Восемь минут над не сдавшимся, выстоявшим, победившим городом гремел салют Победы! Глядя в праздничное небо, ленинградцы смеялись и плакали. А у этих курсантов всё ещё было впереди. Вот и Павла ждали новые фронтовые дороги, новые бои, третье ранение, четвёртое… В общем — добрых полвойны. Его полвойны…

Вспоминая Блокаду…

Ко дню снятие блокады Ленинграда

Январский гром, Владимир Нонин, «По-братски обнялись…», Тачанка Аркадия Обранта, В полнеба салют

Лев Сидоровский

Окончание. Начало

«ВЕЛИКИЙ ГОРОД КЛИЧЕТ НАС!»
В эти январские дни 1943-го
завершался прорыв блокады Ленинграда,
а спустя год, в январе 1944-го,
началась битва за полное вызволение города
из проклятых клещей

ИЗ ОФИЦИАЛЬНОГО СООБЩЕНИЯ:

«14 и 15 января 1944 года стали — с двух направлений — началом операции по полному освобождению Ленинграда от вражеской блокады. Утром 14-го на Ораниенбаумском плацдарме, после 65 минут артподготовки, в атаку поднялись три дивизии 2-й ударной армии — 48-я, 90-я и 131-я. Пехотинцев, с ходу захвативших первую траншею, поддержали танкисты. Путь вперёд продолжала расчищать артиллерия. (…) А утром 15-го, уже на Пулковских высотах, ринулись в атаку соединения 42-й армии, и первый среди них — гвардейский корпус Симоняка…».

В ЭТОТ день, 14 января 1944 года, свершилось то, чего ленинградцы ждали столько дней и ночей… В 9.35 загрохотала канонада — да какая! Весь город был ошеломлен гигантским гу­лом, который, как смерч, проносился над Ленинградом. Люди поняли: то, о чем они думали непрестанно, началось!

Поэт Борис Лихарев написал в тот день:

… К ответу вражью нечисть злую!
Вперёд! Настал заветный час!
В суровый бой, на месть святую
Великий город кличет нас!..

* * *

УТРО 14-го января капитан Бабкин встретил в лесу, под горой Колокольня. С Колокольни видно далеко, недаром же столько расположилось здесь наблюдательных пунктов — начиная с фронтового и кончая полковыми… А за горой, справа и сле­ва, — считай весь Приморский плацдарм: шестьдесят километров по фронту, двадцать пять в глубину, от Кернова, через Гости­лицы до Петергофа… В Петергофе у капитана Бабкина остался отцовский дом…

Да, такая вот выпала судьба — защищать от врага, в са­мом прямом смысле этого слова, родную крышу, улицу, по кото­рой бегал в школу, завод, где был комсоргом ЦК ВЛКСМ…

Спустя многие годы Дмитрий Миронович неторопливо расс­казывал мне о далеких днях, и мы мысленно перенеслись туда, на плацдарм. Вспомнили стелу у деревни Керново, на которой рядом с суровыми лицами воинов — надпись:

«Здесь, на рубеже реки Воронки, воины Восьмой армии и моряки Балтийского флота прекратили путь полчищам, рвавшимся к Ленинграду».

Да, нека­зистая эта речушка оказалась для фашистов непреодолимым рубежом… А в Верхнем парке Ораниенбаума, на Английской ал­лее, есть огромный валун. Надпись рядом поясняет, что против сего валуна в 1944-м размещался командный пункт 48-й имени Калинина Краснознаменной стрелковой дивизии.

