806 total views (from 2022/01/01),  2 views today

Мысленно сравнивая Монтана с теми, кто «одари­вает» нас песнями последние годы, — с разными там газмановы­ми, пресняковыми, агутиными, киркоровыми, михайловыми, отчетливо осознаю, что никто из них к ЕГО ИСКУССТВУ не имеет ну никакого отноше­ния.

Вспоминая…

Об Иве Монтане, Александре Печерском и Лермонтове

Лев Сидоровский

13 ОКТЯБРЯ

«ЗАДУМЧИВЫЙ ГОЛОС МОНТАНА…»
99 лет назад родился
великий французский артист и шансонье
(13 октября 1921–9 ноября 1991)

ВЕСНОЙ 2005-го, дорогой читатель, заявившись на берега Сены, чтобы снять фильм под названием, навеянным давней кинолентой Юрия Мамина, — «Окошечко в Париж», я перво-наперво отправился с видеокамерой не к Эйфелевой башне и не в Нотр-Дам или Сент-Шапель. А там же, на острове Сите, в самой западной его части, на площади Дофин, разыскал дом № 15. По­тому что в этом доме многие годы жил человек, который когда-то, в 50-е, без преувеличения, потряс и меня, и всех тех моих земляков, кому удалось увидеть и услышать его, что называет­ся, «живьём». Звали этого человека — Ив Монтан…

* * *

ВООБЩЕ-ТО, при рождении он носил другое имя — Иво Ливи, и на свет появился в тосканской деревне Монсуммано, в семье небогатого итальянского еврея. Но Джованни Ливи был воинс­твующим коммунистом и, когда к власти пришел Муссолини, вместе со своей Джозиппиной и тремя детьми от фашистов сбе­жал к соседям, в Марсель. Однако бедность их семью не остав­ляла и под небом Франции. Мастерская по изготовлению мете­лок, которую организовал Джованни, быстро сделала его банк­ротом. Старший сын, Джуллиано, перебивался скудным заработ­ком официанта, а дочка Лидия в помещении гаража открыла па­рикмахерскую. Так что пришлось одиннадцатилетнему Иво, высо­ченному и худющему, бросив школу, пойти на завод. Какие про­фессии он только не перепробовал, пока не взошел на Олимп Славы — бывший посудомойщик, бывший парикмахер, бывший моло­тобоец, бывший шофер, бывший мальчишка, копивший деньги, чтобы лишний раз попасть в кинотеатр и снова увидеть Фреда Астера…

Бить чечетку, почти как Фред, все же научился. А еще у парня оказался красивый голос, и он тайком от всех ре­петировал песенки любимого Шарля Трене. В 1938-м режиссер местного маленького мюзик-холла решил нанять его, дабы «ра­зогревал» публику перед спектаклем. И в первый же вечер зал был «разогрет» так, что потом уж не желал никого другого! Пришлось дирекции срочно сшить новоиспеченному артисту сце­нический костюм и попросить… поменять имя. Как придумать псевдоним? Ему вспомнилось, что, когда мальчишкой играл во дворе, мама кричала из окна: «Иди домой! Поднимайся, Иво!» Вот от этого самого маминого «Ivo, Monta!» и получилось — Ив Монтан. А Montand по-французски, между прочим, значит «вос­ходящий»…

* * *

СПУСТЯ год он дал концерт в легендарном марсельском «Альказаре». Его ковбойские песни и шляпа, как у Гарри Купе­ра, имели оглушительный успех. Восемнадцатилетний исполни­тель обрел своего импресарио, оба были полны планов, но начавшаяся вскоре война, а затем — оккупация спутали все кар­ты… Монтана определили в строители. Однако, поработав на строительных лесах, он потом все ж вернулся к песне, даже свершил гастроль по городкам родного Прованса — и, как ут­верждают мемуаристы, все местные дамы были сражены напо­вал… Но в январе 1944-го пришла грозная повестка об отп­равке на принудительные работы в Германию. И тогда он сбежал от местной полиции в Париж, где нашел надежное убежище: сначала на сцене театра «ABC», после — в «Бобино», и наконец — в «Мулен-Руж»… И вот там, под крыльями «Красной Мельницы», Ив Монтан встретил Эдит Пиаф…

* * *

ОНА была уже в зените славы, но отнюдь не пресыщена ус­пехом. Нерв ее выступлений был самого высокого накала, и этим нервом она ощутила в молоденьком марсельце Божественный Дар. Их взаимное чувство вспыхнуло мгновенно. Но вместе с всепожирающей страстью Женщины к Мужчине она учила его, как стать Великим Артистом, который завоюет весь мир… Каждый день репетируя с ним у рояля и имея тончайший вкус, сразу отвергла его ковбойский наряд. Именно тогда у него появился сценический костюм, которому не изменит до конца дней: ко­ричневые брюки на кожаном поясе и коричневая рубашка с отк­рытым воротом. С одной стороны, сие одеяние являлось как бы данью аскетической эпохе, с другой, в этом костюме, который Монтану шел чрезвычайно, он — стройный, очень пластичный, спортивный, с удивительной длины ногами — мог на сцене быть абсолютно свободным, выдавать такую эксцентрику, что каждая его песня становилась воистину спектаклем! Маленький «па­рижский воробышек» (так называли в народе Эдит) научила Ива искусству любви, пыла, нежности… К тому же Пиаф сразу до­билась от Марселя Блистена, режиссера фильма «Погасшая звез­да», где у нее была главная роль, что рядом на экране будет и Монтан… Ах, как славно, что лет тридцать назад пришло время, когда я смог дома поставить кассету с этой очень старой лентой — и снова увидеть их обо­их, молодых и счастливых…

