Владимир Янкелевич: Экспресс «Варшава — Тель-Авив». Продолжение

Loading

«Были установлены рабочие связи правительства с сионистами-ревизионистами Жаботинского. Сегодня это многим покажется нереальным, но так было. На территории Польши проходило и военное обучение будущих бойцов Иргуна, комплектовалось оружие для отправки в Палестину еврейским боевым отрядам»…

Экспресс «Варшава — Тель-Авив»

Роман

Владимир Янкелевич

Продолжение. Начало
Книга первая: Лео

Глава 1. Тель-Авив. Лео. Сентябрь, 1979 г.

Сентябрь в Иерусалиме — прекрасное время, жары нет, в заходящем солнце дома, облицованные иерусалимским камнем, кажутся золотыми.

— Давид, посмотри, вон там видишь парк? Там монастырь Сан-Симон, только он отсюда с балкона не виден. Чем занимался Святой Симон при жизни христиане до сих пор уточняют, но после смерти покоя ему не было. Сначала император Юстиниан перенес его в Константинополь, затем ему дали спокойно полежать в Хорватии. А сейчас монастырь Сен-Симон ждет, когда же он вернется домой в Иерусалим.

— Вернется или не вернется, ты то какое к этому имеешь отношение?

— Самое непосредственное, но только по отношению к монастырю. Ночью с 29 на 30 апреля 48 года мы его захватили. Нужно было взять под контроль дорогу, по которой подвозилось продовольствие в Иерусалим, а ключевой участок — монастырь Сен-Симон на вершине холма. Взять-то мы его взяли, но оказались в окружении так называемой «Армии священной войны». Нам приходилось очень туго. Подвоз боеприпасов был невозможен, стрелять приходилось из высоких окон стоя на каких-то странных деревянных конструкциях… Я был ранен в самом начале боя, лежал у стены, и надеялся на свою «беретту». Она не даст попасть в руки арабов… На помощь мы не рассчитывали, но, когда наше положение стало просто отчаянным, арабы внезапно исчезли. Дело в том, что они не знали нашего положения, а свое — оно было у них перед глазами — потери были, а заметных им успехов не было, вот и предпочли исчезнуть. А из арабских домов Катамона тут же началось повальное бегство. Они ожидали, что евреи придут и, естественно, устроят резню. Они поступали именно так.

— Так они не только там отступали.

— Да, конечно. Но там, пока заживала дырка в плече, у меня нашлось время задуматься. Что является твоим? То, что отписала тебе конференция ООН? Ни в коем случае. Твое то, за что ты готов воевать и умереть. Умирать я не хотел, но это уже как получится. И знаешь, что еще пришло мне тогда в голову?

— Расскажешь — узнаю.

— Большое сходство становления Польши и Израиля. Мне странно, как много людей думает, что Польша стала независимым и суверенным государством в результате Версальского договора. Если бы так просто создавались государства… Твоя страна — это то, что ты можешь защитить, наладить жизнь. Ну а мирная конференция — только некий старт. Он либо сбудется, либо нет! Это всего только шанс, который еще предстоит воплотить в жизнь, сделать реальностью. Разве не так же в Израиле, Давид?

А тогда, «большие политики» на мирной конференции думали, что они возродили Польшу. Глупцы, за это еще предстояло воевать и воевать. Вильсон мечтал, что ужасы прошедшей войны положат конец всем войнам, а Лига Наций будет мирно разрешать все конфликты. Эти красивые мечты постигла судьба остальных утопий. Новые государства, появившиеся на карте Европы, немедленно начали воевать между собой в мелких, но жестоких конфликтах. Но какой бы война ни была, маленькой или большой, она для воюющих та самая, на которой убивают всерьез.

— Но все же, я думаю, именно на мирной конференции был решен вопрос о воссоздании Польши. Разве не так?

— Меньше всего там, в Версальском дворце в 1919 году, думали о Польше. Мир пишут победители. Важно, чтобы было «великим» выгодно, а интересы третьих стран можно потом на мирной конференции принять во внимание, как обычно, по остаточному принципу. Или не принять… Можно легко, прямо на салфетке за обедом в ресторане, создавать государства и так же легко за десертом их перекраивать.

