Лев Сидоровский: Вспоминая…

Loading

Фильм Владимира Меньшова «Москва слезам не верит» принёс артисту прямо-таки невероятный всплеск всенародной любви. Наверное, только профессор ВГИКа Баталов мог сыграть роль слесаря Гоши так, что в природную интеллигентность советского рабочего поверила американская Академия киноискусств, расщедрившаяся на «Оскар»…

Вспоминая…

Об Алексее Баталове, о Дороге жизни, о Германе Орлове и о льве Кинге

Лев Сидоровский

20 НОЯБРЯ

«С НАМИ БОГ И ЧЕСТЬ!»
92 года назад родился Алексей Владимирович Баталов
(20 ноября 1928 — 15 июня 2017)

ВПЕРВЫЕ я с ним встретился, дорогой читатель, в 1971-м. К той поре Баталов уже снялся на «Ленфильме» во всех своих лучших картинах и с брегов Невы, где проживал близ Елагина острова, на набережной Мартынова (сводный брат и одновременно соавтор по сценариям Михаил Ардов в письмах к нему на конверте указывал: «Набережная Мартынова и Дантеса», поскольку, как известно, Дантес на дуэли убил Пушкина, а Мартынов — Лермонтова), возвратился в родную Москву. И вот пришёл я к Алексею Владимировичу домой, на Большую Полянку, чтобы поговорить об его актёрской работе в только что вышедшем фильме «Бег» и уже начавшейся режиссёрской — над «Игроком» по Достоевскому. Однако тут же выяснилось, что результатом своего участия в «Беге» Баталов очень недоволен:

Как только предложили сниматься, сразу понял, что роль неудачная. Ну, в самом деле: молодой, влюблённый Голубков, не приспособленный к жизни, не представляя масштаба окружающих событий, слепо ходит за своей дамой, вздыхает… Ведь актёру просто-напросто физически почти нечего здесь играть, да и по возрасту я старше… Согласился лишь потому, что очень уж симпатичны мне люди, которые делали картину: Алов, Наумов, Ульянов, Евстигнеев — помните, как потрясающе их Чарнота и Корзухин играют в карты?! Работать в таком коллективе — всегда праздник…

Ну а снять «Игрока» мечтал давно:

— Но я не хочу фильма просто об игроке. Нет, погибает человек, достойный больших дел, при других обстоятельствах цены бы ему не было! Не зря же собеседник говорит герою романа: «Вы могли быть полезны своему отечеству, которое теперь так нуждается в людях…» К тому же, на мой взгляд, философия «Игрока» может быть выражена в кино с наименьшими потерями («Братья Карамазовы» — блестящий фильм, но в сравнении с книгой всё-таки сколько неизбежно потеряно!) И ещё — здесь всё возможно уместить в одной серии, а я противник длинных картин…

Спустя год Игрок» — с великолепными Николаем Бурляевым, Василием Ливановым, Александром Кайдановским — вышел на экран, ещё раз подтвердив могучий талант и Алексея Баталова.

* * *

ПРОФЕССИЯ была предназначена ему свыше. В самом деле: отец Владимир Баталов и мама Нина Ольшевская (из дворянского рода Норбековых) — актёры МХАТа. Там же — дядя и тётя (впрочем, Николая Баталова люди обожали и по фильму «Путёвка в жизнь», а Ольгу Андровскую — по чеховскому «Медведю»). Другой дядя, тоже знаменитый актёр, — Виктор Станицын. А всего на главной драматической сцене страны играли сразу девять его прямых родственников… У родителей комнатка была там же, во мхатовском дворе, где складывались декорации, на которых Алёша, по сути, и вырос… Но в начале 30-х семья распалась, мама вышла замуж за искрящегося юмором писателя Виктора Ардова — и вместе с сыном переехала к нему, в кооперативный дом литераторов, где соседом сверху оказался Осип Мандельштам. К ним в гости приходили Ильф, Петров, Олеша, Зощенко, Булгаков… И мамины подружки-актрисы бывали здесь постоянно, самая давняя из которых — Вероника Полонская, последняя любовь Маяковского… Приезжая из Ленинграда, в этих стенах всегда останавливалась Ахматова:

Анна Андреевна была абсолютно не похожа на других маминых подруг, и волосы у неё лежали не так, как у всех — актрис, писательских жён. Стройная. Строгая. Другая. Был мой первый рисуночек: Ленинград, мостик, на котором, как палка, — тётя. Я представлял, что там все такие, как она. Анна Андреевна этот рисуночек очень любила…

Когда началась война, вместе с мамой и двумя маленькими братьями Алёша оказался в Бугульме. Там Нина Антоновна организовала собственный театр, в котором поначалу использовала старшего сына как рабочего сцены, а затем доверила и кое-какие роли. Выступали перед ранеными в госпиталях, в разных промёрзших залах, которые фантастическим образом каждый день заполнялись зрителями:

— Вот такое получилось детство. Бесконечные переезды: Бугульма, Уфа, Казань, Свердловск… В эвакуации сыграл свою первую настоящую роль, в гриме и костюме…

Потом в Москве, закончив среднюю школу, поступил в «семейную» — Школу-студию МХАТ. Едва исполнилось восемнадцать, женился на подружке детства Ирочке Ротовой, у них родилась Наденька. Закончив учёбу, тут же «загремел» в армию, вернее — в Центральный театр Красной Армии: такой оказалась воинская служба. Там же закончил шофёрские курсы, получил «первый класс»… Когда вернулся на гражданку и последовало приглашение во мхатовскую труппу, Ахматова дала денег (только что получила большой гонорар) — чтобы приоделся с ног до головы.

