Древний старик по-прежнему стоял у паба. Возможно, что это была его работа стоять и олицетворять «добрую старую Англию». Я снова попытался поговорить с ним, но он, скорее всего, был почти глухим. Тогда я ткнул пальцем внутрь паба и проорал ему — «Пиво». На удивление старик кивнул и последовал за нами.
Экспресс «Варшава — Тель-Авив»
Роман
Владимир Янкелевич
Продолжение. Начало
Книга одиннадцатая. Процесс столетия
Глава 1. Сентябрь, 1975 г. Иерусалим. Давид
— Давид, мотек, хорошо, что зашел. Я сегодня не расположен гулять, но нашел у себя в закромах бутылочку Бруне́лло ди Монтальчи́но. Поверь мне, это одно из лучших красных вин Италии вообще и Тосканы в частности. Вот этим мы и займемся.
Небольшой стол на балконе был уже накрыт, так что — садись и наслаждайся.
— Давид, запомни. Это вино ждало тебя 2 года в дубовых бочках, потом еще 4 месяца в бутылке успокаивалось, но купить его можно только через 6 лет после сбора урожая, что я и сделал.
Вино было великолепным, погода радовала приятной прохладой, но я чувствовал, что Лео хочет о чем-то поговорить.
— Давид, в последнее время многовато, на мой взгляд, разговоров о мире. Нет, не о мире, а о мирном договоре с арабами.
— Чем это плохо? Не будут гибнуть люди…
— Не утомляй меня пустой болтовней. Мир с арабами достигается не договорами. Договор штука временная, работает пока выгодно. Мир достигается «Железной стеной» по Жаботинскому. Если Египет увидит, что перед ним железная стена, а в щель нельзя вставить даже лезвия ножа, тогда он начнет думать о мире. Пойми. Мы сами решаем, какой будет наша судьба. Она говорит с нами с помощью выбора, который мы делаем — можно стать жертвой, стремясь к умозрительному миру и навсегда остаться в прошлом… или жить настоящим.
— Убедил, убедил. А что это за тетрадь у тебя?
— Я ее тебе не давал раньше, потому что это не моя история. Это история одного забияки, который не испугался в то время, когда все вокруг него трепетали от страха. Тебе знакома фамилия Кравченко? Виктор Кравченко?
— Нет. Не пришлось.
— Вот возьми, это написал Алекс. У него слог не очень, так что ты слегка подкорректируй.
Дома я засел за заметки Алекса. Его тетрадь я назвал: «Процесс столетия»
* * *
«Лео, извини, дружище, что я так долго тянул с этой историей. Надо сказать, спасибо Марго, это она усадила меня за писание. Самая страшная угроза ее была, что мне придется спать в другой комнате, пока не напишу. Это был удар невероятной силы, и я сел за нелюбимую мной писанину.
С Виктором Кравченко мы познакомились по-соседски — наши дома рядом. Как-то он на улице споткнулся и высказался по этому поводу по-русски. Я так же по-русски сказал, что он выразился не виртуозно и предложил свой вариант. Мой вариант был оценен по достоинству, вот Виктор и предложил зайти к нему, отметить знакомство.
С этого дня мы встречались довольно часто, играли в шахматы и рассказывали друг другу свои истории. Мой побег из ГУЛАГа привел его в восторг. Он сказал, что сам он на ГУЛАГ и не надеялся, скорее всего, его расстреляли бы в день вынесения приговора. За что? По его утверждению хватило бы и того, что он был человек Орджоникидзе. Хозяин решил, что Орджоникидзе планировал осудить его перед Пленумом ЦК в феврале 1937 года. Поэтому неудивительно, что Орджоникидзе был найден мертвым до того, как он смог произнести свою речь. Этот повод для ареста Виктора не имел срока давности, а остальное — выбили бы на допросах. Все свободное время Виктор писал книгу о своем побеге и об обстановке в России. Свои мемуары он назвал «Я выбрал свободу», где откровенно описал коллективизацию, систему тюремных лагерей и так называемое использование «Исправительного труда». Мои рассказы о ГУЛАГе вероятно были ему полезны.
