Деген и вокруг него. Круглый стол. Окончание

Loading

В сорок четвертом его убили в Восточной Пруссии. Там стоит памятник с именами похороненных танкистов. Пять человек и среди них — командир И. Деген. А у него в запасе оказалось много долгих жизней… Стихи «неизвестного фронтовика» расходились в Самиздате, они открывали мир, впоследствии названный «окопной правдой».

Деген и вокруг него

Круглый стол
Борис Тененбаум, Григорий Быстрицкий, Илья Лиснянский, Лев Мадорский и Юрий Деген

Ион Деген

Окончание. Начало
Юрий ДегенЮрий Деген. Через ТАРНии к звёздам

В статье, напечатанной в газете «Вести» сразу же после смерти моего отца Иона Дегена 28 апреля 2017 г., Илья Лиснянский написал:

“Вот и сегодня, недели не прошло после смерти автора, а кое-кто вновь пытается навесить на них давно истлевший ярлык «мародерства», называя известные строки «чудовищно кощунственным текстом». Какие яростные споры это вызвало в социальных сетях!”

Этот «кое-кто» — Алекс Тарн.

Когда Илья говорит “давно истлевший ярлык «мародерства»”, он имеет в виду Юрия Колкера и иже с ним, которые получили достойный отпор в статье Александра Малинского «Маразматический этюд как литературный жанр» («Заметки по еврейской истории», №10(113), июнь 2009 года).

Но омерзительному мегаломану Колкеру неймётся до сих пор. Об этом — в моей статье «Гибрид рыбки-прилипалы с пираньей» («Мастерская», 8 декабря 2020). А после папиной смерти к нему присоединился Алекс Тарн.

Честно говоря, я был порясён, увидев подпись Тарна под гнусной статёй. Я многократно слышал его имя из папиных уст — всегда с похвалой и одобрением. Сам я время от времени натыкался на политические памфлеты Тарна, из которых было ясно, что мы — полные единомышленники. И вдруг…

Когда закончилась шив’а, я попытался найти координаты Тарна, чтобы поговорить с ним, понять его мотивы. Но с наскока не нашёл. А потом не до того было — дикая занятость на работе, забота о маме, рождение внуков…

Но вот пишет Евгений Беркович, 13.09.2020:

“Алекс Тарн написал на странице «Журнального зала» злое и глупое сообщение. На нынешнее выступление Тарна подвигли две статьи, моя и Виктора Кагана, опубликованные в новом номере «Семи искусств», в свою очередь вызванные статьей Игоря Сухих в июльском номере «Нового мира». Речь идет о стихотворении Иона Дегена «Валенки». … стихотворение «Валенки» он считает «постыдным этически и ничтожным эстетически»”.

Я ещё вернусь к Евгению Михайловичу. А пока разберём по косточкам эту статью Тарна.

“В который уже раз в русскоязычном дискурсе по обе стороны Атлантики вспыхивает обсуждение печально известного стихотворения «Валенки», авторство которого приписывается покойному Иону Лазаревичу Дегену”.

Печально известного: выдавать своё мнение за «факт» — подлог.

Приписывается: сказано не случайно — но об этом дальше.

“Очередное обострение произошло сейчас, после опубликованной в июльском номере «Нового Мира» статьи проф. И.Н. Сухих, которая вызвала рефлекторную реакцию мнимых «защитников» Иона Лазаревича, проживающих, по иронии судьбы, плечом к плечу с внуками тех, от кого юный танкист Деген защищал свою Советскую Родину”.

Вот спасибо! Профессор Сухих (статью которого Тарн прочитал с симпатией и интересом, по его словам) пишет про «израильских знакомых Дегена», которые «живо и нервно» обсуждают сюжет… Сухих и Тарн правы в одинаковой степени: Евгений Беркович и Виктор Каган действительно живут сейчас в Германии, но они далеко не единственные защитники — истинные, а не мнимые — памяти моего отца; а Сухих имел в виду, конечно, не гражданство, а национальную принадлежность — хоть, как справедливо отмечает Евгений Беркович, ссылается “… на москвича Жука, ни разу не бывавшего в Израиле и не знакомого с Ионом Лазаревичем, и на его статью в издаваемом в Германии журнале «Семь искусств»”.

“Теперь настало время защитить его самого — защитить от навязанной ему связи его судьбы и творчества с этим скандальным восьмистишием — постыдным этически и ничтожным эстетически”.

Вы, сударь, самозванец — никто Вас не просил о защите, — и шулер — это не защита, и Вы это прекрасно понимаете.

“Утверждаемое в священной Книге человеческое Богоподобие — залог нашей способности служить мостиком между Создателем и реальностью мира, заведомо построенного на пожирании других — в том числе и себе подобных. Именно поэтому мы не можем полностью избавиться от людоедства, но не должны и позволять ему овладеть нашим существом. Человеческая жизнь священна. С этой двойственностью трудно смириться, в ней нелегко разобраться. Нелегко, но необходимо”.

Это мнение, изречённое как истина в высшей и последней инстанции, не верно даже в мирное время («пришедшего убить тебя встань и убей первым» — הבא להורגך השכם להורגו), не говоря уже о войне. Человеческая жизнь врага священна?!? Но мы ведь понимаем, куда метит Тарн.

Поэтому приведу отрывок из Талмуда («Баба Мециа» стр. 62а):

«… Как мы учили: „Два человека, которые шли в пустыне и у одного из них кувшин воды в руке. Если выпьют оба, то оба умрут, если выпьет один — дойдет до селения и спасет свою жизнь“. Толковал бен Птора: „Лучше, чтобы выпили оба и умерли, чтобы не увидел один из них смерти друга“. Пока не пришел рабби Акива и научил: „И будет жить брат твой с тобой… (‘Ваикра’ 25:26) — твоя жизнь прежде жизни твоего брата“».

Есть комментарии, поясняющие мнение рабби Акивы следующим образом: если есть уверенность, что если один из них выпьет и посредством этого он сможет спасти свою жизнь, то применяется правило «Твоя жизнь прежде…», но если есть малейшее сомнение в том, что этим он сможет спасти свою жизнь, то это правило не применяется и должны поделить воду. Это требование закона.

