В феврале умерла кошка, их любимица Басенька, которая прожила с ними четырнадцать лет. Никто больше не поджидал хозяев в прихожей, не выбегал, радуясь, им навстречу. А осенью умерла её любовь, которая мучила её три года. Нелепая любовь, непонятно как произошедшая.

Я бы любила тебя, Иерусалим!

Светлана Смирнова

Судьба любого человека, как бы сложна и длинна она ни была, на деле заключается в одном-единственном мгновении — в том мгновении, когда человек раз и навсегда узнает, кто он.
Борхес

* * *

В начале года, в январе, неожиданно зацвёл каланхое. Зацвёл впервые за пятнадцать лет!

Его бледные, телесного цвета лепестки, казались нереальными на фоне белого снега за окном.

Каланхое цвёл долго, несколько месяцев. Это было странно.

Маше все в один голос твердили: «Такая редкость! Это к счастью!»

И надо бы удивляться и радоваться вместе с ними.

Но что-то её сдерживало — она отнеслась к этому спокойно, без лишних эмоций, подумала: поживём — увидим.

И правильно сделала. Год оказался неопределённым, трудным.

В феврале умерла кошка, их любимица Басенька, которая прожила с ними четырнадцать лет.

Никто больше не поджидал хозяев в прихожей, не выбегал, радуясь, им навстречу.

А осенью умерла её любовь, которая мучила её три года. Нелепая любовь, непонятно как произошедшая.

Ведь она совсем не ждала её.

Они с мужем не могли дождаться лета, чтобы везде ходить вместе.

И тут, как снег на голову! Откуда он взялся? К тому же моложе на десять лет! И вообще, тёмная лошадка. Занимался каким-то мелким бизнесом. И, как водится, не одним. В общем, крутился, вертелся.

А она, как с ума сошла. Жила как во сне. Все мысли о нём. Он, разумеется, оказался гастролёром. Вскоре перекинулся на другой объект, помоложе.

А Маша всё не могла его забыть. Да и он нет-нет, да подкидывал в костёр немного дров, чтобы он не погас. Это льстило ему вероятно.

Лета почти не было. Пасмурные холодные дни вдруг взрывались сумасшедшими ливнями с ветром и градом, затапливало город.. . .

Но листья, всё же, распустились, трава пробилась, цветы расцвели.

И нет-нет, да вдруг кто-нибудь говорил:

— Что вам ещё надо? Какое лето?

Листья распустились, сирень цветёт. .. Всё по плану.

Всё по плану. . . Но планы иногда взрываются!

* * *

В конце года неожиданно раскрылась семейная тайна,

которую мать тщательно скрывала на протяжении всей жизни. Она бы ни за что не раскрыла её, но Маша сама догадалась: в ней вдруг проснулся и заговорил голос крови.

Началось всё с пустяка. Кто-то выставил на Фейсбуке видеозапись старинного еврейского танца. Маше до того понравился этот танец, что она не могла оторваться, всё крутила и крутила — её просто затягивало! Нравилось всё: музыка, ритм, движения, необычно одетые люди. Таких она видела впервые — это были хасиды, узнала она позже. Танцевали хасиды в длинных чёрных пиджаках, в шляпах.

Она перепостила видеоролик на свою страницу.

Затем ей попала на глаза «Хава нагила», и тут уж она совсем пропала. Отыскала в Сети слова песни на иврите в русской транскрипции и выучила наизусть.

А как-то, вечером, нечаянно, включила телевизор, хотя обычно его не смотрела. Исполнялась старинная еврейская песня.

В песне звучала такая тоска, словно звенела и вибрировала сама душа, много пережившего еврейского народа.

Маша не выдержала, позвонила матери и задала прямой вопрос. Мать призналась, что бабушка чистокровная еврейка, а она сама наполовину.

Для Маши это было душевным потрясением. Она всю жизнь считала себя чистокровной русской и этим гордилась.

Но с раскрытием этой, неожиданной для неё тайны, она стала лучше понимать себя, свои стихи, свои сны.

стали понятны и другие загадки её жизни, которые она раньше не могла объяснить.

Поняла, откуда в её стихах появилась тема пустыни, любовь к кактусам. Это была, вероятно, генная память.

Ведь она никогда не была в тех краях.

Вспомнила, что её всегда удивляла смуглая кожа матери. И то, что вся её родня по материнской линии черноволосая и синеглазая.