— Но я все деньги уплатил за старенького «Москвича». Пригнав машину в наш двор, сразу пошёл к Ахматовой с повинной: так, мол, и так. Не моргнув глазом, Анна Андреевна царственно произнесла: «По-моему, это великолепно». И с тех пор этот древний, но самый любимый «москвичок» назывался у нас «Аннушкой»…

Своими стихами, драматической судьбой, самой личностью Анна Ахматова навсегда стала для него духовным критерием, примером жизнестойкости и мужества. В последнюю пору жизни великой поэтессы написал её портрет…

***

А НА КИНОЭКРАНЕ впервые он мог появиться еще тринадцатилетним: тогда, в 1941-м, снимался фильм «Тимур и его команда», однако родители стать «артистом» не позволили. Зато позже, в 1944-м, когда Лео Арнштам работал над картиной «Зоя», про Зою Космодемьянскую, весь класс Алеши Баталова изображал её одноклассников…

Наконец десять лет спустя в Ленинграде Иосиф Хейфиц предложил молодому, никому не известному театральному актёру одну из главных ролей в фильме «Большая семья» — и скоро Баталов понял, что нашёл не только своего режиссёра, но и своё место в искусстве: кино. Когда завтруппой МХАТа увидел его заявление об уходе, чуть не упал в обморок: ведь это было первое заявление об уходе по собственному желанию за всю историю Художественного театра! Там в «Трёх сёстрах» ему уже светила роль Тузенбаха, но всё равно осознанно сжигал мосты: вместе с работой потерял московскую прописку, право на жилплощадь и с лёгким сердцем перебрался на невский берег — играть рабочего-интеллигента Алексея Журбина…

И в следующей картине Хейфица, «Дело Румянцева», у главного героя — шофёра Саши Румянцева, поневоле втянутого в уголовную историю, чувство собственного достоинства, как доминирующая черта в рабочем пареньке, совпадало с нравственной доминантой наступающей «оттепели». Приглашая Баталова на роли таких вот рабочих парней, режиссёр пытался сломать стереотипы представления о советском пролетарии. А для самого актёра встреча с Иосифом Ефимовичем стала поистине судьбоносной, недаром же признавался: «Хейфиц целиком и полностью сделал меня, как папа Карло — Буратино». Этот опытный мастер и тонкий психолог увидел в питомце тип героя, настоятельно заявившего о себе в реальной жизни. Да, уже появилась потребность в актёрах не «играющих», а «живущих». Это было самое начало тех благостных перемен, которые наш кинематограф вполне ощутит в середине 60-х, а тогда, десятью годами раньше, он в лице Баталова приобрёл героя узнаваемого, умного и тонкого собеседника, обсуждающего на равных со зрителем волнующие всех проблемы: любви, долга, чести, самоутверждения в жизни…

И в следующих трёх фильмах Хейфица («Дорогой мой человек», «Дама с собачкой», «День счастья») его персонажи — опять чистые, душевно тонкие люди, которым свойственны внутренняя сила и сдержанность… Причём в экранизации чеховской повести роль Гурова вдруг раскрыла в актёре, которого до этого зритель воспринимал лишь как близкого всем современника, новые грани дарования: с огромной психологической насыщенностью сыграл человека из прошлого века, пробуждённого от душевной спячки и ужаснувшегося пошлости привычной жизни…

* * *

ВОТ тогда-то и у других маститых режиссёров стал нарасхват. Марк Донской в горьковской «Матери» доверил ему Павла Власова (а в 20-х годах эту же роль в фильме Всеволода Пудовкина исполнил уже упоминавшийся выше дядя моего героя, Николай Баталов). И Михаил Калатозов словно заранее предвидел, что именно его полный негромкого мужества, грустно-ироничный Борис, поэтически обобщивший черты целого поколения солдат, не вернувшихся с Великой Отечественной, во многом одухотворит ныне ставшую легендарной картину «Летят журавли». И Михаил Ромм тоже словно предчувствовал, что именно он в «Девяти днях одного года», став физиком-атомщиком Дмитрием Гусевым, экономно и точно изобразит самую работу мысли

* * *

ЕСТЕСТВЕННО, после первой же картины его популярность стала расти, как на дрожжах. Поклонницы домашний телефон обрывали, и Ирину это раздражало. Начались ссоры… Однажды в цирке узрел скачущую на лошади обворожительную юную цыганку. Карьер-наездница Гитана Леонтенко была моложе на двенадцать лет, и её родственники видеть их вместе не желали. Встречались тайно… Спустя большой срок, окончательно разорвав уже формальные отношения с Ириной, привёл Гитану в свой дом. Жили в Ленинграде, где он работал на «Ленфильме». Когда вернулись в Москву, родилась Машенька. Но сразу выяснилось: у девочки неизлечимая болезнь. Во имя дочери Гитана на взлёте своей карьеры цирк оставила…

* * *

ПАРАЛЛЕЛЬНО во ВГИКе учился на режиссёра, и его дипломной работой стал пронзительный фильм «Шинель» с Роланом Быковым в роли Башмачкина. Потом — «Игрок», «Три толстяка», где к тому же сыграл канатоходца Тибула: после упорной тренировки сам, без дублёра и страховки, шёл по натянутой между домами проволоке… Итак: Гоголь, Достоевский, Олеша — такой знаковый триптих…

* * *

ЕГО «интеллигентный» имидж режиссёры часто использовали как некий самодостаточный «материал»: эмигрант Голубков в «Беге», князь Трубецкой в «Звезде пленительного счастья», доктор-эмигрант в «Чисто английском убийстве» — всюду не только отточенная игра, но и само присутствие Баталова в кадре, его личность успешно работали на образ…

Ну а потом фильм Владимира Меньшова «Москва слезам не верит» принёс артисту прямо-таки невероятный всплеск всенародной любви. Наверное, только профессор ВГИКа (он уже носил это звание) Баталов мог сыграть роль слесаря Гоши так, что в природную интеллигентность советского рабочего поверили не только миллионы женщин СССР, но и американская Академия киноискусств, расщедрившаяся аж на «Оскар»…

* * *

АЛЕКСЕЙ Владимирович мог работать только со своими людьми, то есть — с кем полное взаимопонимание, одна цель. И даже в тяжелейшие для кино и актёров 1990-е себе не изменил, от участия во второсортных фильмах отказывался наотрез. Но в некоторых достойных снялся… У него была уйма званий — Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных и других премий, народный артист СССР, президент Российской академии кинематографических искусств «Ника», действительный член Международного Леонардо-клуба. Но совсем не это являлось главным. Как утверждал Владимир Меньшов: «Главное, что в Баталове гармонично сочетаются аристократ и простой парень»… Преподавал, писал книги, стихи, сценарии, детские сказки, по-прежнему увлекался живописью. Считал: «Сейчас жить гораздо интереснее. Мне очень нравится, что рухнула эта бредовая коммунистическая система…» Вместе с Гитаной Аркадьевной гордился своей талантливой, героической дочерью, которая, навсегда прикованная к инвалидной коляске, несмотря на жестокую болезнь, пишет нежную прозу и прозрачные сценарии… А ведь у самого со здоровьем проблем было немало, но продолжал вовсю вкалывать: «Я каждый день должен сделать что-то конкретное, чтобы, придя домой, спокойно сесть в кресло и выпить свой чай…» И очень берёг старое серебряное кольцо, тяжёлое, дедовское, на котором написано: «С нами Бог и честь!»