В 1946-м они расстались. А в 1949-м Ив Монтан встречает Симону Синьоре (Главную Женщину своей жизни, бросившую ради него верного супруга, режиссера Ива Аллегре; гениальную акт­рису, сумевшую пожертвовать собственной карьерой ради успеха любимого) — и навсегда приводит ее вместе с маленькой дочерью в этот дом № 15 на площади Дофин…

* * *

ПОТОМ оказался я на бульваре Капуцинок, в зале «Олим­пия». О, эта сцена навсегда запомнила Монтана — как и дру­гих, самых лучших шансонье мира! Тогда, в середине 50-х, он блистал и тут, и в «Этуале», и везде… Кроме того, в ту же пору мы на невских берегах увидели фильм Анри-Жоржа Клузо «Плата за страх», получивший гран-при Каннского кинофестива­ля, где Монтан в главной роли нас поразил. И Симона Синьоре в картине Марселя Карне «Тереза Рокен» тоже ошеломила…

Кстати, имя Монтана тогда в СССР было ну очень популяр­ным: ведь он — не только великолепный певец и артист, но и, по семейной традиции, — член Французской компартии, да еще подписал «Стокгольмское воззвание», направленное против ис­пользование ядерного оружия, а также выступил против войны в Алжире. Что же касается Симоны, то в годы гитлеровской окку­пации она сражалась в рядах Сопротивления! Так что их приезд сюда готовился почти на государственном уровне…

И вдруг — октябрь 1956-го: наши танки в Будапеште давят повстанцев! Весь мир взбудоражен. Друзья отговаривают Монта­на от гастролей в Советском Союзе, но он хочет сам здесь во всем разобраться… Поэтому, приехав, первым делом спросил Хрущева: «Вы уверены, что ввод танков в Будапешт пошел на благо социализму?» Тот как отрезал: «Мы спасли социализм от контрреволюции». Монтан возразил: «Может, народ счел себя вправе потребовать большей свободы в обещанном вами новом социализме, а вы этого не поняли?» Хрущев вспылил: «Это вы не понимаете!» Монтан: «В таком случае нас очень много — тех, кто не понимает!» Дальше — анекдотический момент: ока­завшийся рядом министр культуры Михайлов поинтересовался у Симоны насчет творческих планов. Актриса сказала, что ей предложили главную роль в советско-французском фильме «Мадам Бовари». И главный по культуре в СССР воскликнул: «Ах, Бова­ри!.. О-о, Бальзак!»

* * *

НУ А ПУБЛИКА встречала его восторженно. Сначала — в Москве, потом — в Ленинграде. Мне тоже посчастливилось про­никнуть в зал «Промки» (Дворец культуры Промкооперации тогда еще не носил имя Ленсовета) и вместе со всеми внимать этому чуду по имени Ив Монтан. Его песни-истории, полные не только дивных мелодий, но и мимики, движения, его голос, артистизм, невероятное обаяние покорили нас мгновенно. И он, ощутив на­ши чувства, ответил взаимностью, с блеском выдавая шедевр за шедевром — и про Большие бульвары, «где столько увидишь все­го»; и про парижского мальчугана, у которого «не счесть забавных выходок»; и про солдата, который несет с войны в ранце «лишь горе, омерзенье и усталость»; и про красавицу на качелях… А еще: «О Париж! Здесь любви нет преград…» (Это для него написал Франсис Лемарк). А еще: «Море синее лижет следы влюбленных, что нынче расстались…» (Эти знаменитые «Опав­шие листья» Жозеф Косма сочинил для него на стихи Жака Пре­вера). А еще: «Я люблю, люблю, люблю, люблю…» А еще: «Се си бон!», что значит: «Хорошо!» И ему действительно было хо­рошо, не зря же, так восклицая, лихо делал на сцене «коле­со»… Это «се си бон» стало тогда для нас неким признаком, даже символом хрущевской «оттепели» — не случайно спустя два года на сцене БДТ, в володинских «Пяти вечерах», беззаботный студент Славка, которого играл Кирилл Лавров, весело рифмо­вал «се си бон» и «сессия»…

Сейчас, мысленно сравнивая Монтана с теми, кто «одари­вает» нас песнями последние годы, — с разными там газмановы­ми, пресняковыми, агутиными, киркоровыми, михайловыми, отчетливо осознаю, что никто из них к ЕГО ИСКУССТВУ (когда песня творится не только великолепным голосом, но и гибким телом, очень скупы­ми, но выразительнейшими жестами, всякий раз превращаясь в самостоятельный мини-спектакль) не имеет ну никакого отноше­ния. Даже выгодно отличающийся от всей этой попсы и, безус­ловно, талантливый, очень профессиональный Кобзон был по сравне­нию с Монтаном — словно скучная, застывшая маска…