Семнадцатилетний Ион Деген не знал Талмуда и даже не слышал этого слова (см. «Талмуд», Ион Деген, «Заметки по еврейской истории», №20(123), декабрь 2009 года), когда написал стихотворение ЖАЖДА:

Воздух — крутой кипяток.
В глазах огневые круги.
Воды последний глоток
Я отдал сегодня другу.
А друг все равно…
И сейчас
Меня сожаление мучит:
Глотком тем его не спас.
Себе бы оставить лучше.
Но если сожжет меня зной
И пуля меня окровавит,
Товарищ полуживой
Плечо мне свое подставит.
Я выплюнул горькую пыль,
Скребущую горло,
Без влаги.
Я выбросил в душный ковыль
Ненужную флягу.

“Нам должна быть отвратительна людоедская ментальность, предполагающая утилитарность и взаимозаменяемость людей, грошовую ценность их бытия. Нам, вышедшим из страны Советов, она знакома более чем. Советские руководители и советские генералы, измерявшие доблесть вверенных им строек и армий количеством израсходованного «пушечного мяса», советские историки и поэты, восхвалявшие эти чудовищные преступления, советские люди, дружно подпевавшие им… — всё это — проявления людоедской ментальности, нуждающейся не только в основательном искоренении, но и в постоянной прополке”.

Правильно. Но какая связь? Всё творчество моего отца пронизано отрицанием людоедской ментальности. Это понял советский литературный генералитет ещё в 1945 г.

“Три года назад, сразу после кончины Иона Дегена, Сеть наполнилась ужасающим текстом, который был (предположительно) написан семнадцатилетним мальчиком, не слишком осознающим людоедский смысл написанного”.

Тарн, который всегда «знает, как надо», не удосужился проверить элементарные и общеизвестные факты. После публикации Евгения Евтушенко в «Огоньке» в 1988 году стихотворение много раз перепечатывалось в Сети при жизни автора. Папа не раз спорил с публикаторами, требуя не искажать авторский замысел. Оригинал стихотворения опубликован в книге «Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена» (Рамат Ган, Израиль, 1991). Даже к оплёвыванию стихотворения Тарн присоединился с 12-летним опозданием.

Папа написал это стихотворение (не предположительно, а реально) в декабре 1944 года. Ему было тогда не 17, а 19.5 лет. В 17 лет он написал своё любимое стихотворение:

Воздух вздрогнул.
Выстрел.
Дым.
На старых деревьях
обрублены сучья.
А я еще жив.
А я невредим.
Случай?

А в 16 лет —

НАЧАЛО

Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы — счастливая пора.
И вдруг — траншея, карабин, гранаты,
И над рекой до тла сгоревший дом,
Сосед по парте навсегда потерян.
Я путаюсь беспомощно во всем,
Что невозможно школьной меркой мерить.
До самой смерти буду вспоминать:
Лежали блики на изломах мела,
Как новенькая школьная тетрадь,
Над полем боя небо голубело,
Окоп мой под цветущей бузиной,
Стрижей пискливых пролетела стайка,
И облако сверкало белизной,
Совсем как без чернил «невыливайка».
Но пальцем с фиолетовым пятном,
Следом диктантов и работ контрольных,
Нажав крючок, подумал я о том,
Что начинаю счет уже не школьный.

Ужасающим”, “людоедский смысл написанного — снова, мнение, изречённое как истина в высшей и последней инстанции.

“«Стих» цитировали в качестве похвалы, как памятник ушедшему, как след, оставленный им в грядущих поколениях. Этот шум казался мне тогда — как и сейчас — величайшей несправедливостью по отношению к Иону Лазаревичу — удивительному человеку, чьим главным качеством было упрямое утверждение своего личного человеческого достоинства. Это и стало его памятником, его следом, его славой — человеческое достоинство”.

Вот с этим (начиная с “как памятник ушедшему”) не могу не согласится, хоть величайшая несправедливость — явное преувеличение.

Достоинство — а не советская, недостойная человека ментальность, кровавой лужей разлитая по «стихотворению» «Валенки».

Потрясающе! Эти стихи, по папиному свидетельству, Константин Симонов и литературный генералитет «не просто лаяли и песочили — в пыль растирали. Как это офицер, коммунист мог стать апологетом трусости, мародёрства, как посмел клеветать на доблестную Красную армию. Киплинговщина какая-то». Они это поняли — а Тарн (и Колкер) нет. Самое смешное, что в те годы Ион Деген действительно был правоверным коммунистом, заражённым советской, недостойной человека ментальностью — но каким-то чудесным образом эта зараза не проникла в его душу, которая открывается нам в его стихах. Чего стоит хотя бы:

Есть у моих товарищей танкистов,
Не верящих в святую мощь брони,
Беззвучная молитва атеистов:
Помилуй, пронеси и сохрани.

Стыдясь друг друга и себя немного,
Пред боем, как и прежде на Руси,
Безбожники покорно просят Бога:
Помилуй, сохрани и пронеси.

Неспроста сам Деген не любил, когда ему напоминали об этом тексте.

Чушь! Действительно, папа никогда не считал себя поэтом (я лично придерживаюсь противоположного мнения), определённо не считал «Мой товарищ…» своим лучшим фронтовым стихотворением (и в этом я с ним согласен) и называл его «заигранным», как 1-й фортепианный концерт Чайковского. Но он никогда от своего произведения не отказывался, включил его в свою книгу, изданную в Израиле в 1991 году, представил частью подборки военных стихов в «Заметки по еврейской истории»», и читал его, порой неохотно, на всех многочисленных встречах со своими слушателями.

“Но, увы, было уже поздно — не вырубишь и топором. И эта, повторю, величайшая несправедливость сильно задевала меня в те дни. Хотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать несущееся со всех сторон: «валенки… валенки… валенки… гениальное стихотворение… правда о войне… валенки… потрясающе… валенки…»

Валенки восхваляли «Валенки» и, восхваляя, ожесточенно набрасывались на тех, кто осмеливался хотя бы полусловом усомниться в адекватности этого кощунственного шума — в том числе и на меня. Позже, проанализировав случившееся, я пришел к выводу, который кажется мне наиболее вероятным. «Адекватными» двигал стыд. Стыд за «ватную» часть своей «адек-ватности». Стыд за то, что стихотворение, подобное «Валенкам», могло вызвать их восхищение. Стыд за то, что они могли хвалить такое, одобрительно цокать языком, послушно вторить болтунам и конъюнктурщикам. Стыд за людоедскую часть собственной ментальности. А уже вследствие этого стыда возникла и противоположная реакция осуждения. Осуждая оппонентов, они оправдывали своего внутреннего людоеда — ни больше, ни меньше”.

