Генрих Иоффе: «Товарищ Зиновий Иофо…»

Loading

Вынимаю старую, старую фотокарточку однополчан отца из неведомого Бранденбурга с почти стертой надписью на обороте: «Товарищу Зиновию Иофо…». Значит, он был хороший товарищ и солдат. Он любил вальс «На сопках Маньчжурии» и часто напевал слова из него. «Тихо вокруг, ветер туман унес…»

«Товарищ Зиновий Иофо…»

Генрих Иоффе

 Генрих Иоффе «Тебе сколько лет?». В войну так не спрашивали, спрашивали по — другому: «Ты с какого года?». р Так проще было узнать когда тебя призовут. На моем году рождения остановилась война.

А отец мой из Белорусии, где воздух напоен запахом только что испеченого хлеба и жареной картошки тоже. Но был он человеком не местечковым, а городским. Он из городка Горы — Горки, известного еще в 16 веке. Там, между прочим, издавна существовал сельскохозяйственный институт, после революции названный даже Академией! Дальше горецкого деда моя «генеология» проваливается. Да и деда (как и бабку) я никогда не видел, если не считать сохранившейся старой «паспортной карточки», к которой приклеели его фотографию в рост. Судя по ней, был он среднего роста, носил небольшую бороду. Одевался по-мужицки: картуз, поддевка, сапоги.

По глупости мальчишки и эгоистичности юнца я почти не распрашивал своего отца. Теперь бы распросил обо всем, да поздно хватился. Знаю только, что никаким ремеслом дед не владел. Держал огород, выращивал огурцы и, видимо, продавал их. Ясно, от такого «бизнеса» не разбогатеешь, а в семье подрастало пятеро детей: четверо сыновей и дочь. Старшим был мой отец, он первым и покинул родные Горки. У родителей был родственник (или знакомый) в Херсоне — часовщик. К нему-то в ученики они и отправили старшего. В мальчишестве мне долго казалось, что отцовское детство — такое же, как у чеховского Ваньки Жукова. Конечно, над ним не издевались, как над Ванькой, не «тыкали селедкой в морду», но и добротой хозяин не отличался. И отец рассказывал, что бывало по ночам, лежа в прихожей на отведенном ему сундуке, и тихо плакал.

В 1914 или 1915 г. его призвали в армию. Отправили в Иркутск, а через некотое время в составе какого-то Сибирского стрелкового полка — на Северо-Западный фронт, в Прибалтику. Здесь часть, в которой он служил, попала в плен. Сначала русские пленные использовались на сельскохозяйственных работах. Содержали их в лагере, кормили брюквой и многие болели. У меня сохранилась старая фотография. На ней двое в русской солдатской форме. Стоят в каком-то перелеске. На обороте почти стертая, но все же еще различимая фраза, написанная намусоленным карандашом:

«Товарищу Зиновию Иофо на память. Гусельщиков Степан, Тамбовской рубернии. Бранденбург,1916 год».

Я очень дорожу этой фотографией.

Позднее в лагерь стали приезжать немцы, о чем-то говорили, пленных выстраивали и переводчик предлагал тем, кто владел заводской профессиией или ремеслом, выйти из строя. Вскоре эти вышедшие из лагеря уезжали. Как-то раз переводчик неожиданно крикнул: «Часовые мастера есть»? Отец сделал шаг вперед….

Он проработал на германских часовых предприятиях несколько лет. С подписанием Брестского мира начался обмена военнпленными. Он особенно расширился после договора между Россией и Германией, подписанного в Раппало ( 1922 г.) Пленные могли возвращаться на Родину или ехать в другую страну. Мой отц вернулся домой. Это было в 1922-м г. В следующем году он женился и перебрался в Москву навсегда. Тогда Москву наполняло много разных приезжих. Но профессия отца требовала клиентуры большого города.

Жаль, я ничего не знаю о жизни отца там, в Германии. Он привез оттуда очень хороший, ценный набор инструментов для своей работы, которым пользовался всю жизнь. Когда после тяжелой болезни он умер, явился ко мне человек, представившийся знакомым отца по долгим совместым прогулкам в последний год его жизни. Попросил продать ему германский инструмент. Я отдал ему бесплатно весь набор. Оставил себе только маленький молоточек. Он при мне. Берегу его.