Иногда с нами была чудная женщина, его гражданская жена Синтия. Она была не только наследницей огромного состояния, но и женщиной необычайной независимости, красоты и безрассудства. Она свободно говорила на восьми языках и соблазняла мужчин на любом из них.
— Алекс, это было чудо, — говорил Виктор, — мы встретились на вечеринке и, как удар молнии, мгновенно влюбились. Я схватил ее, мы сбежали с этой вечеринки и пошли по Пятой авеню. Падал легкий, очень романтический снег, я довел ее до книжного магазина Скрибнера, где витрины были заполнены моей книгой «Я выбрал свободу». Потом мы остановила такси и поехали в Фэркур, ее старинное семейное поместье. Мы любили друг друга, это было что-то никогда мной раньше не испытанное. Поверь, я не зеленый гимназист, казалось, что я все уже знаю и все уже видел. Но это самообман. Просто раньше я никогда не встречал женщину, которая была как бы создана для меня. Эти невероятно страстные романтические отношения, Алекс, по сей день остались точно такими же.
Я кое-что знал о Синтии, о ней много писали газеты. Ее первой любовью был гангстер Лаки Лучано, его сменил матадор Манолете, — не стоит вспоминать всех, но с момента знакомства с Виктором, все это ушло, как будто и не бывало…
Книгу Виктора опубликовали в США в 1949 году, и она сразу же стала бестселлером. Возможно, определенное влияние на поддержку в опубликовании и положительную прессу оказало начало холодной войны. Я думаю, что это не далеко от истины. Фултонская речь Черчилля уже была произнесена, железный занавес опустился.
Но то, о чем ты спрашиваешь — «Процесс века» начался позже. Французская компартия тогда входила в состав правительства, и прокоммунистическая газета «Les Lettres françaises», редактируемая Луи Арагоном, обвинила его во лжи. Они утверждали, что книга написана агентами ЦРУ, а сам Кравченко, малограмотный алкоголик, ничего написать не мог.
Интересный человек, этот Луи Арагон. Мы мало знакомы с его творчеством, а на фотографиях — это положительный, интеллигентный человек.
Для лучшего понимания ниже фрагмент его поэмы «Красный фронт»
Напрасно тщится червь буржуазии
Соединить свои распавшиеся звенья.
Агонизирующий в судорогах класс
Семейный хлам, разодранный в лоскутья,
Попри пятой очнувшихся гадюк.
Встряхни дома, пусть маленькие ложки
Из них посыпятся с клопами, пылью, старичьем.
Как сладостен, как сладостен для слуха стон развалин!
Уже негодного я вижу гибель мира,
С восторгом вижу истребленье буржуа.
Была ль когда-либо прекраснее охота, чем охота
За нечистью, что в городских укрылась закоулках
Пою победу и господство пролетариата над буржуазией.
Извини, но я не Арагон, рифмовать его творение не могу, да и не хочу.
Впрочем, вот еще фрагмент:
Ружейная пальба любому придает пейзажу
Вчерашнему столь чуждую ему веселость:
Расстреливают инженеров и врачей.
Смерть ставшим поперек завоеваний Октября!
Я думаю, образ этого «гуманиста» достаточно ясен.
Виктор не поддался Сталину, уступить этой газете он тем более не мог и подал на нее во французский суд. Процесс происходил в Париже. Виктор попросил меня поехать с ним в качестве свидетеля. Естественно, я согласился.
Советы привезли в Париж мощный десант свидетелей, но главной ударной силой опровергателей была французская интеллектуальная элита, «совесть нации», такие, как Фредерик Жолио-Кюри, Жан-Поль Сартр, Луи Веркор, деятельница международного женского движения Мари Клод Вайян-Кутюрье и другие. Свидетельствовал в пользу Сталина даже настоятель Кентерберийского собора декан Джонсон. Его звали «Красный пастор», то ли за коммунистические убеждения, то ли за красный цвет его щек.