Яркий пример самовлюблённого, безапелляционного и высокомерного хамства.

“Профессор Сухих (статью которого я прочитал с симпатией и интересом), в числе прочего, пишет, что «большинство читателей-почитателей не сомневаются в авторстве И. Дегена». Я не проводил серьезного исследования на эту тему, а потому скажу только о себе: я сомневаюсь. Более того: мне очень нравится версия, очищающая имя Дегена от гадкого восьмистишия, прилипшего к подошве обуви этого замечательного человека. Коренев? Пусть будет Коренев. Голосую обеими руками”.

Евгений Беркович, 13.09.2020:

«Алекс Тарн нашел иной выход: он склоняется к версии, что автором «Валенок» является другой поэт. «Пусть будет Коренев», — считает Тарн и за это «голосует обеими руками».

Чтобы нелепость всей конструкции Тарна была сразу видна, проделаем мысленный эксперимент: что было бы, если бы этот крик души не звучал за спиной ушедшего от нас поэта-фронтовика, а был высказан прямо в лицо живому Иону Дегену. Не так трудно представить, что в маленьком Израиле литератор Тарн встретился с героем войны Ионом Дегеном и выдал бы такое: «Мерзкое стихотворение вы написали, Ион Лазаревич, в 1944 году. Негуманное, людоедское, противоречащее еврейской этике. Единственное, что вас оправдывает, Ион Лазаревич, что написали его не вы, а Коренев. А вы, стало быть, просто его скоммуниздили, так сказать. И ворованное стихотворение потом читали перед Симоновым, включили в свою книгу, печатали в разных журналах». Как вы думаете, после этого увернулся бы Тарн от знаменитой железной палки танкиста-аса?

А художественные достоинства этого стихотворения — разговор отдельный, их можно признавать или не признавать, но голосовать обеими руками за Коренева — глупость несусветная. Хоть и по-тарновски злая, но глупость».

Очень серьезное исследование на эту тему провёл и опубликовал в журнале «Семь искусств» Виктор Жук. Его научное доказательство авторства Дегена непоколебимо.

Главный редактор «Вопросов литературы» в 2006 г. Л.И. Лазарев прямо говорит:

«М. Красиков просто решил организовать очередную разоблачительную „сенсацию“. С этой „сенсацией“М. Красиков в свое время приходил ко мне. Я ему сказал, что „сенсация“не состоится: сразу видно, что Коренев присочинил свои довольно слабые строки к знаменитому восьмистишию, считая его „бесхозным“. Авторство И. Дегена неоспоримо».

И, наконец, литератор Тарн мог бы сам прийти к неизбежному выводу, что «Мой товарищ…» и «На фронте не сойдёшь с ума едва ли» написал один и тот же поэт:

На фронте не сойдёшь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.

Комбриг упёрся подбородком в китель.
Я прятал слёзы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань.

Всё. Разбор закончен. Надеюсь, мне удалось прорваться per aspera ad astra — через ТАРНии к звёздам.

Завершу цитатой из Виктора Кагана, 13.09.2020:

«Не знаю, какие тексты пишет Тарн, какой он писатель, поэт, переводчик, лучше он того, что обычно пишет или нет, и т.д., и не об этом ведь, не о личности или одарённости Тарна речь. Объяснять его «запальчивость» идущими сегодня в стране процессами ни к чему — Тарн и сразу после смерти Иона писал что-то подобное. Этот конкретный текст Тарна — пример гармонии гадости формы с глупостью и гнусностью содержания».

И к сведенью Тарна (и Колкера) — знаменитая железная палка танкиста-аса хранится у меня, и я тоже умею неплохо ею пользоваться — папа научил.

* * *

 Михаил Гаузнер Михаил Гаузнер. Не смех, а большой непростительный грех

В начале декабря в журнале «Чайка» была опубликована статья Ю. Колкера «Идёт война народная. В продолжение спора». В ней автор уже не в первый раз высказывается по поводу известного стихотворения Иона Дегена «Валенки». Казалось бы — что тут такого? Один поэт пишет своё мнение о произведении другого поэта; это нормально, не должно вызывать вопросов и, тем более, недовольства.

Но — только не в этом случае! Этот случай особый, я сказал бы — клинический, но не позволю себе это утверждать, не будучи специалистом-психиатром. Колкер давно одержим идеей опорочить указанное стихотворение, а заодно и его автора (хоть иногда и пытается неуклюже и не очень внятно перед ним расшаркаться). Более года назад на ресурсе «Сетевая словесность» он разместил статью «Мародёр в законе», в которой писал о «бездарности исполнения» (?) (курсив мойМ. Г.) этого стихотворения и утверждал: «Поэта Дегена — нет и никогда не было».

Что ж, каждый волен «сметь своё суждение иметь» и о поэтах, и об их стихах. Я знаю нескольких понимающих и хорошо чувствующих поэзию людей, которые совсем не преклоняются перед нобелевским лауреатом И. Бродским и большинством его стихов, и это их право. Дело не в солидарности с другими в оценке стихов, а в безапелляционности суждений о них и — самое главное — в форме изложения этих суждений.

Колкер позволяет себе то, что навряд ли позволил бы бабелевский Мендель Крик, который даже «среди биндюжников слыл грубияном». А ведь Колкер не биндюжник с одесской Молдаванки, а поэт. Причём он этим обстоятельством настолько горд, что даже в краткой автобиографии, представленной в разные журналы, отмечал: «Стихи начал писать с дошкольного возраста».

Казалось бы, поэт со стажем в течение все жизни должен быть по определению хоть сколько-нибудь культурным и высказываться соответственно. Но этим у Колкера и не пахнет, его выступления скорее похожи на примитивное запальчивое хамство, после ознакомления с которыми появляется с трудом преодолимое желание вымыть руки.

Не буду комментировать написанное им, приведу лишь несколько его безапелляционных перлов, изложенных в оскорбительном тоне; судите сами: «Деген — автор гнусного стихотворения», «Как стихотворец Деген был бездарен», «его стихи ничтожны» и т.п.

Начинается его статья словами «Смех и грех!». Нет, неуважаемый Колкер, смехом ваши брызжущие злобой измышления и не пахнут, они — сплошной грех. Ваше издевательское пожелание «установить беломраморную статую Дегена в треуголке и со скальпелем наголо» говорит очень многое прежде всего о вас самом.