* * *

ЭТА дивизия вместе с 90-й и 98-й входили в 43-й стрел­ковый корпус. Еще в ноябре 1943-го командующий фронтом Гово­ров вызвал командира корпуса Андреева: «Вы должны прорвать на всю глубину оборону противника, а потом наступать на Кин­гисепп…» И вот ранним утром 14-го комкор Андреев и коман­дарм Федюнинский поднялись на гору Колокольня — единственную высоту, откуда можно было видеть поле предстоящего боя. А командир разведроты 48-й дивизии капитан Бабкин и его солда­ты ждали НАЧАЛА под горой, в лесу…

Наконец небо раскололось от орудийного грома: через го­ру Колокольня полыхнули по врагу «катюши», открыли огонь де­сятки батарей, форты «Красная Горка» и «Серая Лошадь», ко­рабли Балтфлота… Это был удар! За шестьдесят пять минут артиллеристы выпустили по гитлеровцам сто тысяч снарядов и мин, разрушив почти все долговременные укрепления на перед­нем крае…

И двинулись вперед полки. Фашисты были ошеломлены нас­только, что первую неприятельскую позицию атакующие преодо­лели без серьезных потерь и с ходу захватили несколько важ­ных опорных пунктов… Потом сопротивление противника замет­но усилилось, особенно ощутимым оказалось оно на стыке нас­тупавших дивизий. И все-таки давили, ломали его оборону.

Взята деревня Порожки, потом — Ключки, Заостровье… Снова и снова атаки на Варвароси… Наконец бойцы ворвались на окраину Гостилиц — здесь дрались даже врукопашную… К вечеру Гостилицы были очищены от врага: корпус выполнил свою ближайшую задачу…

* * *

А ПРО ТО, что назавтра, 15-го, случилось на Пулковских высотах, узнал я на том самом историческом месте от гвардии капитана в отставке Ивана Николаевича Данилова. Тогда, в 1944-м, Данилов командовал ротой, а до той поры чего за его спиной толь­ко не было: и при переходе кораблей из Таллинна в Кронштадт тонул; и под Стрельной по пять-шесть атак со своими автомат­чиками отражал; и оборону на Ораниенбаумском «пятачке» удер­живал; и на другом «пятачке», Невском, тоже с родной ротой стоял насмерть… А еще — знаменитый бой за рощу «Круглая», прорыв блокады, после чего их дивизия стала 64-й гвардейс­кой!

И вот теперь в составе 30-го гвардейского корпуса, ве­домого самим Симоняком, дивизия выходила на гребень Пулковс­кого вала…

Утро 15-го Данилову запомнилось на всю жизнь: ведь по фашистским укреплениям, перепахивая их, разом ударили две тысячи триста орудий! Час сорок минут бушевал этот шквал. Передний край противника четко обозначился сплошным забором огненно-черного дыма. За всем этим с севера, с чердака недостро­енного на Международном проспекте Дома Советов, в сильный перископ наблюдал Говоров.

В одиннадцать ноль-ноль артиллерия перенесла огонь вперед, и пе­хота ринулась на врага. Комроты Данилов вскинул ракетницу — зеленый огонек повис в низком дымном небе: «Гвардейцы, за Ленинград!» Нейтралку одолели одним броском, перемахивая че­рез разбросанные рогатки с колючей проволокой. Ломились впе­ред, словно пружина, сорвавшаяся с боевого взвода. Били ли навстречу им фашистские пулеметы? Конечно, били — и пулеме­ты, и автоматы, но сейчас Данилов этого почему-то не помнит. Помнит ярость атаки, когда в ход шли гранаты, приклады, шты­ки, ножи, лопатки… Да, рота автоматчиков, которой он командовал, действовала лихо! Взята первая траншея. Вторая. Третья… К вечеру их полк, их дивизия, выбили гитлеровцев и из Венерязи, и из Гонгози, и из Верхнего Койрова…

Так завершался этот день. Смертельно усталый, с черным от копоти лицом комроты Данилов сидел среди черного снега в траншее и думал, что если останется живым, то Пулкова уже не позабудет никогда…

* * *

«ОН ПАДАЛ ЛИЦОМ К ЛЕНИНГРАДУ…»
Рассказ о Владимире Нонине,
который погиб 16 января 1944 года
и стал героем поэмы

