Лев Сидоровский: Вспоминая…

Loading

«В публичный дом приходит клиент, видит, что кругом одни русалки, возмущается: «Я хотел бы видеть женщину с ногами» — и в ответ слышит: «У нас сегодня рыбный день»…. Даже когда врачи везли его на каталке в операционную, тоже анекдот им успел рассказать… Но сердце не выдержало…

Вспоминая…

О Валерии Чкалове, Иосифе Хейфице, Юрии Никулине и Александре Массарском

Лев Сидоровский

15 ДЕКАБРЯ

«УВЫ, ЗЕМЛЯ НЕ БЕРЕЖЁТ ИКАРОВ…»
82 года назад погиб Валерий Павлович Чкалов

ЕСЛИ ты молод, дорогой читатель, тебе и не представить, какой славой был овеян этот человек в предвоенную пору: и портреты на улицах; и имя — в названиях улиц, пионерских дружин, заводов, фабрик, колхозов, совхозов, городов; и кад­ры кинохроники, на которых он — с женой и сыном в открытой машине, осыпаемый дождем из листовок, — мчится от Белорусс­кого вокзала к Красной площади; а еще во всех кинотеатрах — художественный фильм, который так и назывался — «Валерий Чка­лов»… Вот и Твардовский позже написал:

Изо всех больших имен геройских,
Что известны нам наперечёт,
Как-то по-осо­бому, по-свойски
Это имя называл народ…

Правда, порой сия народная любовь доходила уж до полно­го идиотизма. Например, в книге «Из семейной хроники» Виктор Конецкий вспоминает о своем отце, военном прокуроре, кото­рый вдруг занялся литературой такого толка:

«… Я вношу предложение, чтобы на каждом военном само­лете был портрет Валерия Чкалова. Пусть его прах покоится в Кремлевской стене, но его облик должен всегда парить в небе­сах. (…) О, Великое Солнце-жизнь, ты пошлешь свои жизнен­ные лучи в Страну Советов, на ее необозримые поля, леса, ре­ки и долы, и, чтобы мы поняли тебя, Солнце, ты в своем спектре добавишь новый цвет, который человечество назовет — ЧКАЛЫЙ. Этот ЧКАЛЫЙ цвет в грядущих боях будет светить Ста­линским соколам и, переплетаясь с улыбкой Великого Вождя, будет нести победы трудящимся всего Мира».

Слава богу, «чкалого» цвета в солнечном спектре не поя­вилось… А так у Валерия Павловича были все возможные тогда регалии: один из первых, точнее — девятый по счету Герой Со­ветского Союза, депутат Верховного Совета, комбриг — это во­инское звание соответствует нынешнему генерал-майору…

Причем все эти звания, вся эта слава и немысленная по­пулярность в народе пришли к Чкалову как бы внезапно, а точ­нее — в 1935-м, 2 мая, когда Орджоникидзе на аэродроме, во время очередного осмотра правительством новой авиационной техники, вместе с Ворошиловым представил его Сталину и расс­казал, как героически боролся пилот за спасение нового опыт­ного истребителя И-16, у которого в одном из испытательных полетов не вышла нога шасси. (Между вождем и летчиком тогда произошел такой разговор: «Товарищ Чкалов, почему вы при ис­пытании новых самолетов не пользуетесь парашютом?» – «Това­рищ Сталин, я испытываю очень дорогие опытные экземпляры, которые должен приземлить в целости и сохранности».— «Учти­те, ваша жизнь нам дороже любой машины»). И назавтра Чкалов был удостоен ордена Ленина — награды в то время чрезвычайно редкой. С этого и пошло…

* * *

А ВЕДЬ до той поры судьба Валерия Павловича совсем не баловала, хотя поначалу лётчицкая карьера парня из волжского села Василёво складывалась весьма успешно. В самом деле: когда ему было четырнадцать, работал подручным у отца-ко­тельщика, а спустя год стал слесарем-сборщиком аэропланов в Канавинском авиапарке; затем закончил Егорьевскую теорети­ческую авиашколу; далее — не «теоретическую» Борисоглебскую, где впервые поднялся в небо. В Москве, обучался высшему пи­лотажу, в Серпухове — воздушному бою… И вот летом 1924-го (ему лишь двадцать лет) военный летчик-истребитель Чкалов оказался в Ленинградской Краснознаменной эскадрилье име­ни Нестерова. А там…

Вот некоторые выдержки из его «Личного дела № 268818», хранящегося в Центральном архиве Министерства обороны:

«… Будучи членом РКСМ, был исключен на 6 месяцев за недисциплинированность…»

«… Страшно грубый, не любит и не признает никакого на­чальства, на службу опаздывает, пьянствует, вследствие чего теряет авторитет красного командира… 1 ноября 1925 года. Командир отряда военлёт Король».

И наконец:

«… Выездная комиссия Военного трибунала ЛВО ПРИГОВОРИ­ЛА гр. Чкалова Валерия Павловича к лишению свободы со стро­гой изоляцией на ОДИН год, не поражая в правах. Принимая во внимание первую судимость Чкалова, добровольную службу в Красной Армии, молодость и пролетарское происхождение, снять строгую изоляцию и срок лишения свободы Чкалову понизить до ШЕСТИ месяцев».

Начальство не любило его не только за грубость и пьянс­тво, но и за «воздушное хулиганство», поскольку летал не так, как другие. Вот и под Троицкий мост сиганул. (Хотя ни одного живого свидетеля этого, вроде, не оказалась, и ни одна питерская газета об уникальной выходке пилота тогда не напи­сала. Может, сей факт вообще придумал для своего фильма Калатозов?) И над жилыми домами «мертвые петли» крутил… Но, как считают специалисты, это самое «воздушное хулиганство» на самом деле было разведкой, поиском, нащупыванием новых воз­можностей — не зря же именно Чкалова (после тюремной отсидки!), как «лучшего летчика эскадрильи», направили в Москву для участия в воздушном параде по поводу 10-й годовщины Ок­тября. И там Ворошилов объявил ему благодарность.

Скоро — перевод в Брянскую авиабригаду, куда отправил­ся, оставив на невском берегу обретенную здесь молодую жену Ольгу Орехову (о первой супруге Лидии Крыловой сведений не сохранилось) и сына Игоря. А там, на Брянщине, ведя за собой звено истреби­телей, решил потренировать подчиненных в выполнении бреющего полета и… врезался в телеграфные провода. Приговор военно­го трибунала — один год тюрьмы. Потом этот срок скостили до девятнадцати дней, но из армии выгнали. (Кстати, ныне камеру № 12, в которой сидел Чкалов, брянские энтузиасты хотят превратить в музей его имени!).