Да кто вы такой, какое моральное право имеете на подобные высказывания? Вы родились через год после окончания той страшной войны, не ходили в смертные бои и не горели в танке, как Деген (это я о треуголке), не стояли много лет ежедневно много часов на протезе за операционным столом, спасая жизни людей, как Деген (это я об издевательски неуважительном «со скальпелем наголо»).

Не хочу высказываться по поводу Колкера как поэта — не это тема моего выступления. Но уверен, что он не смог бы в перерыве между боями, каждый из которых мог стать последним, написать на таком уровне хоть одно из тех многих пронзительных по искренности стихотворений, какие писал тогда не успевший ещё пожить 19-летний отважный танкист Ион Деген.

А Колкер с маниакальным упорством продолжает «лягать ослиным копытом» и очернять имя легендарного человека, который уже не может ему ответить. Да и не стал бы Ион Лазаревич, каким я его знал, опускаться до уровня Колкера!

Признаюсь, поначалу мне показалось, что у Колкера есть какие-то персональные счёты с Дегеном, но понял, что едва ли — уж очень несоизмеримы масштабы этих личностей.

Потом прочитал не менее хамские наскоки Колкера и на Е. Евтушенко: «… продажное холуйство автора», «Ведь нельзя же всерьёз числить Евтушенку (курсив мой — М. Г.) поэтом». Не буду цитировать массу других подобных развязных гадостей — противно.

Я понял, что такой стиль — кредо человека, раз навсегда присвоившего себе право бесцеремонно и безнаказанно оскорблять других людей. Более того, предположу, что такая безнаказанность доставляет ему садистское удовольствие: «Вот я какой смелый! Я непререкаемый судья, пишу что хочу и как хочу, и все это стерпят!»

Непонятно лишь, почему это ему позволяется — в менее культурном сообществе он вполне мог бы получить по физиономии, а руки ему определённо не подавали бы многие уважаемые и уважающие себя люди.

Хотел написать, что Колкеру должно быть стыдно, но воздержусь — вряд ли такое чувство этому человеку знакомо. Скорее всего, он будет продолжать в том же духе; ведь так вести себя неизмеримо легче, чем оставить в жизни такой яркий след, как легендарный воин, замечательный врач, известный учёный и поэт Ион Деген.

А злобные писания Колкера — просто позор для человека, считающего себя поэтом и, наверное, интеллектуалом. Хотя это ему, скорее всего, понять не дано.

* * *

Григорий БыстрицкийГригорий Быстрицкий. Буду пунктирно краток

Рассмотрим три ситуации, столь характерные на нашем Портале, да и везде:

Первая. Человек, живущий рядом с пылающей жаром пустыней Негев, рассуждает как можно перенести холодную пургу на открытом воздухе перевала Дятлова в носках, свитерах и даже (совсем роскошь) с рукавицами.

Вторая. Авторы, никаким боком не лежавшие рядом с процессом российской приватизации, рассуждают о катастрофических ошибках Гайдара, Чубайса и т.д.

Третья. Обыватель берется судить о состоянии фронтовика со своего теплого и уютного дивана.

Что объединяет эти ситуации? Великий апломб и абсолютная, граничащая с кретинизмом уверенность, что ты знаешь как правильно.

А в чем разница? Первые две безобидны. Понянькали свое самолюбие, отметились на публике, попретендовали на умного (эффективнее было промолчать), побулькали в пустоту, поигрались в слова и ладно. Никому от этого ничего нового не прилетело и никаких последствий нет.

А вот третья ситуация отличается тем, что помимо всего перечисленного она еще крайне мерзкая и подлая. Какое право имеет каждая тыловая крыса из своего устроенного, безопасного и благонамеренного мирка осуждать солдата за то, что своим умишком даже представить не может? Восемнадцатилетний пацан в грохоте взрывов, в грязи, говне, кровище и жутком холоде, рядом убитые и умирающие, рядом смерть и оторванные конечности, — этот пацан там живет и он думает теми категориями и он не знает, что будет через минуту… А тут сытый дядя с теплого дивана берется его, пацана, судить. И бесполезно дяде что-то возражать. Раз уж он вызвался быть добровольным и непрошенным судьей тому мальчику, посчитал, что вправе и может обвинять — ни хера такой дядя уже никогда не поймет. Не надо такому ничего доказывать.

Этим страстным, пафосным и совершенно глупым монологом — анализом третьей ситуации я представляю еще одну, четвертую. Другой дядя, по правде говоря, тоже не из окопа, накинулся на того, который на «теплом диване», и давай его долбать со всей большевистской прямотой.

В таком деле деликатность важна и такт. В случае с юным Дегеном да, нельзя с сегодняшними мерками в 1944-й лезть. А с другой стороны: промолчи тыловая общественность, так современные вояки на свои особенные условия все что угодно списывать будут.

А теперь, генерально, в чем можно увидеть сходство всех ситуаций? Правильно, в некомпетентности в освещаемых вопросах, что само по себе вполне допустимо в одиночестве. Дело это личное, по своей специальности при этом можно быть гением. Но когда со своим грузом незнания вопроса вылезают на публику, здесь уже, извините, начинается неприличное.

Я не про базары в сетях, где молотят всякую хрень по 24 часа в сутки. Но здесь, на нашем Портале, люди стараются выглядеть умными, а зачастую это похоже на все ту же совковую, провинциальную писанину…

Много такой агрессивной некомпетентности нынче, иногда даже валом прет. Как наводнение в Венеции, где плотина «Моисей» не спасает. Очень много воды.

* * *

Илья Лиснянский Илья Лиснянский. Жизнь после смерти[1]

Предисловие

Когда возник скандал вокруг авторства известного стихотворения, признаюсь честно, я был категорически против всякого рода дискуссий вокруг никчемного — так мне тогда казалось — вопроса, о чем прямо сообщил и Е. Берковичу и В. Кагану. Поддерживало меня то, что сам Иона никогда не опускался до подобных мелочей, ограничиваясь фразой «Да пошел он на…!».

К тому же, не скрою, я опасался, что дальнейшее углубление в тему способно опорочить репутацию И. Дегена как поэта и как человека.

Именно поэтому с большой и нескрываемой ни от кого долей скепсиса воспринял желание Е. Берковича «все-таки написать». Предполагал, что это вызовет волну взаимных оскорблений и ни к чему хорошему не приведет.

Однако две его статьи («Открытое письмо доктору филологических наук…» и «Литературные мародеры…») полностью рассеяли сомнения: они отличаются не только точностью в изложении мысли, но и безупречным стилем. Мне обе очень понравились и я с огромным удовлетворением признаю, что Е. Беркович оказался прав в своей принципиальной позиции.