Алексея Владимировича не стало 15 июня 2017 года.

* * *

К ВЕЛИКОМУ сожалению, светлое имя Алексея Баталова уже третий месяц полощется на главных телеканалах страны. Потому что сразу после кончины артиста нашлись два подонка — Михаил Цивин и его супруга Наталия Дрожжина, которые под видом «благотворительности» обманным путём завладели имуществом вдовы и дочери Алексея Владимировича. Прежде точно так же, навязывая свою якобы помощь другим стареющим артистам, которые проживают в элитных домах и часто не имеют наследников, либо их наследники стары и немощны, нагло отхватили себе в столице уже семнадцать квартир. Слава Богу, на сей раз их «деяние» получило всероссийскую огласку. Преступники пойманы, и, хочется верить, от заслуженного наказания им теперь не увильнуть.

Алексей Баталов

* * *

22 НОЯБРЯ

«ЕЩЁ НЕ ЗНАЮТ НА ЗЕМЛЕ
СТРАШНЕЙ И РАДОСТНЕЙ ДОРОГИ!»
22 ноября 1941 года на Ладоге открылась «Дорога жизни»

ДАВАЙ, дорогой читатель, вспомним, как всё было семьде­сят девять лет назад… Последняя железнодорожная магистраль, сое­динявшая Ленинград со страной, оказалось перерезанной трид­цатого августа, когда фашисты овладели Мгой. К южному берегу Ладоги они вышли и заняли Шлиссельбург восьмого сентября. А войска финнов в это время уже были в Белоострове и близ Ло­дейного Поля форсировали Свирь. Наш город оказался в блокадном кольце…

Ах, как мечталось бесноватому фюреру во что бы то ни стало сокрушить твердыню на Неве: не только стратегическое, но прежде всего огромное политическое значение придавал он этой победе — поставить на колени город, который носит имя Ленина, один из символов революции… Поэтому командующий группой армии «Север» генерал-фельдмаршал Лееб получил зада­чу — штурмом овладев городом, сровнять его с землей, сде­лать необитаемым… Не вышло! К двадцать пятому сентября гитлеровцы потеряли под Ленинградом 190 тысяч солдат и офи­церов, 500 орудий, 750 танков и бронемашин, свыше тысячи са­молетов… И соединиться с финнами на реке Свирь им не уда­лось: этого не позволили наши войска. Тогда измотанный в упорных боях враг стал готовиться к длительной осаде. Гит­лер сделал ставку на голод…

И вот 20 ноября в Ленинграде провели очередное снижение норм выдачи хлеба, уже пятое: на рабочую карточку стали те­перь отпускать в сутки 250 граммов, на все остальные — 125. Но дух измученных людей оставался твердым. Только два факта: именно 20 ноября в Госнардоме возобновились оперные спектак­ли, именно в этот день начался розыгрыш первенства города по шахматам. Крылатыми стали здесь слова старых рабочих Кировс­кого завода: «Камни есть будем, а Ленинграда не сдадим!»

* * *

ГЛАВНОЕ сейчас для наших земляков решалось на Ладоге: именно там сооружалась ледовая дорога, по которой страна могла направить в осаждённую твердыню и хлеб, и боеприпасы… Городское руководства и Военный совет фронта придавали ледо­вой магистрали значение исключительное.

Наконец 20 ноября пришло известие: толщина льда достигла местами ста восьмидесяти миллиметров. Санный обоз конно-транспортного полка (350 упряжек) отправился к восточному бе­регу Ладоги за мукой. Кое-где лед был еще хрупким, и поэтому подводы загрузили не полностью, но всё равно тяжелый рейс так изнурил лошадей, что к концу пути они едва шли…

Назавтра на лед спустились десять автомашин. Первую вел шофер Андреев. За ним — с разрывом в двести метров — управляли своими «полуторками» Воленко, Быков, Петров, Ремнев… Вторую пятерку возглавлял водитель Баранов… Фар не зажигали, и, чтобы не сбиться с пути, следовавший впереди начштаба 389-го отдельного автотранспортного батальона капитан Бирюкович ле­жал на крыле грузовика: так он мог ориентироваться по теле­фонному кабелю, протянутому накануне связистами вдоль всей трассы… Временами продвигались буквально на ощупь: вытянув руку, Бирюкович касался ею кабеля… В районе острова Зелен­цы под одной из машин лед не выдержал («полуторка» ушла на дно, но водитель спасся), потом путь преградила трещина. Сняв с нескольких машин борта, водители соорудили мостики и последовали дальше. В полночь разведывательная автоколонна прибыла в Кобону…

А 22-го, уже в сумерках, этим путем двинулись шестьде­сят автомашин с санями на прицепах. Колонну вел командир 389-го майор Порчунов. Местами лед под колесами гнулся, словно живой… На трассе стояли солдаты-регулировщики: их фонари светили водителям через каждые три-четыре километра, вселяли надежду, не давали сбиться с пути… Прибыли глубо­кой ночью. До рассвета немного отдохнули, загрузились мешками с ржаной мукой — и в обратный путь. Встречая их на за­падном берегу, люди плакали…

* * *

ТАК открылась легендарная «Дорога жизни», которая официально в одну сторону носила номер 101, а в другую — 102.

Одна за другой уходили в трудный путь машины, и у Вагановского спуска их провожал плакат: «Водитель, помни! Мешок ржаной муки — это паек для тысячи жителей Ленинграда!» В де­кабре сорок первого девочка из блокадного города Майя Бубнова записала в своем дневнике: «У нас, в Ленинграде, все ге­рои! Но когда я вижу человека с Ладоги, мне хочется покло­ниться ему как герою из героев!»

Герои из героев… Они везли хлеб городу:

Мы спать забывали,
Мы есть забывали —
И с грузами мчались
По льду.
И в варежке стыла
Рука на штурвале,
Смыкались глаза
На ходу.
Преградой пред нами
Снаряды свистели,
Но путь был —
В родной Ленинград.
Вставали навстречу
Пурга и метели,
Но воля не знала
Преград.

