернии…

А вот — другой документ, свидетельствующий о том, что в своей 8-й гимназии на Васильевском острове знаниями Миша Зо­щенко отнюдь не блистал: за исключением Закона Божьего, по всем остальным предметам — унылые тройки, даже по русскому языку и словесности. Тем не менее, в университет, на юриди­ческий, поступил. Год проучился и… добровольцем ушел в ар­мию, «чтоб — по его собственному признанию, — на фронте с достоинством умереть за родину». Вот — его ордена: Святой Анны 3-й степени, Святого Станислава 2-й степени, Святого Станислава 3-й степени… Его офицерская шашка, которой был награжден: на эфесе — орден Святой Анны 4-й степени…

И этого человека, который участвовал во многих боях, был ранен, отравлен газами, спустя годы Жданов (не казавший, известно, на фронт носа) смел обвинить в трусости!..

«… За три года я переменил двенадцать городов и десят­ки профессий. Я был: милиционером, счетоводом, сапожником, инструктором по птицеводству, телефонистом пограничной охра­ны, агентом уголовного розыска, секретарем суда, делопроиз­водителем. Это было не твердое шествие по жизни, это было замешательство. Полгода я снова провел на фронте, в Красной Армии — под Нарвой и Ямбургом. Но сердце было испорчено га­зами, и я должен был подумать о новой профессии. В 1921 году я стал писать рассказы…»

Вглядываюсь в фотографию, на которой Зощенко — среди «Серапионовых братьев». Пройдут годы, и кое-кто из «брать­ев», например, Федин и Никитин, спокойно продадут бывшего единомышленника, друга юности, что называется, с потроха­ми…

Но до этого надо было еще дожить. А пока каждое изда­тельство первым старалось выпустить его книгу, и раскупалось все, что создал Зощенко, мгновенно. И в концертных залах люди хохотали до упаду, когда Хенкин читал им знаменитую «Аристократку», или «Баню», или «Историю болезни»… Уже в 1929-м вышло полное шеститомное собрание его сочинений — первое и, увы, последнее. На Горького сейчас ссылаться, вро­де, не модно, но очень уж точно Алексей Максимович разобрал­ся в Михаиле Михайловиче:

«Такого соотношения иронии и лири­ки я не знаю в литературе ни у кого…».

* * *

ИТАК, он — в расцвете славы! И получает наконец первую свою квартиру — весьма просторную, в этом же доме, только двумя этажами выше. Живет с размахом. Отдыхает в Коктебеле (вот снимки), путешествует теплоходом (тоже запечатлел фото­объектив, причем — Зощенко солнечно смеется; никогда, ни на какой другой фотографии, ТАКИМ его уже больше не увидеть). Калинин в Кремле вручает ему орден, в автотранспортном уп­равлении Ленсовета — проездной билет «с правом входа в пе­реднюю дверь». Сколько друзей-приятелей считают за честь презентовать ему свои нетленные творения. Читаю дарственные надписи, открывающиеся непременным: «Дорогому Михаилу Михай­ловичу…» Ах, «дорогой Михаил Михайлович», как же скоро большинство из них будут вас сторониться…

* * *

ВСЕ НАЧАЛОСЬ в сорок третьем: «Октябрь» стал публико­вать его повесть «Перед восходом солнца» (вот — чудом сохра­нившаяся рукопись), и официальная критика возопила: мол, весь народ воюет, а этот лезет в героическую народную душу со своими мелкими переживаниями… А в сорок шестом Жданов заявил на всю страну:

«Зощенко выворачивает наизнанку свою пошлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием, с желанием показать всем: смотрите, вот какой я хулиган…»

И старые, и малые — на производстве, в вузах, школах, разве что не в детсадах — изучали этот «исторический» доклад и постановление ЦК. На политзанятиях, уроках, семинарах все были обязаны Анну Андреевну Ахматову и Михаила Михайловича Зощенко «клеймить». Исключенные из Союза писателей, они, во­лей Жданова, тогда же, в сорок шестом, были лишены хлебных и всех прочих продуктовых карточек — подумать только: и это в городе, которые еще не привык после блокады к вкусу хлеба… И заработка их тоже лишили…

