Лия Музыкант

Встречи с Андреем Вознесенским

Становится жить очень плохо
Среди поминальных свечей
Эпоха уходит, эпоха
Мы тоже уходим за ней…
Владимир Плетинский

Горечь от потери замечательного поэта, щемящая тоска по эпохе, которую больше не вернуть…

Нельзя вернуть любовь и жизнь
Но я — артист, я повторю

Эти стихи стали песней, эмблемой времени. Я имела счастье быть знакомым с Андреем, хотя это знакомство было случайным, «шапочным». Но печальное известие побудило меня вспомнить молодого Андрея и то время. «Время надежд»…

Осень 1955 года. Я окончила Университет, биофак и, увы, ещё не нашла работы. У окончивших заочное отделение (а именно его я окончила, как и большинство еврейских девушек на факультете) — не было направления на работу, искали её мы сами, а это было не так легко, особенно с пресловутым пятым пунктом. В кадрах ещё сидели дамы «сталинского призыва», которые при первом взгляде на меня говорили «ставок нет». Устраивался наш народ в основном «по блату», т.е. через знакомых профессоров. Я тоже ждала ставку в биохимическую лабораторию, а пока работала бесплатно на так называемом «рабочем месте» что было отмечено в моём паспорте.

Без штампа в паспорте могли быть неприятности с милицией, тем более что жила я в Москве на улице Горького, правда в коммунальной квартире, но это была для тех времён довольно комфортабельная коммуналка — мало населённая. У нас с мамой были две большие комнаты, красиво обставленные.

Постарался всё это сделать для нас мой отец — Израиль, которого антисемиты называли «подпольным миллионером». Он умел ладить с ОБХСС и с прокурором Сталинского района Семёном Ивановым, хотя это было нелегко. После смерти отца мы с мамой ощутили страшную пустоту — мама часто уезжала к своим друзьям в Ригу — я оставалась одна.

Хорошо, что в это время образовался круг друзей. Это были в основном молодые работники Интуриста — переводчики, которые работали гидами. А заводилой компании был юрист — следователь Юра Прокофьев. Он был старше нас, имел обширный круг знакомых и приводил интересных людей. Собирались, как правило, у меня — с помещением в Москве было тяжело. Я готовила фирменный салат «оливье», ребята приносили вино, водку и разные закуски из Гастронома № 1 — «Елисеевского» — красную, чёрную икру, копчёные колбасы и т.д., всё это свободно продавалось в магазинах в раннюю «хрущёвскую эпоху».

Часто приходил к нам бард Володя Трошин. Под гитару он пел «блатные песни» Вертинского, которого мы обожали. Конечно пили хорошие вина, а мальчишки и водку, но в меру, а кто её не хотел соблюдать быстро отправлялся на воздух вниз по лестнице, а идти было далеко, ведь я жила на четвертом этаже без лифта.

В один из осенних дней Юра позвонил мне: «Придём через час, нас 8 человек, одного ведём тебе — архитектор, поэт, молодой, красивый». Архитектор — звучало очень солидно в те годы. «Какой-нибудь толстый дядя в очках» — подумала я. Однако я ошибалась. Архитектор-поэт оказался невысоким парнем в тёмном плаще и выглядел студентом.

«Андрей Вознесенский, — представил мне его Юра, — поэт, бард и вообще — хороший парень». Андрей крепко пожал мне руку. «Ты его не оставляй, он никого из нас не знает, без тебя мы накроем стол» — заявил мне Прокофьев. «Ах, если так» — я пошла с Андреем в нашу «парадную» комнату — там стоял книжный шкаф, красивые настольные часы и кресла — огромные уютные кожаные кресла. Мы уместились с Андреем в одном кресле. Андрей начал рассказывать о себе: окончил в этом году Архитектурный Институт, работает в проектной конторе «Рога и копыта» — шутил он, пишет стихи, выступает в молодёжных клубах.