Люди защищали хлеб так, как это делал, прикрывая «Доро­гу жизни», например, командир эскадрильи 13-го истребитель­ного авиаполка Герой Советского Союза майор Белоусов. После тяжелейших ранений бесстрашный ас писал из госпиталя одно­полчанам: «У меня нет теперь ног, но есть дикая ненависть к фашистским захватчикам. У меня есть глаза, отлично видящие врага, а руки могут держать руль самолета и нажимать гашетки пулеметов. Я буду уничтожать фашистскую чуму». И он действи­тельно повел свой ястребок в атаку…

* * *

ДАВНИЙ приятель Виктор Николаевич Киршин рассказывал мне, как в августе сорок первого он, питерский мальчишка, только что окончивший седьмой класс, стал (обманув, что четыр­надцать уже исполнилось) слесарем-инструментальщиком на Заводе имени Макса Гельца. (Впрочем, немецкого имени — хоть и был тот Макс Гельц коммунистом — завод после 22 июня сразу лишили, и присвоили родному предприятию просто номер 810, который после войны заменят на вывеску «Линотип», а еще позже — на «Полиграфмаш»). И вот отец со старшим братом — на фронте, а он — здесь, в городе-фронте, помогает создавать (как фрезеровщик, и сверловщик, и токарь-обточник) пулеметы марки «Максим»…

В первую блокадную зиму как-то выдюжил, а в сорок втором, седьмого марта, собрали их, заводских мальчишек, на Финлянд­ском вокзале и в дачных вагонах с фанерой на окнах доставили до Борисовой Гривы. Потом, укутанный в одеяло, выглядывал Витька из кузова «полуторки», следовавшей медленно, рывками, по ла­дожскому льду… И потом, до конца своих дней, вспоминал ту ночь — в мороз­ной темноте слабый свет фар, дежурных военфельдшериц на трассе с их тревожным вопросом: «Тяжёлые есть?» (Спустя годы одну из них, Ольгу Николаевну Писаренко, он разыскал)… Вдруг лед под впереди идущей машиной с такими же мальчишками громко затрещал, она скособочилась, и Витькин шофер, выскочив из кабины на помощь товарищу, стал молниеносно вы­дёргивать ребят из кузова, который опускался всё ниже… Не погиб никто, а «газик» провалил­ся… Добрались до Кобоны, далее, уже в теплушках, — до станции Безымянка, что под Куйбышевым, и начал парень на эва­куированном из Москвы авиамоторном заводе обтачивать «клапа­на» (он всегда потом говорил говорит вот так — «клапанА», ведь «клапаны» — это не по-рабочему, а по-интеллигентски) авиадвигателя Ф-38…

Прошли годы, и ленинградцы узнали тележурналиста Виктора Киршина, полюбили его программу «Однополчане». Кстати, однажды он разыскал «своего» спасителя, шофера с «Дороги жизни», — Васи­лия Ивановича Сердюка, и вместе они еще раз вспомнили ту мартовскую ночь сорок второго…

* * *

ОТ западного до восточного берега Шлиссельбургской губы — тридцать километров. Казалось бы, не столь уж сложно проложить тридцатикилометровую дорогу по льду. Но обстановка требовала частой замены трасс. Достаточно сказать, что за первую зиму от Осиновца до Кобоны было протянуто шестьдесят грузовых «ниток», по которым шло движение транспорта. Значит, дорожникам на этом участке пришлось выстроить не тридцать, а тысячу восемьсот километров ледовой дороги!

* * *

МОЙ университетский профессор Георгий Пантелеймонович Макогоненко, который в блокаду вместе с женой Ольгой Берггольц работал на радио, рассказывал, как однажды на берегу пустынной Ладоги, где буйно гуляла метель, столкнулся с еще одной, неизвестной дотоле ленинградцам блокадной драмой. Недалеко от контрольно-пропускного пункта неширокой цепочкой, прямо на снегу, сидели закутавшиеся с головой люди. Их не пускали на лед, терпеливо объясняя, что до другого берега им не дойти. Да и сами они только теперь начинали понимать безумие своего замысла — преодолеть тридцать километров по пустын­ному льду, где бушевал ветер. Отчаянные все-таки решались и через час-другой в пути чаще всего замерзали… Как тут не вспомнить стихи Александра Межирова, который воевал в этих же краях и однажды тогда тоже оказался на ладожском льду:

… Самый страшный путь
из моих путей!

На двадцатой версте
как я мог идти!

Шли навстречу из города
сотни

детей…
Сотни детей!

Замерзали в пути…

* * *

ТОЛЬКО за первую блокадную зиму автомобилисты на Ладоге завезли в Ленинград 367 тысяч тонн различных грузов, в том числе 270 тысяч тонн продовольствия. В это же время обратными рейсами эвакуировали 550 тысяч жителей и раненых, а также 3700 вагонов с оборудованием и культурными ценностями.

И на фоне этих внушительных цифр — вот такой малоизвестный факт.

Весной 1942-го, на другой день после того, как 21 апреля ледяную трассу, пять месяцев верно слу­жившую Ленинграду, закрыли, военкому дороги, бригадному ко­миссару Шикину, позвонил Жданов: «На восточном берегу Ладоги — шестьдесят пять тонн репчатого лука. Переправьте его в го­род»…

У берега уже была открытая вода. Решили до кромки льда перекинуть деревянный настил. Одним из первых на зали­тый лед перешел Шикин. Вначале мешки с луком везли на маши­нах, с которых сняли дверцы (чтобы в самую последнюю минуту можно было выпрыгнуть из кабины), далее — на санях, а под конец — несли по пояс в ледяной воде. С трассы Шикин вернул­ся, когда последний мешок был отправлен в Ленинград. И 1 мая каждый из наших земляков получил праздничный подарок — пол-луковицы, которая тогда была здесь дороже и вкуснее всяких конфет…

* * *

СРЕДИ других блокадных стихов Ольги Берггольц особенно пронзает поэтический рассказ-документ о реальном подвиге ладожского шофёра Филиппа Сергеевича Сапожникова. Однажды он, как обычно, вёз по ледяной трассе мешки с мукой, но заглох мотор. Ремонт — на пять минут, пустяк, но руки шофёра никак не слушаются: на руле их свело морозом…

… И вот в бензине руки он
смочил, поджёг их от мотора,

и быстро двинулся ремонт
в пылающих руках шофёра.