Дома по Интернету я часто просматриваю кинохронику тех дней: вот он в огромном цехе московского ЗИЛа — и от его песни лица работяг так и светятся; вот во время концерта в Зале имени Чайковского бледная Симона из-за кулис, волнуясь, следит за любимым Ивом; вот они оба плачут, когда хор уча­щихся ФЗУ поет им и по-русски, и по-французски: «Задумчивый голос Монтана звучит на короткой волне. И ветви каштанов, парижских каштанов в окно заглянули ко мне…»

* * *

ОНИ останутся вместе до конца. Даже короткий, но бурный роман Монтана с Мерилин Монро в Голливуде, на съемках фильма «Займемся любовью», Симону от Ива не оттолкнул. А ведь кроме Симоны и Мерилин, у него в избытке были и другие очарова­тельные партнерши: Ширли Маклейн, Джейн Фонда, Роми Шнайдер, Катрин Денёв…

Работая со многими, зачастую выдающимися кинорежиссера­ми, Монтан доказал миру, что он — большой артист. Ну а его песни (Монтан даже в эпоху твиста с рок-н-ролом все равно оставался верен своей музыкальной стилистике) покорили всю планету… Что же касается нашей страны, то после августа 1968-го великий артист здесь стал неугоден, его песни и фильмы оказались под запретом — потому что, когда советские танки вошли в Прагу, Монтан с компартией решительно распро­щался. Потом, в 1981-м, он приветствовал польскую «Солидар­ность». Затем у себя, во Франции, выступил против национа­листической политики Ле Пена. Земляки даже прочили его в Президенты…

* * *

СИМОНА умерла в 1985-м, 30 сентября, и с того дня на всех его концертах занять её место в восьмом ряду не позво­лялось уже никому. Монтан ушел из жизни в 1991-м, 8 ноября. И теперь они лежат под одной плитой, на кладбище Пер Ла­шез…

Я принес к этой плите цветы и их фотографии. Долго сто­ял там, а в ушах всё звучало: «Море синее лижет следы влюб­ленных, что нынче расстались…» Нет, они не расстались…

* * *

От редакции

Публикации на Портале на эту тему:

Артур Штильман. Ив Монтан — певец Парижа

Артур Штильман. Мирное лето и опасная осень 1956 года. Глава 7. ИВ МОНТАН ЕДЕТ В МОСКВУ

и др.

* * *

14 ОКТЯБРЯ

ГЕРОЙ ИЗ СОБИБОРА
Рассказ о трагической судьбе Александра Печерского —
руководителя единственного за всю историю Второй мировой
успешного восстания евреев в фашистском лагере смерти,
которое произошло 77 лет назад.

О ПОДВИГЕ Александра Печерского я услышал на исходе 60-х в Польше — от моего друга и коллеги Сташека Ходынецко­го. Потрясённый, вернувшись домой, постарался разузнать здесь какие-то подробности. И с трудом выведал, что о нем в 1945-м написали Павел Антокольский и Вениамин Каверин для «Черной книги», которую составили Илья Эренбург и Василий Гроссман, однако вскоре весь сборник еще до выхода оказался запрещенным… А спустя годы мне про этого человека поведали коллеги в Из­раиле, даже дали его ростовский адрес. Я туда написал, но, как выяснилось, — было уже поздно…

* * *

РОДИЛСЯ он в украинском Кременчуге, потом семья перебра­лась в Ростов-на-Дону. Учился, работал — электриком, бухгал­тером, занимался музыкой. Перед самой войной руководил худо­жественной самодеятельностью. В сентябре 1941-го лейтенант Печерский вынес из окружения раненого командира. Но в октябре, снова окруженный, теперь уже под Вязьмой, и вдо­бавок сам раненый, — оказался в плену. Там переболел тифом, чудом избежал расстрела, после неудачного побега был пойман. Далее — штрафной лагерь в Борисове, за которым последовала минская Голгофа. Десять суток в подвале СС, так называемом, «еврейском погребе»: полная темнота, ни еды, ни воды… По­том — «рабочий лагерь» СС на улице Широкой, устроенный тоже для его соплеменников — узников минского гетто, военнопленных. А в 1943-м, 18 сентября, их всех «для окончательного решения вопроса» направили в концлагерь Собибор…

* * *

СОЗДАННЫЙ в апреле 1942-го на юго-востоке Польши, неда­леко от Люблина, «для полного уничтожения еврейского населе­ния, проживавшего на территории генерал-гу­бернаторства» Собибор скоро стал принимать того же сорта смертников из Нидерландов, Франции, Чехословакии, СССР… Здесь, в лесу, железная дорога заканчивалась тупиком. Выглядел лагерь основательно: между высоченными вторым и третьим рядами колючей проволоки постоянно шастали патрули, между третьим и четвертым — всё пространство было заминиро­вано. Да и с вышек пулеметчики наблюдали круглосуточ­но. Ну а угарный газ от танковых моторов по трубам в специ­альные газовые камеры, так называемые «бани», поступал без перебоев. Узников в основном убивали сразу: по прибытии им предлагали принять душ. Как только немец-«банщик» через застеклённое окошко сверху убеждался, что очередная партия — восемьсот человек — «отработана», пол раздвигался — и трупы падали вниз. Потом, из подвала, их на вагонетках доставляли в лес, ко рву. А в лагерь въезжали следующие двадцать ваго­нов… Таким образом, здесь за полтора года уничтожили больше четверти миллиона…