ИЗ ОФИЦИАЛЬНОГО СООБЩЕНИЯ:

«В ночь на 16 января 1944 года наши войска при поддержке танков стремительно атаковали и заняли Александровскую, которую отделяет от Пушкина только парк. Утром наступающие перерезали шоссейную дорогу Пушкин — Красное Село. Перешла в наступление и 54-я армия Волховского фронта: направление — на Любань…»

* * *

ЕСТЬ у Ольги Берггольц поэма «Памяти защитников». Ее история не совсем обычна. Поэтесса рассказывала:

«В дни ленинградского наступления я получила один уди­вительный заказ. Пришла ко мне девушка, Нина Нонина, и поп­росила от своего имени, от имени ее матери и товарищей напи­сать стихи о ее брате Володе, двадцатилетнем гвардейце, по­гибшем при захвате Вороньей горы. Задыхаясь от бесслезных рыданий, Нина рассказывала мне о Володе и показывала его фо­тографии. С фотографии глянуло на меня чудеснейшее лицо юно­ши и воина…»

Нина просила написать стихи о брате — «не такие, чтоб его там прославить, а такие, чтоб и другие, посторонние лю­ди, над ними поплакать могли… Может, нам, его родным, от этого легче будет…»

И легли на бумагу строки:

В дни наступленья армий ленинградских,
в январские свирепые морозы,
ко мне явилась девушка чужая
и попросила написать стихи…
Она пришла ко мне в тот самый вечер,
когда как раз два года исполнялось
со дня жестокой гибели твоей…
………………………………………………………
Она портрет из сумочки достала:
«Вот мальчик наш, мой младший брат Володя…»
И я безмолвно ахнула: с портрета
глядели на меня твои глаза…

Вот так все переплелось: пришла девушка с необычной просьбой — поплакать вместе о брате, а черты лица погибшего, глянувшие с фотографии, напомнили поэтессе облик родного человека — и юноша, который совсем недавно был ей неизвестен, вдруг разом стал «точно родным»…

Берггольц приняла заказ на реквием…

* * *

ЭТУ его фотографию я увидел почти полвека назад в 194-й школе. Здесь, на улице Маяковского, Володю Нонина пом­нили. Многое я тогда узнал: как увлекался он сначала приклю­ченческими повестями, а потом явилась новая страсть — шахма­ты. И еще — футбол, хоккей, плавание… Учебе все это нисколько не мешало: в старших классах Володя не имел ни од­ной посредственной оценки. Товарищи любили его за веселый нрав, взрослые поражались кипучей энергии мальчика, который, казалось, умел все: исправить электропроводку, провести ра­дио, починить примус… Был председателем учкома, потом — комсомоль­ским секретарем…

Когда закончил девятый класс, началась война. Сразу принес заявление в военкомат. Перед отправкой на фронт успел забежать в школу — в военной форме и даже с кобурой…

* * *

В ЕГО пространной «Боевой характеристике» значится, что Владимир Нонин «в боях против немецко-фашистских захватчиков участвовал с начала Великой Отечественной войны». В воинской части № 67661 c 21.09.1941 он — политрук разведвзвода. «Про­явив исключительный героизм и отвагу», в декабре 1941-го под Ям-Ижорой захватил пленных и ценные документы, а в январе 1942-го под Красным Бором обеспечил удержание важного рубе­жа, хотя при этом был тяжело ранен. Награжден медалью «За боевые заслуги». В апреле 1942-го стал зачинателем снайперского движения (уничтожил 22 фашиста). При форсировании Невы получил тяжелую контузию. В боях по прорыву блокады Ленинг­рада он, комсорг части, лично поднимал бойцов в атаку и сам уничтожил 12 фашистов. В феврале 1943-го сражался близ Крас­ного Бора, а в июле — под Мгой («командуя группой автомат­чиков, отбил три контратаки немцев»). В сентябре близ Синя­вина с одной ротой отбил шесть контратак противника… Наг­ражден орденом Красной Звезды…»