Пришлось провести экспертизу русскоязычной рукописи и книги на английском языке. Занимался ею работавший на советскую разведку Владимир Познер старший. Он указал на некоторые несоответствия оригинала и публикации, но они были настолько незначительны, что суд не счел их доказательством подлога.
На процессе давали показания и сотни свидетелей со стороны Кравченко: это были люди, пережившие советские лагеря из числа беженцев из СССР, представлявших все слои населения. Для меня было честью находиться среди них.
Виктор этот процесс выиграл, но и я получил от процесса отдельное огромное удовлетворение.
Об этом я сейчас расскажу.
В советской группе прибыл генерал Сергей Фролов. Я знал его капитаном. Это он избивал меня в камере, а потом с улыбочкой сказал, что меня, Алекса, уже не существует, что я, как разоблаченный шпион, бежал, и мое местонахождение неизвестно. Он был уверен, что меня в лагере убьют. И тут этот красавец идет прямо на меня. Артист!
Он меня сразу узнал, обрадовался. Говорит: «Алекс, видишь, я не зря беспокоился о тебе. Это потому тебе и удалось спастись…» Мы с ним обнялись, вышли на лестницу вспомнить былое. Я и говорю ему, спасибо тебе за заботу, но за мной долг остался. Фролов улыбается, типа — какие долги между друзьями. Я говорю, что нет, долги нужно отдать, и со всех сил, что у меня были, нанес удар по его генеральскому корпусу. Он согнулся, и тогда я двумя руками снизу ударил его в голову. Фролов покатился вниз по лестнице, а меня сразу же скрутила охрана. С ними я воевать не собирался.
Меня так быстро упаковали в камеру, что ни Виктор, ни Синтия ничего не заметили, даже не поняли, куда я делся. Ясность внесли вездесущие газетчики. Они раскопали мою биографию, и даже то, что какое-то время я был поручиком Витом Кравчиком в армии генерала Андерса. Не думал я, что кто-то про это еще помнит.
Дня через три меня вывели, дали возможность привести себя в порядок и повезли в тот же дворец правосудия.
Ну, думаю, теперь меня судить будут.
Приводят в комнату, а там польский генерал, как потом я узнал — армии Андерса, и два офицера чином поменьше.
— Пан был Витом Кравчиком?
Я запираться не стал, — Был, говорю.
— Как Вы им стали?
Я рассказал.
Они заулыбались. Говорят, что мы давно Вас ищем, поручик. Вы под Монте-Кассино вынесли из-под огня тяжело раненного командира полка Мазура. Помните это?
— Не очень, я сам тогда был ранен.
— Но мы все знаем точно. Разрешите Вам вручить Золотой крест Ордена «Virtuti militari» (Военной доблести). Этот орден вручается за выдающиеся боевые заслуги.
Я растерялся, не знал, что сказать, но поляки пришли на помощь.
— Надеемся, что пан согласится на небольшой дружеский банкет?
Я, конечно, согласился. Как оказалось, с парижской полицией все было улажено. Так что на «Процессе века» победил не только Виктор, но и я отвел душу.
Глава 2. 1965 г. Поездка в Лондон. Алекс
Мы с Марго наконец-то собрались в Европу. То дела, то дети маленькие… Но в 1965 году все получилось. Мы гуляли по Лондону, и мне пришла в голову идея — давай посетим кентерберийского настоятеля — «Красного декана», я уже почти 20 лет не могу выбросить его из головы. Такой благообразный священник, защитник всех обиженных и оскорбленных, но на процессе был защитником сталинского режима. Ну и сам собор посмотрим.
В Кентербери мы поехали поездом с вокзала Виктория. Дорога — чуть больше часа.