Сколько у кого карабинов или пушек — это важно, но главное не это, главное — готовность взять это оружие в руки и стоять насмерть. Тогда в Польше все это было, критическая масса народа, стремящегося к собственному государству и готовая воевать за это, и национальный лидер, способный эту борьбу возглавить. Звали его Юзеф Пилсудский.

— Да, он учился в гимназии в одно время с Дзержинским, в дальнейшем ставшим его заклятым врагом. Как социалист успел посидеть в тюрьме, но правоверным социалистом так и не стал. Я читал у Алданова, что, когда в ноябре 1918 года делегация польской социалистической партии обратилась к нему — «Товарищ», он сказал: «Господа, я вам не товарищ. Мы когда-то вместе сели в красный трамвай, но я из него вышел на остановке «Независимость Польши». Вы же едете до конца к станции «Социализм». Желаю вам счастливого пути, однако называйте меня, пожалуйста, паном».

— Давид, все так, но вот еще что интересно. Польша возродилась 26 января 1919 года, а через два дня 28 января, началась война с Советской Россией. Тебе это не напоминает израильскую историю?

— Да, я как-то раньше не задумывался об этом.

— Воевал мой отец, два его брата погибли. Эта война могла поставить точку в еще не начавшейся новой польской истории, и тогда очень многое в мире и особенно здесь в Израиле пошло бы совершенно иным путем. Польские евреи стали бы советскими, и их алия отодвинулась бы более чем на 50 лет, но это — «если бы…»

Тогда Михаил Тухачевский, командующий Западным фронтом, обратился к войскам с приказом:

«На западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! К решительным битвам, к громозвучным победам! Стройтесь в боевые колонны! Пробил час наступления. На Вильну, Минск, Варшаву — марш!»[1]

Он был уверен в себе, только вот Польша не согласилась стать трупом. До Варшавы войска Тухачевского практически дошли, но там ему пришлось писать иные приказы. А что делать, если его армии оказались разбиты? Правда это произошло неожиданно как для него, так и для победителей, настолько неожиданно, что решающее сражение под Варшавой назвали «чудо на Висле».

Мир с Россией принес Польше новые территории. Так и наш Костополь вернулся в состав Польши. Но мирная жизнь начиналась сложно, в правительстве работали не волшебники, быстрого решения проблем безработицы и экономического кризиса просто не было.

— Ты помнишь послевоенное время?

— Не очень, нам было тогда по 4-5 лет, но что я хорошо помню, как горячо и бесконечно спорили евреи, но никак не могли решить, хорошо или плохо, что в Польше стало столько евреев. Одни говорили, что полякам столько евреев — «это не понравится, нужно быть, как они», так сказать, слиться с местностью… Вторые надеялись, что с ростом общины, возрастет и ее влияние. Как позже стало понятно, ошибались все.

Националистов в Польше хватало, их главной идеей была «полонизация» — хотелось всех постричь под одну польскую гребенку. Но Пилсудский от идеи «полонизации» отказался. Он считал, что «граждан необходимо различать не по их этнической принадлежности, а по лояльности к государству».

В Польше жилось трудно, но к этому было не привыкать, трудно было всем. Нужно было выживать, кормить семьи, растить детей. Особого выбора и не было, либо ты активный, динамичный с быстрой реакцией, либо — голод и нищета. Приходилось действовать успешно и в производстве, и в торговле… Это помогало правительству. Были установлены рабочие связи правительства с сионистскими организациями, в первую очередь с сионистами-ревизионистами Жаботинского.

Сегодня это многим покажется нереальным, но так было. На территории Польши проходило и военное обучение будущих бойцов Иргуна, комплектовалось оружие для отправки в Палестину еврейским боевым отрядам, благо после войны оно было в избытке. Вот ты, израильтянин, знал об этом?

— Сейчас уже знаю.