* * *

ОДНАКО с подобной судьбой смирились не все: узники с «ходовыми» профессиями (Печерский, например, объявил себя плотником), которым казнь пока отложили, приняли решение о восстании. Но времени на подготовку было ничтожно мало: в любой день их могли отправить в газовые камеры. И 12-го октября состоялось совещание руководителей под­полья, на котором Печерский (в лагере все его звали Сашко) изложил свой план: под вечер поодиночке (каждому гитлеровцу назна­чив отдельное время) заманить эсэсовскую верхушку лагеря в мастерские — будто бы для получения одежды, обуви и мебели — и там бесшумно уничтожить. Потом, завладев их оружием, прер­вать телефонную связь, перерубить электричество и организо­ванно вырваться за проволоку — в окружающие леса, к партиза­нам… Для прорыва он выбрал место, где преодолеть минную полосу было проще. Запланировал, что бегущие в первых рядах будут бросать камни и доски перед собой — дабы мины предварительно подрывались. К тому же предусмотрел, чтобы у надёжных людей для преодоления проволочных заграждений были ножи, ножницы, лопаты и чтобы двигатели автомашин в гараже оказались повреждёнными. Кроме того, организовал группы для нападения на оружейный склад, для обрыва линий связи, электросети… В общем-то, Печерс­кий и другие, которым здесь были уготованы газовые камеры, боролись даже не за жизнь: они дрались за достойную смерть.

* * *

И ВОТ 14-го свершилось! Всего за полчаса, между 16.00 и 16.30, они из двенадцати эсэсовцев уничтожили одиннадцать. Всех их заранее, на определённое время, пригласили в мас­терские. Первым в портняжной был сражен ударом топора явившийся за костюмом начальник лагеря — гауптштурмфюрер Иоганн Нойман. Труп бросили на койку и завалили одеждой. Следом возник унтерштурмфю­рер Эрнст Берг: стащил с себя ремень с кобурой, начал приме­рять мундир — и тоже получил топором по голове. Затем здесь же Семен Мазуркевич прикончил начальника всей лагерной охраны Михеля. Одновременно в сапожной мастерской Аркадий Вайспапир грохнул начальника третьего, «смертного», сектора оберштурмфюре­ра Геттингера… Телефонную и электролинию перерезали, автотранспорт повредили. Из караульного помещения по­лицаев в водосточных трубах незаметно вынесли шесть винто­вок, и те на сторожевых вышках и других дозорных постах ни­чего не заподозрили…

А два так называемых «капо», то есть — надсмотрщиков из числа заключённых, которые сами стали участниками восстания, Пу­зичка и Чепик, в 16.45 приказали всем строиться — якобы на обычную вечернюю поверку. Многие непосвященные узники почувствовали нечто необычное, но понять, что именно, не смогли. Как заранее было предусмотрено, в первых рядах колонны встали советские военнопленные и члены подполья. Не­которые — с припрятанным оружием. По плану намечалось: «капо» ведут всю колонну к наружным воротам, и по пути повстанцы пытаются захватить оружейный склад. Как только охранники-по­лицаи начнут стрелять, им отвечаем огнем — и восстание пере­растает в вооруженную схватку. Далее силой прорываемся через ворота, а также — сквозь ограждения возле жилых поме­щений эсэсовцев.

И вот тут всё пошло не так. Вдруг на территорию лагеря въехал и остановился возле штаба грузовик, водитель которого, обнаружив убитого эсэсовца, начал палить из автомата. Одновременно на плац, где стояли колонной заклю­ченные, ворвался командир полицаев и стал орудовать плетью, за­гоняя узников в барак. Повстанцы зарубили его топорами… Возникла паника. Охранники на вышках открыли по колонне огонь. И тогда Печерский не стал дожидаться, пока (как было задумано) соберутся все, и дал команду на штурм. С криками «Ура!» одни прор­вались через лагерные ворота и последовали в сторону рощи, а другие сбоку пробили проход в проволочном ограждении. Бежавшие первыми подрывались на минах, прокладывая остальным дорогу своими телами. Те, кто были с винтовками, уничтожили четверых полицаев. Ворваться в оружейный склад не удалось, однако охранника прикончили и его оружие забрали. Всего из пятисот пятидесяти заключенных до леса добрались триста двадцать. Оставшихся нацисты на следующее утро расстреляли…