Вперёд! Как ноют волдыри,
примёрзли к варежкам ладони.

Но он доставит хлеб, пригонит
к хлебопекарне до зари.

Шестнадцать тысяч матерей
пайки получат на заре –

сто двадцать пять блокадных грамм
с огнём и кровью пополам…

И — как заключительный аккорд:

Дорогой жизни шёл к нам хлеб,
Дорогой дружбы многих к многим.

Ещё не знают на земле
Страшней и радостней Дороги!

Вот, дорогой читатель, что значила для ленинградцев эта святая Дорога…

Дорога жизни

* * *

24 НОЯБРЯ

«КОГДА ПРИШЁЛ Я НА ЭСТРАДУ…»
99 лет назад родился народный артист России
Герман Тимофеевич Орлов
(24 ноября 1921 — 7 декабря 2013)

ВПЕРВЫЕ, дорогой читатель, я увидел его, страшно ска­зать, почти семьдесят лет назад. Да, в апреле 1951-го, на сцене ОДО (так, сокращенно, мы в Иркутске именовали Окружной дом офицеров), где гастролировавшие ленинградцы показывали два эстрадных спектакля: «Первое свидание» и «Коротко и ясно». И вот смотрел я, девятиклассник, на артистов с берегов Невы, не представляя, что скоро наши судьбы основательно пересе­кутся. Например, разве мог тогда предположить, что этот са­мый жонглер-виртуоз Август Рапитто всего через два года в Ленинграде, в доме № 65 на Лиговке, станет моим соседом «сверху» и я буду ежедневно слышать, как он репетирует. (А после того, как мы познакомимся, узнаю от Августа Адамовича много интересного, в частности — про итальянского артиста Сальвини, который в самом начале 20-х учил его своему ис­кусству)… Разве мог тогда представить, что спустя немногим больше десятка лет для вот этих Ивана Санина и Якова Фель­дцера стану автором эстрадного представления, которое они покажут на Невском, в очень престижном Летнем театре Сада Отдыха… Или что с этим Михаилом Курдиным меня свяжет даже дружба и я напишу Михаилу Григорьевичу музыкальный фельетон «Сыновья», который он будет исполнять до конца жизни… Разве мог вообразить, что с постановщиком обоих спектаклей Донатом Мечиком (тогда он еще не был знаменит как отец Сер­гея Довлатова) тоже возникнут долгие приятельские отноше­ния… Наконец, тогда, естественно, и не подозревал, что самый яркий из прикативших в Сибирь питерских артистов — моло­денький, обаятельный Герман Орлов, который очень мило, орга­нично на сцене и говорил, и напевал, и пританцовывал, играл в скетчах и миниатюрах, окажется в орбите моих добрых знакомых и я для него тоже кое-то сочиню…

* * *

МЫ родились в один день, 24 ноября, только Герман Тимо­феевич — на тринадцать лет раньше… Есть такое живописное полотно: «Взятие конницей Буденного Касторной» — это как раз его родные места: село с красивым названием — Красная Доли­на, что в Касторненском районе Воронежской области. Отец был фельдшером, мама — учительницей. Потом перебрались в подмос­ковную деревеньку Рузино, притулившуюся к рабочему поселку Глухово, где десятилетний Гера впервые вышел на школьную сцену. В 1934-м Тимофея Михайловича призвали на флот, и семья оказалась в Кронштадте. Спустя три года газета «Рабочий Кронштадт» сообщила: «Руководитель драмкружка школы № 9 ученик 8 класса Орлов Герман на конкурсе школьной самодея­тельности премирован книгой и настольным блокнотом». (А там же, в шестом классе, училась уже тогда красавица-пе­вунья Галочка Иванова: ныне подругу юности Германа весь мир знает как Галину Вишневскую).

Отец — на подводной лодке, и сын там стал юнгой, даже в небольшом походе побывал… И вдруг — трагедия: во время учебных маневров весь экипаж Б-3 погиб, после чего Полина Ивановна немедленно «списала» сына «на гражданку»: «Переживать за одного из вас еще могу, но болеть душой за двоих свыше моих сил»…

Тогда Гера пришел в детскую драматическую студию, кото­рая открылась при местном Доме Красной Армии. Скоро отличил­ся в спектаклях «Путь далёкий» и «Детство маршала». А потом — уже как артист взрослой драмстудии — в роли мольеровского Скапена был хорош настолько, что присутствовавший на премь­ере худрук Театра Краснознаменного Балтийского флота Алексей Викторович Пергамент тут же пригласил юного артиста в свой коллектив. И вот он уже «блистает» в музыкальной комедии «Когда цветет сирень» и даже оказывается на гастролях в тог­да еще «заграничном» Таллине. Увидев там башню «Длинный Герман», улыбнулся: «Привет, тёзка!» Летом того же 1940-го ру­ководство Театра КБФ дало Герману рекомендацию в Ленинградс­кий театральный институт. Первый курс закончил успешно, и тут — война…

* * *

СНОВА — Кронштадт, Театр КБФ. Но вместо громоздких трё­хактных спектаклей с декорациями теперь у них — фронтовые бригады: «пятерки». А еще возник свой джаз-оркестр под руко­водством Николая Минха. Неизменные ведущие всех выпущенных за войну одиннадцати программ — Герман Орлов и Михаил Курдин. Выступали и в Кронштадте, и на «Ораниенбаумском пятач­ке», и в фашистском тылу — на острове Лавансаари, и на ко­раблях Ладожской флотилии, и в крепости Орешек, куда — по соседству с фашистскими позициями — под прикрытием ночи впятером переправились в двух лодках… Осо­бым успехом в исполнении матроса Орлова пользовалась песенка про бравого капитана английского эсминца, который сопровож­дает транспортные суда союзников, везущие груз в Мурманск, в Архангельск:

Шторм на море и туман, Джемс Кеннеди.
Но отважен капитан — Джемс Кеннеди.
Через штормы груз ведёт Джемс Кеннеди,
но и в бурю он поёт — Джемс Кеннеди!..