Тут же местный писательский «вождь» Кетлинская предло­жила опальному Зощенко уступить ей свою квартиру. Неравно­ценный обмен «соседей» состоялся, причем у Кетлинской оста­лось немало мебели, еще недавно принадлежавшей теперешнему изгою. Как без чувства горечи читать, например, такое:

«Дорогая Вера Казимировна! Я с маленькой просьбой к Вам, которая, вернее, относится к Зонину. (Александр Ильич Зонин — писатель, муж Кетлинской — Л. С.) Но он такой суро­вый, что я не рискую тревожить его. Дело в том, что А.И. обещал мне деньги за злосчастную конторку, рублей 600-700. Видимо, А.И. не получил денег, а у меня завтра последний срок платы за квартиру. Не сможете ли Вы дать мне хотя бы 300 рублей под этот долг? (…) Извините, что надоедаю Вам таким делом. Не сердитесь на меня за это письмецо. Михаил Зощенко, 27 декабря 1948 г.»

Не трудно представить, ЧЕГО это Михаилу Михайловичу, при его-то щепетильности, стоило. С Кетлинской жил в одном подъезде, однако обратиться к ней лично сил не хватило. На­писал «письмецо» и опустил в почтовый ящик…

Когда в 1954-м с Зощенко пожелали встретиться английс­кие студенты, опальный писатель сказал им, что ждановскую «критику» по-прежнему не приемлет. Тогда в белоколонном зале Дома писателя было снова организовано его публичное избие­ние: Друзин, Кочетов, Прокофьев, другие «литвожди» требовали от него немедленного покаяния. Но он сказал:

«… Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения, ни вашего Друзина, ни вашей брани и криков. Я больше чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею…»

* * *

В ЭТОЙ, лишенной солнца, неуютной, неудобной квартире (где, по сути, и кухни-то нет) провел он последние годы. Все тут как-то мрачно. Даже костюмы в платяном шкафу — только черные. И галстуки черные, и ботинки. И подушечка, которую сшил сам и набил конским волосом, тоже черная: помещал ее на спинку кровати и облокачивался, когда обдумывал, проговари­вал мысленно новое сочинение. Кровать — металлическая, по­ходная. Около кровати — палка, с помощью которой передвигал­ся, когда стало совсем плохо.

Незадолго до кончины дождался персональной пенсии — 1200 рублей. Сказал жене и сыну: «Теперь вы без денег не ос­танетесь» — ведь им, в случае чего, из этой суммы полага­лись пятьдесят процентов. У него была «гоголевская болезнь»: истощал себя. Последние дни вообще ничего не ел…

Из «Истории болезни»:

«… 21 июля 1958 года, в 19 часов началась агония, продолжавшаяся более пяти часов. В 0-45 22 июля М.М. Зощенко скончался».

Правление Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, обсуждая текст крошечного некролога для «Ленинградс­кой правды», решило «с глубоким прискорбием» заменить на просто «с прискорбием». (Этот крохотный некролог-объявление в посёлке Кирва, что под Выборгом, зачитал нам, курсантам военных лагерей, только что закончив­ших ЛГУ, внешне суровый майор. Зачитал и предложил почтить память «великого писателя» минутой молчания. И мы поняли, что майор — очень хороший человек.) Предложение друзей по­койного относительно похорон на Литераторских мостках Волко­ва кладбища было Правлением с негодованием отвергнуто. Так что после скромной панихиды в Доме писателя, которую первый секретарь правления Прокофьев вел сухо и торопливо, пришлось возвращаться туда, где, на даче, покойный закончил свой зем­ной путь, — в Сестрорецк. И там, на местном кладбище, Михаил Михайлович наконец обрел последний свой приют…

* * *

ЭТОТ музей-квартира возник в 1994-м. Его создали — с любовью, тщанием, тактом — Кирилл Кузьмин и Николай Исправ­ников. Именно благодаря им, когда-то придя сюда (по адресу: Малая Конюшенная, 4/2, кв. 119), я сразу ощутил, с какой бе­режностью в этих стенах относятся к светлой памяти на никого из братьев-литераторов пером не похожего, замученного Властью, преданного многими коллегами, потерявшего здоровье и все равно красивого в своем неизбывном благородстве Михаи­ла Михайловича Зощенко, который для Совдепии был — словно кость в глотке…