Зная репертуар Поля Робсона, ему посоветовали не исполнять еврейских песен. «Язык этих песен не пользуется популярностью. Исполните лучше негритянские песни. Ведь евреев в России так мало». — «А негров?!» — спросил он. И они в замешательстве заулыбались…

Опыт интерактивного общения в освоении новых реалий

Борис Жеребчук

Начну издалека. Оказавшись четверть века назад в Нью-Йорке, я попервоначалу получил нечто похожее на культурный шок. Во всяком случае, так объясняли происходившее со мною мои более продвинутые или менее впечатлительные современники. Жара, вечно спешащие толпы народа на улицах, сирены автомобилей, чуждая речь. Я был бы согласен переносить каждый из этих несносных раздражителей по отдельности, но с капризами моими никто не считался, и мне ничего не оставалось, как смириться, приспособившись к происходящим вокруг событиям. Я и собирался со своей семьей в эмиграцию, помимо обычных для того времени причин, еще и с дополнительной личной целью — посмотреть на себя в Америке, как говорится, с «фихтеанским зеркалом в руке». Видимо, многие в той или иной мере сталкивались с чем-то подобным, внезапно оказавшись в незнакомой обстановке, и старались выпутаться из нее с минимальными потерями, а по возможности, так и с надеждой на некоторые приобретения. Жизнь не остановишь, бесконечно правы древние: «желающего судьба ведет, нежелающего тащит». Вот уж за кавыченную фразу никто не упрекнет в банальности, ни меня, ни прославленного ее автора!

Протащила, так оно и случилось. Окончил профессиональные курсы (для читателей неважно какие, коль скоро клоню свое повествование к другим берегам). Устроился работать, пусть и далеко не на столь престижную позицию, что в прошлой своей жизни. Втянулся в новую реальность, заодно и сам слегка обновившись. Словом, начал социализироваться, внедряясь через русскоязычную среду в американскую.

Со временем, то, что я посчитал шоком, сменилось некоторым вакуумом, впрочем, тоже культурным. Который я стал преодолевать со свойственной мне медлительностью. И тут мне на помощь пришло Русское радио. WMNB и Народная волна. Я впервые столкнулся с так называемым интерактивным эфиром и начал названивать в разного рода угадайки, толковища, делиться впечатлениями, мнениями, задавать вопросы знаменитостями и пр. Всего этого я был напрочь лишен прежде.

Как бы я мог прежде обратится к легендарной Гурченко с вопросом: «Дорогая Людмила Марковна. В книге «Аплодисменты» вы рассказали о встрече с любимцем харьковчан Мишей Гулько, который, с его чрезвычайно обостренным инстинктом самосохранения (я цитирую книгу близко к тексту), взявшись вас проводить, внезапно исчез! А не могли вы бы сказать, по какой причине?..» Дело в том, что из контекста эпизода слишком ясно выходило, будто появились скорее сотрудники безопасности, а у Миши были основания скрыться, как я понимаю. Со свойственной ей наигранной веселостью Людмила Марковна изящно перевела мой вопрос далеко в сторону панегирика Михаилу Александровичу, что я весь изблагодарился за доставленное всем радиослушателям удовольствие!

А Фазиль Искандер, которому я попенял за отход от чистого юмора в сторону дидактики, сравнив его с Джеромом К. Джеромом! В другой раз выразил восхищение Александру Азольскому за его «Облдрамтеатр» с сожалением, что она не экранизирована! Эдуарда Хиля я похвалил за прежние песни и выразил надежду на будущее. У Михаила Шемякина поинтересовался планами помимо собственно творческой деятельности. Когда довелось пообщаться с Сергеем Юрским, я попросил прочесть любимое его стихотворение Пушкина. Сергей Юрьевич сказал, что очень благодарен мне за предоставленную возможность, лишь поинтересовавшись, располагаю ли я достаточным временем. После, к ужасу Эммы Тополь, которая и организовала эту встречу, начал:

Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя…

И так далее, вплоть до «сердца горестных замет», когда Эмма с осмелилась остановить исполнителя, отдав должное его иронии! Наконец, пытался успокоить Тамару Миансарову, которая жаловалась, что ее сейчас едва ли кто помнит… Но на мой резонный вопрос, неужели кто-то из наших не слышал «Пусть всегда будет солнце»? — у нее отлегло от сердца.