— В Татрах, вдали от любопытных глаз в городке Закопане проходила подготовка будущих пехотных командиров БЕЙТАРа. Мы уже тогда хорошо знали, что что единственный мессия, способный помочь освободить нашу страну, — это штык на конце винтовки. Я не думаю, что польское правительство разбиралось в тонкостях еврейских политических течений. Они отличали разве что сионистов, которые ставили основной целью возрождение своей страны в Палестине, от еврейских социалистов Бунда, боровшихся с польскими властями за марксистские идеалы под лозунгом «Там, где мы живём, там наша страна».

Почему один становился сионистом, а другой бундовцем, я совершенно не понимаю до сих пор. А сейчас уже и не пытаюсь понять.

Глава 2. 1928 г. Блем. Костополь

Костополь — маленький польский город, всего-то 400 домов, все знают друг друга. Там, в Костополе я жил недалеко от Аарона, а меховщик Лейба Шнейдер, отец Аарона, он был заметным, уважаемым человеком.

За соблюдением традиций в семье следила мать Аарона — Двора. Забот у нее хватало — пятеро детей, четыре сына и самая младшая Цвия. Аарон, второй по старшинству, родился в 1914 году, на год раньше меня. Когда я заходил к ним, меня немедленно усаживали за стол, не спрашивая — «Кушать хочешь?» Нужно сказать, что время было такое — есть я хотел всегда, меня и не нужно было спрашивать. Для меня, как для своего ребенка, всегда находилось что-нибудь вкусненькое.

У отца Аарона дела шли неплохо, он занимался обработкой мехов, но Аарон хотел стать плотником.

— В дереве больше жизни, чем в этих шкурах — говорил он мне. — Посмотри Лео, как красива текстура, потрогай рукой. Чувствуешь тепло?

Я чувствовал, честно говоря, только когда Аарон был рядом.

Но самыми близкими друзьями у меня были Марек и Борек.

Сегодня весенний воскресный день, но все привычно просыпаются рано. Хася, мама Марека вышла во двор покормить кур. Хорошо, солнце еще не припекает, настроение праздничное — сегодня день рождения Марека. И день особенный — бар-мицва[2]. Правда семья не очень религиозная, но к бар-мицве это не относится.

Хася улыбается — Марек вырос, он так смешно сегодня заявил, что с этого дня считает себя взрослым. Я бы на его месте не спешила, еще успеется…

Во двор вбегают друзья Марека — Борек и Лео. У них всегда все горит, все бегом.

— Подождите, он сейчас выйдет! А угощение будет вечером, только не опаздывайте.

Хася даёт друзьям по куску пирога. Во двор выходит Марек, еще не совсем проснулся, трет глаза, но пирог конечно уже в руке. Какие они все еще дети!

— Тетя Хася, мы на ярмарку!

И неразлучная троица убежала на главное событие месяца: на привокзальной площади — ярмарка!

Продаётся все, что можно произвести или привезти откуда-нибудь. На ярмарку съехались сотни крестьянских телег, груженных сливочным маслом, яйцами, несчетными курами, гусями, утками. Есть и всякие мелочи — составы для склеивания фарфора, алмазы для разрезания стекла, воздушные шарики, ткани… Чего только нет.

На площади толкутся и торгуются, кто на польском, кто на украинском, кто на идиш — но все друг друга понимают. Торговля идет горячо, то хлопают по рукам, то начинают торговаться снова. Сколько шума, как кипят страсти… Не поторговаться — оскорбить хозяина!

Притягательное место!

Друзья послушали старую шарманку, обезьянка в красивой курточке вручила им конвертики с «судьбой».

— Все это ерунда. Какую там судьбу может дать обезьянка?

Марек, он материалист, как и его родители, судьба — это выдумки.

— Тогда почему ты так смотришь на этот листок? Выбрось!

Борек, рослый, крепкий парень, он над такими вопросами не задумывается. Его больше волнует, что сосед Войцех обещал научить его боксировать. Вот это важно, а не судьба, которую вручила обезьянка.