… Когда прижимались солдаты, как тени,
к земле и уже не могли оторваться —
всегда находился в такое мгновенье
один безымянный, Сумевший Подняться.
Правдива грядущая гордая повесть:
она подтвердит, не прикрасив нимало —
один поднимался, но был он — как совесть.
И всех за такими с земли поднимало.
Не все имена поколенье запомнит.
Но в тот исступленный, клокочущий полдень
безусый мальчишка, гвардеец и школьник,
поднялся — и цепи штурмующих поднял…

«Тот исступленный, клокочущий полдень» случился в 1944-м, 16 января…

ИЗ БОЕВОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ

«… В боях в районе Пулкова при атаке сильно укреплен­ной высоты противника товарищ Нонин с криком: «За Родину, вперед!» поднял роту в атаку — и был сражен. Гвардии старший лейтенант Нонин представлен к правительственной награде — ордену Отечественной войны 1-й степени».

… Он полз и бежал, распрямлялся и гнулся,
он звал, и хрипел, и карабкался в гору,
он первым взлетел на неё, обернулся
и ахнул, увидев открывшийся город!
И, может быть, самый счастливый на свете,
всей жизнью в тот миг торжествуя победу, —
он смерти мгновенной своей не заметил,
ни страха, ни боли её не изведав.
Он падал лицом к Ленинграду. Он падал,
а город стремительно мчался навстречу…

* * *

ДА, ЭТО случилось не на Вороньей горе (известие, кото­рое получили родные, было не совсем точным), а на Пулковских высотах… Бывший комбат 45-й гвардейской дивизии подполков­ник в отставке Алексей Николаевич Смирнов поведал мне о том трудном бое: упала рядом фашистская мина, и одним осколком был тяжело ранен он, а другой пробил Володе грудь…

Он падал лицом к Ленинграду. Он падал,
А город стремительно мчался навстречу…

P.S. С Ниной Исааковной Нониной я подружился в 1974-м. Потеряв на войне и мужа, и единственного брата, она потом работала экскурсоводом в Музее блокады Ленинграда — до самого его в 1949-м разгрома.

* * *

«ПО-БРАТСКИ ОБНЯЛИСЬ…»
Два солдата —
воины Ленинградского и Волховского фронтов,
сокрушившие фашистскую блокаду

ИЗ ОФИЦИАЛЬНОГО СООБЩЕНИЯ:

«18 января 1943 года в 9.10 на восточной окраине Рабоче­го поселка № 1 встретились бойцы 1-го батальона 123-й стрел­ковой бригады Ленинградского фронта и воины 1-го батальона 1240-го полка 372-й стрелковой дивизии Волховского фронта. Спустя полчаса 34-я лыжная бригада вышла к Старо-Ладожскому каналу. В 11.45 северо-западнее Рабочего поселка № 5 встре­тились подразделения 269-го полка 136-й стрелковой дивизии Ленинградского фронта и 424-го полка 18-й стрелковой дивизии Волховского фронта. Ровно в полдень воины этих дивизий встретились также южнее Рабочего поселка № 5. В 14.00 над Шлиссельбургом взвился красный флаг.

В поздний час радио передало внеочередное сообщение Совинформбюро о прорыве блокады Ленинграда».

* * *

ОНИ ПОЗНАКОМИЛИСЬ в моём редакционном кабинете лишь в январе 1983-го, хотя еще за сорок лет до этого рвались навстречу друг другу: 136-я дивизия Ленинградского фронта крушила блокадное кольцо с запада, 18-я Волховского фронта — с востока. Капитан Давиденко слу­жил в 136-й, лейтенант Ефимов — в 18-й.

Что же тогда, в январе сорок третьего, когда их дивизии нетерпеливо ждали начала наступления, у каждого было за пле­чами?