Английский ландшафт обладает любопытной способностью резко меняться на протяжении считанных миль. То холмы, то пустоши, то небольшие старинные городки.
Наконец-то станция Восточный Кентербери. Она примерно в 10 минутах ходьбы до Собора.
Прекрасно, до встречи с деканом есть еще время покушать.
На пороге паба высилась фигура древнего старика с седыми бакенбардами. Он был похож на пирата, опоздавшего к отходу корабля. Теперь ему не достанутся пиастры, вот он и стоял с таким недовольным выражением лица.
— Привет, — обратился я к старику, но он отвел взгляд в сторону и презрительно сплюнул. Возможно, я ему не понравился.
Разговор с пиратом не удался, и мы наудачу нырнули в ресторан Lloyds, оформленный под старинный амбар с деревянными балками, но, как оказалось, вполне современный внутри.
Только мы уселись, перед нами возникла прелестная дева с прекрасными серыми глазами.
— Не желаете ли омара, сэр? — спросила она.
За спиной девушки стоял стол, на котором в художественном беспорядке красовались дюжины омаров. Я бросил взгляд на часы: рановато для омаров. Пока я раздумывал, Марго уже успела сказать: «Да, пожалуй». Девушка тут же подхватила одну из этих тварей и скрылась за дверями кухни.
— Чаю? — снова раздался мелодичный голосок.
На моем лице отразился слабый протест, но девушка уверила меня, что китайский чай «прекрасно подходит к омару».
Как-то незаметно на столе перед нами скопились плошки с дорсетскими сливками, горшочки с джемом, пышные кексы, источающие умопомрачительные ароматы, и целые бастионы из булочек и хрустящих рогаликов. Единственное, чего не хватало так называемому чаепитию, — это немного виски.
Тяжело поднявшись из-за стола, мы медленно зашагали по зеленой улочке, ведущей к древнему собору. Его колокольня высотой более 70 метров служила нам ориентиром.
Заплатив за вход, через будку привратника, мы вышли на соборную площадь. Служитель дал нам немного времени полюбоваться одним из самых красивых видов собора, увенчанного шпилями и остроконечными башнями, и проводил в кабинет настоятеля Джонсона.
Нас встретил розовощекий улыбчивый человек приятной наружности в традиционной одежде, соответствующей сану. Я сразу обратил внимание на его портрет сзади на стене. На портрете рядом с большим крестом слева на сюртуке красовался советский орден Красного знамени. Странное сочетание, на мой взгляд. Внушительная фигура, венчик седых волос, во взгляде мудрость и жизненный опыт, но и личное знакомство со Сталиным, и длительное сотрудничество с коммунистической газетой «Дэйли Уоркер».
— Здравствуйте, господа, садитесь. Я всегда рад гостям.
— Большое спасибо, декан Джонсон, что выделили для нас время. Мы Вас помним по знаменитому парижскому процессу 1949 года. Вы там выступали свидетелем.
— Я думал, что все это ушло в прошлое и никого уже не волнует. Но я готов ответить на ваши вопросы.
— Со времени процесса прошло 17 лет. Произошли многие значимые события, в том числе доклад Хрущева на 20 съезде КПСС, в котором на Сталина возложена личная ответственность за преступления и репрессии, прошло освобождение политических заключенных и реабилитация многих казненных. В целом доклад подтверждает содержание книги Кравченко. Нам бы хотелось узнать, не изменилось ли Ваше мнение по существу вопроса.
— На процессе я говорил лишь о том, чему был свидетелем. Как я понимаю, вы предполагаете, что я ложно свидетельствовал?
— Ни в коем случае, декан Джонсон, я лишь опираюсь на Ваши собственные слова. Разрешите, я процитирую: «Если Кравченко сказал правду, то я лгал. Если же я сказал правду, то лгал он». Но многое сегодня свидетельствует в пользу Кравченко.