Из Германии отец привез также любовь к поэзии Генриха Гейне и нередко цитировал его стихи.

Пиджаки, чулки из шелка,
С тонким кружевом манжеты,
Речи, жаркие объятья.
Если б сердце вам при этом!
Я хочу подняться в горы,
Где живут простые люди,
Где свободно веет ветер
И легко усталой груди…

А по Москве, как и по всей стране, «гулял» НЭП. Появились всякие синдикаты, концессии, торгсины. Расправил плечи «частник», по следам которого неотступно шли «фининспекторы». Знали зачем шли. Некоторые, особенно ювелиры, часовых дел мастера и проч., «шуровали» на черном рынке, богатели, становились даже «подпольными миллионерами Корейко». Их сажали «за золотуху». Они отсижиывли свой срок и, странное дело, вновь брались за свое. И так, бывло, по несколько раз! Эти люди не страшились тюремных нар. Видно, страсть накопления подавляла у них страх. У меня был хороший знакомый: большая «шишка» в ЦК. Мы с ним гуляли по Патриаршим прудам. Шла горбачевская идиостройка, и многие, кто был близко к «баблу», хапали, хапали, хапали, не могли остановится. Я своему «цековцу» говорю:

— Вот, как перед Богом скажу вам: понимаю, что людям нужны деньги, но зачем миллионы и миллиарды? Зачем? Вот этого не понимаю!

Он ответил:

— Это вы не понимаете, а ОНИ понимают.

Отец тоже был частником. Но и честным человеком. Помню такого Маевского, толстого человека с пенсне на носу. Он не был мастером. Он собирал часы для ремонта и раздавал их мастерам. Половину платы, а может и больше он забирал себе. Я мальчишкой бывало ходил с отцом к этому Маевскому, ждал отца на улице. Чаще всего он выходил от него огорченный, говорил:

— Сказал, что сегодня денег нет. Велел придти через неделю.

Мне было страшно жалко отца и хотелось ударить этого Маевского чем-то тяжелым

Как человек, не получивший образования, отец прямо-таки преклонялся перед образованными людьми, особенно имевшими высокие ученые звания. Если ему указывали на кого-то и говорили, что вот этот человек профессор, он проникался к нему высшим уважением. У него был земляк-сын бедняк а-клезмера Израиль Менделевич Разгон. При Советской власти он вышел в профессора истории, да еще стал лауреатом Сталинской премии (уж какая там была история!) О, как гордился им мой отец! Всем он показывал книгу, которую подарил ему Разгон с надписью «Моему дорогому земляку». И всегда отказывлся брать деньги за отремонтированные часы Разгону и его — друзьям — профессорам. Когда мне присвоили профессорское звание, я, конечно, был доволен. Но еще больше я жалел, что отец мой уже никогда об этом не узнает. Вот кто был бы счастлив искренне и безмерно. ..

Мастерская отца (и его напарника) находилась в центре, на Лубянке и в нее иногда заходили «большие люди», например, поэт Демьян Бедный. К тому времени «звезда» его уже закатилась, но видимо, за свои прошлые «революционные басни» он был вознагражден старинным особняком на взгорье Рождественского бульвара. Он сказал отцу, что у него в особняке много напольных, настенных и настольных часов, требующих контроля, и просил время от времени заходить Помню (это было уже в середине 30— х гг.) Д. Бедный прислал, нам, детям, от своих щедрот пакет с мандаринами. Мандарины тогда были большой редекостью…

Но недолго торжествовали «частники» Фининспекторы победили. НЭП сворачивали, частников и кустарей собирали в артели и другие предприятия. Одно из часовых предприятий назывлось «Верное время». Оно находилось в начале Кузнецкого моста (если идти с Неглинки) Небольшой старый дом с застекленной ветриной на оживленную улицу. В первом ряду сидел мой отец — технический руководитель. Я очень гордился и часто старался бывать на Кузнецком мосту.

А дальше хorresco referens (содрогаясь, рассказываю).