У него был приятный баритон и красивые синие глаза. Он взял меня за руку: «Давайте убежим от них, пойдёмте гулять!». Я бы с удовольствием ушла с Андреем, но как бросит гостей? К тому же Юра открыл дверь: «Парочка, к столу!». Началось застолье, звенели хрустальные бокалы, произносились тосты: за дружбу, любовь, хозяйку дома и т.д. Было шумно и весело. Но мне казалось, что Андрей скучает. Почему? Вот не вписывался он в эту «интеллигентную» компанию с малоприличными анекдотами и хвастливыми рассказами о заграничных поездках. А когда Юра Прокофьев стал рассказывать еврейский анекдот, нажимая на акцент, Андрей резко прервал его: «Вот это не надо, это глупо и не смешно». Юра явно обиделся: «Ну, тогда читай свои стихи, будет смешно — все схватятся за животики!» Я думала, Андрей откажется, но он встал, поднял руку и стал читать! Читал он уверенно, быстро — в стихах было много юмора и звонких фраз:

Улица Горького — наш Бродвей! 
Там коктейль-холл — как гремучий змей!

[Коктейль-холл был островком западной цивилизации на улице Горького — из открытых летом окон доносились летом ритмы рок-н-ролла, там было даже казино. Впрочем, в конце 50-ых коктейль-холл закрыли.]

Андрей читал недолго, кто-то уже завёл патефон, пары закружились под «Татьяну» Петра Лещенко. «Татьяна, помнишь дни золотые?» Для меня это действительно были золотые дни — была молодость, надежда и, конечно, любовь. Андрей танцевать отказался: «Нет, я танцую плохо и места у Вас мало, пойдёмте лучше гулять!». Я посмотрела на часы — половина одиннадцатого — гости могли «погостить» ещё час. Но часик я могу погулять с этим парнем, с ним было легко и интересно.

Мы вышли на улицу, осенний вечер был тёплым и тихим, небо усыпано звёздами. «Ну что, пойдёмте к Пушкину» — предложил Андрей. До Пушкинской площади дошли мы быстро, за 5 минут. На почти пустынной площади был голубой фонтан — было очень красиво. Андрей взял меня за руку: «Ну вот, мы сидим с тобой на скамеечке, держимся за ручки как школьники-старшеклассники. А мы даже не студенты — работаем, самостоятельные люди. Что же, давай целоваться»… Как-то насмешливо это у него прозвучало (или мне так показалось). Я обиделась: «В первое же знакомство? Нет, лучше смотреть на звёзды». И вдруг неожиданно вспомнила стихи В. Маяковского:

Если бы я поэтом не был,
Я бы стал бы звездочётом.

«Вот это да! — удивился Андрей. — В первый раз встречаю девушку, которая знает Маяковского. Ах, Владимир Владимирович, рано ты ушёл из жизни, а то познакомился бы ещё с одной Лилей». — «Из-за одной он застрелился — та была красавицей — из-за меня не стал бы стреляться!» Андрей покачал головой: «Нет, не из-за этой цыганки покончил с собой поэт — просто перестали его понимать, слушать, а для поэта это — смерть! Вот он и выбрал её — пуля попала прямо в сердце. Борис Леонидович хоронил его — была огромная толпа народа»…

Я не знала кто такой Борис Леонидович, но промолчала. Широкая публика имя Бориса Пастернака узнала только в конце 58-го года; в связи со скандалом, который устроил Никита Хрущев. Конечно позже я узнала как Андрей Вознесенский поддерживал опального поэта, сколько надо было иметь смелости чтобы навещать человека, гонимого властями…

«Вот так-то, «бархатная щёчка» — Андрей погладил меня по щеке, — приходите слушать меня в клуб МГУ на Ленинских горах в эту среду в 6 вечера. Будет вечер молодых поэтов». — «Обязательно приду» — обещала я и вдруг заметила — на часах Пушкинской около 12 ночи! Я подъехала к дому в тревоге — что могут натворить без меня мои гости: танцевать в общем коридоре или заснуть в туалете…

Андрей догнал меня только у подъезда: «Как демон Вы неслись — дайте ваш телефон» — он вынул записную книжку. «Б-1-40-30» — крикнула я и понеслась к себе наверх. Всё обошлось благополучно в тот вечер. Но в среду в клуб МГУ я не пошла — это в то время было очень далеко, на Ленинских горах, а я работала до шести вечера и потом был ученый совет…

Увидела я Андрея Вознесенского лишь через десять лет в Политехническом музее на вечере молодых поэтов. Я работала в Институте хирургии имени А. В. Вишневского, защищала кандидатскую диссертацию и жила уже не на улице Горького, а в кооперативном доме у речного вокзала — 20 минут до центра на метро — это было удобно и комфортно. Кооператив тогда могли построить только москвичи, публика в наших домах была интеллигентная, у многих — машины. Под моим окном тоже стояла машина моего друга — итальянца Марио — коммуниста, московского корреспондента газеты «Унита». Вместе мы ходили и в театры, и в магазины «Берёзка». Вместе собрались на концерт молодых поэтов Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского.