* * *

СООБЩЕНИЕ о восстании немцев переполошило. По тревоге были подняты кавалерийская рота жандармерии, рота солдат, дополнительные подразделения жандармерии и СС из Влодавы, Люблина, сто пятьдесят полицаев из Собибора — всего около шестисот карателей. С воздуха поиск и обстрел вели несколько самолетов. Больше недели нацисты интенсивно прочё­сывали местность, потом — конные жандармы. Главной их зада­чей было не позволить бежавшим присоединиться к партизанам по другую сторону Буга: ведь тогда неминуемо страшная правда о массовых уничтожениях в Собиборе стала бы широко известна. Всего за неделю карателям удалось схватить и уничтожить сто семьдесят беглецов…

А сто пятьдесят все-таки спаслись и стали партизанами. В том числе и Печерский, который с восемью сотоварищами переправился через Буг и после, близ Бреста, в отряде народных мстителей, отменно пускал фашистские эшелоны под откос. В общем, вырвавшиеся из концлагеря люди бились с врагом беспощадно, но, конечно, и погибали — так что встретить День По­беды из тех ста пятидесяти довелось лишь пятидесяти трём. А Семен Розенфельд даже дошел до самого фашистского логова и на стене рейхстага начертал: «Барановичи — Собибор — Бер­лин».

* * *

ДА, это было единственное за время Второй мировой по­бедное восстание узников-евреев — ведь бежали сотни заклю­ченных, была убита большая часть эсэсовцев. А все другие по­пытки сопротивления в лагерях смерти заканчивались поражени­ем: в Заксенхаузене — в октябре 1942-го, в Треблинке — в ав­густе 1943-го, в Освенциме — в октябре 1944-го… Причем подвиг восставших (и это поразительно!) привёл к уничтожению самого Собибора: спустя неделю по приказу Гиммлера он был ликвидирован, и его перепаханную землю засеяли многолетней травой: мол, обыкновенное поле… Спустя полвека, открывая там Мемориал, президент Польши Лех Валенса сказал, что узники Собибора «отстояли достоинс­тво человеческого рода»…

* * *

А ЧТО ЖЕ герой Собибора, про которого мой рассказ? Пос­ле соединения их партизанского отряда с Красной Армией Пе­черский вместо представления к награде был смершевцами направлен в один из штурмовых стрелковых батальонов, которые благодарная Родина создала специ­ально для офицеров, побывавших в плену, и, по сути, ничем не отличались от штрафбатов. Их батальон формировался в Подмосковье, и его командир, майор Андреев, потрясённый рассказом Печерского о Собиборе, весьма рискуя собственной карьерой, всё ж направил штрафника в Москву — в Комиссию по расследованию немецко-фашистских злодеяний. Там его выслуша­ли писатели Павел Антокольский и Вениамин Каверин, которые потом в журнале «Знамя» опубликовали очерк «Восстание в Со­биборе», предназначенный для «Черной книги»… А Печерский, отважно сражаясь в рядах штурмбата, заслужил звание капитана и снова был тяжело ранен, после чего его комиссовали. В госпитале капитана выходила медсестра Оля Котова. Они полюбили друг друга и в 1945-м приехали в Ростов-на-Дону.

Там Печерский стал администратором в театре оперетты. В 1946-м Международный Нюрнбергский трибунал вызвал его в качестве свидетеля по делу Собибора, но вместо командировки в Германию Александра Ароновича выгнали из театра и даже на короткое время арестовали (а его брат, схваченный тогда же, быстро погиб в тюрьме от диабета). Выйдя на волю, Пе­черский (уже развернулась кампания против «безродных космополитов») никуда устроиться не смог. Что ж, пришлось научиться… вышивать, и красивые рукоделия героя Собибора на рынке пошли нарасхват… Только после смерти Сталина его приютил «Ростсельмаш» — сначала в качестве прос­того рабочего, потом — бригадира. В 1964-м выступил свидетелем обвинения на процессе одиннадцати охранников ла­геря Собибор в немецком городе Хагене… В 1980-м его посетил Томас Тойви Блатт — выживший после того побега польский еврей, который стал американским историком и литератором. Пронзительный труд Блатта «Из пепла Со­бибора» потом был опубликован в США, а в Израиле появился перевод «Чер­ной книги». В 1987-м в Голливуде режиссер Джек Голд по книге Ричарда Рашке снял блокбастер «Побег из Собибора», за который исполнитель главной роли — солдата Сашко — Рутгер Хауэр получил «Золотой глобус». Самого же Печерского, приглашенного на премьеру, в кинозале, конечно, не оказалось: советская власть ему с женой поездку в США не позволила. Кстати, в американском Бостоне имя Александра Печерского запечатлено на стеле, в израильском Цфате оно — в названии улицы, и слава Богу, что теперь его дом в Ростове тоже наконец-то помечен мемориальной доской. Там, на Северном кладбище, — его скромная могила: Александр Аронович скончался в 1990-м, 19 января.