Я быстро посмотрел свой листок, сунул в карман и потащил друзей к фокусникам. А там еще и шпагоглотатели, акробаты, певцы и музыканты, наигрывающие мелодии неведомых, но манящих стран.

— Wait a minute, wait a minute, you ain’t heard nothin’ yet!

Это Борек. Он к месту и не к месту напевает фразу из первого звукового американского фильма с Элом Джолсоном. Кроме этой фразы, он запомнил на английском и песенки Яши Рабиновича. Английский он схватывает на лету. Его попытки петь вызвали у нас резкий протест.

— Ну и что, если нет музыкального слуха?

— Людей жалко.

Он в последний год на ярмарках показал себя в тире так, что при его появлении хозяин тут же вывешивал табличку «Закрыто».

Посоревновались на кожаном манекене… Его нужно было ударить, а силомер показывал, на что ты способен. Тут чемпионом был Борек. Я почти догнал его, но почти не считается.

Вдруг меня осенило. Я остановился:

— Я придумал имя для нас.

— Это еще зачем? У нас свои есть…

— А затем, что мы как одно целое. Значит нужно одно имя!

Марек заинтересовался:

— Ну и что ты придумал?

— Я придумал «Блем» — Борек, Лео и Марек!

— Цирк какой-то. Шапито. — Борека это романтика не увлекла. — Есть идея получше, пошли в «Шапито», он вон там.

В это время клоун на ходулях прокричал в рупор:

— Представление начинается!

И мы побежали в цирк.

После обеда ярмарка затихала, люди стали понемногу расходиться.

— Пошли скорее, мама нас к столу ждет!

— Подождите, — у Борека возникла какая-то идея. — Помните фильм про индейцев?

— Это про Чингачгука?

— Нам нужно выкурить «трубку мира»!

— Ну ты и придумал!

— Это не я придумал, индейцы. Мы еще это в кино видели. Вы что, забыли?

— А с кем у нас будет мир?

— Между собой и навсегда. Чтобы скрепить «Блем». Я сейчас заскочу домой, там, у отца есть все, что надо, он и не заметит!

— Он тебе уши надерет!

— Надерет, если узнает. Ждите меня там, за сараем.

За сараем паслась привязанная к дереву коза. Она сонно посмотрела на меня и Марека и осталась равнодушна. Марек притащил какую-то доску, из нее сделали сиденье, а вскоре прибежал Борек.

— Вот! Принес!

У него в руке была трубка, кисет и спички. Борек набил трубку и сделал первую затяжку.

— Ну как?

— Здорово.

Трубка пошла по кругу, и через минуту мы все зашлись кашлем.

— Хватит, я думаю, мы уже заключили мир друг с другом на вечные времена и еще чуть-чуть!

Я не хотел продолжать. Во рту была горечь, немного кружилась голова.

— Неси все домой, нас уже у Марека ждут. Тетя Хася сердиться будет.

Через минут десять мы уже сидели за праздничным столом. Его мама не зря уже месяц обсуждала меню с обеими бабушками. На столе на длинном блюде королевская еда, гефилте фиш. В духовке томился чолнт[3]. Но это еще не все, своей очереди ждал покрытый золотистой корочкой гусь. Рубленая печенка с луком и яйцами, хала… Ребятам налили красного вина.

Мама опасно принюхивалась, от ребят пахло табаком, но ничего не сказала. Наверно не хотела портить праздник.

Что и говорить, в бар-мицве есть своя прелесть.

Глава 3. 1934 г. Костополь

Прошло шесть лет…

Меня уже не привлекали ярмарки, все свободное время я проводил в сионистском кружке.

Друзья меня не понимали.

С — Поймите, жить надо в своем доме! Не там, где тебе могут указать на дверь. Сионизм — это решение всех наших проблем, там в Эрец-Исраэль наш дом, там и нужно строить жизнь. Там, где тебя никогда не назовут пришельцем! — втолковывал я им.

Впоследствии оказалось, что я ошибался. Оказалось, что вполне могут назвать, но с оглядкой на оружие у тебя в руках.