Пришлось в Ленинградском Осоавиахиме возглавить секцию планеристов… Но спустя всего лишь год на его гимнастерке — вновь военные петлицы, потому что Чкалов — уже летчик-испы­татель в Московском НИИ ВВС. Потом в той же должности — на авиазаводе имени Менжинского, где стал шеф-пилотом авиаконс­труктора Поликарпова. И вот тогда-то произошла судьбоносная встреча со Сталиным…

* * *

КСТАТИ, а откуда у него такая редкая фамилия? Оказывается, «чка» — это у волжан означает «плывучая льдина». Дед Валерия Павловича, по семейному преданию, родился как раз на льдине: летом Чкаловы тянули на Волге бурлацкую лямку, зимой занимались извозом. А его отец, Павел Григорьевич, стал молотобойцем: чинил суда, заходившие на ремонт. Был могуч: однажды, на спор, даже поднял зубами стул вместе с расположившимся там приятелем. И жену взял себе под стать — сильную, широкоплечую и очень добрую. Валерий был у них десятым ребёнком. В 1931-м Павел Григорьевич умер, а его вдову, Наталью Георгиевну, «раскулачили» — за что и сыну-лётчику досталось…

* * *

УЧИТЫВАЯ сталинскую, «барскую любовь» по отношению к другу, блистательный пилот Байдуков, вместе с великолепным штурма­ном Беляковым предложили Валерию Павловичу возглавить экипаж АНТ-25 для перелета через Северный полюс в США. Однако пра­вительство разрешило им сперва освоить другой «рекордный» беспосадочный маршрут — из Москвы в Петропавловск-на-Камчат­ке. Что ж, 22 июля 1936 года, одолев за 56 часов 9375 километров, приземлились на узкой песчаной косе острова Удд. И стали Героями Советского Союза… Ну а 20 июля 1937-го, оси­лив за 63 часа 25 минут 11340 километров, оказались в амери­канском Ванкувере. (В 1977-м мой коллега из этого города Стив Смолл поведал мне, как свято жители Ванкувера, где в честь знаменитого перелёта открыт монумент, хранят память о Чкалове и его друзьях).

Кстати, большую часть пути, который изобиловал сплошной облачностью (и поэтому приходилось ориентироваться по прибо­рам, не видя ни земли, ни горизонта), машину пилотировал, пожалуй, лучший тогда в стране мастер «слепого полёта» Бай­дуков. Когда в 1967-м, оказавшись у Георгия Филипповича в гостях, я, в частности, поинтересовался, не скрывал ли Чка­лов этого обстоятельства в Штатах от журналистов, мой собе­седник рассмеялся:

— Ну что вы! Валерий Павлович был изумительным товари­щем! Бывало, даёт там интервью, так о себе — меньше всего, а всё: Ягор да Саша, Саша да Ягор — он меня так звал, через «я»…

А Марк Лазаревич Галлай (Герой Советского Союза, заслу­женный летчик-испытатель СССР), с которым я имел счастье дружить более тридцати лет, рассказывал:

— Внешняя манера поведения Чкалова была грубоватая. С первого знакомства именовал собеседника на «ты», широко ор­наментировал речь фольклорными терминами и не пытался выда­вать кефир за свой любимый напиток. Но дружить умел замеча­тельно. Например, когда в 1937-м после поломки самолета были у нас сразу арестованы два механика, поехал в НКВД и добился, чтобы их освободили… Или такая деталь. После перелета через Северный полюс в Америку привез с собой легковую машину — блестящий темно-синий «Паккард». В те годы личное авто, а тем более столь шикарное, было большой редкостью. Так вот, в этом автомобиле Чкалов никогда не уезжал с работы один. Если полный комплект пассажиров не набирался на аэродроме, он продолжал подсаживать людей по дороге и успокаивался, лишь когда машина была полна…

* * *

ПОЧЕМУ через год он погиб? Говорят, что весной 1938-го Сталин предложил Чкалову совместить два поста — наркома транспорта и наркома внутренних дел, на что тот, будто бы, ответил дипломатическим отказом: сослался на незавершённые работы над новыми самолетами. А глава НКВД Ежов наверняка об этом узнал и подготовил Чкалову смерть на охоте: от обратно­го выстрела из собственного ружья. Переслал ему в подарок патроны, где были установлены замедлители. Представьте: Чка­лов стреляет — осечка, переламывает ружье, и в этот момент патрон бьет дробью вперед, а гильзой назад — в Валерия Пав­ловича. Именно так случилось с родственником жены Чкалова, Ольги Эразмов­ны, который — вместо Валерия Павловича — этими патронами воспользовался… Так, может, все-таки — диверсия НКВД? Впрочем, «внутренние дела» тогда, 15 декабря, возглавлял уже не Ежов, а Берия…

Кстати, Байдуков рассказывал, что однажды, во время кремлёвского приёма, Чкалов, обратившись к Сталину «на ты», предложил выпить на брудершафт. Все затаили дыхание. Чкалов осушил свой бокал до дна, а Сталин — лишь пригубил. Георгий Филиппович считал, что Валерий Павлович тогда совершил роковую ошибку.

И анекдот появился:

Сталин читает Пушкина: «Орёл, с отдалённой поднявшись вершины, парит неподвижно со мной наравне…» Потом звонит Берии: «Лаврентий, убрать орла!»

Вот «орла» и убрали.

Из заключения комиссии по расследованию обстоятельств его гибели:

«15.12.38 г. в 12 часов 58 минут Герой Советского Союза В.П. Чкалов после нормального полета по кругу на самолете И-180, заходя на посадку, сел вынужденно вне аэродрома на расстоянии 500-600 метров от него, в результате чего прои­зошла гибель летчика и разрушение самолета. (…) Причиной вынужденной посадки послужил отказ мотора в результате его переохлаждения и ненадежной конструкции управления газом…»

От удара Чкалова выбросило из кабины вместе со штурва­лом, за который продолжал держаться. Упав на землю, ударился головой о двутавровую балку и перебил себе мозжечок…

На следующий день были арестованы ведущий конструктор Томашевич, директор завода Усачев — всего шестьдесят чело­век. Причем никто из участников проекта И-180 не умер своей смертью, а некоторые погибли вообще при весьма загадочных обс­тоятельствах: ведущий инженер Лазарев был сброшен с элект­рички; начальник главка Беляйкин, отсидев пять лет, вышел на свободу — и назавтра его уничтожили…

* * *

СЕГОДНЯ, дорогой читатель, больше всех память о Валерии Павловиче (Ольга Эразмовна скончалась в 1997-м) хранят его дети — Игорь, Валерия, Ольга… А имя Чкалова, кроме прочих мест, носят бывший остров Удд и горо­док, где он родился (да, село Василёво стало Чкаловском). Там местный поэт Вячеслав Персидский посвящает знаменитому земляку всё новые и новые стихи:

Увы, Земля не бережёт Икаров,
Слагает песни но не бережёт…
И до сих пор звучит: «Валерий Чкалов», —
И к звездам продол­жается полёт…

Валерий Чкалов

* * *

17 ДЕКАБРЯ

«ПРАДЕД ПУШКИНА ПО ИМЕНИ АБРАМ
ПАРТКОМИССИЮ ПОТРЯС…»
17 декабря 1905 года
родился классик советского кино
Иосиф Ефимович Хейфиц

НЕТ, НЕ ЧАСТО общался я с живыми классиками. А с Иоси­фом Ефимовичем Хейфицом — почти сорок лет. Встречались не только на «Ленфильме», но и в его квартире на проспекте Щорса, где со стены кабинета из-под стекла красиво смотре­лись Диплом «Гран-при» и Большая золотая медаль Парижской всемирной выставки — за «Депутата Балтики», а рядом — письмо Ромена Роллана: «… Фильм произвел огромное впечатление. Я увидел, как расцветают личности под влиянием движения масс…» Да, это знаменитый француз написал в 1937-м, но мы-то теперь знаем, как в ту пору в нашем отечестве «расцве­тали личности». Когда в 1992-м я насчет этого усмехнулся, Хейфиц упорствовать не стал, хотя и пояснил:

— Сейчас некоторые художники всё свое прежнее творчест­во «пересматривают». Мне с соавтором Александром Зархи в этом смысле повезло: может, потому, что — по своей тогдашней молодости и наивности — шли в работе исключительно от личного ощущения, а не от политического диктата. Что такое «Депутат Балтики»? Это история ученого Тимирязева, от начала до конца абсолютно достоверная. Разве что его речь, которая на экране звучит в Петросовете, на самом деле была произнесена в Москве. И ни­каких политических «лизаний» в фильме нет…

Тогда, чтобы подлить масла в огонь, я напомнил об их же киноленте «Член правительства», где «простая крестьянка» оказалась в верховном органе страны. Хейфиц возразил:

— Там же — история многих русских баб, которые в то время волей обстоятельств оказались в Верховном Совете. Ле­нин хотел, чтобы кухарка научилась управлять государс­твом? Вот и «научилась». Сейчас бы я отказался лишь от нес­кольких фраз в «кремлевской» речи героини (которая тогда производила ошеломительное впечатление): там, действительно, есть несколько конъюнктурных строк. А в остальном история про русскую бабу, «попами пуганную, мужьями битую» — это же абсолютная правда. Кстати, Жданов в Ленинградском обкоме поначалу фильм при­нимать не желал: мол, героиня — «плакса». А Вышинский, кото­рый от ЦК курировал «культуру», заявил: «У вас героиня после свадьбы идет по улице с песней, явно навеселе, а представи­тель Советской власти пьяным быть не может!» Однако мы заар­тачились: «При чём тут Советская власть? Саша Соколова в этом эпизоде — еще лишь председатель колхоза». Вышинский стукнул кулаком по столу: «Но потом-то она будет членом правительства!»… Что делать?! Спасибо одному из редакторов Госкино, который дал умный со­вет: «Мальчики, да выбросьте лишь несколько метров из прохо­да вашей героини по селу, а я напишу, что «согласно указанию произведены резкие сокращения». Надеюсь, проверять никто не станет»… Так и поступили. Пронесло…

* * *

В ЧИСЛЕ самых первых они стали лауреатами Сталинской премии. Бремя славы обрушилось на их юные плечи. А ведь до этого случилась у Хейфица и Зархи беда, которая могла стоить обоим даже жизни. Иосиф Ефимович рассказывал:

— В самом начале 1933-го мы сняли фильм «Моя Родина», посвященный событиям 1929-го на КВЖД. В Совкино картину приняли с триумфом, а Политуправление Красной Армии, издав по этому поводу специальный приказ, наградило нас «ценными подарками»: электрочайником и радиоприемником «Радуга». Вся Москва пест­рела афишами «Моей Родины», выпущенной в прокат к пятнадца­той годовщине Красной Армии. На радостях мы укатили на юг, отдыхать… Возвращаясь из отпуска, на последней перед Моск­вой станции покупаю газету и читаю: «Картина «Моя Родина» воспрещена к демонстрированию по всему СССР как вредная. ТАСС». И вот идем мы с Зархи по столице и видим, как милици­онеры сдирают с тумб, стендов и заборов афиши нашего фильма. А в коридорах Совкино никто уже с нами не здоровается… Только киномеханик по большому секрету поведал, что запрет — по указанию самого товарища Сталина… Приехали в Ленинград: на студии — словно траур. Назавтра сюда прибыла комиссия ЦК — вы­яснить: «Чьими руками сделан вредный фильм?» В чем же мы провини­лись? Вскоре в Политуправлении Красной Армии нам разъяснили: «Недавно на Политбюро товарищ Сталин сказал, что на удар аг­рессора мы ответим тройным ударом. В вашем же фильме тройно­го удара в ответ на провокацию гоминьдановских войск нет, это — т о л с т о в с т в о! Вы показали бой у погранично­го моста, где почти вся наша рота гибнет. Почему? Это — по­литическая ошибка! Такой фильм не решает задачу мобилизации зрителей для дела обороны страны, и в этом — его вред…» Буквально такими же словами тут же стали клеймить нашу картину все газеты. И картина исчезла без следа… А нас снова вызвали в Политуправление: «Конечно, ваша ошибка ог­ромна, и теперь надо ее исправлять. Вы — комсомольцы и долж­ны срочно поставить о Красной Армии другой фильм — веселый, радостный, победный». Нас командировали под Киев, в танковую часть, — и потом на экраны вышли «Горячие денёчки»…

* * *

ПОЗЖЕ, после «Депутата Балтики» и «Члена прави­тельства», они сняли ленту «Его зовут «Сухэ-Батор». Затем — «Малахов курган». Кстати, во время войны мы, мальчишки, посмотрев фильм, в этот самый героический «Малахов курган» на дворе играли… Узнав от меня сию подробность, режиссер улыбнулся:

— Приятно слышать… Когда наши войска вошли в Прагу, там «Малахов курган» имел такой успех, что кинотеатр, где его крутили, переименовали по-чешски в «Малаховску могилу» — по-русски звучит жутковато…

Но и после этого, после второй Сталинской премии, чи­новники разного ранга по-прежнему продолжали выискивать у Мастера «политические ошибки». Однажды пострадал даже за… Пушкина:

— Это случилось в конце сороковых годов… Однажды в одной киношной компании, когда речь зашла о Пушкине, я вспомнил фразу из какой-то пьесы: «Есть у русских один вели­кий поэт, да и того негры считают своим»… Через месяц — повестка из Смольного: «Срочно явитесь в Комиссию партийного конт­роля!» Явился. За столом — трое. Грозный вопрос: «На каком основании вы утверждали, что Пушкин был негром?» Отвечаю спокойно: «Не совсем так. Когда зашел разговор о Пушкине, я вспомнил, что его прадедом был эфиоп, то есть арап, русский военный инженер Абрам Ганнибал». Чувствую: прадед Пушкина по имени Абрам их поверг в шок. Наконец кое-как очухались: «Вам что же очень было нужно ЭТО подчеркнуть?» Возражаю: «Подчеркивать мне ничего не нужно было. В той нашей компании собрались лю­ди интеллигентные, все про это прекрасно знали». — «Зачем же тогда это повторять? Лучше бы сказали, что Пушкин — гордость русской нации, а вы — про Абрама». «Тема беседы, — говорю, — была иная». — «Какая?» — «А такая, что Пушкин своего родс­тва не скрывал и не стеснялся». Тут, судя по всему, главный повысил голос: «Откуда вы это знаете? Может, вы с Пушкиным беседовали?» Я усмехнулся: «У него есть строчки в «Онегине»: «Под небом Африки моей вздыхать о солнечной России…» Афри­ку он считал своей, хотя был великим сыном России». «Всё! — захлопнул папку с «делом» председательствующий, — вопрос закрыли!» Но я не унимался: «Помните у Маяковского: «Я люблю вас, но живого, а не мумию. Навели хрестоматийный глянец. Вы по-моему при жизни — думаю — тоже бушевали. Африканец!»… Тройка переглянулась. Судя по всему, этих строчек раньше они тоже не слышали. Председательствующий сурово произнес: «Вам выносится выговор с занесением в учетную карточку. Понятно за что?» Сказать, что за Абрама Ганнибала, он не решился… А «стукача» мы потом выявили… Да, времена наступали суро­вые: всюду выискивали «безродных космополитов», всюду выню­хивали признаки «низкопоклонства перед Западом». Первым на студии выгнали Леонида Трауберга — одного из авторов знаме­нитой трилогии о Максиме. А мне друзья посоветовали срочно уехать в Баку и снимать там фильм о нефтяниках Каспия. Так что экзекуции в родных стенах избежал. Но, как говорится, из огня да в полымя: там оказался во власти ставленника Берии — палача Багирова. Страшно вспоминать…

* * *

НЕ СТАЛО Сталина. Наступила короткая хрущевская «отте­пель». В эти годы Хейфиц, уже без соавтора, как бы обрел второе дыхание. И экранные герои у него теперь стали совсем другие: после «эпохальных» лиц — просто корабельный мастер из «Большой семьи», просто шофер из «Дела Румянцева», просто не очень удачливый в своей служебной карьере хирург из картины «Дорогой мой человек»… Жизненные коллизии, что лежали в основе сюжетов, становились всё интимнее, конфликт уходил всё более внутрь, и чувствовалось: эти люди близки режиссеру бесконечно. А как он любил своих актеров — и Алёшу Баталова, которому дал путевку в кинематограф; и Ию Саввину, которую тоже впервые снял в блистательной «Даме с собачкой»; и Аду Роговцеву, которой его фильм «Салют, Мария!» тоже отк­рыл дорогу на экран… Потом к ним добавятся и Папанов, и Золотухин, и Коренева, и Даль, и Высоцкий… «Оттепель» сме­нилась «застоем», затем к власти пришел Горбачёв, а Хейфиц, не очень-то обращая внимания на то, какая за окном «власть», продолжал работать всё так же несуетно, мощно, не по возрас­ту азартно. Его фильмы собирали обильные награды во всех концах Земного шара! Но, увы, прежде, чем получить международное признание, всякий раз необходимо было заслужить куда более важное для судьбы картины признание — обкомовское.

Вспоминал он об этом с отвращением:

— Сначала бесил Толстиков, потом — Романов. Например, после одного прос­мотра вопрошает: «Вот там у вас по двору женщина идет. Что она несет в авоське?» — «Бутылки». — «Ага, водочные!» — «По­чему водочные? Может, лимонад». — «Нет, водочные, я наклейки заметил. Хотите показать, как спивается русский человек, рабочий класс? Не выйдет! Бутылки вырезать!»… И в таком духе — всякий раз. А фильм по «Блокадной книге» Гранина и Адамо­вича мне вообще запретили… Одно время заболел я мечтой — поставить бабелевский «Закат», объединив его с «Одесскими рассказами». И чтобы Беню Крика играл непременно Высоцкий — представляете, что бы было! Не позволили…

* * *

ОН ХРАНИЛ в кабинете восемьдесят пять толстенных тетра­дей, в которые заключил раздумья обо всех своих тридцати двух фильмах. А еще берег портреты своих актеров и ог­ромные афиши «Дамы с собачкой» на разных языках мира. И присланную из Ялты розу с куста, посаженного Чеховым…

Теперь в тех стенах — его сын, тоже замечательный кино­режиссер, Дмитрий Светозаров, о котором Иосиф Ефимович, тог­да, в 1992-м, сказал коротко и уважительно:

— Митин почерк от моего отличается резко. Он целиком принадлежит этому времени, и его ленты, слава богу, — без фальши и без пошлости…

Иосиф Ефимович Хейфиц

* * *

18 ДЕКАБРЯ

«БАЛБЕСА Я ЛЮБИЛ…»
99 лет назад родился Юрий Владимирович Никулин

ОДНАЖДЫ, в середине 1970-х, когда столичный цирк гастро­лировал в Ленинграде, ко мне в редакцию «Смены» на собствен­ной «Волге» прикатил Юрий Владимирович Никулин. До этого мы уже были знакомы и накануне я по телефону попросил Никулина о небольшом интервью по поводу их только что начавшихся гастролей. Однако на сей раз, любимый артист предстал в несколько непривычном облике: спортивные брюки, кожаная куртка, а на лбу — очки-«консервы», которые обычно носили тогда мотогонщики. Причём прежде, чем войти, он осторожно постучал в дверь, чуть её приоткрыл и поинтересовался с одесским акцентом: «Здесь проживают супруги Гольдберг?». Узнав гостя, я расхохотался: «Почему — Гольдберг?» Он: «Потому что дальше следует: «Нет. Но на первом этаже живёт господин Гольд, а на четвёртом госпожа Берг». — «Значит, они разошлись?»…

Потом быстро поговорили «для газеты». Ну и, конечно, услышал я новый анекдот — про быка, который, найдя в траве перчатку, поддел её рогом и обратился к корове: «Мадам, это не вы потеряли бюстгальтер?»