Однако нынешняя тема дискуссии — некая попытка гальванизировать обвинение И. Дегена в аморальности, лишает меня всякой возможности отмолчаться.

Человек, не побывавший на передовой, не ощутивший близость гибели — такой человек не может судить о чувствах фронтовика. В лучшем случае, он может попытаться его понять, воспользовавшись литературой для проникновения в тайну души.

Иона Деген был «убит» на войне, его «похоронили» в Восточной Пруссии, а затем собирали по частям в госпиталях. Собрали и он стал тем, кем стал. Много ли таких судеб мы знаем?

Творчество И. Дегена — это, прежде всего, выражение душевного состояния юноши, приговоренного к смерти и избежавшего её по счастливой случайности: уникальное свидетельство, которое, как я думаю, еще будет изучаться и историками, и литературоведами, и специалистами по психологии творчества.

На этом фоне обвинения поэта в «мародерстве», в «глумлении над смертью» носят не столько надуманный характер, сколько являются откровенным проявлением недалекости и бездушия, о чем недвусмысленно написали все участники Круглого стола. Мне добавить к этому нечего.

Ну, разве что, напомнить о величине Личности, которую обсуждают. Я горжусь тем, что мы были друзьями и единомышленниками. В день его смерти мне позвонили из редакции газеты «Вести» (тогда она была крупнейшей русскоязычной газетой в Израиле) и попросили написать. Мне было и нелегко и легко. Нелегко по вполне понятной причине, а легко — потому что я знал, что сказать.

В статье я вскользь коснулся хулителей Ионы. Я не люблю эту тему. Не думал, что придется к ней возвращаться. Пришлось…

* * *

В сорок четвертом его убили в Восточной Пруссии. Там стоит памятник с именами похороненных танкистов. Пять человек и среди них он — командир экипажа И. Деген. Никто не предполагал, что командир и механик сумели выкарабкаться из горящей машины и уцелеть в той мясорубке. Кто тогда мог заниматься опознанием останков?

А у него в запасе оказалось много долгих жизней.

Первая из них — жизнь великого воина. 52-е место в списке советских танкистов-асов говорит само за себя. А, ведь, в этом списке он, чуть ли, несамый младший. Дважды его представляли к высшей награде и оба раза Звезда Героя пролетала мимо. Но он не горевал. Едва отлежавшившись после очередного ранения, снова лез в танк. Несколько лет тому назад на презентации фильма «Деген» в Латруне вдруг поднялся седой израильский подполковник и сказал: «Мы учились воевать у вас, советских танкистов».

На войне началась и жизнь литератора — он рифмовал какие-то, пришедшие на ум, слова. Получались строки, которые, спустя много лет, войдут в сборник «Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена» и станут хрестоматийными. А в сорок пятом, передвигаясь на костылях, он прочитал их в ЦДЛ … и был моментально ошельмован сановными писателями. Литература о войне тогда, да и потом, носила массовый характер, так как создавалась для масс и писала о массе. Единицей измерения был коллектив: армия, полк, батальон, рота. Партия стала мозгом, командование — тонкой связью нервов и мышц, а уже где-то на периферии погибали клеточки — безымянные и безликие. Названия книг и киносценариев отражали героико-эпическое сознание: «Нашествие», «Освобождение», «Битва за Берлин», «За правое дело», «Блокада», «Победа», «Железная сила». Батальоны просили огня, танки шли ромбом, снег был горячим… Грохот, лязг, взрывы, крики — написанное воспринималась на слух.

Сквозь эту полифонию поэзия Ионы Дегена звучала мелодией пастушьей дудочки, непритязательной и безыскусной. Вечная тема жизни и гибели на поле боя заговорила голосом ни в чем не повинного «маленького» человека, который был приговорен к смерти. Все это явно противоречило генеральной линии.

Воздух вздрогнул.
Выстрел.
Дым.
На старых деревьях
обрублены сучья.
А я еще жив.
А я невредим.
Случай?

Стихи «неизвестного фронтовика» расходились в Самиздате (я сам году в восьмидесятом держал в руках отпечатанный на папиросной бумаге листок «Мой товарищ в смертельной агонии… Ты не ранен, ты просто убит… Дай на память сниму с тебя валенки…»), их заучивали наизусть, они открывали читателю мир, впоследствии названный «окопной правдой».

Прошло три четверти века. Что осталось от написанного в 1944 году? Кто вообще помнит имена обвинителей из ЦДЛ, названных Дегеном в сердцах «штабными шлюхами»? А его стихи продолжают оставлять читателя неравнодушным. Вот и сегодня — три с лишним года прошло после смерти автора, а кое-кто вновь пытается навесить на них давно истлевший ярлык «мародерства», называя известные строки «чудовищно кощунственным текстом». Какие яростные споры это вызвало в социальных сетях!

А что большего можно пожелать поэту?

Но он не желал заниматься только нанизыванием слов на рифмы, хотел реального дела. Стал врачом. Это была нелегкая жизнь хирурга-ортопеда. Деген и в ней реализовался полностью. Осваивал методики, оперировал, лечил, консультировал. Переехав в Израиль в возрасте 52 лет, оказался востребованным, и еще два десятилетия проработал по своей специальности. Случай далеко не рядовой. Обсуждая те или иные медицинские вопросы, я не раз убеждался в его широчайшем кругозоре и глубоком понимании самой сути нашей профессии.

Но ему этого было мало. Он хотел жизни исследователя. Защитил кандидатскую диссертацию, затем докторскую. Написал 90 статей. Сказал свое слово в медицинской науке. А в Израиле вдруг увлекся неординарной личностью И. Великовского — врача и психоаналитика, создателя нетрадиционных теорий в области истории, геологии и астрономии, автора мало, кем признаваемой «ревизионистской хронологии». Деген по крупицам собрал материалы о великом ученом и, в конце концов, издал книгу, моментально сметенную с полок книжных магазинов. «Это была моя третья диссертация» — говорил он. Так и было: можно только подивиться — сколько сил и таланта вложено в написание бестселлера «Иммануил Великовский».