… А родственники отца остались в Белоруссии. И почти все на свою погибель. Кроме двух братьев и племянника, призванных в Красную армию. Брат Абель-малограмотный, мужиковатый еврей, хитроватый, напористый. Он один из всей семьи не покинул родные Горки и жил в доме своего отца с женой, дочерью и сыном Дети оказались очень способными, особенно сын Израиль. В 40-м году он окончил школу и уехал в Ленинград, где стал студентом технического вуза. Но летом 41 г. ушел в армию, был направлен в артиллерийское училище и всю войну отслужил офицером в зенитных частяз московского ПВО , охранявших жизненно важное Икшинское водохранилище. А в Горках был мобилизован Абель. Его признали годным лишь к нестроевой службе, но вскоре вообше комиссовали по болезням. Мы были тогда в эвакуации в удмуртском Глазове, и он приехал к нам. Работал при какой-то конюшне. Я часто встречал его на улочках. В неподпоясонной ремнем длинной замызганной шинели он уныло брел, ведя за собой в поводу такую же унылую, старую лошадь. Уныло. Он ничего не знал о жене и дочке, оставшихся в Горках. Может, и лучше, что не знал? Их уже не было на этом свете…

Перед войной с женой и двумя дочерьми лет 12-15 жил в белорусском местечке Дрибин другой брат моего отца-Моисей. Однажды, еще пацаном я написал в Дрибин письмо о том, что хочу стать летчиком (тогда многие мальчишки хотели стать ими). Ответили мне мои двоюродные сестры, а дядя Мойсей сделал приписку. Написал, что тоже мечтал быть летчиком и заметил, что частично мечта его осуществилась: он-маляр и часто трудится на крышах и также верхних этажах.

Не знаю почему Моисей не попал в Красную Армию в первые же дни войны и холокост накрыл всю его семью. Она исчезла, никто так и не мог сказать, где и как она погибла «Ни приметы, ни следа»…

Младший брат моего отца — Наум покинул родной дом и Белоруссию в 20-х гг. по призыву на военную службу. Есть его фотография, на которой он — красноармеец учебной команды в г. Клинцы. На нем шинель, буденновка Он стал кадровым военным, капитаном или майором, участвовал в походе 1939 г. в Западную Украину и Западную Белорусию, воевал в Зимнюю финскую компанию 40 — го г., а в канун Отечественной войны его часть стояла в Прибалтике.

Никто не знает, что с ней произошло. Скорее всего она погибла в бою в первые же дни войны..

Родина! Помни солдат 41-го года!
Пусть никогда не забудутся их имена.
Об эти заставы, об эти безвестные взводы
Впервые споткнулась война…

Но все-таки судьба была к нему милостива. Он не узнал какой силы удар нанесла война его семье. Жена с 12-летним сыном эвакуировалась в г. Шую. В ночь, когда она дежурила в аптеке, где она работала, произошел пожар. Сгорело все. И она тоже. Осиротевшего сына взяла в свою семью сестра трагически погибшей жены.

Казалось бы, хватит гибелей и смертей. Нет. Может быть, самая ужасная участь выпала на долю единственной сестры отца. С мужем и двумя дочками она жила в Белоруссии, в поселке Дубровно.

Летом 41-го г. приехала в Москву консультироваться с врачами и взяла с собой младшую дочь. Ее звали Маня Она перешла в 7-й класс, никогда не была в Москве и жаждала увидеть ее достопримечательности.. Она ездила и ходила по Москве, смотрела во все свои большие черные глаза и светилась радостью. Через некоторое время мать решила, что Мане пора возвращаться домой: надо помогать отцу и сестре по хозяйству. Маня не хотела уезжать, упрашивала маму остаться хотя бы еще на недельку, плакала. Судьба! Почему ты не шепнула женщине только два слова: «пусть останется!». Девочка уехала навстречу смерти. Под огенный каток германского вторжения попали все: муж, старшая сестра Мани и сама Маня, единственная имевшая шанс остаться в живых. Потом дошел до нас слух, будто кто-то из сестер, может быть, Маня бродил по словно вымершему поселку, стучался в соседские двери, прося впустить. Никто не откликнулся. Никто. Но это был слух…

А мать Мани до конца дней своих уже не жила, а казнилась, считая себя прямой виновницей гибели дочери…