И еще дру­гая — про барона фон дер Пшик:

Барон фон дер Пшик
забыл про русский штык,
а штык бить баронов не отвык…

Однажды Германа осколком снаряда ранило, но в госпитале за пару недель «починили». А вот отец с войны не вернулся…

* * *

ВСКОРЕ после Победы Орлова и Курдина пригласили в «Ленгосэстраду» (которая после станет «Ленконцертом»), и нача­лась их «мирная» артистическая жизнь… Спустя год в Москве, на Втором Всесоюзном конкурсе артистов эстрады, они вдвоём тоже конферировали, исполняли песенки, куплеты, а Герман, высту­пив еще и как чтец, в итоге стал лауреатом. (Между прочим, в неплохой компании: Тарапунька и Штепсель, Леонид Кострица, Галия Измайлова да и другие общепризнанные мастера). Вот тог­да-то Орлов и возглавил тот самый развесёлый эстрадный театрик, ко­торый в 1951-м наведался к нам, на ангарский берег…

* * *

НУ а дальше стал выступать самостоятельно… Спустя много лет, на собственном юбилее, вспоминая ту пору, герой моего повествования скажет:

… Когда пришёл я на эстраду,
Когда обрёл в ней дом и кров,
Ещё была жива плеяда
Её великих мастеров.
Утёсов, Райкин и Гаркави —
Им нет и не было замен,
Они к своей пробились славе
Без КВН и ТСН.
Рыкунин, Миров и Кравцова,
Муравский, Блехман и Белов —
Тогда в почёте было слово,
Не вопли дикие без слов…

Однако Орлов сумел воссиять и среди этих звезд. С кон­цертами Россию-матушку исколесил вдоль и поперек — на само­летах, вертолетах, поездах, автомашинах, вездеходах, а иног­да и пешком… От Бога разносторонне одаренный и весьма музы­кальный, он овладел разными жанрами: играл сатирические миниатюры, пел лирические и шуточные песенки, блистательно вы­давал пародийные куплеты…

Когда в 1961-м вдруг распался весьма успеш­ный эстрадный дуэт — Павел Рудаков и Вениамин Нечаев, Вениа­мин Петрович предложил Герману работать вместе. Они потом создали отличные программы («1000 почему», «Земля и небо», «Нам только что сообщили», «Как важно быть весёлым»), в ко­торых между выступлениями артистов конферировали, пели куп­леты, а еще Орлов непременно читал публицистический стихот­ворный фельетон. И всякий раз эти дивные, гражданские монологи, которые писали ему Владимир Константинов и Борис Рацер («Физики и лирики», «Любовь и протокол», «За молодых», «Неравный брак»), испол­няемые обаятельным артистом с удивительной интонацией, ста­новились на нашей эстраде событием. И сегодня помню, например, как вел он речь о некоем ханже с партбилетом, который утверждал:

Нельзя читать роман Ремарка —
В Ремарке только марки вин.
Читайте книгу о доярке
И пейте ацидофилин!
… Нельзя, чтоб в зале танцевальном
Чарльстон, бостон звучал у нас,
Танцуйте только «псковский бальный»
И «вологодский падеграс»!

А что творилось в зале, когда он поведал зрителям, как в одном районном парке культуры по приказу обкома местный скульптор «надел» на Аполлона трусы:

Когда идёшь теперь по саду,
То не понять издалека —
То ль это древний бог Эллады,
То ль правый крайний «Спартака»!

И как реагировали москвичи, когда там, в театре «Эрмитаж», Орлов с Нечаевым спели такое:

У иностранцев в ресторане
Был принят в пять минут заказ,
А два приезжих из Рязани
Горчицу ели целый час.
Официант, с презреньем глядя,
Сказал: «Вы зря сидите тут».
Но это только в Ленинграде,
В Москве — горчицы не дадут!

Как куплетист Орлов был вне конкуренции!

* * *

КОГДА сатира и юмор в советской стране становились особенно не в чести и Орлова на эстраде «зажимали», он уходил в драмати­ческий театр (на ленсоветовской сцене в пьесе Михаила Свет­лова «С новым счастьем!» имел большой успех). Громили театр за «безыдейность» — снимался в кино (в «Африканыче», «Бал­тийской славе», «Тартюфе», «Свояках», «По 206-й» и других фильмах). И на телевидении появлялся не раз, да жаль, что все-таки редко. И как оттаивали на­ши сердца, когда уже в XXI веке по петербургскому радио снова слышали его рассказы о коллегах, а еще — задушев­ные песни… И хорошие книги написал: «Монолог длиною в жизнь», «Свой среди своих». К тому же — всегда был неподражаем в актерских «капуст­никах»…

В моей «оде» в честь его 75-летия были и такие строки:

… Он тоже вёл страну к Победе,
Творил Победу каждый миг:
Был им восславлен «Джемс Кеннеди»,
Был им осмеян «фон дер Пшик»…
С тех пор полвека в Ленинграде —
И добр, и мудр, и сердцем чист,
Бессменно служит он Эстраде —
Обворожительный артист!
И вновь зовут его дороги,
И вновь спешит он на вокзал…
Его куплеты, монологи
Любой захватывают зал!
Он не стремится к славе модной,
Его натура высока.
По сути — уж давно «народный»,
Хоть и «заслуженный» пока…

Да, почетные звания ему, беспартийному, давать не спе­шили. Но тут (словно «наверху» вняли моему недоумению) скоро, по справедливости, «народным» стал…

* * *

КАК ХОРОШО, что в начале 2000-х мы вместе не раз отдыхали на Карельском перешейке, в Доме твор­чества «Театральный». И вот однажды там Герман Тимофеевич мне вдруг говорит:

— Окажешься в Кронштадте, глянь на электробудку, которая — на Советской улице, неподалёку от кинотеатра «Бастион», между домами 37 и 39. Там метровыми буквами выведены инициалы — «МИП» и «ГТО». Это лет семьдесят пять назад я с дружком Славкой (который еще не был Мстиславом Ивановичем Покровским) достали корабельной краски и себя «увековечили». Столько лет пролетело, а надпись цела…

В другой раз он с горечью читал мне монолог Василия Теркина, с которым — в солдатской гимнастер­ке, при всех наградах — обычно выступал в День Победы:

В сладкий миф об изобилье
Окунувшись с головой,
Слишком рано позабыли
Мы о дружбе фронтовой.
Мы делили хлеб и беды,
Чтоб дожить до той Победы,
Нынче делим мы народ
На богатых и на бедных,
На брюнетов и на бледных,
Черноморский делим флот…

Да, на душе у него тогда было не очень весе­ло. Но на фото, которое я сделал там, в «Театральном», всё ж улыбнулся.

Скончался Герман Тимофеевич в 2013-м, 7 декабря.