Поняла, почему к ней всегда так расположены евреи, а она к ним. Почему во всех сообществах они группируются, словно чувствуют друг друга, но никогда не говорят о своей национальности. Это был голос крови.

Многое ей открылось.

* * *

Стала думать о том, почему её родственники поменяли документы? Жили в Польше, затем на Украине, а потом переехали в Подмосковье.

Стала интересоваться историей еврейского народа.

Любила смотреть ролики с протяжными тоскливыми песнями-стенаниями на фоне рыжей горячей пустыни и лениво бредущих верблюдов.

Солнце там было другое, горячее и яркое. Горы коричневые, словно выжженные этим беспощадным южным солнцем.

Ей нравился Иерусалим, стены из неотесанного белого камня. Сколько веков они пережили, сколько всего они видели и помнили!

Ей казалось, что эти старинные камни святы и их можно читать, как книги.

* * *

Мать рассказывала: «Когда ты родилась, мы тебя возили к бабушке в деревню.

Приехали, а она уже воду нагрела. Тут же стала тебя купать.

Потом сели за стол. Она наварила картошки, пирог испекла».

Маша спросила: «А молитвы она никакие не читала?».

Но мать этого не помнила.

Маша на еврейском сайте в интернете прочитала, что для того, чтобы девочку посвятить в иудаизм, достаточно прочитать отрывок из Торы и специальную молитву на наречение имени. Это можно сделать и дома.

Маша уже взрослым человеком приняла православное крещение. И теперь перед ней встал вопрос, кто она? Иудейка или православная? Не получилось ли так, что, будучи иудейкой, она приняла православие?

Крестил её старенький худенький монах со светлыми прозорливыми глазами. Она чувствовала, что он к ней относится как-то недоверчиво. Но не понимала почему.

Возможно, он что-то чувствовал.

После крещения она купила в киоске «Роспечати» две иконы и принесла их в храм освятить. Освящал иконы тот же старенький монах. Он велел Маше отойти в сторонку, иконы положил на небольшой круглый столик, покрытый малиновой бархатной скатертью, и стал читать молитвы, обходя вокруг столика и помахивая кадилом. А Машу в этот момент словно отталкивало энергетической волной от икон. Ей стало не по себе, и она не знала, как это понять.

Через несколько лет, в день празднования тысячелетия князя Владимира, крестившего Русь, она решила причаститься. Всё было хорошо. Она возвращалась в прекрасном настроении, но вдруг запнулась об разломанный асфальт и со всего маха упала: сломала руку, ободрала лицо до крови при падении, очень испугалась. Помогли ей подняться с земли женщины, проходившие мимо. Пришлось вызывать Скорую помощь. Все планы рухнули. Она собиралась в этот день после обеда пойти в городской парк, в котором должно было продолжиться празднование, организованное церковью. Обещали хороший концерт. И она строила планы, как придёт домой, позвонит подруге, и они пойдут с ней на концерт.

Но вышло всё по-другому. Человек только предполагает. .

Маша стала думать о том, что возможно она была в младенчестве посвящена в иудаизм и поэтому так всё происходит?

Поговорить, решить все вопросы было не с кем. Она знала, что в православном храме ей скажут, что иудеи от дьявола. Что они ещё могут сказать?

А в синагоге она никогда не была. Её тянуло туда. Но не знала, найдётся ли у раввина время выслушать её?

И ещё её мучил вопрос национальной принадлежности. Кто она теперь? В России русская, а в Израиле еврейка?

Её тянуло ко всему еврейскому, её душа истосковалась. Стоило ей не послушать хотя бы день еврейские песни, она начинала скучать. Словно хотела восполнить пропущенное время, то время, когда была оторвана от родных корней.

* * *

Но довольно скоро она испытала собственной кожей острую ненависть к евреям. Стоило ей выставить на своей странице в соц. сетях красивую еврейскую песню о любви, мгновенно последовала реакция. Её беспощадно высмеяла виртуальная подруга, русская, но носившая мусульманскую фамилию. По-видимому, она была замужем за мусульманином. Почему-то она считала, что имеет на это право.

Маша никак на это не отреагировала. Каждому своё.

И даже не удалила её из круга своих друзей, просто стала игнорировать её посты в Сети.

К тому времени она уже много прочитала про еврейские погромы, про концлагеря, холокост. Про жизнь евреев в разных странах в средние века.