Словом, взял «большой шлем», каждому нашел, что сказать. Пусть порою и невпопад. Но не буду отвлекатся от главного своего рассказа.

Ранним утром, идучи на работу, включился в радиопередачу несравненной Эммы Тополь и, к неописуемому своему восторгу, услышал, что она интервьюирует Поля Робсона — сына знаменитого одноименного певца и борца за гражданские права Поля Робсона старшего. Тогда, в далекие пятидесятые, я знал о бесправном положении угнетенного населения Америки, но ничего — об антисемитизме, читал «Приключения Гекльберри Финна» и «Хижину дяди Тома», слышал о концлагерях, не связывая их ни с одной национальностью, и не задумывался, почему в «Судьбе человека» немецкий офицер вызывал из строя коммунистов, коммисаров и почему-то евреев… да и вообще к национальным вопросам был не просто равнодушен, их для меня не существовало. Однако я хорошо знал двух американских кумиров того времени: самого Поля Робсона и пианиста Вана Клиберна, недавнего победителя конкурса им. Чайковского.

По такому случаю не смог не припоздать на работу, тем более, что… не буду отвлекаться. К моему удивлению, Поль хорошо говорил по-русски (не чета моему английскому), пусть и с каким-то неопределенным акцентом, слегка замедленно подбирая точные слова. Я слушал, стараясь не проворонить ни звука, и пристроился к телефонной будке, ожидая, что вот-вот откроют эфир для радиослушательских звонков. Еле перемог ненавистную рекламную паузу. И дождался! Наконец, мало, что удалось, — я первым пробился в эфир!

— Здравствуйте, дорогие Поль и Эмма!.. (Надо сказать, я ко всем, ничтоже сумняшеся, так и обращался: дорогие… Людмила Марковна… Эдуард Анатольевич… Фазиль Абдулович… Даниил Александрович… Анатолий Алексеевич… не буду всех перечислять. Да и не упомню).

— Дорогой Поль! Даже ваш голос напомнил мне незабываемый бас вашего батюшки!

— Спасибо! Спасибо! — незамедлительно отреагировал мой собеседник.

— Дорогой Поль, — продолжал я, панически соображая, что бы такое спросить у него, одновременно не уронив себя, и… и… (пауза угрожала затянуться, а эфирное время, как я знал, чрезвычайно дорого)… — Да, дорогой Поль, я где-то слышал, что, — бодро продолжил я, еще не зная о чем, — что для нас… пятидесятников… имя Поля Робсона и… Вана Клиберна… тут я встал, наконец, на нужные рельсы, вспомнив знаковую цепочку: Илья Эренбург, дело врачей, космополитизм, Соломон Михоэлс, Еврейский антифашистский комите… и зачастил: — Я слышал, дорогой Поль, что власти, пригласив вашего батюшку, хотели использовать его честное имя для сокрытия… скрытых каких-то низменных своих целей…

Тут Поль попытался что-то сказать, но я вдохновленно перебил его:

— … Сейчас, сейчас… но они не смогли застить ему глаза… Эмма, наш собеседник понимает значение слова «застить» или вы подскажете?..

— О понимаю, очень понимаю! — радостно сказал Поль.

И Эмма, поддерживая его, деликатно рассмеялась. Да и я подхихикнул от удовольствия, что все так прекрасно складывается:

— Я знаю (спрашивается, откуда я мог это знать? но победителей не судят), дорогой Поль, что вы были очень близки со своим отцом, и мне и всем нам было бы очень интересно знать, что произошло в те мрачные времена из первых рук и уст! И еще я хочу сказать, что…

Хорошо, что Эмма, улучив неуверенность в моем тоне, вовремя остановила меня, собиравшегося поделиться тем, какое впечатлениями произвела на нас также и победа Вана Клиберна на известном конкурсе.

— Позвольте нашему гостю ответить на первый ваш вопрос и не будем забывать, что еще много желающих выстроилось за вами с той же целью!