— После войны я посетил Советский Союз и провел там три месяца. Я хотел повидаться с руководством всех отраслей жизни и всех партий страны. Я встречался с главным раввином, видел главу баптистов. Я сидел на торжественном месте. Все мне клялись, что церковь в СССР свободна. Я был гостем патриарха, он подарил мне вот этот нагрудный крест, который вы видите на портрете. Когда я захотел присутствовать на выборах нового католикоса армян, то мне тут же предоставили самолет. Все меня уверяли, что церковь в их стране свободна… Я был и в колхозах, где видел шестнадцатилетних детей, которые не работают, а учатся.
— Декан Джонсон, Вы посещали школы и колхозы по своему собственному независимому выбору или говорили о своем желании властям, и Вас туда провожали туда, куда они хотели?
— Конечно провожали. Я ведь гость в стране, и не знаю языка… Об этом я написал в книге «Христиане и коммунизм».
— В русском языке есть термин «Потемкинские деревни» — «Potemkin village». На всех языках этот термин означает одно и то же — это любое сооружение или мероприятие, направленное исключительно на то, чтобы обмануть и заставить думать, что ситуация лучше, чем она есть на самом деле. Вы не допускаете мысли, что на самом деле Вы видели эти «Потемкинские деревни»?
— Главное свидетельство, и источник ваших сомнений, как я вас понял, это доклад Хрущева. Но вы, конечно, знаете, что он скатился с советского Олимпа. Доклад Хрущева, вы говорите? Это не Библия. Я уверен, что пройдет не так много времени и появятся новые доклады. Их пишут люди, и завтра они же напишут иначе… Обратные свидетельства не за горами. В них будут описаны впечатляющие победы советского строя… И вообще — свидетельства, лжесвидетельства… Этим пропитана вся история человечества. Но есть более важные вопросы!
— Какие, декан Джонсон?
— Для чего существует человек? Здесь, в Англии — для наживы. Там, в СССР — всё иначе. Ничто не произвело на меня такого сильного впечатления, как моральная чистота коммунистических стран, где ни у кого нет нужды и самой возможности наживать деньги. Западный мир пренебрег строительством царства божия, осуществление отдельных элементов этой идеи взял на себя коммунистический мир…
— Простите, декан Джонсон, но в 1930 году здесь, в Кентерберийском соборе Архиепископ проводил моление о страждущей Русской церкви. Верующая Англия коленопреклоненно молилась о прекращении репрессий служителей Русской православной церкви…
— Не всегда священнослужители могут видеть главное. А сейчас, прошу меня извинить, я устал…
— Еще раз спасибо за согласие поговорить с нами…
Мы распрощались и вышли на площадь. После угрюмого кабинета декана Джонсона площадь стала гораздо красивее.
Древний старик по-прежнему стоял у паба. Возможно, что это была его работа стоять и олицетворять «добрую старую Англию». Я снова попытался поговорить с ним, но он, скорее всего, был почти глухим. Тогда я ткнул пальцем внутрь паба и проорал ему — «Пиво». На удивление старик кивнул и последовал за нами внутрь. После пива он смотрел на меня помягче. Оказалось, что он служил когда-то в военно-морском флоте, а я своим видом напоминал ему самого нерадивого матроса.
Марго пообещала повлиять на меня, и мы отправились дальше.
Хотелось как-то осмыслить впечатления от беседы с Джонсоном. Неприятный осадок…
— Как тебе встреча?
— Алекс, прозвище «Красный пастор» у него не только из-за цвета лица. На мой взгляд, он просто ужасен. Такой добрый благородный пастор. А внутри — он не адепт Сталина, он инквизитор… Может обнять, пролить слезу, жалея твою бессмертную душу, а затем отправить тебя на костер. Ловко устроился. Короля делает свита, а добрый Джонсон, он из свиты Сталина, но он как бы ни в чем не виноват. Но ты — соглашатель, сейчас объявишь его «добросовестно заблуждающимся»!