А когда прелестный визитёр собрался в обратную дорогу, надвинул на глаза «консервы» — и в таком виде при моём сопровождении появился на набереж­ной Фонтанки. Только подошел к «Волге», как возник хмурый милиционер из охраны Дома прессы. В «консервах» Никулина не признал и прорычал грозно: «Здесь машину ставить нельзя! Здесь — только для служебных!» Но Никулина сей рык вовсе не испугал, отреагировал спокойно: «Для служебных? А я слу­жу». Страж порядка растерялся: «Служите? Где?» Никулин вытя­нулся по стойке «смирно», взял руку, хотя головной убор отсутствовал, якобы под козырёк, щелкнул каблуками: «Служу Советскому Союзу!» Сел в свой цвета «белой ночи» лимузин и покатил вдоль Фонтанки к цирку…

* * *

А ДВУМЯ годами раньше я впервые оказался в гостях у не­го, в столице, — на Большой Бронной, в квартире № 30 дома № 2/6. Юрий Владимирович (ему было чуть за пять­десят, и седина в растрёпанной прическе еще не проявилась) выглядел молодцом, а Татьяна Николаевна — ну просто велико­лепно! Насущное интервью очередного «воскресного гостя» моей газеты, ради которого я потревожил «под завязку» занятого и в цирке, и в кино столь популярного и уже всенародно любимого (особенно — после «Бриллиантовой ру­ки») артиста, как-то отступило на десятый план.

Мы весело чаёвничали; домашнее клубничное варенье оказалось вкуснейшим, и «фамильные» анекдоты в исполнении хозяина квартиры — презабавными.

Ну, например:

«Что сказала твоя жена, когда заметила, что ты целуешься с соседкой?» — «Представь себе — ничего! А те два передних зуба и так давно пора было удалить»…

Или:

«Идёт экскурсия в раю и видит: сидит старая еврейка, вяжет носки. Они с почтением говорят ей: «Вы такая знаменитая! Вы самая великая женщина в истории! Вы родили такого сына! Вы понимаете, для нас Иисус Христос — это…» Она: «Да-да, но если бы вы знали, как мы с мужем хотели девочку…»

Жаловался на свою «известность»:

— Заглянул как-то в Ялте на пляж — сразу вокруг толпа. Стал раздеваться — раздались голоса: «Смотри — трусы! В клеточку!» Плюнул с досады, оделся и ушел…

Среди прочего разговор коснулся разных идиотских плакатов на дорогах. Я вспомнил своего друга — польского журналиста Сташека Ходынецкого, который путешествовал у нас на своём «Трабанте» и возмущался: «Когда, Лёва, еду по вашей трассе, то плакаты мне без конца сообщают, что вы боретесь за мир, что скоро по мясу, маслу и молоку обгоните Америку, что в 1980-м году построите коммунизм, одного лишь не могу узнать — куда ведёт эта дорога?» Никулин хохотнул: «А я однажды под Ростовом увидел плакат, на котором был изображен испуганный шофер, который круто выворачивает баранку, а внизу — крупный призыв: «ВОДИТЕЛЬ, БОЙСЯ МЕСТ, ИЗ КОТОРЫХ ВЫСКАКИВАЮТ ДЕТИ!»

Потом в лоджии терпеливо позировал перед моим фотоаппаратом, с шутками-прибаутками отвечал на, увы, в основном привычные для себя воп­росы. Например, когда я поинтересовался, не огорчает ли его школьными отметками сын Максим, вздохнул:

— Однажды вернулся после уроков и говорит: «Папочка, у нас сегодня сокращённое родительское собрание». — «Что значит сокращённое?» — «Ты, я и директор»…

А порой в его словах вдруг звучала неприкрытая пе­чаль. И тогда «этот смешной Никулин» вдруг открывался мне с совсем не знакомой стороны…

* * *

ЕГО отец, демобилизовавшись из Красной Армии и окончив курсы Политпросвета, устроился в драматический театр городка Демидов (что на Смоленщине). Скоро встретил будущую маму Юрия. Сын родился в 1921-м. Потом семья перебралась в Москву, где Владимир Андреевич продолжал заниматься любимым делом — писал интермедии, конферанс, репризы для эстрады и цирка. Позднее сотрудничал в «Известиях», «Гудке». А мама вела домашнее хозяйство. Но дважды в неделю семья непременно посе­щала театр, что во многом определило Юрины интересы и вку­сы: вот и в школьном драмкружке, который вёл отец, даже стал «премьером»… Однако сразу после окончания десятого класса оказался в войсках зенитной артиллерии.

— Поначалу ко мне относились с иронией. Когда на строе­вой подготовке маршировал отдельно, все со смеху покатывались: ведь шинель на нескладной фигуре висела нелепо, сапоги на тонких ногах смешно болтались…

Спасало Никулина то, что сам нисколько не обижался, а, наоборот, смеялся вместе со всеми… Уже через месяц грянула война с Финляндией, и он написал заявление: «Хочу идти в бой комсомольцем». Но участвовать в боевых действиях не удалось: их зенитная батарея под Сестрорецком охраняла воздушные подступы к Ленинграду. А когда разразилась битва с гитлеровцами, она открыла огонь по фашистским самолетам, кото­рые рвались к городу на Неве, закидывали Финский залив глу­бинными минами… Там старший сержант Никулин оставался до весны сорок третьего, а потом, после госпиталя, оказался под Колпиным, в 72-м отдельном зенитном дивизионе. После о войне вспоминать не любил:

— Не могу сказать, что отношусь к храбрым людям. Нет, мне бывало страшно. Всё дело в том, как тот страх проявляет­ся. С одними случались истерики — они плакали, кричали, убе­гали. Другие всё переносили внешне спокойно… Но первого убитого при мне человека невозможно забыть. Мы сидели на ог­невой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нашим орудием разорвался снаряд, и заряжающему осколком оторвало голову. Сидит человек с ложкой в руке, пар идёт из котелка, а верх­няя часть головы срезана — как бритвой, начисто…

Победу встретил в Прибалтике. Однако домой попал только через год. Кстати, именно там, в армии, у Никулина случился артистический дебют:

— В Валмиере вызвал меня замполит командира дивизиона капитан Коновалов: «Никулин, ты у нас самый веселый, много анекдотов знаешь, давай-ка организуй самодеятельность!» Я быстро выявил способных ребят и потом выходил к публике с таким вступительным монологом: «Как хорошо, что пе­редо мной — артиллеристы. Поэтому хочу, чтобы наш концерт стал своеобразной АРТПОДГОТОВКОЙ, чтобы во время концерта не смолкали КАНОНАДА аплодисментов и ВЗРЫВЫ смеха. Чтобы остро­ты конферансье, как ТЯЖЁЛЫЕ ОРУДИЯ, БИЛИ зрителей по голове, и чтобы потом, они, получив ЗАРЯД веселья, с веселыми МИНАМИ на лицах разошлись по казармам…»