В Испании, во Франции за отказ принять христианство, инквизиторы сжигали евреев на кострах.

Ей вспомнился старый странный сон, который она видела много лет назад: ночной мрак, люди в серых капюшонах стоят плотной стеной, касаясь друг друга плечами в незнакомой горной долине. И откуда-то слышится голос: «Мы спустились с горы Монблан, потому что пошёл дождь, и гора покрылась тонкой плёнкой льда». Она тоже стояла среди этих людей и остро чувствовала себя не русской, в её крови жил другой язык. Тот язык был её кровью. Машу это поразило и удивило. Ей казалось, что это французский язык, что она была француженкой.

Но, скорее всего, на самом деле она была еврейкой. Ведь где-то в тех краях Франции был случай, когда всех евреев, не желавших принять христианство, согнали в сарай, закрыли и сожгли заживо.

Некоторые евреи принимали католичество, но тайно соблюдали все обряды иудейской религии.

В Польше большая часть банков одно время принадлежала евреям. И всю торговлю с другими странами тоже вели евреи. Но поляки решили взять всё в свои руки — была ущемлена их национальная гордость.

Были приняты новые законы, по которым еврейским детям запрещалось учиться в высших учебных заведениях.

Появились ремесленные слободки, так называемые «еврейские местечки». Но работы всем не хватало. Возникла безработица. И опять погромы, погромы. . .

Она не понимала, почему евреев не любят? Почему они везде чужие? Почему они всех беспричинно раздражают?

Может, потому, что многие из них талантливы?

Или людей раздражает их внешний вид?

Ведь они выходцы с Ближнего Востока. И некоторые из них своим внешним видом резко отличаются от европейцев.

А белых ворон нигде не любят.

Сама же она была рада и гордилась тем, что в её жилах течёт часть еврейской крови.

Муж делал вид, что лоялен. Но она видела, до какой степени его это раздражает.

Она говорила ему со смехом:

— Ну, вот, всю жизнь прожил с еврейкой и не знал об этом. . .

Она конечно и сама не знала.

Муж стал уходить из комнаты, когда она просматривала видео с еврейскими песнями и танцами.

Её это огорчало.

Начались ссоры, сначала мелкие, затем крупные. Дело шло к разводу.

* * *

Уже выпал первый снег. Крыши домов белели в сумерках как островки. Маша смотрела в окно, любуясь наступающей зимой.

В этот момент зазвонил её сотовый. На дисплее

Высветилось имя: Роман.

Маша удивилась. Они так давно не общались, что она уже забыла о его существовании.

В трубке послышался его глуховатый баритон:

— Можно, я зайду на минутку, попрощаться?

Уезжаю навсегда. Я здесь, у подъезда.

Через пять минут запел дверной звонок. В проёме двери стоял Ромка, всё в той же старой синей куртке с нежными розами в руках.

— Это тебе, — протянул он, улыбаясь, цветы. А другой рукой обнял её за плечи.

— Прости, что не появлялся.

— Да, ладно!, — отмахнулась она.

— Я уже забыла о твоём существовании. Лучше расскажи, куда едешь?

— В страну обетованную, в Исраэль. — шутливо протянул он.

У Маши сердце упало. Надо же!

— Ты, что, еврей?

— Да, по маме. Мой дядя в Тель-Авиве живёт.

Только теперь Маша заметила, что у него чёрные волнистые волосы и светлые глаза. Она это видела, разумеется, и раньше, но не придавала никакого значения его внешности.

— А я и не догадывалась об этом. Что там будешь делать?

— Открываю небольшое предприятие по производству сувениров. Квартирку в Яффе купил.

Он был радостный и возбуждённый мыслями о новой жизни.

— А ты тут как?

— Да, так. .. на грани развода. Нечаянно узнала, что я тоже отчасти еврейка. Муж это с трудом переваривает.

— Евреев не любят. — С грустью сказал Ромка.

— А, поехали вместе?

— Потом пожалеешь. . , — усмехнулась Маша.

— Почему? Будешь работать у меня переводчицей с английского. Я английский почти не знаю. В школе немецкий язык учил. А там видно будет. Тебя ведь ничего здесь не держит?

— Да, нет.. . Но вот так, сразу?

— Документы я тебе сделаю, не беспокойся.

Через две недели они поднимались по трапу самолёта.

Маша приостановилась, взглянула в последний раз на родной город. Сердце сжалось. Что-то её ждёт впереди?