* * *

А СПУСТЯ двадцать восемь лет замечательный артист Константин Хабенский, уже как режиссёр, снял свой первый, свой мощный фильм «Собибор», в котором сам же исполнил главную роль. Правда, есть там несколько исторических ошибок. Например: на самом деле евреев в Собиборе охраняли не только немцы. Кроме двадцати-тридцати немецких эсэсовцев, руководивших процессом уничтожения, непосредственное участие в издевательствах над узниками принимали около сотни служивших там вахманов СС. Все они были выпускниками учебного лагеря СС в Травниках, близ Люблина, по происхождению в основном — украинцы… Ну, а в конце фильма на экране возникает странный текст о том, что «Печерский перешёл линию фронта…» От Собибора до линии фронта осенью 1943-го Печерский и его товарищи явно добраться не могли. Они пробились к партизанам, в составе партизанского отряда воевали и только к лету 1944-го соединились с частями Красной армии… Мог бы ещё кое на какие «огрехи» указать, но делать этого не буду, потому что Хабенский совершил, безусловно, творческий подвиг. И очень жаль, что Александр Аронович Печерский до этого фильма не дожил…

* * *

От редакции

Публикации на Портале на эту тему:

Генрих Бабич. Восстание и побег из лагеря смерти Собибор

Ефим Макаровский. Собибор

Семён Виленский. О статье Ефима Макаровского «Собибор»
Приложение. Д-р Ицхак Арад. Восстание в Собиборе

Семен Виленский, Григорий Горбовицкий, Леонид Терушкин.
Собибор. Восстание в лагере смерти. Фрагменты из книги (окончание)

Лев Симкин. «Фашизм — это действительность, а не выдумка евреев»
Послесловие к книге Александра Печерского «Восстание в Собиборовском лагере»

Лев Симкин. Александр Печерский на суде над «рядовыми солдатами геноцида»

Светлана Богданова. Восстание в Собиборе. Александр Печерский

Юлия Могилевская. Сельма Вейнберг, женщина, пережившая Собибор

Яков Иовнович. Памяти Александра Печерского

Лев Симкин. Полтора часа возмездия

Лазарь Любарский. 25 лет со дня смерти Печерского

Людмила Дымерская-Цигельман: Об историке Шоа Анатолии Кардаше и герое “Собибора” Александре Печерском

и др.

* * *

15 ОКТЯБРЯ

ТАЙНЫ ПОЭТА? НЕТ, ТАЙНЫ ВРЕМЕНИ…
В этот день, 15 октября 1814 года,
родился Михаил Юрьевич Лермонтов
(погиб 27 июля 1841 года)

ГЛАВНЫМ своим богатством, дорогой читатель, я считаю то, что Антуан де Сент-Экзюпери называл «роскошью человеческого общения». Да, профессия журналиста за прошедшие более чем полувека сводила меня с огромным количеством замечательных личностей, причем порой такое знакомство перерастало в дружбу. Именно так случилось в моих отношениях с одним из крупнейших отечественных историков литературы, ученым с мировой известностью и непререкаемым научным авторитетом Вадимом Эразмовичем Вацуро. Четыре десятилетия под крышей Пушкинского Дома Вадим Эразмович (он, увы, в 2000-м скончался) занимался не только пушкиноведением, но и скрупулезно — еще со студенческой скамьи — изучал жизнь и творчество Михаила Юрьевича Лермонтова. Сегодня, когда исполнилось 179 лет со дня гибели поэта, вспоминаю одну из наших бесед…

* * *

ТОТ наш разговор начался с того, что я поинтересовался: часто ли лермонтовед ныне может порадовать новым открытием? Вадим Эразмович вздохнул:

— Увы, крайне редко. В чем сложность работы лермонтоведов по сравнению, ска­жем, с пушкинистами? Очень невелик материал. Собрание сочинений Пушкина — это семнадцать томов, да еще с полутомами. Собрание сочине­ний Лермонтова укладывается в шесть небольших томиков. У Пушкина — четыре тома пи­сем, которые дают огромный материал о связях поэта с ли­тературным движением време­ни, о его общении, знакомст­вах, а у Лермонтова сохрани­лось всего около сорока пи­сем — маленьких и в литера­турном отношении малоинте­ресных. Первый том летописи Пушкина занимает более вось­мисот страниц, летопись жиз­ни и творчества Лермонтова — около двухсот пятидесяти… Это всё, что мы о нем знаем. В общем, Михаил Юрьевич — один из самых известных рус­ских классиков и в то же вре­мя — один из самых «закры­тых».

— Почему же, — удивился я, — Лермонтов так «закрыт»?

Вацуро пояснил:

— У него была кочевая, бродячая жизнь. Он не любил писать писем, да и вообще лермонтовское время не было временем писем, вот пушкин­ская эпоха — другое дело…

— Вроде бы, жили в одно время!