* * *

ПОСКОЛЬКУ однополчане его комический дар воспринимали восторженно, подал документы во ВГИК. Однако от экзаменаторов услышал: «В вас, конечно, что-то есть, но для кино не годи­тесь. Попробуйте — в театральный». Что ж, попробовал, однако и в ГИТИСе, и в Щепкинском училище, и во всех других тоже получил «от ворот поворот». Но тут узнал про студию клоунады при Московском цирке… И наконец в 1948-м, 25 октября, вместе с напарником Борисом Романовым он — впервые на мане­же, перед публикой! Чуть позже они уже — на гастролях, вмес­те с самым главным в стране клоуном — Карандашом! Потом Романова сменил Михаил Шуйдин…

* * *

В ЭТО время студентка Тимирязевской академии Таня Покровская увлеклась конным спортом. И был у них в конюшне жеребенок по имени Лапоть. Неуёмный Карандаш поп­росил девушку научить Лаптя некоторым трюкам и привести в цирк. Научила, привела… Когда жеребенок подрос, Ка­рандаш пригласил Таню на представление, дабы посмотрела забавную сценку с ее питомцем. Действительно, было смешно: Карандаш вызвал из зала якобы случайного зрителя и показал, как надо на скакуне гарцевать. Никулин, в образе этого самого зрителя-недотёпы, всё очень уморительно проделывал, но вдруг… взап­равду свалился под копыта. Покалеченного артиста спешно доставили в Институт Склифосовского, и Таня, которая чувствовала себя виноватой, стала беднягу навещать. Через полгода поженились — и родился Максим…

* * *

СКОРО Никулин с Шуйдиным, покинув Карандаша, познали успех прямо-таки оглушительный — и в нашей стране, и в многочисленных зарубежных гастролях.

* * *

А ПЕРВЫМ его фильмом стала слабенькая музыкальная комедия «Девушка с гитарой», однако сценка с незадачливым пиротехни­ком, который своим фейерверком едва не спалил всё вокруг, получилась смешной. Затем в «Неподдающихся» был хорош его пройдоха Клячкин. А потом Леонид Гайдай создал искромётную корот­кометражку «Пёс Барбос и необычный кросс», где возник уникальный эксцентрический феномен трёх героев-масок: Балбе­са, Труса и Бывалого. Причем Никулина почти не гримировали: лишь приклеили большие ресницы, которыми он так забавно хло­пал… Тут же Юрий Владимирович подбросил Гайдаю идею «Само­гонщиков» (в цирке с Шуйдиным он интермедию с таким названи­ем уже исполнял), фильм сняли — и снова фурор!

Столь же успешно Балбес появится после и в «Операции «Ы»», и в «Кавказской пленнице». Но еще до того вдруг — гран­диозный, в чём-то даже трагедийный Кузьма Кузьмич Иорданов! Спасибо Льву Кулиджанову, который, присту­пая к ленте «Когда деревья были большими», выбрал именно Ни­кулина — ведь с той поры люди поняли: этот актер способен пронзительно воплощать на экране не только Балбеса и ему по­добных, но и совсем-совсем иные персонажи. Например — лейте­нанта милиции Глазычева в киноповести «Ко мне, Мухтар!» Или — монаха Патрикея в «Андрее Рублёве» (да-да, у Тарковского). Или — скромного экономиста, обаятельнейшего Сергея Сергееви­ча Горбункова в «Бриллиантовой руке» (Гайдай впервые доверил ему образ, в котором артист смог соединить комизм с иронией и тонким лиризмом; кстати, там, в маленьком эпизодике, снялся и маленький Максим)… Ну и, конечно же, — военный журналист Лопатин в фильме Алексея Германа «Двадцать дней без войны» (киноначальство было категорически против того, чтобы «серьёзного» главного ге­роя играл «смешной» Никулин, но Константин Симонов его отс­тоял). А еще — следователь прокуратуры Мячиков в рязановских «Стариках-разбойниках», и солдат Некрасов в фильме Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину», и дед Лены Бессольцевой (первая роль юной Кристины Орбакайте) в картине Ролана Быково «Чучело»…

— Вот пишут: «Никулин — великий клоун». Это неправда. Просто кино сделало меня популярным. В цирке публика видела во мне Балбеса, а я ей подыгрывал. Я не считал Балбеса отрицательным героем, я его любил — странного, неунывающего, добродушного. А вот когда предлагали играть предателей, отказывался…

Он бы снимался еще больше и, наверное, — еще интерес­ней, но каждый вечер был очень занят в цирке и надолго уез­жал на гастроли. А в 1984-м там, на Цветном бульваре, вообще стал директором. И добился от предсовмина Рыжкова, чтобы их старинное сооружение капитально отремонтировали… В голодные перестроечные годы позвонил Горбаче­ву: «Мяса для тигров осталось на два дня. После этого я гру­жу их на машины, подвожу к зданию правительства и там остав­ляю. Если еще через день мяса не подвезут, прикажу открыть клетки — тигры как раз проголодаются…» Горбачев расхохо­тался — и вопрос был решен…

* * *

НИКУЛИН был любим и щедро отмечен: Герой Социалистичес­кого Труда, народный артист СССР, лауреат Государственной премии… Однако высокие звания и награды его натуру нис­колько не испортили, со всеми оставался доступным, естест­венным, «своим»… Например, однажды поздравляю его по теле­фону с Новым Годом, а в ответ: «Что, уже Новый Год? А я и не заметил, работы невпроворот, устал, как та корова» — «Какая корова, Юрий Владимирович?» — «А ты что, не знаешь? Идёт корова по дороге, взъерошенная, ободранная, еле ноги волочит. Её спрашивают: «Корова, ты откуда?» — «От верблюда»…» В другой раз поздравляю по телефону с днём рождения, а он: «С чем поздравлять, ведь сегодня — четверг». Я: «Ну и что?» Никулин: «Как «что»?! В публичный дом приходит клиент, видит, что кругом одни русалки, возмущается: «Я хотел бы видеть женщину с ногами» — и в ответ слышит: «У нас сегодня рыбный день».