Что это такое строить там жизнь, я, честно говоря, не знал, но был уверен, что это будет прекрасно в стране, текущей молоком и медом. Там будет гармоничное и справедливое общество, не то, что тут, в Польше.

Марек не соглашался. Ему оказался ближе социализм, где каждый получает свой пирожок, где за соблюдением прав рабочих следит государство социальной справедливости. Образцом для него была Россия! Его родители, а потом и он сам, стали бундовцами, и никакой Палестины им не было нужно. Марек повторял вслед за ними: где мы живем, там наша Родина, за нее нужно бороться, и в ней, а не в далекой турецкой провинции, добиваться социальной справедливости.

— Пошли на площадь? — предлагает Марек.

На площади было полно народу. Кое-кто с флагами. Пели песню, кажется «Интернационал».

Мы стояли в кирпичном арочном проходе. Отсюда было все видно, но увиденное желания идти на площадь не прибавило.

— Что там толкаться? Там толпа собралась, нас только не хватает.

— Слушай, Лео, ты слова подбирай. Это не толпа, это рабочая демонстрация. Довели людей до предела, жить невозможно!

— Кто это, «довели»?

— Ну ты и вопросы задаешь. Кто — власть конечно! Им бы только прибыли, а на людей им плевать.

— Сейчас придет великий Марек и спасет всех от угнетения. Еще один любитель потанцевать на чужой свадьбе.

Марек взорвался:

— Ты… — Он не находил слов — Для тебя свет в окне далекая Палестина. Живешь здесь, вокруг такое творится, а тебе плевать на Польшу, да и вообще на все!

Я схватил Марека за грудки, поднял его и с силой прижал к стене. На рубашке у Марека отлетели верхние пуговицы.

— Ты это мне говоришь? Это мой отец просто чудом уцелел на войне, а два его брата погибли, защищая Варшаву от Тухачевского. Ты за свои слова заплатишь. Танцующих на чужой свадьбе всегда бьют первыми.

Борек бросился разнимать, но я Марека уже отпустил. Какая может быть драка, когда он много слабее меня.

В разговор вступил Борек.

— Уймитесь! Лео, не трогай его. Все это пустое. Вот помнишь, как в «Большой тропе»[4] Брек Коулман расправляется с убийцами друга? Вот так и надо бороться за справедливость. Брек на демонстрации не ходил.

Борек просил называть его Борисом, сионистский кружок его абсолютно не интересовал. Он увлекся американскими фильмами, да еще извел на стрельбище уйму патронов и заработал золотой харцерский значок, которым очень гордится.

Марек отряхнулся, поправил рубашку, но продолжил с тем же запалом:

— Тебе, ковбой, вестерны вконец мозги отморозили. То, что верно в «Большой тропе», не может быть общим рецептом. Да и вообще, это кино! Сейчас мы похватаем Смит-Вессоны и пойдем бороться за лучшую жизнь?

— Что за чушь несете вы оба… — я вконец разозлился. — Коулман с револьвером борется за что? Хочет убить одного бандита, это понятно. Да и то, если бандит задел его личного друга. А воевать с бандитизмом что-то не очень рвется. Для этого нужно идти в полицию, а там работа… Но все, о чем мы говорили в кружке, все слова об Эрец-Исраэль, получается — для вас пустой звук. Револьвер нужен, но для борьбы там, за свой дом, свою землю. Переехать в США, как мечтает Борек, стать таким же, как герои вестернов, смелым, сильным, независимым, вроде красиво. Но это все равно — чужая свадьба.

— Один — герой вестерна, другой палестинский пастух, а тут, на нашей земле, где мы выросли, что? Посмотрите вокруг! Одни маршируют под военные марши, другие поют «Интернационал». Полиция всех разгоняет, есть убитые. В Берёзе-Картузской, в «Красных казармах» уже создан концлагерь. Я раз попытался его сфотографировать, еле ноги унес.