А еще жизнь общественного деятеля, патриота. Бог знает, какие процессы происходят в головах людей! Как, к примеру, бывший сталинист и искренний коммунист (по его же собственному признанию) может превратиться в пламенного сиониста? На этот вопрос он не мог ответить, но сходились мы в одном: чтобы почувствовать страну, нужно врастать в эту землю, в язык, в обычаи, в историю. Наверное, нет в Израиле места, где бы он ни побывал. И все время разговаривал с людьми. Деген не был политкорректным человеком и никогда не скрывал своих «неудобных» взглядов. Хотя, своих оппонентов не считал врагами — скорее, жалел и хотел предостеречь. Посетив Хеврон, он напишет в адрес «пацифистов»:

… Но может на святыню наплевать,
Тот, для кого она предмет сатиры,
Готовый променять отца и мать.
На тень воображаемого мира.
«Шалом ахшав!» В слепую. В круговерть.
Наивно веря в совесть мировую.
Так верили идущие на смерть,
Что их ведут помыться в душевую.

Его яростная «недипломатичность» вызывала у людей невольное уважение. Ему верили.

Он умел любить. И был окружен любящими людьми: родными, друзьями. И это тоже была целая жизнь.

* * *

Борис Тененбаум. Человек — именно так, с заглавной буквы

Скажу честно — не хотел я хоть что-то писать на эту тему. Какие вообще могут быть литературные дрязги вокруг имени доктора Дегена? Он прошел сквозь АД — и остался человеком.

И стал Целителем…

И скольких он спас? И скольким вернул жизнь и надежду?

В нем было нечто выше искусства. Он был Человек — именно так, с заглавной буквы. Масштаб личности ощущался просто физически.

Его делали великим не его ордена — и те, что ему дали, и те, которыми его обошли. И даже не его редчайший польский орден, заслуженный им за проявленную человечность, и при этом — при полной возможности быть расстрелянным своими.

Какие ордена?

Он был человек высокого благородства, и внешние знаки отличия ничего не меняли — доктор Деген был образцом высокого звания — Человек!

И он не стал бы размениваться на «литературные дискуссии», обращаясь к паре литераторов, недостойных его рукопожатия…

* * *

Лев Мадорский. Человек Ренессанса

Узнал о круглом столе в последний момент, но всё же, надеюсь, что и мне найдётся за столом немного местечка…

Наше время и, особенно, 21-й век, — время узкой специализации. С одной стороны, это вроде бы и хорошо. Вы востребованы. Вы знаете нюансы, которые знают немногие. Вы автоматически становитесь редким специалистом, к которому обращаются в особых случаях. Но, с другой, изучая всю жизнь, как говорили Жванецкий-Райкин, «… что-то там в носу», вы рискуете увязнуть в рутине и не замечаете жизни, которая проносится мимо.

Таких узких специалистов становится, повторяю, всё больше и больше. Уходит в прошлое так называемый универсальный человек (homo universalis). Человек, который как Леонардо да Винчи, Роджер Бэкон или Михаил Ломоносов, добивался замечательных результатов по всем направлениям, к которым прикасался.

И вот неожиданно в наше время рождается такой универсальный человек эпохи Возрождения. Ион Лазаревич Деген. Поэт и писатель, врач, доктор медицинских наук, танкист-асс, философ, знаток Торы и Танаха. Всё чем занимался Деген становилось особенным, удивительным, не имеющим прецедентов. Ион Лазаревич написал стихотворение «Мой товарищ», которое было названо Е. Евтушенко лучшим стихотворением о Великой Отечественной.

В 17 лет пошёл добровольцем на фронт, стал командиром танкового взвода и… легендой среди танкистов всего мира: в одном бою его экипаж уничтожил 12 немецких танков. Легендарный танкист дважды представлялся к званию Героя Советского Союза, но помешал пятый пункт. Он первый сумел подбить танк «Тигр», который считался неуязвимым. О Дегене-танкисте снят документальный фильм: «Последний герой Советского Союза», который советую посмотреть в Сети. Чрезвычайно интересно также интервью с Ионом Лазаревичем.

Замечательный врач сделал первую в мире операцию по трансплантации нижних конечностей. Создал новые методики лечения, которые спасли жизнь сотням людей в СССР и в Израиле.

Ион Деген написал 16 книг, которые до сих пор переиздаются и находят читателя.

Как вспоминает сын Дегена, Юрий, его папа, пришедший к нам из эпохи Возрождения, был прекрасным отцом и мужем, человеком отзывчивым и исключительно скромным. Мне, наверно, не хватает последнего качества, потому что хочу в заключение этого небольшого эссе ещё раз вспомнить о заочном знакомстве с Ионом Лазаревичем и привести отрывок из моей недавней статьи о Боттичелли:

Воспомнить о великом художнике, оказавшем большое влияние на современное (19–21 вв.) искусство живописи, захотелось ещё и потому, что именно перед его картиной «Мадонна с младенцем» остановился, вырвавшийся на короткое время из боя и ушедший от нас три года назад, автор портала, замечательный человек, воин, врач, поэт, ученый — воистину, человек Ренессанса — Ион Лазаревич Деген.

Горжусь тем, что прекрасные стихи Дегена о его встрече с картиной Боттичелли, по просьбе Володи Янкелевича, переложил на музыку и тем, что Ион, который уже не вставал с постели, прослушал исполнение и одобрил. Хотя, возможно, это была реакция вежливого человека…

* * *

Мадонна Боттичелли. Баллада
Слова Иона Дегена. Музыка Льва Мадорского. Исполняет Лев Мадорский:

Если песню не слышно, нажмите сюда:

В имении, оставленном врагами,
Среди картин, среди старинных рам
С холста в тяжелой золоченой раме
Мадонна тихо улыбалась нам.

Я перед нею снял свой шлем ребристый,
Молитвенно прижал его к груди
Боями озверенные танкисты
Забыли вдруг, что ждет их впереди.

Лишь о тепле. О нежном женском теле,
О мире каждый в этот миг мечтал.
Для этого, наверно, Боттичелли
Мадонну светлоликую создал.

Для этого молчанья, для восторга
Парней, забывших, что такое дом.
Яснее батальонного парторга
Мадонна рассказала нам о том…

Что милостью окажется раненье,
Что снова нам нырять в огонь атак,
Чтобы младенцам принести спасенье,
Чтоб улыбались женщины вот так.

От глаз Мадонны теплых и лучистых
С трудом огромным отрывая взор,
Я вновь надел свой танкошлем ребристый,
Промасленный свой рыцарский убор.

Когда в одном из интервью у Ионa Дегена спросили, что помогло ему выжить на войне, он ответил:

«Раньше считал, что случайность, удача. Теперь понимаю, что это подарок Всевышнего».

