Лев Сидоровский: «Я сам себе корёжу жизнь, валяя дурака…»

Loading

В середине шестидесятых, после того, как я заглянул под его арбатский кров, рассказать о поэте в ле­нинградской «Смене» мне не позволили: Глазков для «товарищей из Смольного» был, естественно, «подозрительным» — как Евтушенко, Окуджа­ва, а позже — Высоцкий…

«Я сам себе корёжу жизнь, валяя дурака…»

Слово о замечательном поэте Николае Глазкове
(30 января 1919 — 1 октября 1979)

Лев Сидоровский

Николай Глазков

ОСЕНЬЮ 1954-го в Актовый зал ЛГУ, где я учился на жур­налиста, для разговора со студентами пришел Николай Констан­тинович Черкасов. Известный всем собравшимся с малолетства любимый артист (еще бы: чудак Паганель, царе­вич Алексей, профессор Полежаев, Александр Невский, Иван Грозный), облаченный в шикарный пиджакбукле, повествуя о прожитом и сыгранном, был вальяжно щедр. А заключил свой мо­нолог сообщением, что наконец-то исполняется его давняя меч­та — воплотить на сцене или экране образ Владимира Маяковс­кого: через неделю в Александринке — премьера. Поскольку я присутствовал там еще и в качестве спецкора университетской многотиражки, когда все закончилось, подошел к Николаю Конс­тантиновичу с наглой просьбой о контрамарке. Самое удиви­тельное, что он не только пообещал, но и слово потом сдер­жал…

Таким образом, я оказался на спектакле «Они знали Мая­ковского». Черкасов играл великолепно. А еще будоражило меня то, что в этом же ряду, совсем неподалеку, расположились в креслах автор пьесы Василий Абгарович Ката­нян и его жена — немолодая рыженькая особа, которую звали Лиля Юрьевна Брик… В антракте, когда Брик, Катанян и еще кто-то третий вместе гуляли по фойе, я со словами благодарности — за верность Владимиру Владимировичу — осмелился нарушить их беседу. Лиля Юрьевна улыбнулась: «Спасибо. Вот Коле тоже нравится. Вы не знакомы? Очень жаль, ведь Коля Глазков — тоже большой поэт». Так я впервые услышал это имя, обладатель которого тогда еще не выпустил ни одной книги и не носил ни бороды, ни усов…

* * *

А СПУСТЯ годы Евгений Евтушенко, к которому я однажды ранним утром нагрянул на предмет интервью, прочел мне такие строки Глазкова:

Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый — век необычайный.

Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней.

И еще:

Я сам себе калечу жизнь,
Валяя дурака.

От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.

«Как с ним встретиться? — спросил я Женю. — Мне бы те­лефон, адрес…» Тот продиктовал: «Телефон 241-06-18. Ну а адрес тебе сам Глазков подсказывает». И продекламировал:

Живу в своей квартире
Тем, что пилю дрова.

Арбат, 44,
Квартира 22…

* * *

ЭТО БЫЛО написано в последний военный год, когда, возв­ратившись из эвакуации, он действительно зарабатывал на жизнь здесь, в арбатском дворе, пилкой-колкой дров: за три-четыре кубометра получал буханку хлеба и пол-литра водки, которую можно было обменять на рынке на какой-нибудь иной продукт. Его с юности длинные и очень крепкие руки после та­кой ежедневной «трудотерапии» стали вообще могучими — не зря же Глазков потом утверждал, что он «самый сильный среди ин­теллигентов и самый интеллигентный среди силачей». Любил поднимать стулья — за низ ножки — высоко над головой, но еще более — показывать силу рукопожатия. Автор этих строк, во всяком случае, прямо со двора по пологой лестнице поднявшись на второй этаж старого арбатского дома, эту его мощную хват­ку ощутил сразу… Как он выглядел? Рост повыше среднего, в плечах широк, растрепанные каштанового цвета бородка, усы… Впрочем, дабы лучше ощутить внешность поэта, вспомните-ка фильм Тарковского «Андрей Рублёв», а в нем — Летающего мужи­ка, сыграть которого без всякого грима режиссер пригласил Глазкова, очевидно, совсем не случайно. Вспомнили? Насторо­женный взгляд исподлобья… Шаг в бездну… И — «Летю!.. Ле­тю!.. Летю-ю-ю!!!»

Конечно, он и сам, человек, полный неожиданности, для кого-то — странности, был — по всей своей сути, вопреки су­ровым каноном советской эпохи — таким вот «Летающим мужиком». Недаром же написал:

И перед гибелью постылой
Я вразумительно постиг,

Что над моей взлетит могилой
Другой летающий мужик…

* * *

А ИСТОКОМ для его удивительных стихов была, конечно, очень не простая жизнь:

Жизнь моя для стихов исток,
Я могу подвести итог:

Написал пятьдесят тысяч строк,
Зачеркнул сорок пять тысяч строк.

