Волшебное очарование песни Аазину заключается в совершенном синтезе великой религиозной истины и прекрасной поэтической формы, строгого нравственного учения и изящного эстетического исполнения. Как истинно великое поэтическое произведение, она тревожит сердце, но и услаждает его, ранит душу, но и врачует.

Недельный раздел Аазину

Михаил Ривкин

Песнь Аазину (Деварим 32:1-43), одна из завершающих глав книги Деварим, звучит как «лебединая песня» Моше. Это прекрасное и возвышенное поэтическое произведение. В ТАНАХе много жемчужин поэтического творчества, которые и сегодня продолжают восхищать нас, но даже на этом фоне песнь Аазину явно выделяется. Это, поистине, совершенное и величественное творение, которое отличается широтой и разнообразием содержания, возвышенными и принципиально новыми религиозными идеями, яркостью и красочностью образов и метафор, безупречностью поэтической формы, строгим ритмическим стилем. Песнь Аазину пленяет нас чистой и возвышенной верой, взволнованным, тревожным провозвестием грядущих бед и испытаний Израиля, и, при этом, радует слух широкой напевностью, звучными аллитерациями и красотой слога. Волшебное очарование песни Аазину заключается в совершенном синтезе великой религиозной истины и прекрасной поэтической формы, строгого нравственного учения и изящного эстетического исполнения. Как и каждое истинно великое поэтическое произведение, она тревожит наше сердце, но и услаждает его, ранит нашу душу, но и врачует раны. Это — вечно живое, вечно новое обращение Всевышнего к Народу Израиля, вбирающее в себя все главные темы того непрестанного диалога, который продолжается тысячелетиями между Творцом и творением. И для наших современников она звучит так, как если бы её пропели сегодня, специально для них. Это — историко-поэтическое пророчество, но небывалая поэтическая красота поднимает его над теми конкретными историческими обстоятельствами, которые в нём, так или иначе, отражены. Перед нами как бы цепочка драгоценных звеньев, неразрывно связанных одно с другим в бесценное ожерелье.

И хотя каждое из этих звеньев драгоценно, есть среди них одно, которое издревле привлекает особое внимание как традиционных толкователей и комментаторов, так и учёных-библеистов.

Они досаждали Мне небогом, гневили меня суетами своими
И Я досажу им ненародом, народом извергом гневить их буду (Деварим 32:21)

Что же это за «ненарод», «народ изверг», который станет грозным оружием в руках Всевышнего? В зависимости от того, как мы ответим на этот вопрос, меняется и вся историческая перспектива Аазину, меняется наше понимание тех конкретных событий и обстоятельств, которые в этой песне предсказаны. Более того, точная идентификация этого народа помогает учёным-библеистам ответить и на вопрос о времени создания этого величественного творения.

«С критической точки зрения поэма, безусловно, относится ко временам после Моше. В ней описано заселение Обетованной Земли и вероотступничество Израиля, причём описано как событие уже случившееся, ибо поэма обращена к поколению вероотступников. /…/ и хотя описание несчастий Израиля выдержано в будущем времени, оно настолько детально, что не оставляет сомнений: это описание сделано «с натуры», после того, как описанные несчастья произошли. /…/ к сожалению, поэма даёт мало способов и инструментов точно её датировать. Враги израиля были идентифицированы как Кнаанейцы (двенадцатый век до н.э.) Филистимляне (одиннадцатый век), Арамейцы (десятый и девятый века), Ассирийцы (восьмой век), Вавилоняне (седьмой и шестой века), Самаритяне (пятый век) или даже ещё более поздние враги. Большая часть этих идентификаций представляется весьма маловероятными. Поэма не содержит никаких указаний на изгнание северных колен Ассирийцами, или на изгнание колена Иуды Вавилонянами. Маловероятно, что эти хорошо организованные империи описаны термином «НЕНАРОД». Скорее этот термин подходит кочевым племенам.

Некоторые детали подсказывают, что поэма может описывать события периода Судей. Поэма видит вину Израиля в служении «новым» божествам, так же как и Шофтим 5:8. /…/ Кнаанейцы и Филистимляне были серьёзной угрозой в этот период, однако термин «ненарод» более подходит таким кочевым племенам этого времени как Мидьянитяне, Амалекитяне и Кедемиты (Шофтим 6:2-6). Всё это указывает, что поэма была создана в период Судей (двенадцатый — одиннадцатый века до н.э.), во времена нападения этих племён.

Язык поэмы также соответствует ранней дате, хотя и не обязательно столь ранней, как период Судей. Некоторые характеристики ранней библейской поэзии (тринадцатый — десятый века до н.э.) встречаются в тексте: /…/ употребление в третьем лице множественного числа суффикс מו (пп. 23, 27), сохранение корневого гласного י в глаголах חסיו (от корня ח-ס-י п. 37), древняя форма глагольного окончания третьего лица единственного числа женского рода ת (п. 36)»[i]

Мы видим, что архаичные особенности языка, сами по себе, достаточно убедительно указывают на очень ранее время создания песни Аазину (ХШ-Х вв до н.э.), и это, пожалуй, единственный вывод, который можно счесть достаточно доказанным в приведённом выше анализе. Что же касается попыток идентификации «ненарода», то, как отмечает и сам автор, они все страдают общим недостатком произвольности и неоднозначности. Попытка увязать это таинственное племя с Мидьянитянами и Амалектиянами также не свободна от этого недостатка, хотя и выглядит более убедительно, чем более поздние привязки, поскольку именно эти два племени очень часто появляются на страницах Деварим как самые страшные враги Израиля.

Так или иначе, но в данном случае собственно исторический анализ мало что добавляет к анализу лингвистическому.

___

[i] The JPS Torah Commentary Deuteronomy Philadelphia Jerusalem 1996 p. 522