* * *

ДАЖЕ когда врачи везли его на каталке в операционную, тоже анекдот им успел рассказать… Но сердце не выдержало. Это случилось в 1997-м, 21 августа…

Он лежит на Новодевичьем. А цирком, который теперь но­сит имя Юрия Никулина, руководит Максим. А Татьяны Николаев­ны уже нет… А у внуков — другие профессии…

Таким я запечатлел Юрия Владимировича
12 июля 1973-го года.
Фото Льва Сидоровского

* * *

ОН УТВЕРЖДАЛ, ЧТО СТАРОСТИ НЕТ…
Сегодня скончался легендарный
Александр Самойлович Массарский
(5 мая 1928–18 декабря 2020)

НЕБОЛЬШОЙ белорусский городок под Витебском, в котором Алик родился, так и назывался — Городок, и речка, что там протекала, именовалась, естественно, Горожанкой. Его дед ладил в округе отличные печи; бабушка народными методами лечила соседей от разных хвороб; отец, который мальчиком вместе с Марком Шагалом учился живописи, а в Первую мировую заслужил два Георгиевских креста, теперь в самодеятельном театре был одновременно актёром, режиссёром и декоратором; а мама работала в библиотеке. Поэтому книжные новинки в их семье оказывались сразу, а читать Алик, как и сестра Ада, любил. Еще обожал песни Утёсова, Козина, Шульженко и замирал у чёрной тарелки радиорепродуктора, когда звучали «Вальс-фантазия» Глинки или ария Каварадосси из «Тоски». Но едва окончил шесть классов, как оттуда вдруг донеслось короткое и страшное слово «война»…

Совсем скоро над Городком завыли «юнкерсы» — и их семья двинулась в долгий путь. За шестнадцать дней в бесконечной толпе таких же несчастных под частыми бомбёжками и обстрелами — через Велиж, Нелидово и другие населённые пункты — прошли (а у деда была сломана ключица) четыреста километров и, наконец, оказались в товарном вагоне последнего из Ржева состава, следующего на восток. И опять, когда раздавался тревожный гудок спешно тормозящего паровоза и вокруг начинали рваться бомбы, люди выскакивали из вагонов и бросались врассыпную… Потом, слава богу, этот ужас прекратился — и спустя двадцать четыре дня в Туринске их выгрузили…

Какая удача, что там, на Урале, директором эвакуированного завода оказался Иван Карпович Алфёров, который когда-то в Городке был заместителем председателя исполкома: он предложил отцу с матерью и работу, и непритязательное жильё, а сын вдобавок на всю жизнь обрёл весёлого вихрастого друга Жорика, которого теперь люди знают как академика, нобелевского лауреата Жореса Ивановича Алфёрова… После седьмого класса поступил в техникум, где, благодаря хорошему пространственному воображению, оказался весьма успешным в черчении и постижении «деталей машин». Потом, заканчивая десятилетку, был особенно признателен учителю по литературе Галине Александровне Слаущевой, которая поддержала его любовь к Маяковскому. Стихи «поэта революции» не раз «с выражением» читал со школьной сцены, да и в ребячьих спектаклях участвовал охотно — вот почему свой «аттестат зрелости» без раздумий отправил в Ленинградский театральный институт. Чуть больше месяца назад свершилась долгожданная Победа, но в семье уже знали, что всех многочисленных родственников, которые летом сорок первого покинуть вместе с ними Городок отказались, как и всех тамошних евреев, фашисты уничтожили. И дом их сгорел дотла…

* * *

УВЫ, в Театральном Саше Массарскому «из-за недостаточной громкости голоса» дали от ворот поворот. Мотался по Питеру в поисках вуза, где принятых обеспечивали общежитием. Наконец, в Плановом получилось. Когда заканчивал первый курс, увидел показательное выступление институтских самбистов, учеников аспиранта Князева, и понял, что самбо — его судьба. Поскольку озабоченный своей диссертацией тренер занятия часто пропускал, оставляя Массарского за старшего, стал изучать историю борьбы, анатомию, физиологию, методику преподавания. Однажды вместе с другими лучшими самбистами города получил приглашение с «Ленфильма» — на съёмки картины о разведчиках по популярной повести Казакевича «Звезда«, и там переодетые в советскую и немецкую форму спортсмены лихо участвовали в рукопашных схватках. Так впервые оказался на киностудии, которая потом станет почти что родным домом… Спорт властно тянул к себе. И хотя после защиты диплома «инженер-лейтенант путей сообщения» Массарский получил «солидную» должность, с удовольствием променял её на вечернее отделение Института физкультуры имени Лесгафта. Ну а днём под крышей спортобщества «Искра» отвечал за спортивную работу в театрах, музеях и на «Ленфильме»! Потом на ГОМЗе (который спустя время превратился в ЛОМО) организовал заводскую секцию самбо, где вырастил тридцать шесть мастеров спорта СССР, причем многие стали чемпионами Ленинграда. И самым первым в стране собрал мальчишек семи-восьми лет в группу «Олимпийская надежда», из которых потом получились не только хорошие спортсмены, но и шесть докторов плюс десяток кандидатов наук. В шестидесятые годы вдобавок начал воспитывать дзюдоистов (многие тоже стали мастерами спорта, чемпионами) — в общем, звание заслуженного тренера России присвоено ему по вполне заслугам…

* * *

ПОЧТИ шесть десятков лет назад на экраны страны вышел итальянский фильм «Голубой континент» режиссёра Фолько Квиличи — и зритель был потрясён увиденными подводными съёмками. А в 2006-м на Международном фестивале подводного изображения во французском Антибе синьор Квиличи обнял почётного гостя синьора Массарского, потому что в числе прочего там демонстрировались боксы для подводных съёмок, которые наш земляк давным-давно сконструировал на ЛОМО. Да, смастерил их для отечественных фото — и кинокамер, когда вовсю увлёкся подводным плаваньем, а аппаратура для глубоких погружений в родимом отечестве не выпускалась и аквалангисты (слово «дайвер» здесь тоже ещё не существовало) делали всё самостоятельно. Позже, уже в «Военмехе», разработал герметичные аппараты для подводных и космических съёмок — в конце концов подобных изобретений у него оказалось больше пятидесяти. Конечно, и сам фиксировал подводные эпизоды для различных фильмов, прежде всего — художественных, а также — научно-популярных, в которых порой выступал как режиссёр, сценарист и оператор… Кроме того, по его эскизам, под его руководством в том студенческом конструкторском бюро появились устройства для безопасного исполнения сложных каскадёрских трюков, для спасения альпинистов в горах, для помощи людям на пожаре. А ещё — разные варианты термокамер для использования в медицинской практике, спорте и для гигиены космонавтов в длительных орбитальных полётах. И первую отечественную систему зубной имплантации с полным набором необходимых инструментов заодно создать умудрился. Вот и вспоминал благодарный Георгий Михайлович Гречко (у которого с зубами-то всё в порядке), как в открытом космосе снимал фотокамерой Массарского, как принимал «космическую баню», в которой — тоже задумки друга. Вот и восхищался его уникальным звёздным фотометром для изучения верхних слоёв атмосферы Земли. Весьма знаменательно, что они оба стали почётными докторами БГТУ «Военмех».