Это значит, что всё плохое,
Все ошибки и все грехи,

Оставляя меня в покое,
Убивали мои стихи.

Это значит, что всё хорошее,
Превзойдя поэтический хлам,

С лицемерьем сражаясь и с ложью,
Даровало бессмертье стихам!

Отца в тридцать седьмом расстреляли. А задолго до этого проявились в мальчишке черты ярого максималиста: скрупулезно собирал «лучшую в мире коллекцию марок»; постигая шахматную науку, тоже мечтал стать «только чемпионом мира». Причем всего этого добивался упорно, огромным трудом. Слово «лен­тяй» было у него ругательством:

Дураки — это лентяи мысли,
А лентяи — дела дураки,

И над ихним бытом понависли
Недостигнутые потолки.

Потом всю страсть (и здесь — тоже уверенный в своем избранничестве) отдал стихам. Самовлюбленный? Да нет, больше — самоироничный…

Я должен считаться
С общественным мнением

И не называться
Торжественно гением.

А вы бы могли бы
Постичь изречение:

Лишь дохлая рыба
Плывёт по течению!

Декларировал родство своей судьбы с судьбой Велимира Хлебникова:

Куда идём? Чего мы ищем?
Какого мы хотим пожара?

Был Хлебников. Он умер нищим,
Но Председателем Земшара.

Стал я. На Хлебникова очень,
Как говорили мне, похожий:

В делах бессмыслен, в мыслях точен,
Однако не такой хороший…

Пусть я ленивый, неупрямый,
Но всё равно согласен с Марксом:

В истории что было драмой,
То может повториться фарсом.

Война его оглушила. Уйти на фронт вместе с Павлом Кога­ном, Михаилом Кульчицким, Борисом Слуцким, Сергеем Наровча­товым и другими друзьями по Литинституту помешали врачи:

Был снег и дождь, —
И снег с дождём,

И ветер выл в трубе.
От армии освобождён

Я по статье 3-б.
Вздымался над закатом дым,

И было как пожар,
Когда я шёл ко всем святым

И не соображал…

В эвакуации не чурался никакой работы, включая погрузку и разгрузку барж. Еще — преподавал в сельской школе.

Я не был на фронте,
Но я инвалид

Отечественной войны…

Вернувшись в Москву, средства к существованию вынужден был добывать тоже чем угодно, но только не литературой: Глазкова не публиковали… Спасал «Самсебяиздат»:

Самсебяиздат — такое слово
Я придумал, а не кто иной!..

Маленькие самодельные книжки, вначале — рукописные, а позже — машинописные, хранят многие его друзья. И еще, конечно, берегут те сборники его стихов, которые наконец-то стали выходить в конце пятидесятых. Там столько перлов:

«Тяжела ты, шапка Мономаха, без тебя, однако, тяже­лей»;

«Испугались мы не пораженья, а того, что не было борь­бы»;

«Всем смелым начинаньям человека
они дают отпор.
Так бюрократы бронзового века
отвергли первый бронзовый топор»
;

«Поэзия — сильней руки хромого»;

«Жил и был один кувшин.
Он хотел достичь вершин.
Но не смог достичь вершин,
потому что он кувшин»
.

Эти и многие другие его афоризмы люди знают наи­зусть, как, например, вот и такие удивительные по простоте и изяществу строки:

Я иду по улице,
Мир перед глазами,

И слова стихуются
Совершенно сами!

Несмотря на кажущуюся легкость, к своему делу относился очень серьезно:

Что такое стихи хорошие?
Те, которые непохожие.

Что такое стихи плохие?
Те, которые никакие.

Согласитесь: это краткостишье вполне заменяет иной трактат о стихе и стихотворчестве… Некоторые собратья по перу, «верные линии партии и правительства», обвиняли Глаз­кова в том, что от его стихов для советского человека нет ну никакой социальной, буквальной, сиюминутной пользы. А он в ответ усмехался:

Мне говорят, что твой рассказ
Моих стихов полезнее.

Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Только он мог сочинить, например, вот такое:

Лез всю жизнь в богатыри да в гении,
Небывалые стихи творя.

Я без бочки Диогена диогеннее:
Сам себя нашел без фонаря.

Знаю: души всех людей в ушибах,
Не хватает хлеба и вина.

Даже я отрекся от ошибок, —
Вот такие нынче времена.

Знаю я, что ничего нет должного…
Что стихи? В стихах одни слова.

Мне бы кисть великого художника:
Карточки тогда бы рисовал…

Или даже — такое:

И неприятности любви
В лесу забавны и милы:

Её кусали муравьи,
Меня кусали комары.

Евтушенко его назвал «скоморохом и богатырем». Да, в вышеприведенной цитате Глазков — скоморох. А вот в этой…

… Мужик велик, как богатырь былин,
Он идолищ поганых погромил,
И покорил Сибирь, и взял Берлин,
И написал роман «Война и мир»!