Вообще-то говоря, я именно так и думал, но, когда Марго разойдется, с ней спорить не стоит. Последний спор привел к размолвке в две недели.
— Не горячись, он, в том числе, и член Всемирного Совета Мира. Забавное это изобретение — борьба за мир.
— Алекс, при чем тут Совет Мира? Кто против этого возразит?
— Я думаю, что наш друг Лео. Мне ближе его трактовка борьбы за мир. Могу предположить, что в его видении борьба за мир — это укрепление армии, причем так, чтобы ни у одного врага не возникло соблазна напасть на Израиль. А организация, где состоит Джонсон, выступает за всеобщее разоружение. Догадайся, как отнесется к этому Лео? Поддерживают борьбу за такой якобы мир блестящие интеллектуалы. Они за все хорошее, против всего плохого. В их лабораториях или кабинетах, в их хрустальных башнях чистой науки все эти кровавые нюансы, все это просто от непонимания людьми прелести мира. Рассказать им о мире и все станет благостно… Кстати, первым президентом этого «Совета мира» был Фредерик Жолио-Кюри. Он же был и свидетелем на процессе Кравченко со стороны Сталина.
— Интересно, захочет ли он с нами говорить.
— Не захочет, он умер 8 лет назад.
— Они могли и искренне заблуждаться.
— Конечно могли, но вот что интересно — на следующий год после выступления на процессе, после свидетельств о «свободах» в СССР, наш святой Эвлет Джонсон и Фредерик Жолио-Кюри получили Сталинскую премию «За укрепление мира между народами» за 1950 год. А это 100 тысяч рублей. Особых достижений мира, кроме начала кровавой Корейской войны, я в этот год не нашел. Вот только процесс Кравченко. Интересно, как по курсу соотносятся 100 тысяч рублей и 30 сребреников? Наверное, больше, все-таки инфляция!
Мы подошли к красивому деревянном дому с вывеской «Старый Дом ткачей».
— Нам-то туда зачем? Хватит с нас Джонсона, какие еще ткачи?
— Это просто старое название. В 16 и 17 веках здесь было убежище фламандских и гугенотских ткачей. А сейчас ты просто забудь про «Красного пастора» и посмотри сюда, на эту табличку.
Табличка сообщала про ресторан, где подают домашние пироги и традиционное жаркое. Аппетит мы уже нагуляли. Там на табличке было еще что-то написано, но мы не стали разбирать. То, что прочитали, нас устроило.
После обеда я отправился осматривать ресторан, не часто попадаешь в такое здание, ну и конечно что-то нашел!
Физиономия была у него довольная, как у нашего кота после сметаны.
— Марго, тут администрация приготовила тебе чудное место для отдыха!
Я повел Марго в заднюю часть дома. Там стояла старая мощная скамья. На табличке было написано, что это «позорный стул», исторически использовавшийся для наказания распущенный или распутных дам, или обвиняемых «ведьм».
Я просто пошутил, но Марго, возможно, не понимает шуток! Она ответила достаточно чувствительным ударом кулачка в бок и обещанием утопить меня на переходе во Францию.
Правда, не утопила. Иногда мужская ласка творит чудеса.
Продолжение следует
Супер!!! Всё! И Арагон, и Познер, и «Красный декан, и «умозрительный мир», да всё вообще. Добросовестно заблуждающиеся… «Западный мир пренебрег строительством царства божия, осуществление отдельных элементов этой идеи взял на себя коммунистический мир». Да уж, напрасно тщится червь буржуазии… 🙂 🙁
Gelfman
27 декабря 2020 at 15:57 |
——————————————
Супер!!! Всё! И Арагон, и Познер, и «Красный декан, и «умозрительный мир», да всё вообще. Д
========================
Представьте, г-н Гельфман, что я просто был поражен творчеством Арагона, его восторгом «Расстреливают инженеров и врачей»… А на фото — нормальный человек. Стихи не очень вписывались в роман, но я не смог от этого отказаться. Да и след папы Познера заинтересовал.