___

[1] Первоначальный вариант статьи Ильи Лиснянского был опубликован в израильской газете «Вести» 3 года тому назад, через несколько дней после смерти Иона Дегена. Для круглого стола автор прислал новую, существенно доработанную редакцию.

Print Friendly, PDF & Email

14 комментариев для “Деген и вокруг него. Круглый стол. Окончание

  1. Надо ли защищать то, что в защите не нуждается?
    По-моему, не надо. Иначе можно превртить его в то, что со временем действительно будет нуждаться в защите, и чем дальше — тем больше.
    По поводу стихотворения «Валенки» — Мне интересно, назвал бы Евтушенко это стихотворение лучшим стихотворением о войне, если бы знал, что неизвестный ему автор не только не погиб, но ещё и в Израиле живёт?
    Да ещё и учёный. Да ещё и поэтом себя не считает. Да еще…
    Не уверен — признать заслуги неизвестного погибшего поэта-фронтовика — это одно, а известного, здравствующего, успешного да ещё «покинувшего Родину» — это совсем другое.
    И ещё…
    Зря это всё Колкер затеял. Мог просто пародию написать на «Валенки» — на хорошие стихи легко писать пародии.
    И Дегена бы «облаял», если от зависти (или склочности) «моча не держится», и не вызвал бы такой реакции.
    Хотя…, возможно, ему такая реакция и нужна была. Наверное, решил действовать «по методе Н.А.Некрасова»:
    «…Он ловит звуки одобренья
    Не в сладком ропоте хвалы,
    А в диких криках озлобленья.»
    И хочет, чтобы его ТОЖЕ «преследовали хулы» 🙂

    1. Замечу ещё, что Евтушенко признал лучшим стихотворением не то, что написал И.Деген, а (если верить Вики), такой «смягчённый» (неавторский) вариант:

      Мой товарищ в предсмертной агонии.
      Замерзаю. Ему потеплей.
      Дай-ка лучше согрею ладони я
      Над дымящейся кровью твоей.
      Что с тобой, что с тобою, мой маленький?
      Ты не ранен — ты просто убит.
      Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
      Мне ещё воевать предстоит.

      С моей точки зрения оригинальный вариант Дегена написан гораздо сильнее и… «жёстче»:

      Мой товарищ, в смертельной агонии
      Не зови понапрасну друзей.
      Дай-ка лучше согрею ладони я
      Над дымящейся кровью твоей.
      Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
      Ты не ранен, ты просто убит.
      Дай на память сниму с тебя валенки.
      Нам ещё наступать предстоит.

      Не думаю, что Евтушенко решился бы (даже «на излёте» СССР) назвать лучшими стихами о войне авторский вариант.

  2. Естественным образом, Колкер получил достойный отпор и на сайте «Чайки», который он осквернил своими помоями. На мой взгляд, эти материалы являются интегральной частью нашего круглого стола. Славный одессит Михаил Гаузнер проявил инициативу в этом направлении и поставил на круглый стол расширенную версию своего ответа Колкеру на сайте «Чайки».
    Привожу ссылки на ответы Семена Резника и Марка Фукса:
    https://www.chayka.org/node/11520
    https://www.chayka.org/node/11548

    Ответ Марка Фукса примечателен и замечателен тем, что показывает истоки неадекватного поведения Колкера, основываясь на исследовании писаний его самого и его близких.

  3. Дорогой Евгений Михайлович! Мой первый постинг был вызван желанием понять зачем и почему Тарн, Колкер, и перечисленные Вами лица прицепились именно к этому стихотворению Иона Лазаревича. Антисемитизм? Но Тарн и Колкер — “ex nostris”. Моськи? Но Вы показали, что нет. Наверное, все же зависть: «лучшее стихотворение о войне» написано не ими. И написано не просто поэтом-любителем, но человеком с мировой известностью в других областях: один из лучших советских танковых асов, хирург с мировым именем — «мало ему славы, так ещё и в поэзии ее получил». А зависть она, как проказа: съедает человека полностью.

    1. Извините, Илья, что встреваю …
      Чужая душа – потёмки, чужие мотивы – тоже. К тому же, если нам чужое высказывание не по душе, едва ли мы найдём у сказавшего хороший мотив и, таким образом, volens nolens перейдём от оценки высказывания/текста к оценке личности сказавшего. Поскольку она не будет комплиментом, мы – nothing personal, имею в виду просто представителя Mankind – рискуем уподобиться сказавшему. Ну просто потому, что фраза «Он дурак» означает в числе прочего, что сказавший, будь он хоть в три раза глупее, достаточно умён, чтобы заметить чужую глупость. На мой взгляд, это порочный круг. Чтобы дать в морду за гадкий поступок, не нужно изучения личности поступившего – совершивший его, кто бы он ни был, да получит. В данном случае гадость состоит не в личной оценке стихотворения, а в том, КАК эта оценка построена и КАК высказывается.

  4. Ilya G.12 декабря 2020 at 16:28 | Permalink
    Не могу понять Вашей, Евгений Михайлович, на грани оскорбления реакции.

    Дорогой Илья, ни оскорблений, ни грубости в моем ответе нет, у меня и мысли такой не было. Я хочу подчеркнуть ошибочность позиции, осуждающей сам факт публичных выступлений против мистификаторов, отрицающих авторство Иона Дегена и ценность его стихотворения. Одним из аргументов тех, кто стоит или стоял на этой позиции, является как раз Ваш довод: Деген велик, его хулители — ничтожны, на них не нужно обращать внимания. Это большое заблуждение. Одна из главных ошибок в любой борьбе — недооценка противника. Я скажу сейчас только о тех, кто сомневается в авторстве Дегена, косвенно намекая на возможный плагиат с его стороны. Профессор Игорь Сухих — очень авторитетный филолог, доктор наук, член редколлегии толстого литературного журнала «Нева», составитель и редактор многих литературных сборников и антологий. Его мнение в литературных кругах России очень весомо. Достаточно сказать, что ведущий журнал «Новый мир» его позицию разделяет, напечатав его статью, а критическую статью Виктора Кагана отклонил. В культурном ландшафте России «Новый мир» к «моськам» никак не отнесешь. И тонкие намеки профессора Сухих, что Дегена защищают лишь израильские соплеменники, достаточно выразительно показывает, почему мистификация Красикова так живуча. Профессора Государственной академии славянской культуры Ирину Глебовну Страховскую тоже к «моськам» не отнесешь — российская Википедия именно ей дала слово в статье о Кореневе, а она о Дегене в связи со стихотворением «Мой товарищ, в смертельной агонии…» и слышать не хочет. Читатель Википедии — а это огромная армия — останется в твердой уверенности, что автор Коренев. Здесь басня Крылова не поможет. И в заключение о Тарне. При всех его гадких чертах характера и хамском поведении нужно отдать должное — он заметная величина в литературной России. Достаточно посмотреть рейтинги Журнального зала — его последний роман занимает одно из первых мест в списке самых читаемых прозаических произведений. А значит, к его мнению прислушиваются многие. Ложь имеет способность распространяться, если ей не сопротивляться. Тем более, когда ложь привлекательна — в глазах многих поэт-фронтовик Александр Коренев в качестве автора «лучшего стихотворения о войне» смотрится лучше, чем израильтянин Ион Лазаревич Деген. Промолчать на мистификацию — значит косвенно поддержать ее. В этом я твердо убежден, хотя поначалу ощущал осуждение со стороны многих коллег-почитателей и друзей Дегена. Сейчас, слава Богу, таких осуждателей стало меньше. Извините, если моя позиция Вас всё еще оскорбляет. Удачи!