В этих строках он — все тот же Летающий мужик!

* * *

В ДЕТСТВЕ он играл так: разрезал географическую карту на малюсенькие квадратики и потом составлял заново. Любовь к географии сохранил до конца дней. Сам себя называл Великим путешественником: например, постигнув Якутию, потом прошел пешком почти весь Чульманский тракт, который тогда еще не стал частью будущего БАМа… Обладая блестящей памятью, мог, к примеру, наизусть, точно соблюдая порядок, перечислить все химические элементы Периодической таблицы Менделеева… По­лучив на закате дней «фатеру» в Кунцеве, на Аминьевском шос­се, и закалив себя холодными обливаниями, всякий раз купался там, в Москва-реке, чуть ли не до ноября… Но одолеть страшную болезнь, которая на него вдруг обрушилась, увы, не смог. Преодолевая боль, работал до последнего дня. И привыч­ную самоиронию сохранял тоже:

Как великий поэт
Современной эпохи,
Я собою воспет,
Хоть дела мои плохи…

Его не стало в 1979-м, 1 октября…

* * *

А ТОГДА, в середине шестидесятых, после того, как я заглянул под его арбатский кров, рассказать о поэте в ле­нинградской «Смене» мне не позволили: Глазков для «товарищей из Смольного» был, естественно, «подозрительным» — как Евтушенко, Окуджа­ва, а позже — Высоцкий…

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Лев Сидоровский: «Я сам себе корёжу жизнь, валяя дурака…»

  1. Стихи Николая Глазкова в комментах не нуждаются. Только в боевых медалях.
    https://45ll.net/nikolay_glazkov/stihi/
    * * *
    Быть хочешь постоянно пьяным,
    Пей в будни так же, как по праздникам.
    Будь безнадёжным графоманом,
    Будь беззастенчивым развратником,

    Будь, если хочешь, морфинистом,
    Будь неврастеником, лунатиком…
    Но если сделался марксистом,
    Не будь, пожалуйста, догматиком.
    1964
    * * *
    Ворон

    Черный ворон, черный дьявол,
    Мистицизму научась.
    Прилетел на белый мрамор
    В час полночный, черный час.

    Я спросил его: – Удастся
    Мне в ближайшие года
    Где–нибудь найти богатство?–
    Он ответил: – Никогда!

    Я сказал: – В богатстве мнимом
    Сгинет лет моих орда,
    Все же буду я любимым?–
    Он ответил: – Никогда!

    Я сказал: – Невзгоды часты,
    Неудачник я всегда.
    Но друзья добьются счастья?–
    Он ответил: – Никогда!

    И на все мои вопросы,
    Где возможны «нет» и «да»,
    Отвечал вещатель грозный
    Безутешным НИКОГДА!..

    Я спросил: – Какие в Чили
    Существуют города?–
    Он ответил: – Никогда!–
    И его разоблачили!
    1938
    * * *
    На земле исчезнут расы,
    Госграницы и вражда
    И построят из пластмассы
    В эти годы города.

    В ход пойдет предметов масса,
    Всякий хлам ненужный весь,
    Потому что есть пластмасса
    Органическая смесь!
    * * *
    За то, что Глазков
    Ни на что не годен,
    Кроме стихов,
    Ему надо дать орден.
    1944

    К небывалым просторам

    От Аляски Родина до Польши –
    Вот она какая, наша Русь.
    У нее одна Камчатка больше,
    Чем вся Дания и Бенилюкс.

    Есть у нас просторы Казахстана,
    Есть и горный и степной Алтай.
    Хорошо трудиться неустанно:
    Есть работы непочатый край.

    Покоренье снеговых просторов,
    Освоенье вековых степей,
    На бескрайных землях гул моторов –
    К коммунизму новая ступень.

    Но еще такие есть просторы,
    Есть такая ширь и глубина.
    Море есть, в сравнении с которым
    Словно капля в море целина!

    Скорость звука – пройденная штука,
    С каждым днем чудесней чудеса.
    Наша богатырская наука
    Спутники пустила в небеса!

    И мне верится, что очень скоро
    Доживем до сказочной поры:
    Встретим небывалые просторы
    И невероятные миры!

    Захватив кусочек атмосферы
    И необходимый провиант,
    Может быть, осваивать Венеру
    Наши комсомольцы полетят!

    На другой планете в небе синем
    Станут строить коммунизм они.
    Здесь моя фантазия бессильна
    Как всесильны завтрашние дни!

  2. Господи! Вступися за Советы,
    Сохрани страну от высших рас,
    Потому что все твои заветы
    Нарушает Гитлер чаще нас.
    И дальше ничего обьяснять не надо. Все ясно.

  3. Кто из ушедших на фронт поэтов учился в Литинституте, а кто в ИФЛИ? Компания-то была одна, но учились они в разных вузах.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.