Был июнь месяц, от площади Революции до музея продавали цветы — казалось все пенсионеры Подмосковья собрались с корзинками цветов — полевых: ромашек, васильков, колокольчиков и садовых: гвоздик, тюльпанов, пионов. Трогательно выглядели маленькие букетики ромашек, перевязанные простой ниткой — всего 10 копеек. Мы купили большой букет пионов для Андрея — я надеялась после концерта увидеться с ним, хотя немного волновалась: узнает, — не узнает?

Почти все молодые люди несли в зал букеты цветов — кто полевых, кто, как я — садовых. Марио удивлялся: «У нас дарят цветы большим артистам — тенорам, а молодым поэтам — нет, те выступают бесплатно, на площадях и рады когда их слушают… А у вас сколько им платят?» Я не знала сколько платят за концерт нашим поэтам, но за книги платят гонорар. Кстати книгу стихов Андрея Вознесенского я в магазине не нашла: «Нет, не получали» — сказали девушки-продавщицы… Я взяла с собой маленький красивый альбом — может, если удастся поговорить с Андреем, попрошу написать мне что-нибудь на «память».

Мы вошли в зал Политехнического ровно в 6 вечера. Зал был полон. Еле нашли два места наверху. Но видно было хорошо. В зале — молодежь, вроде нас. Несколько пожилых людей сидело в первых рядах — по-видимому профессора. Я заметила двух известных артистов — Олега Стриженова и Алексея Баталова. Концерт долго не начинался, публика начала волноваться — но никто не топал ногами и не кричал как в кино «сапожники» — просто стали хлопать.

И вот, наконец, появился конферансье — поднял руку: «Извините за задержку — по техническим причинам… Выступает Евгений Евтушенко!» Раздались аплодисменты. Евтушенко появился — высокий, красивый в белой рубашке навыпуск. Стал читать свои стихи. Читал он спокойно, чётко, как бы полируя каждое слово. Некоторые стихи я читала в его сборнике. Их нередко декламировали по «Маяку» и даже пели:

Со мной что-то происходит 
Ко мне мой старый друг не ходит.
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те…

Было много патриотических стихов о жизни страны, о стройках в Сибири, о Шушенской ГЭС… Поэту бурно аплодировали и просто не отпускали со сцены, пока он не показал на горло — больше не могу. Девушки выбегали с букетами цветов и скоро уже конферансье стал принимать букеты, которые Евгений не мог удержать.
Он ушел со сцены, провожаемый бурными овациями поклонников.

«Белла Ахмадулина» — торжественно объявил конферансье. Вышла Белла в красивой бледно-розовой кофте. Её чёрные волосы были собраны в высокую причёску, так называемую «Баветту». Ей аплодировали, пожалуй, более горячо, чем Евтушенко. Белла подняла руку — в зале стало тихо и начала читать своим негромким упоительным голосом… О чем она говорила? Конечно о любви, о девичьей гордости, о коварстве мужчин, которые только прикидываются влюблёнными. Я почему-то вспомнила прелестное стихотворение Анны Ахматовой:

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные
Несытые взгляды твои!

Эти стихи написаны в начале века. Кому они посвящены? Не знаю — у поэтессы было много поклонников, но чувствуется писала совсем юная девушка. Ахматовские мотивы были и в стихах Беллы.