Лагерь уже был печально известен. Высокий забор с колючей проволокой, на каждом углу сторожевые вышки с пулеметами… Ворота лагеря никогда не открывались. Слова первого коменданта лагеря Болеслава Греффнера были хорошо известны. Он говорил, что «из Берёзы можно выйти на собственные похороны или в дом умалишённых». Скорее всего, эти слова распространяло правительство, нужно было сеять страх перед лагерем.

— А что тебя вообще туда понесло?

— Туда собирались отправить родителей после ареста. Правда, обошлось. Знаете, за что?

— За что?

— А за то, что они хотят лучшей жизни для рабочих здесь. Пойми, мы здесь живем сотни лет, здесь жили наши деды и прадеды, а ты все про Палестину. В общем, не обижайтесь, я давно сказать собирался. Мы в Барановичи переезжаем. Здесь, если попал на карандаш — точно посадят. Барановичи, они к Советской России поближе, может удастся отуда перебраться… Родители говорили, что можно, как специалистам, на новые предприятия…

Марек обнял друзей. Окончательно ссориться не хотелось.

— Мы все равно будем вместе…

А еще через два месяца пришел попрощаться Борис. Его семья переезжала в США.

— Лео, если поторопитесь, то и вы сможете переехать в Америку. Вот это страна, вот куда нужно перебираться.

— Ты знаешь, я — в Палестину.

Борис протянул мне маленькую коробочку.

— Вот, возьми на память.

Это был харцерский значок. Борек им дорожил больше всего, но отдавать нужно самое дорогое!

— Он тебе будет напоминать обо мне. Ну и о том, что нужно учиться стрелять.

Мы обнялись.

В Костополе из нашей тройки остался только я.

Так закончился «Блем».

Продолжение

___

[1] Приказ № 1423 командующего Западным фронтом Михаила Тухачевского от 2 июля 1920 года.

[2] БАРМИЦВА (בַּר מִצְוָה; буквально: “сын заповеди”), мальчик, достигший возраста 13 лет и одного дня и считающийся физически взрослым…

[3] Гефилте фиш — фаршированная рыба, чолнт — традиционное еврейское субботнее горячее блюдо, то есть блюдо на Шаббат, приготовленное из мяса, овощей, крупы и фасоли.

[4] англ. The Big Trail.

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Владимир Янкелевич: Экспресс «Варшава — Тель-Авив». Продолжение

  1. Попробую без «лирических отступлений», независимо от совместимости с Крымнашимским и пр. крышеванием.
    Работа Вл. Янкелевича не просто — читабельна; она захватывает и не отпускает своими польско-еврейскими параллелями, новыми, — для многих усердных читателей. Кроме того, диалоги и драматизм событий становления и борьбы за свободное существование Израиля и Польши, — всё это очень кинематографично.
    Воображение дополняет факты и картина, поистине сложная картина возрождения таких разных стран, — шляхетской гордой Польши и свободного независимого Израиля, обетованной Страны для миллионов гонимых евреев, картина эта — слой за слоем проступает из небытия. Поневоле задумаешься вначале — откуда у автора, морского капитана из далёкой Северной страны «варшавско-тель-авивская грусть?»
    Однако, вернувшись к началу романа — «А начало было в Польше…»- многое становится понятным: «Память о прошлом ведет нас, как «столп облачный и огненный»… И это происходит — рано или поздно — со всеми, где бы мы ни находились, на суше или на море, в Стране или в галуте….
    _____________________________________________
    — Давид, все так, но вот еще что интересно. Польша возродилась 26 января 1919 года, а через два дня 28 января, началась война с Советской Россией. Тебе это не напоминает израильскую историю?
    — Да, я как-то раньше не задумывался об этом.
    — Воевал мой отец, два его брата погибли. Эта война могла поставить точку в еще не начавшейся новой польской истории, и тогда очень многое в мире и особенно здесь в Израиле пошло бы совершенно иным путем. Польские евреи стали бы советскими, и их алия отодвинулась бы более чем на 50 лет, но это — «если бы…» …Михаил Тухачевский, командующий Западным фронтом, обратился к войскам с приказом: «На западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! К решительным битвам, к громозвучным победам! Стройтесь в боевые колонны! Пробил час наступления. На Вильну, Минск, Варшаву — марш!»
    Он был уверен в себе, только вот Польша не согласилась стать трупом..
    Правда это произошло неожиданно..решающее сражение под Варшавой назвали «чудо на Висле»
    . . . . . .
    Владиславу Броневскому
    в последний день его рождения
    были подарены эти стихи.
    * * *
    Покуда над стихами плачут,
    Пока в газетах их порочат,
    Пока их в дальний ящик прячут,
    Покуда в лагеря их прочат, —