Сам суд, где Сталин и прокоммунистическое правительство Франции проиграли, не зря называли «Процессом века», только вокруг него — заговор молчания. Надеюсь, что я немного о нем рассказал. Кому интересно — найдет дальнейшее.
Французские коммунисты – вообще тяжелый случай 🙁 Мне как читателю кажется, что стихи очень даже вписываются – сразу ясно, что за человек Арагон и что это за среда. Его стихи во французских спецшколах учили, правда, не эти 🙂
О «Процессе века» поищу теперь материалы. Спасибо.
Gelfman
27 декабря 2020 at 18:38 |
———————————————-
Французские коммунисты – вообще тяжелый случай
===========================
Но не бесплатно же. Красный Пастор и Жолио-Кюри на следующий год получили по сталинской премии «За укрепление мира». Размер ее был весьма существенным — по 100000 рублей.
Ну вот. Выходит, не «добросовестно заблуждающиеся», а добросовестно отрабатывающие 🙂 «Мы пишем по указке наших сердец, а сердца наши принадлежат партии»
У Арагона есть ещё прекрасный стих — «Слава ГПУ!»
Упустил ссылку на стих Арагона:
https://stihi.ru/2019/05/20/798
Прочел. Мороз по коже… VIVE LE GUEPEOU
Ой-ой-ой, господин каперанг, это же те самые «заведомо ложные клеветнические измышления» согласно 190-й… Несоветский вы человек, и более того — неполиткорректный, как бы не забанили вас в сильно гуманистических соцсетях. Нынче, знаете ли, не в моде — друзей от врагов отличать.
Zvi Ben-Dov
26 декабря 2020 at 12:23 |
———————————————-
Поверьте, что я это тоже прочёл перед тем, как сделать замечание. Дело ваше, конечно, но я бы всё таки после Познер добавил в скобках (старший — прим. автора) и тоже самое около Вейцмана (будущий президент Израиля — прим. автора)
===============================
Согласен, сделаю
Честно говоря, я тоже запутался в лицах и диалогах. Не уверен, что это важно, но на всякий случай:
«— Алекс, это было чудо, — говорил Виктор» — с этим ясно
Потом идут два абзаца – текст Алекса – тоже ясно
«Но то, о чем ты спрашиваешь — «Процесс века» начался позже» – кто у кого спрашивает?
Декламирует Арагона кто, когда, где?
«Извини, но я не Арагон, рифмовать его творение не могу, да и не хочу» – еще большая загадка: кто перед кем извиняется?
Рискну предположить, что это Алекс рассказывает Лео. Но в этой главе еще присутствует Кравченко, его подруга, с игривого настроения автора романа соблазняющая сонмы мужчин на восьми языках. Еще промелькнула Марго, превратившаяся в стерву, которая запугивает мужа сексуальным голодом.
А читателя кто пощадит?
Что-то не слышал я о сотнях беженцев на запад из Гулага, откуда Кравченко их на суд привел?
Очень невзрачная и не информационная встреча с деканом Джонсоном – она либо лишняя в романе, либо надо её усилить.
Гораздо интереснее старик, корчивший из себя аристократа, но моментально скинувший свою спесь за кружку пива.
Григорий Быстрицкий
26 декабря 2020 at 15:02 |
—————————————————
Честно говоря, я тоже запутался в лицах и диалогах
==============================
Кравченко писал о коллективизации, о расказачивании, о голодоморе, о Большом терроре, о колхозах, и , в том числе, о ГУЛАГе.
Свидетели были по всем направлениям.
Григорий Быстрицкий
26 декабря 2020 at 15:02 |
————————————————————
Честно говоря, я тоже запутался в лицах и диалогах.
———————————————————-
Рискну предположить, что это Алекс рассказывает Лео.