— Нет, Лермонтов — это уже совсем другое поколение, и соотношение обоих поколе­ний — целая проблема, Лер­монтов многого уже не пони­мает и в психологии пуш­кинской эпохи, и в ли­тературном стиле, где-то даже вступает с Пушкиным в полемику, никогда его не копирует, а продолжает. Про­должает и деформирует — то сознательно, то бессознатель­но. Лермонтов и Пушкин — до какой степени противопо­ложные психологические ти­пы! Например, Михаилу Юрье­вичу никогда не удавалось написать хорошей эпиграммы, а Александр Сергеевич делал это великолепно. Лермонтов для эпиграмм был слишком саркастичен и невесел. Или — постоянный блеск пушкинского эпистолярного стиля: ведь это же тщательно отделанные ху­дожественные произведения! Пушкин, когда брал в руки перо, всегда имел в виду ад­ресата и даже под него как бы подстраивался. Лермонтов позволял себе это очень ред­ко, культура письма у него совсем другая… Между поко­лениями пролегла резкая об­щественно-психологическая грань, которую определило 14 декабря: оптимизм и «винное брожение» двадцатых годов сменяется «уксусным броже­нием» лермонтовской эпохи, Вроде бы разница в возрасте между поэтами — всего пятнадцать лет, но эти пятнадцать лет очень много значили: из­менились и быт, и эпоха, и ли­тературные привычки. То, что Лермонтов не умеет напи­сать эпиграмму с пушкинским блеском, — это индикатор эпо­хи. И то, что упала культура письма, тоже очень характер­но для этого времени. Лер­монтов и его поколение — люди замкнутые, скептики, вот почему мы знаем о них так мало, вот почему очень не­просто осознать Михаила Юрьевича в литературном движении времени. И находки новых его текстов — исклю­чительна» редкость: с момента выхода книги Ираклия Лаурсабовича Андроникова в 1964 году таких открытий просто не было. Автографы порой появляются, но для изучения самого Лермонтова они дают не так уж много.

— Конечно, хорошо, — подумал я вслух, — когда новый материал попадает в руки Андроникову. А если — в руки человека, который не имеет такой широты знаний лермонтовской эпохи и лермонтовской биографии! Тогда, наверное, находка может превратиться в более или менее пустую сенсацию!

Мой собеседник не возражал:

— Вы правы: самое важное — понять, что ты нашел… В 1979-м Пушкинский дом выпустил сборник, который ох­ватывает в значительной сте­пени новый, или малоисследо­ванный, или практически неизвестный материал по Лер­монтову. Например, мы обна­ружили довольно большое ко­личество лермонтовских автографов, которые не носили ли­тературного характера и поэто­му не подверглись специаль­ному литературоведческому изучению, — допустим, его учебные записи лекций. Дело в том, что мы очень мало зна­ем об образовании Лермонто­ва. Более того, в нашем распо­ряжении нет даже полной био­графии поэта: Николай Леонть­евич Бродский сумел ее дове­сти только до 1832 года.

Удивляюсь:

— Неужели трудно продолжить это дело?

— Трудно, потому что био­графию Михаила Юрьевича надо собирать по крохам, книжка Бродского сделана именно так, по крохам: исполь­зованы косвенные материалы, тщательно исследовалось лер­монтовское окружение, выяс­нялось о каждом из его това­рищей — скажем, по благо­родному пансиону, по Москов­скому университету… В био­графии Лермонтова есть пе­риоды, которые очень важны, но мы о них ничего не знаем. Вот в 1837 году стало извест­но стихотворение «На смерть поэта» — и его автор явился в русской литературе, как Ми­нерва из головы Юпитера, сблизился с пушкинским кру­гом. Но как это сближение было подготовлено? Не ясно. С кем он общался за год, за два до пушкинской дуэли, ког­да создавались «Боярин Орша», «Песня про купца Ка­лашникова», когда в творче­ском сознании поэта подготав­ливалось «Бородино»? Увы, пе­риод, когда Лермонтов «соз­ревал», для нас почти абсо­лютно скрыт. Поэтому так ин­тересует исследователей воп­рос: был ли он при гробе Пушкина? И виделся ли когда-нибудь с Пушкиным лично? Здесь, вероятно, может по­мочь какой-то косвенный ма­териал — на первый взгляд, совершенно не важный, не ав­тограф, не дневник, не письмо, а может быть, какое-то случайное свидетельство сов­ременников, которое усколь­знуло от нашего внимания.

— Простите, — поинтересовался я, — вы упомянули о том, что обнаружили учеб­ные конспекты Лермонтова. Что же они проясняют?

— Да, записи лекций по истории в московском благо­родном пансионе и по сло­весности — в школе гвардей­ских подпрапорщиков и кава­лерийских юнкеров. Речь в них, в частности, идет о фран­цузской революции и Напо­леоне. Вроде бы, обычные учебные записи, но если про­читать углубленно, то станет ясно, как приобретенные зна­ния преломлялись в раннем творчестве Лермонтова, как недавняя политическая жизнь отражалась в его художест­венных концепциях и социаль­но-политических представле­ниях… Далее. Тщательно иссле­дован альбом с записями Лорера (это довольно известный деятель декабристского движения), где — письма людей, с которыми Лермонтов общался, по этим косвенным данным как-то восстанавливается кав­казское окружение поэта, в том числе — и декабристское окружение… В США, в Колумбийском университете, хра­нится альбом с рисунками Лермонтова. Рисунки в Америке опубликовали, но дать до конца комментарии к ним, ко­нечно, не смогли. Нам кое-какие из этих рисунков объ­яснить удалось… Кроме того, мы, наконец, получили науч­ную публикацию писем Карам­зиных о Лермонтове и сейчас имеем возможность про­читать их не в цитатах, как это было раньше, а в больших фрагментах — и лермонтов­ское окружение в 1838-1841 годах, его среда, его интере­сы опять-таки складываются в живую картину. Иногда ма­ленький документ, казалось бы, совсем пустяковый, мно­гое открывает…