* * *

РУКОВОДЯ (помнишь, дорогой читатель?) спортивной деятельностью работников местных театров, музеев и киностудий, герой моего повествования много времени проводил на «Ленфильме». Там его интересовало абсолютно всё: процесс съёмок, люди разных профессий, участвовавшие в кинопроизводстве, режиссёры, актёры и, конечно, съёмочная аппаратура. И постепенно этот пытливый, умелый, сильный человек стал при создании трюковых сцен абсолютно необходимым — ведь и разрабатывал, и осуществлял их мастерски. К примеру, в сценарии указано: «рукопашный бой» — и он делал подробную, покадровую разработку такого действа, учитывая, допустим, что положительный персонаж даже в драке должен действовать всё-таки «благородно», а отрицательный — наоборот «подло». (Совсем не так, как в «Пиратах двадцатого века», где советский моряк всаживает бандиту нож в живот очень уж натуралистично, по-зверски). И потом ставил эту сцену с актёрами и исполнителями трюков, в качестве которых поначалу чаще всего выступали его ученики-самбисты…

Шло время, съёмки усложнялись, требовались мастера многих спортивных специализаций, и он стал приглашать наездников, автомобилистов, мотогонщиков, фехтовальщиков, скалолазов, подводников… Парни учились друг у друга, овладевали «смежными» профессиями — так под началом Массарского на «Ленфильме» сформировался уникальный отряд каскадёров-универсалов, способных выполнить любое задание режиссёра, реализовать любую фантазию сценариста. (А ведь компьютерных трюков тогда не существовало: всё выполнялось реально). Ни на «Мосфильме», ни в иных «киношных» производствах ничего подобного не было, и их отряд стали приглашать на все студии страны.

Ну а его тренерская и конструкторская ипостаси только помогали: ведь для того, чтобы на экране продемонстрировать сложный трюк, необходимо сконструировать уникальное приспособление. И испытать. К тому же при постановке особо сложных эпизодов, скажем, чтобы воссоздать историческое сражение, отдалённое от нас веками, да ещё происходившее в малознакомой стране, приходилось погружаться в историю, в литературу, досконально выведывать об этом событии совершенно конкретные вещи: какое было оружие, как им сражались, какие были приёмы боя… К примеру, для фильма «Стрелы Робин Гуда», который режиссёр Сергей Тарасов снимал с Борисом Хмельницким в главной роли, надо было точно знать, как в Шотландии той поры (тринадцатый век) стреляли из лука: сколько пальцев на тетиве было у лучников Робина — два или три. Из книг по истории оружия он выяснил, что, если русские ратники натягивали тетиву двумя пальцами, то шотландцы — тремя. Ещё скрупулёзно разобрался в том, какими тогда были домашняя утварь, жизненный уклад. И когда после выхода фильма на экран какой-то старый кавалерист гневно написал на студию: «Почему у вас в Шотландии тринадцатого века скачут лошади буденовской породы, выведенной в Советском Союзе?», Массарский устыдился. Хотя — где он мог взять других лошадей?

Он и сам зачастую участвовал в сложнейших эпизодах, а порой — подменял актёров, и каких! Например, гениальный Павел Луспекаев, у которого ступни хирурги уже ампутировали, согласился участвовать в фильме Владимира Мотыля «Белое солнце пустыни» лишь при условии, что рядом будет Массарский. И правда: как со столь покалеченными ногами, да ещё на раскачивающемся баркасе, просто-напросто устоять? А таможеннику Верещагину к тому же надо драться с бандитами… Надев такой же костюм и «примерив» верещагинский грим, Массарский начал репетировать. И потом все общие планы снимали с ним, а крупные — с Пашей. Однако случился сюрприз: Луспекаев смог повторить и многое из того, что было сделано каскадёром, — так что кадров с «подменой» почти не осталось… Кроме того, отвечая в фильме за все трюки, Массарский сыграл там ещё нескольких басмачей…

А порой подвергал себя серьёзной опасности, к примеру — на съёмках ленты Саввы Кулиша «Комитет 19-ти», которые проходили в Конго. Сцена захвата наёмниками группы учёных-бактериологов, посланных в Африку Организацией Объединённых Наций, по сценарию выглядела так: наёмники подбивают маленький самолёт с учёными, тот совершает вынужденную посадку и катится по траве; наёмники бегут навстречу и вытаскивают учёных из кабины… Массарский заранее обговорил с французским пилотом безопасную дистанцию, на которую можно приблизиться к вращающимся винтам, и — в образе наёмника — побежал первым, предупредив, чтобы никто не обгонял. Но один из «банды» так увлёкся, что вырвался вперёд. С ужасом увидев, как тот мчится прямо на винты, которых при вращении не видно, Массарский что есть мочи рванул за ним, догнал и швырнул «спринтера» на траву. Но в это время пилот, чтобы не разрубить моего героя винтом, сделал такой резкий разворот, что хвост самолёта, описав широкую дугу, поддел Массарского и выбросил на бетонную полосу. Одежда предохранила, но руки были открыты — и он понял, что значит оказаться на наждачном круге… Потом, увидев эти руки, молодая актриса Светлана Смехнова потеряла сознание: кожа на них висела клочьями…

* * *

ЕМУ уже было под девяносто, однако, не снижая оборотов, как и раньше, конструировал, тренировал, снимал под водой (по подсчётам сына Кости, количество фильмов, к которым отец имеел прямое отношение, перевалило за три сотни). И хорошую мемуарную книгу под названием «За кадром и в кадре» написал… Подросли и набрали силу ученики (лучший из них — Дмитрий Шулькин), которые теперь сами здорово ставят трюки в кино и телесериалах, но к любимому наставнику за советом всё равно обращались. И в «Военмехе» СКБ всё так же оставалось под его научным руководством. Ребята там пытливые, и, молодея рядом с ними, Массарский продолжал утверждать, что старости нет, что это понятие — абсолютно выдуманное. Недаром же когда-то один коллега ему сказал: «Знаешь, Саша, путного старика из тебя не получится…»

Да, собирался жить ещё долго-долго. Но 2020-й, увы, оказался для него роковым: 9 апреля потерял свою любимую Эллочку, с которой не расставался полвека, а сегодня, 18 декабря, не стало и самого Александра Самойловича.

Прощай, мой солнечный друг…

Александр Самойлович Массарский
Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Лев Сидоровский: Вспоминая…

  1. Выпуск пополнен ещё одним, внеочередным материалом. Из только что полученного письма в редакцию автора, Льва Сидоровского:

    «… это про легендарного Александра Самойловича Массарского (Заслуженный изобретатель, знаменитый тренер по самбо, мастер подводных киносъёмок, создатель на “Ленфильме” самой первой в стране команды каскадёров – сам в “Белом солнце пустыни” был дублёром Луспекаева), КОТОРЫЙ СЕГОДНЯ, НА 93-м ГОДУ АКТИВНОЙ ЖИЗНИ, УМЕР ОТ КОВИДА».

    Прямая ссылка: http://club.berkovich-zametki.com/?p=59330#4

Добавить комментарий для Выпускающий редактор Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.