  5. Ilya G.11 декабря 2020 at 17:40 |
    Мое скромное мнение о «критиках» Иона Лазаревича Дегена, моего старшего друга, — «а Моська, знать она сильна, коль лает на слона».

    Вы совершенно правы, Илья. Только задумайтесь, откуда Вы знаете об этой истории со слоном и моськой? От баснописца, который в яркой форме показал всем, кто есть кто в этой истории. Если бы он рассуждал, как Вы, то и браться за басню ему не имело смысла — раз всем ясно, кто Моська, а кто слон, стоило ли перья ломать? Вот с этой точки зрения я настоятельно советую перечитать Предисловие уважаемого Илья Лиснянского. Надеюсь, и до Вас дойдет когда-нибудь, зачем пишутся басни.

    1. Не могу понять Вашей, Евгений Михайлович, на грани оскорбления реакции. О Ионе Лазаревича как о поэте писал Евтушенко в своей «Антологии», о Тарне с Колкером не писал никто из именитых. Вот зависть их и заела, потому и стали извергать потоки клеветы. Геростратовой славы захотелось. Так я расцениваю причины их кампании, потому грубить мне не надо — Вам это не идёт.

  6. Стихотворение Иона Дегена «Валенки», безусловно, очень сильное именно в художественном плане. В нескольких точных строках выстроен опрокинутый мир военного времени и читателя ткнули лицом в труп воина. Эта хирургическая операция имеет целью не представить жизнь умершего как бы эквивалентной по стоимости валенкам, а, используя их мнимое равенство, показать всю пропасть, отделяющую читателя от реалий войны и на миг приблизить его к ним. Лирический герой стихотворения скорбит по умершему, согревая руки над его теплым еще трупом. Стихотворение не отменяет бесконечную ценность человеческой жизни, а, наоборот, заново утверждает ее, погасив сытый пафос «окопной правдой». Валенки, перешедшие с мертвых ног на живые — это и есть неистребимая память о друге.
    «Всем живым — ощутимая польза от тел:
    Как прикрытие используем павших.» — примерно об этом писал Высоцкий, знавший о войне только по рассказам. И там же очень точная фраза: «мимоходом по мертвым скорбя».

  7. Мое скромное мнение о «критиках» Иона Лазаревича Дегена, моего старшего друга, — «а Моська, знать она сильна, коль лает на слона».

  8. Без имён, только моё понимание теории из прикладной психологии:

    1) Иногда Момент Истины (в жизни или в художественном произведении) настолько невыносим, что у людей включается механизм психологической защиты, который генерирует ложь во спасение.

    2) Если это случается 1~2 раза, то это вполне нормально, это обычная человеческая слабость. Но если на единственный Момент Истины в прошлом человек всё продолжает включать и включать свой защитный механизм, то это уже или патология или сознательное злодейство, несущее реальную угрозу другим людям.

    Это как если бы в сказке «Голый Король» упорно травить того честного мальчика. И королевская власть в этой сказке совсем не случайна: осознание Момента Истины это всегда бунт — или против властей государства или против власти норм общества.

  9. Позвольте спросить: надо ли выступившим на этом форуме объяснять, кто такой Деген? Не только мы, но и тысячи людей прекрасно знают Дегена — воина, Дегена — поэта, Дегена — врачевателя.
    Чем мы занимаемся сейчас? Мы уделяем своё время, своё внимание Колкеру. Кстати, не в первый раз. О нём, о Колкере, говорилось многократно, говорилось много разных слов. Мы говорим о посредственности, говорим и обсуждаем человека, который не заслуживает ни малейшей толики нашего внимания и уважения. Нуждается ли Деген в нашей защите от посредственности? Нет. По той простой причине, что Ион Деген давно занял своё самое достойное, самое почётное место в наших сердцах.
    Имеет ли право Колкер в чём-то обвинять Дегена? Да, имеет. На всю жизнь запомнил фразу моего преподавателя, сказанную им в лекции: «Каждый рассуждает в неру своей воспитанности».
    Колкер так воспитан. У него сложилось такое мировоззрение, вот такое мироощущение. А уж всё то, что впитано умом, не вырубишь топором. Он не считает Дегена поэтом? Так и сам Ион Лазаревич никогда не признавал себя профессиональным поэтом. Его стихи, стихи мальчишки, только что закончившего школу, вовсе не стихи. Это обострённый взгляд, обострённое чувство от увиденного ТОЛЬКО ЧТО. Можете ли вы себе представить, что боец, офицер, только что побывавший в бою, обдумывает рифму, размышляет над секретами стихосложения? Сравните эти стихи со стихами Колкера, выношенными, вымученными в многодневных топтаниях по периметру или по диагонали комнаты.
    О Колкере. Я напомню о поэте Илье Сельвинском. Он искренне осудил Пастернака вместе со всем советским обществом. Он вместе с коллегами по перу проголосовал за изгнание Пастернака из Союза писателей.
    Незадолго до смерти Пастернака Сельвинский через жену испросил разрешения посетить писателя. Прийдя в дом, он стал перед Пастернаком на колени и попросил прощения. Единственный из писателей. Пастернак простил и они несколько часов, до самого рассвета говорили о поэзии. Сельвинский был так воспитан.

Добавить комментарий для Yakov Kaunator Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.