— Пожалуйста, — попросил я, — поясните эту мысль каким-нибудь примером из собственного опыта…

— Листая однажды «Реестр рукописей и книг, поступивших в Санкт-Петербургский цен­зурный комитет в 1839 году», я обнаружил, что под номером 97 значится «Демон, восточная повесть» на семидесяти страницах, по­ступившая 7 марта «от г. Ка­рамзина», 10 марта процензурованная Никитенко и 11 мар­та возвращенная Карамзину, расписавшемуся в получении. Эта запись чрезвычайно важ­на, ибо нет сомнений, что Вла­димир Николаевич Карамзин передал в цензуру именно лермонтовского «Демона» (по­скольку фамилия автора здесь не значится, исследователи внимания на запись ранее не обратили). До этого нам были известны строчки из дневника императрицы Александры Фе­доровны от 9 февраля 1839 года с упоминанием о чтении «Демона», однако оставалось неясным, была ли поэма одоб­рена к печати. Теперь же ста­ло очевидным, что Карамзин передал рукопись в цензуру после чтения поэмы при дво­ре, а сам факт такого чтения был для цензора, конечно, весьма важен. Из записи сле­дует, что поэма была одобре­на — в противном случае здесь бы появилась отметка о запрете, и рукописи надлежа­ло остаться в делах цензурно­го комитета. Итак, Лермонтов мог отдавать поэму в печать, но не сделал этого — по при­чинам, о которых нам судить пока трудно. Заодно стало ясно, что из всех многочислен­ных вариантов «Демона» мы публикуем именно тот, кото­рый сам Лермонтов собирался печатать 7 марта 1839 года…

Еще пример. В свое время мне удалось найти одно письмо: автор — полковник Траскин, в котором подозревали едва ли не главного врага поэта, а письмо, между тем, очень доброжелательное и дает по­нять, что военная среда к Лер­монтову относилась сочувст­венно.

Однажды мне пришлось делать доклад об отражении «Моцарта и Сальери» в «Ма­скараде». Да, в «Маскараде» существует сюжетная линия, которая идет из «Моцарта и Сальери», — та, что связана с отравлением Нины. Ей есть много аналогов в литературе, но у Лермонтова — одна осо­бенность: он чрезвычайно реминисцентен, и в «Маскара­де» выстраивается целая до­рожка, которая показывает нам углубленное чтение Лер­монтовым «Моцарта и Салье­ри». Фигура Сальери, безус­ловно, отразилась в характере Арбенина. Это видно и по строчкам, и по тому, как Лер­монтов следует за пушкин­ской сюжетной ситуацией, со­вершенно ее переворачивая. Более того: он ее интерпрети­рует. Например, ощущает, что в сознании Сальери всё время существует тема самоубийст­ва, которая присутствует и в сознании Арбенина. Казалось бы, — мелочь, реминисцен­ции, маленькие цитаты, кото­рые имеют значение как буд­то только для комментария, но они оказываются сущест­венными для установления происхождения и эволюции одного из центральных обра­зов лермонтовской драматур­гии.

Я не унимался:

— Итак, материал рассеян, собирается по крупицам. Зна­чит, его нужно где-то и как-то объединить!

Вацуро меня успокоил:

— Именно это сейчас и сде­лано: Пушкинский дом вместе с издательством «Советская энциклопедия» подготовил к изданию «Лермонтовскую эн­циклопедию». (Она вышла в 1981-м — Л. С.) Исследователь скоро возьмет в руки книгу, которая позволит ему сберечь годы самостоятельной работы и получить полную, целостную картину того, что такое лер­монтовское творчество и что такое лермонтовская среда. Здесь — статьи о всех произ­ведениях поэта, о каждом из современников, с кем он об­щался, о всех писателях, на творчество которых так или иначе опирался, о крупнейших литераторах, на которых воз­действовал…

— Вы один из тех счастли­вых людей, — позавидовал я, — кому не раз дове­лось работать с лермонтовски­ми автографами. Трудны ли они для исследователя с чи­сто внешней стороны? Ну, например, какой у Михаила Юрьевича почерк?

Вадим Эразмович улыбнулся:

— Своеобразный, почти дет­ский: строчки к концу лепятся либо вверх, либо вниз (рази­тельное несходство с пушкин­ским — выработанным, нео­быкновенно красивым). Да, здесь почерк неустойчивый, нервный, но написанное им — гениально.

* * *

От редакции

Публикации на Портале на эту тему:

Грета Ионкис. Велижская драма и трагедия Лермонтова «Испанцы»

Даниэль Гольденберг. Размышления о «Мцыри»
К 199-й годовщине со дня рождения со дня рождения М.Ю. Лермонтова

Анатолий Зелигер: Преднамеренное убийство

Виктор Финкель. Величайшая вневременная поэзия. Космическая поэтическая душа
К двухсотлетию рождения Михаила Юрьевича Лермонтова

Валерий Хаит. О чести (Пушкин, Лермонтов…)

Евгений Шраговиц. Пушкин и Лермонтов в стихах Окуджавы

и др.