А я, дорогой читатель, всё вспоминаю виртуозного молоденького артиста, который давным-давно, на берегу Ангары, своим искромётным искусством навсегда заставил меня запомнить это звонкое имя — Герман Орлов…

Артист Театра Балтфлота — матрос Герман Орлов в 1942-м.
А таким он был в 1965-м на эстраде
и летом 2012-го — в Доме творчества «Театральный».
Фото Льва Сидоровского

* * *

СЛЕД КОГТЕЙ ОТ КИНГА…
Рассказ про то, как Лев Львович Берберов
вырастил Льва Берберийского,
а третий Лев взял у них интервью…
(к сороковой годовщине трагедии 24 ноября 1980)

ЭТО БЫЛО в 1972-м, белой июньской ночью: у гранитных ступеней, ведущих от Адмиралтейства к невским водам, где из­давна питерцы привыкли видеть двух львов, вдруг появился лев третий. Причем не какой-нибудь там мраморный или бронзовый, а самый настоящий. Живой. Стоял и задумчиво обозревал архи­тектурный ансамбль противоположного берега. А потом, навер­ное, от избытка чувств, что-то радостное на всю округу прорычал… Находившийся неподалеку Андрей Ми­ронов, аж вздрогнул, а восседавший в инвалидной коляске Евге­ний Евстигнеев от восторга вскинул к небу костыли… Эльдар Рязанов улыбнулся тоже: он снимал фильм про необыкновенные приключения итальянцев в России, и эта огромная зверюга была ему нужна просто позарез…

Берберийского (это такая порода) льва Кинга привез сюда из Баку Лев Львович Берберов — в сопровождении жены Нины Петровны, а также восьмилетней Евы и шестилетнего Ромы… Их поселили под Стрельной, в просторной усадьбе, куда ваш покорный слуга, спец­кор «Смены», ради сенсационного материала, конечно, немед­ленно наведался…

Увидев царя зверей, я обомлел: совсем вблизи он выгля­дел гигантом: в холке — больше метра, три в длину, весил почти три центнера… Мне непременно хотелось, чтобы фотокор Женька Иванов заснял, как я у Кинга «беру интервью». Животи­на собиралась спать (на задах участка у него была «кровать»), поэтому, настроенный вполне мирно, лев позволил мне подсесть рядом с блокнотом и шариковой ручкой. Снимок в ре­зультате получился что надо!..

* * *

А ПОТОМ начался разговор с хозяином гривастого существа. Прежде всего, попытался я выяснить, случайно ли такое совпадение: у Льва Львовича Берберова лев — тоже берберийский! Мой собеседник пожал пле­чами:

Совпадение случайное, но, видимо, именно благодаря этому мы с Кингом так быстро нашли общий язык…

А познакомились они после того, как в местном зоопарке львица наотрез отказалась кормить своего детеныша. Узнав об этом, сотрудник «БакГИПРОГОРа» архитектор Берберов (который давно уже изучал поведение диких животных в домашних услови­ях и поэтому имел в своей непросторной квартире всякую раз­ную живность) забрал умирающего львенка к себе.

— Мы обкладывали его грелками, кормили из соски всевоз­можными смесями. Поначалу у нашего приемыша совершенно не действовали передние лапы, и мы поочередно целыми днями их массировали. А вообще-то львенок рос вслед за Евой и Ромой — с той же соской, на тех же пеленках, под теми же одеяльца­ми, и наша мама так же, как и своих ребятишек, усаживала его, пардон, на горшочек. Сейчас-то он абсолютно грамотно пользуется унитазом…

Да, Кинг стал полноправным членом этой семьи: стара­тельно соблюдал режим, который для всех определила Нина Пет­ровна, и, например, за обеденным столом Еве с Ромой показы­вал пример: во всяком случае, скатерть под его тарелкой всегда была чистой… К детям он привязался особенно, и, когда Ева стала школьницей, просто не находил себе места: грустный ждал ее у дверей. И Льва Львовича подкарауливал тоже: если тот опаздывал с работы хоть на десять минут — уже целый скандал…

* * *

ВПРОЧЕМ, довольно-таки скоро, поняв, что приемыш для всей семьи теперь является как бы «кормильцем», работу Бер­беров оставил: стал продюсером собственного льва. И правда, зачем главе семейства восемь часов просиживать в этом самом «БакГИПРОГОРе», если, по решению местных властей, Кингу каж­дый день бесплатно доставляют десять килограммов свежего вы­сокосортного мяса (хотя вполне хватало и восьми), а также — яйца, молоко, другие продукты, немалая часть которых, ес­тественно, перепадала и людям. Затем правительство республи­ки подарило знаменитому льву (это в те-то «дефицитные» го­ды!) микроавтобус. И стали они все вместе катать на киносъ­емки (до нашей встречи Кинг уже был запечатлен на азербайд­жанской студии — в кинолентах: «Лев ушел из дома», «Девочка, мальчик и лев», на «Ленфильме» — в «Синих зайцах») и на иные «выступления», где могучего гривастого красавца демонстриро­вали, уже, так сказать, «живьем».

Зрителей обычно больше всего интересовало, как можно с таким зверюгой ужиться в обычной «двушке», где до появления Кинга обитали волчица (Ромка учился ходить, держась за ее загривок), оленята, лисята, а теперь — пума, три сиамские кошки, два оцелота, два полоза, черепашка Пашка, собачка Чапа… Меня подобное любопытство распирало тоже. Оказывается, выручал просторный коридор, где Кинг с детьми вовсю резви­лись. А спал он вместе с хозяевами, и даже — между ними. К тому ж весьма пышнотелую блондинку Нину Петровну к Льву Ль­вовичу явно ревновал, поэтому почти каждую ночь главу дома с кровати нагло спихивал. Вообще, в сексуальном плане Кинг был к ней явно неравнодушен. Особенно это проявилось однажды на «диком» каспийском пляже, когда, узрев распластанную на пес­ке обнаженную хозяйку, четвероногий любимец семьи вдруг нак­рыл Нину Петровну всей своей огромной тушей. Только с боль­шим трудом смог тогда Берберов свою смущенную жену от льви­ных объятий освободить…