    До той поры не оскудело,
    Не отзвенело наше дело,
    Оно, как Польша, не згинело,
    Хоть выдержало три раздела.

    Для тех, кто до сравнений лаком,
    Я точности не знаю большей,
    Чем русский стих сравнить с поляком,
    Поэзию родную — с Польшей.

    Ещё вчера она бежала,
    Заламывая руки в страхе,
    Ещё вчера она лежала
    Почти что на десятой плахе.

    И вот она романы крутит
    И наглым хохотом хохочет.
    А то, что было, то, что будет, —
    Про это знать она не хочет.

  2. 1) понравилось.
    2) придирка: наверное вместо «далекой турецкой провинции» должно быть «бывшей турецкой провинции» или «далекой британской провинции».
    1934-й ведь уже.

  3. «Твое то, за что ты готов воевать и умереть» — очень опасный, главное, несовместимый с взглядами большинства местных комментаторов вывод. Так ведь можно и до Крыма добраться. Который наш именно по такому выводу.
    Но это лирическое отступление. А вот что касается романа Владимира Я., то здесь я в восхищении. Но не от стиля, композиции, сюжета и прочих литературных приемов, хотя, прямо скажем, пока читается комфортно и без самопринуждения. С годами, и личными и с общим течением времени, когда большие полотна неминуемо и бездумно заменяются постами, все труднее инициировать читателя на освоение большого материала. А у Володи он бесконечен – так много информации он перелопатил, исторические факты перепроверил и вообще сам не знает, как ему удалось закончить это повествование. Столько еще осталось неохваченным…
    Желаю автору, чтобы он удержал читателя до окончания. А еще лучше, чтобы читатели сказали: «давай продолжение, это тебе не на флоте откашивать!»

    1. Ну почему «несовместимый с взглядами…» — я это впервые услышал около двадцати лет тому назад. Было ТВ интервью с одной из «легенд» борьбы с террором. Разговор шёл в том числе и о выходе из Азы о неопределённых границах Израиля, и «легенда» сказала: «Границы (Израиля) определяются готовностью большинства народа убивать и умирать, защищая эти границы.» Вот так просто «убивать и умирать». Для меня тогда это прозвучало откровением — «легенда» вообще выдала во время этого интервью множество таких «откровений» — хотя я и понимал, что не он первый это сказал.
      Всё верно — «убивать и умирать» определяет границы.

  4. Работа в историческом жанре очень непростая по всем критериям, требующая больших вложений для восссоздания достоверной картины той эпохи с передачей духа того времени и героических будней первопроходцев — строителей будущего страны, попутно отвоевывающих каждый клочок земли. Проведена огромная работа по воссозданию достоверности мельчайших деталей того времени. И этот труд не прошел даром, так как роман не оставляет равнодушным и читается с интересом. С каждой страницей хочется заглянуть за горизонт событий, сопровождая подросших ребят в их путешествии по своей нелегкой судьбе. С каждой главой все больше роднишься с каждым из героев — вчерашними подростками из Польши. И это сопереживание читателя героям и есть большая удача автора.
    В рамках коммента я затронула лишь одну из граней написания исторического романа, не делая общего «разбора полетов». Таково мое первое впечатление от прочитанного, после чего хочется поздравить автора с несомненным успехом и пожелать удачи во взятии следующих рубежей. И что-то мне подсказывает, что они обязательно последуют, в чем у меня нет сомнений, потому что аппетит приходит во время еды…

Добавить комментарий для A.B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.