Я не буду писать об уходе отца. Слишком тяжело. Ведь бывало, что я огорчал его. Бывало. Прошу покаяния, беру оставленный им молоточек, стучу тихонько. Вызываю светлый его образ, добрую его душу. Или вынимаю старую, старую фотокарточку однополчан отца из неведомого Бранденбурга с почти стертой надписью на обороте: «Товарищу Зиновию Иофо…». Значит, он был хороший товарищ и солдат. Он любил вальс «На сопках Маньчжурии» и часто напевал слова из него:

Тихо вокруг, ветер туман унес.
На сопках маньчжурских воины спят
И русских не слышат слез…

Print Friendly, PDF & Email

13 комментариев для “Генрих Иоффе: «Товарищ Зиновий Иофо…»

  1. Л. Беренсон16 октября 2020 at 20:04 |
    Любое ругательное слово об этом рассказе — кощунство.
    —————————————————————————————————
    Тысячу раз поддерживаю это замечание дипломатичного Л.Б.!
    Выхватить из «Редкой проникновенности семейной хроники» одно непонравившееся слово и обгадить за это её автора — это ли не маразм со стороны комментатора?

  2. ‘ίδιος’ — idios — идиос по-гречески значит особый,особенный, своеобразный, необычный. чуждый: идиосинкразия, идиома, идиолект, идиоматика
    —————————————————————————-
    Уважаемый Сэм!
    1. Я Вас нигде, никогда не оскорблял, не обзывал, не унижал.
    2. Моё замечание Вы сами соотнесли с Вашим оскорбительным словом.
    3. Я действительно поразился столь негативной реакции на прочитанную семейную драматическую хронику.
    4. Полагаю, что Вы сгоряча излишне гневно заступились за мнимое «охаивание» прогрессивной (хотя далеко не без изъянов) перестройкт Горбачёва.
    5. Неологизм автора «идиостройка» по лексической структуре может означать только странность, необычность, своеобразие этих действий генсека. Так я это воспринял без всякой предубеждённости.

    1. Уважаемый Лазарь, я отреагировал не на «семейную хронику», а на ту оценку автором перестройки, которая единственно возможна, если не прибегать к словесным изощрениям.
      Автор плоть от плоти представитель той идеологии, которая была всегда мне чужда раньше и тем более чужда теперь.
      Такой уж КОЩУН.

  3. Редкой проникновенности семейная хроника. Тихая авторская горечь охватывает и читателя. Ни слова воздействия на меня, а «Кому повем печаль свою?» так и вызывает мои столь же тягостные воспоминания. Одного времени дети, одной национальной судьбы. (Любое ругательное слово об этом рассказе — кощунство.)

    1. (Любое ругательное слово об этом рассказе — кощунство.)
      Л. Беренсон 16 октября 2020 at 20:04
      \\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
      Прекрасно, я не только дурак и подлец (Б.Тененбаум 16 октября 2020 at 15:26), но ещё и КОЩУН
      А Перестройка, благодаря которой, не знаю как Вы, Лазарь, но я – 100%, приехал в Израиль, это — ИДИОстройка
      Всё путём, всё прекрасно, мои дорогие ненавистники леваков и либерастов.

  4. Пиджаки, чулки из шелка,
    С тонким кружевом манжеты,

    И легко усталой груди…
    —————————————————
    Я не знал, что есть русский перевод этого стихотворения Гейне. В школе мы учили его наизусть, я помню до сих пор!
    Schwarze Röcke, seidne Strümpfe,
    Weiße, höfliche Manschetten,
    Sanfte Reden, Embrassieren
    – Ach, wenn sie nur Herzen hätten!

    Это из Harzreise.

  5. Сэм
    — 2020-10-16 11:57:39(117)

    Шла горбачевская идиостройка,
    \\\\\\\\\
    Мерзость
    ===
    Сэм,
    Право же, не знаю, можно, выхватив одно слово, обмарать пронзающую читателя семейную хронику.

    Вы тут однажды подписались: «Сэм, дурак и подлец»?
    Мне кажется, вы были правы.

Добавить комментарий для Б.Тененбаум Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.