=================================
В начале написано, что это текст написан Алексом по просьбе Лео, для него. Так что риск невелик.
Про свидетелей я написал раньше. Если не убедительно, то есть смысл прочитать Берберову, она в зале вела подробные записи.
А стишата Арагона, как ты думаешь, читателю известны?
«…советский орден Красного знамени…»
—-
Видимо «Трудового Красного Знамени»?
===============================
Про разнообразную еду и потрясающие напитки можно составить отдельный справочник! 🙂
Soplemennik
26 декабря 2020 at 13:35 |
——————————-
Видимо »Трудового Красного Знамени»?
==================
Вы уверены, что американец Алекс должен их различать? Но Джонсон, конечно, был награжден орденом «Трудового Красного Знамени»
«Про разнообразную еду и потрясающие напитки можно составить отдельный справочник! 🙂» — О! 🙂
Ещё одна даже не «блоха», а «блошка» — у вас и Сабина, и Синтия знают по восемь языков. Ваша любимое число восемь»? 🙂
Ваше 🙂
«Это вино ждало тебя 2 года в дубовых бочках, потом еще 4 месяца в бутылке успокаивалось. Так что купить его можно только через 6 лет…»
4 месяца или года?
«Занимался ею работавший на советскую разведку Владимир Познер старший.»
Алекс в 1950-м о Познере младшем знать не мог — тому было лет 16. А Давид в 75-м мог, конечно, но с бА-Альшой натяжкой. Знает автор.
Нужно подправить: Поступление в продажу: через 5 лет после сбора урожая (через 6 лет для Brunello di Montalcino Riserva) Вино 2 года в дубовых бочках, 4 мес успокаивается в бутылке, НО в продажу идет только через 5-6 лет.
Относительно Познера — это мы узнали позже, а в США это было уже хорошо известно, из-за этого его оттуда и выставили. Некоторое время он прожил во Франции, а затем в СССР.
Я не о том… Поскольку вы написали «старший» — это указывает на то, что Алекс знал о «младшем», а ему было тогда лет 16. Хорошо — о нём мог знать Давид, корректирующий записи, но в 1975-м и «младший» не был так уж известен, чтобы присваивать отцу титул «старший».
Zvi Ben-Dov
26 декабря 2020 at 11:53 |
—————————————
но в 1975-м и «младший» не был так уж известен, чтобы присваивать отцу титул «старший».
=======================
Младший с 1959 по 1961 — литературный секретарь Маршака. С 1961 работает в АПН редактором
в распространявшемся за рубежом (в основном, в США) журнале «USSR» («СССР»), позднее переименованном в Soviet Life («Советская жизнь»), а с 1967 — в журнале «Спутник». В 1967 году вступил в КПСС. В 1968 году совместно со своей первой женой В. Н. Чемберджи перевёл и издал в СССР книгу Вуди Гатри «Поезд мчится к славе» (англ. Bound for Glory). В 1970 году перешёл на работу в Комитет по телевидению и радиовещанию (впоследствии Гостелерадио СССР) в качестве комментатора главной редакции радиовещания на США и Англию. В общем, не так уж и неизвестен.
Поверьте, что я это тоже прочёл перед тем, как сделать замечание. Дело ваше, конечно, но я бы всё таки после Познер добавил в скобках (старший — прим. автора) и тоже самое около Вейцмана (будущий президент Израиля — прим. автора)
Zvi Ben-Dov
26 декабря 2020 at 11:53 |
==============================
Кроме того, если не указать «старший», то сегодняшний читатель примет его за наиболее известного ему — «младшего»
И вообще — я «ловлю блох». Все относительно серьёзные замечания до сих пор были связаны с накладками из-за смены лица, от имени которого ведётся повествование. Это поправить легко, но требует времени и внимания. Я совсем не уверен, что всё нашёл. Вам самому придётся перед шлфовкой перечитать пару раз.