Я даже не успел поблагодарить Поля за беседу, но к моей радости он сам сделал это по отношению ко мне:

— Хочу выразить свою благодарность нашему слушателю, который очень хорошо сказал про моего отца и задал прекрасный вопрос, на который я хочу и буду сейчас отвечать! Действительно, в 1949 году мой отец, выполняя просьбу еврейских организаций узнать о судьбе Соломона Михоэлса… К несчастью, Михоэлс к этому времени был убит сталинской охранкой, инсценируя автомобильный акцидент… как это по-русски?.. — да, автокатастрофу. Отец был потрясен этим известием. Тогда он попросил встречи с хорошо ему знакомым поэтом Ициком Фефером, который находился в заключении. Соответствующим образом подготовив поэта, его привезли к отцу в гостиницу «Москва». Встреча была очень тягостной. И хотя их оставили одних, без сомнения разговоры прослушивались, о чем знали и отец, и Фефер. Поэтому необходимо было блюсти осторожность, выражаться мимикой и обмениваться записками. О смерти Михоэлса Фефер рассказал отцу красноречивым жестом, приставив палец к виску. На словах же они вели вполне благопристойную беседу. Отец ничем не мог помочь Феферу. Так они и распрощались, чтобы больше никогда не встретиться. Об этом отец рассказывал мне со слезами на глазах.

И еще один момент. Зная репертуар Поля Робсона, ему посоветовали не исполнять еврейских песен. «Язык этих песен не пользуется популярностью. Исполните лучше негритянские песни. Ведь евреев в России так мало». — «А негров?!» — спросил отец. И они в замешательстве заулыбались… А отец на выступлении нашел в себе силы сказать проникновенные слова о Соломоне Михоэлсе и спел песню на идиш «Zog Nit Keynmol». Многие в зале плакали…

И еще скажу, что власти дейстительно использовали моего отца. Но он знал, что его используют. И в свою очередь использовал их для встречи с Ициком Фефером, чтобы узнать правду. К сожалению, он больше ничем не мог помочь своим друзьям. Он очень боялся повредить им своими рассказами. Об этом разговоре отец рассказал мне под большим секретом, и только через много лет после его смерти я смог поделиться этим. Внешне отец остался официальным и большим другом Советского Союза и невольно был вынужден смириться с преступлениями того времени. Это было его личной незаживающей раной, ведь он всегда повторял, что «антисемитизм страшен и для меня — сына раба, а преследование евреев то же, что и преследование негров!» И отец преследовался в Соединенных Штатах еще и за то, что прославлял Советский Союз и был награжден Сталинской премией Такова цена двойной несправедливости по отношению к нему… И еще он сказал мне, как он тогда думал: «Ленин — друг! Гитлер — безусловный враг №1, а Сталин, не знаю, примерно враг номер 2 или 2 с половиной! А об этом нельзя было говорить. Он делал хорошее тоже, но что было у него в голове? — нет, не знаю…»

Ответ на мой вопрос занял львиную долю времени, отведенного на интервью, о чем я, конечно, нисколько не жалею. Были и другие вопросы, но они отвели далеко в сторону от заявленной мною тематики, и я поспешил к исполнению своих служебных обязанностей, мысленно переживая разговор с замечательным человеком.

С тех пор прошло около 25 лет. Нет в живых многих, о ком я вспомнил. Несколько лет назад скончался Поль Робсон-младший. Многое в окружающем мире сдвинулось. Даже слишком. Я свыше десяти лет проработал водителем-ближнебойщиком по доставке автозапчастей в магазине, где большинство работников и мастерских принадлежали к той же группе населения, которую политкорректно называют афроамериканцами. Немного недоумеваю, почему им так полюбилось такое определение? Разве менее престижно звучит слово «американец»? Но, умудренный политкорректной жизнью, напрямую не задаю этот вопрос окружающим. Могут не так понять, особенно те из них, кто увлечен новомодным лозунгом BLM, не выдерживающим критики ни с позиций гуманизма, ни даже элементарной логики. И неужели не ясно, что принцип affirmative action означает перекос в иную от подлинного равенства сторону? Разве в обществе, где в течение восьми лет был президентом Барак Обама, есть место системному расизму? Интересно, что бы сказал обо всем этом главный герой беглого моего очерка…