Как относились к этому соседи? Конечно, поначалу кое-кто протестовал, потому что рык у Кинга оказался весьма свирепым, и, когда он начинал «петь», на всех этажах дрожала посуда. И вообще не очень-то приятно, скажем, повстречаться на узкой лестнице с таким гривастым мастодонтом, когда его выводили на прогулку… Однажды вот так совершали совместный моцион вдоль каспийского берега — и вдруг по шоссе мчится мотоциклист. Кинг решил с ним поиграть. В момент нас­тиг, запрыгнул сзади на спину, и, когда Берберовы подбежали, увидели: человек в ужасе тянет к себе машину за переднее ко­лесо, а лев за седло — к себе. Такая вот «шуточка»…

Кинг вообще был большим шутником. Например, как-то в отсутствии хозяев заглянула к ним в гости родственница, ре­шила Берберовых дождаться, так Кинг загнал ее в туалет и припёр дверь своей мощной тушей. В общем, узница просидела там часа три… Ну а когда Лев Львович начинал наде­вать брюки и вторая штанина оказывалась на весу, Кинг (понимая, что в данный момент хозяин сопротивляться не спосо­бен) валил его на пол…

* * *

ВОТ и по дороге из Баку на невские берега — через Тби­лиси, Сочи, Киев — «звезда экрана» тоже шутил порядком. Особен­но понравились ему белорусские леса, где впервые встретил лосей. Решил с ними поиграть, но лоси, увидев радостно реву­щего царя зверей, в ужасе бросились врассыпную… Потом такая же история приключилась с коровьим стадом…

Здесь, в Питере, после бакинского зноя Кинг почувствовал себя пре­восходно. Правда, белые ночи несколько сбили его с толку, нарушили привычный режим. А когда впервые увидел самых раз­ных — каменных, бронзовых, чугунных — своих сородичей, был явно озадачен. Тем не менее, съемки прошли успешно. Рязанов был доволен…

* * *

НАКОНЕЦ, ответив на все вопросы, Берберов проводил меня до калитки. Когда мы уже прощались, вдруг раздался жуткий рёв. Лев Львович улыбнулся:

— Кинг проснулся, поёт… Да вот он собственной персо­ной!

Женька мигом юркнул за калитку.

Оглядываюсь: ужас! Огромный, лохматый зверюга прибли­жался с каким-то недобрым оскалом. Подошел вплотную, обнял меня за ногу когтистой лапой и дыхнул прямо в лицо — неж­но, но жарко… Боясь шелохнуться, чувствую: когти уже про­рвали штаны, тихонечко вонзаются в кожу, и там даже, вроде, мокровато…

— Больно, — тихо говорю Берберову. — Кажется, кровь течёт. Срочно снимите его лапу.

— Ну, разве это «больно»? — утешает меня хозяин животины, бережно опуская на землю львиную конечность…

… Через неделю я оказался в «болгарском» отпуске. И там, под Варной, в Международном доме журналиста, придя на черноморский пляж, сразу объявил конкурс: «Ну-ка угадайте, чьи это царапины?» В ответ посыпа­лось: «кошка», «собака». Как говорится, ха-ха!..

Мой материал о Кинге появился не только в «Смене», но и за рубежом. А вот опубликовать в СССР наш совместный снимок оказалось абсолютно невозможно, потому что — «нескромно». Зато его поместила популярная польская газета с такой подписью: «Диалог двух Львов — Лев Берберийский дает интервью Льву Сидоровскому».

Увы, это «интервью» в судьбе Кинга оказалось последним: спустя неделю съемки за­кончились, Берберовы перебрались в Москву, и там великолепного зверя, решившего во дворе поиграть с каким-то случайным парнем, пристрелил милиционер. И не простой, а Александр Иванович Гуров, который спустя годы, в звании генерал-лейтенанта, станет депутатом Государственной Думы, председателем тамошнего Комитета по бе­зопасности.

* * *

КОНЕЧНО, для Берберовых это стало трагедией. Чтобы как-то заглушить душевную боль, срочно взяли на воспитание львенка, которого, естественно, нарекли тоже Кингом. И снова начались хло­потливые будни, и опять все было хорошо, но вдруг от инфарк­та не стало Льва Львовича… Обихаживать весьма выросшего гривастого питомца, а еще пуму и других животных, помельче, Нине Петровне было очень не просто, однако вместе с детьми справлялась. Но од­нажды на Кинга-младшего, который отдыхал на балконе, пьяный сосед сверху бросил горящую пластмассовую расческу. Взбесив­шийся от боли зверь рванул в ванную и там набросился на хо­зяйку. Услышав мамин крик, на помощь бросился четырнад­цатилетний Рома, схватил Кинга за ошейник, но львиная лапа сорвала с головы мальчика скальп, сломала шейные позвонки. К счастью, Евы дома не было… Соседи вызвали милиционеров, а те льва, вместе с тихоней-пумой застрелили…

Нину Петровну врачи спасли. Говорят, что она потом выш­ла замуж, и в новой семье даже появились дети. Однако снова заводить крупных зверей не решилась. Наверное, всё-таки осознала предупреждение знаменитой укротительницы, народной артистки СССР Ирины Бугримовой о том, что лев в доме — это не только очень опасно, но и совсем не гуманно.

Кстати, с Ириной Николаевной и её любимцем Цезарем мне ещё до Кинга общаться довелось тоже. Но тогда я львиных когтей, слава богу, избежал…

И вышел Кинг к Неве… (Кадр из кинофильма).
Диалог двух Львов. Фото Евгения Иванова
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Лев Сидоровский: Вспоминая…

  1. Большое спасибо! Особенно за статью о Дороге жизни! Сейчас очень странно читать статьи некоторых ревизионистов, утверждающих, что Ленинград не был окружен — рядом была Ладога. Ладога-то была, но часто по ней нельзя было ни пройти, ни проехать, ни переплыть — причалы для приема большого количества грузов не были готовы, а зимой лед не всегда мог выдержать тяжелые грузовые машины. Даже хороший, крепкий лед не всегда мог устоять против так называемого \»резонанса\». Оказалось, что при определенной скорости машин их колебания входят в резонанс с колебаниями льда, разрушая его. Тем не менее Ладога спасла город. Грузы, продукты в Ленинград возились по льду и по воде, Обратный поток состоял из эвакуировавшихся жителей и продукции заводов, работавших на оборону. В самую тяжелую зиму 41-42 годов люди шли по льду даже пешком, походным маршем. Так были спасены десятки тысяч людей. А всего по Дороге жизни было вывезено более 1 млн жителей города.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.