«О чём стихи этой красивой женщины?» — спросил меня Марио. Что ответить? «О любви, о любви молодой девушки, которая ещё не знает мужчин и хочет лишь мечтать о них, ну, в крайнем случае, гулять с ними по парку» — быстро объяснила я. Ужасно примитивно, но разве можно «в прозе» объяснить смысл стихов? Марио удивился: «А сколько ей лет?» Я посмотрела программку, там были краткие сведения о поэтах. Они все мои ровесники — значит наша юность уже позади. Ну и что? Мы молоды, жизнь приносит в основном только радости и среди них — любовь! Любимый мужчина, любимые дети — обычное человеческое счастье…

«Она моя ровесница» — ответила я. «Так если она не любит мужчин, пусть идёт в монастырь!» Это сказал итальянец-католик, хоть и коммунист. Я рассмеялась: «Нет, Белла (что по-итальянски — красивая) создана для жизни, а не для монастыря». Я не могла объяснить Марио, что поэт пишет необязательно о себе (хотя в большинстве случаев образ поэта присутствует в его стихах). Идеальная любовь в стихах Беллы стала мечтой многих девушек той поры. У кого-то сбывалась и оканчивалась маршем Мендельсона, а у кого, увы, нет — что делать? — такова жизнь…

Белла Ахмадулина нравилась, ей бурно аплодировали и не хотели отпускать со сцены. После того, как Белла ушла, многие стали покидать зал. Я начала волноваться — ведь за Беллой должен выступать Андрей Вознесенский. А что будет, если останется совсем мало народа? Мы с Марио пересели ближе к сцене на свободные места. Мои пионы стали потихоньку осыпаться…

Но вот, наконец, вышел конферансье. «Выступает поэт Андрей Вознесенский!» — как-то торжественно объявил он. Раздались аплодисменты. Андрей вышел на сцену. Я удивилась — как мало он изменился: худощавый, коротко подстриженный — ну почти такой же, как 10 лет назад на улице Горького. Несколько девушек подбежали к нему с букетами полевых цветов. Он улыбнулся: «А-а-а, цветы эти мои любимые — полевые, но читать я буду про красные розы — злые розы с шипами, которые могут вонзиться прямо в сердце».

И начал читать стихи о бедном художнике, полюбившем недоступную актрису. Он посылал ей каждый день корзины красных роз (а не алых, как в известной песне), а она не знала, кто её осыпает цветами и не хотела знать! В общем, романтическая сказка, напоминающая романы Александра Грина. «Кто эта актриса?» — гадали сидящие около нас студенты. — «Конечно, Бриджит Бордо» — решили они. Но разве кто-нибудь знал, в кого влюблён «лирический герой» поэта, ради какой любимой он разоряется и потерявши всё — бросается в океан! Стихи нравились своей необычностью, своей загадкой, группа студентов кричала: «Браво, Андрей!» И ребята поднесли букет красных роз!

После «Красных роз» Андрей прочитал ещё несколько стихотворений. И уже хотел читать свою поэму — «Поэма об атомной бомбе» — громко объявил он. Публика ахнула — то ли испугалась, то ли устала. В это время вышел конферансье и показал на часы — на часах было полдевятого вечера: «Дорогие друзья, дорогой Андрей — спасибо, что пришли, но время поджимает. Сейчас к вам присоединятся Белла и Женя — можете подписать автографы».

Андрей стоял около небольшого столика, на котором лежали букеты цветов, несколько книг. Какой-то парень в очках подошёл к нему, видимо хорошо знакомый. Они оживлённо говорили. Несколько девушек, вероятно студентки, ждали, когда поэт обратит на них внимание. Мы с Марио тоже подошли к столу. На фоне молодых студенток мы выглядели довольно импозантной парой. Марио в синем итальянском костюме и я в плиссерованом платье — «чулок» — мода тех лет. Андрей быстро подписал девочкам автографы и подошёл к нам: «Здравствуйте, Андрей Андреевич!» — «Здравствуйте, спасибо что пришли к нам. — и вдруг внимательно посмотрел на меня — Лицо Ваше мне знакомо, а вот как зовут…» — «Лиля, — радостно закричала я — помните — улица Горького, большая компания»… «Юра Прокофьев, — вдруг вспомнил Андрей, — как говорят на Западе — диск-жокей! А Вы — хозяйка дома! Только куда Вы скрылись — хозяйка дома?» Я засмеялась: «Через 10 лет прибежала — уже к знаменитости» — «Ну да, знаменитость, — иронично сказал Андрей — не дали даже прочитать поэму! Правда вышли две книги — одну из них переводят в Америке». Я тихо про себя ахнула — «заливает» — но потом оказалось, что правда. А мы с Марио со скромным букетом: «Марио мой итальянский друг — корреспондент газеты «Унита»» Андрей пожал Марио руку, взял мой букет и положил его к остальным цветам: «Здорово, итальянцы приходят нас слушать! Ты привела? Молодец! А что, по-прежнему на улице Горького?»

Я рассказала, что недавно переехала в кооперативную квартиру на Фестивальной, около Речного вокзала. Оказалось, что у Андрея на Фестивальной много знакомых. Мы вышли из Политехнического, сели на скамейку. Я бы сидела так весь вечер — хотелось говорить с Андреем, но Марио предложил пойти в кафе или ресторан — выпить чашечку кофе… Андрей отказался: «Скоро за мною приедет Толя, — (я поняла ,его друг-очкарик. — мы поедем к Любимову на Таганку. А знаете, не любитель я этих кафе, ресторанов — незнакомый народ, табачный дым, можно нарваться и на хамство. Куда лучше у меня в Переделкино на дачной веранде — на столе молодая картошка с укропом, селёдочка ну и небольшая стопка водки! Что может быть лучше? Приезжайте ко мне в субботу!» Я с радостью согласилась. Андрей вдруг стал не небожителем, известным поэтом, а простым парнем, с которым можно вот так посидеть, поболтать на лоне природы. Но Марио нахмурился: «Нет, в субботу я занят и вообще мы собираемся в отпуск, извините, нет времени!» Он даже встал, как бы собираясь уйти. Мне стало неловко за своего друга — что случилось с ним, таким воспитанным, деликатным? Я не могла понять. Быстро переменила разговор: «Не достала Ваших книг в магазине. Вот напишите в альбоме что-нибудь» — я протянула Андрею свой бархатный альбом. «В конце года выйдет большая книга стихов — Избранное — тираж большой — должна быть в магазинах». Андрей взял мой альбом. Вот что он мне написал:

«Лиле с Горького, доля горькая.
Не печалься, не таись —
Ждёт тебя большая жизнь.
Андрей Вознесенский».

И внизу мелким шрифтом:

«Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»

Я прочла всё это потом, дома одна. Всё это было мило, остроумно и немного грустно. Так Андрей увидел в то время мою жизнь. Тогда как подруги страстно завидовали мне: красивый иностранец с большими финансовыми возможностями (в СССР хорошо обеспечивали коммунистов из стран Запада). Оформить наши многолетние отношения, т.е. получить разрешение на заключение брака мы, однако, не могли — из МИДа, куда я давно отправила свои документы, пришел отказ. Странно, никакого криминала в моей биографии не было, никто из моих близких родственников не сидел в Сталинских лагерях. Такое чистое досье (если «графу» не считать) вряд ли у кого было. Видимо, у чиновников из МИДа были свои соображения. Но мы надеялись, можно было подавать документы снова и ждать, ждать…

Но судьба повернула иначе. Осенью 1966 года Марио Сарелли получил новое назначение — собственного корреспондента газеты «Унита» в Чили. Почему, отчего журналист, знающий русский язык, был послан ЦК компартии Италии в эту латиноамериканскую горную страну? Бог его знает! Но надо было ехать. Вот тогда мне немедленно выдали заграничный паспорт с чилийской визой. Брак можно было заключить уже в Чили. «Круто» — как сейчас говорят. Ехать в горную страну с ужасным климатом, такую далёкую (лететь туда из Москвы надо было 20 часов с пересадками). А в Москве — мама, любимая работа… Горечь расставания — казалось ненадолго, оказалось — навсегда!

Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу!

Эти слова из «Юноны и Авось» будто о нас с Марио. Нет, для меня это расставание не стало трагедией. Жизнь шла своим чередом — через несколько лет я вышла замуж за своего коллегу, родила дочку…

Андрея Вознесенского я видела только по телевизору: поседевшего, но стройного и такого приятного. Оглушительный успех «Юноны и Авось», имя Андрея у всех на устах. Теперь он был понят и любим. «Миллион алых роз» в исполнении Аллы Пугачёвой — хит 80-х…

Песни на стихи Андрея с нами, а его самого уже нет на этой земле…

Похоже, 21-й век — не век больших поэтов. Сейчас стихи сочиняют певцы, певицы, звукооператоры, кому только не лень. К ним пишут музыку и композиторы, и сами авторы. Звучат песни-песенки по телевизору и в Интернете в исполнении многочисленных поп-групп. Бабочки-однодневки…

Но настоящие стихи не теряются в этой какофонии. Алые розы по-прежнему свежи и прекрасны.