Василий Федорович Давиденко по возрасту постарше — неу­дивительно, что и биография его к тому времени оказалась по­богаче. Были в ней детские воспоминания и о деникинцах, и о махновцах, и о «зеленых», потому что волны гражданской войны не раз захлестывали их маленький хутор. Были в этой биогра­фии трудные, а порой и просто опасные будни комсомольского вожака, потому что кое-кому на селе навязанный «сверху» («по указанию самого товарища Сталина!») колхоз, естественно, оказался не по душе. Позади лежали и десять армейских лет, служба в знаменитой 24-й Самаро-Ульяновской Железной диви­зии, непонятная война с финнами и, самое главное, — оборона Ханко. Там, на Ханко, в самом начале Великой Отечественной, лейтенант Давиденко получил партбилет. Потом — легендарный переход гангутцев к стенам Ленинграда: вот и в нашей беседе Василий Федорович не мог без волнения вспомнить, как в де­кабре сорок первого печатали их полки шаг по питерским прос­пектам, с оркестром, с развернутым знаменем, и измученные блокадой люди выходили из домов, улыбались…

Сергею Георгиевичу Ефимову к тому времени только-только минуло двадцать, но война прошла уже по его жизни крепко: был убит старший брат (два других тоже воевали), не перенес блокадной зимы отец, а из пятерых друзей-приятелей по старо­му дому на Клинском проспекте в живых оставался лишь один Вовка Дроздов. Обо всем этом Сергей узнавал из маминых пи­сем. Доброволец с июля сорок первого, он в июле сорок второ­го, в знойной задонской степи, принял свой первый бой. Первый из многих, которые и спустя долгие годы будут сниться солдату. Командир взвода 45-миллиметровых пушек лейтенант Ефимов хорошо знал, что такое дуэль с танками: «Мы прямой наводкой — по нему, он — по нам… А пушки маленькие, щито­вая броня не очень толстая…» В одной из таких дуэлей под­били четыре гитлеровские машины, но какой ценой: из всего взвода их осталось в живых только четверо…

* * *

ЗАДАЧА перед начальником артиллерии 269-го стрелкового полка капитаном Давиденко была поставлена жесткая: в ходе артподготовки уничтожить все цели на переднем крае противни­ка в полосе наступления полка, а потом, следуя за пехотой, быстро перекатить орудия на другой берег. Поскольку передний край проходит по самой кромке реки, стрелять с закрытых по­зиций нельзя: разобьешь лед — и атака захлебнется. Поэтому приказ Говорова: «Огневые силы — на прямую наводку!» Конеч­но, все цели были заранее разведаны, уточнены, пристреляны. Ночью тщательно замаскировали на берегу орудия, подтащили семь тысяч снарядов…

Наступило утро — и артиллеристы Давиденко обрушили их на вражеские головы. Как писал Михаил Дудин:

Мороз такой, что спирт не отогреет,
Но кверху поднимается ладонь,
И голос Давиденко: «Батарея!..» —
И следом оглушительно: «Огонь!»

Вспыхивает мелодия «Интернационала», и пехота устремля­ется на невский лед. Давиденко неспокоен: все ли двадцать восемь огневых точек уничтожены? Вроде, так… Вдруг загово­рил какой-то пулемет — и сразу по нему врезали залпом полто­ра десятка орудий. Всё, путь свободен! Наши уже карабкаются по обледенелым откосам того берега, и в полку — ни одного убитого!

Радиостанция на КП передала:

«Михайлов — в первой тран­шее, просим перенести огонь». Значит, девятая стрелковая ро­та третьего батальона уже в южной части Марьина! Перенесли огонь глубже и тут же стали опускать орудия на лед…

Расположенный на самом острие прорыва полк рвался впе­ред, и артиллеристы все эти дни неотступно находились в боевых порядках стрелковых подразделений. Разве перечислишь всех тех, кто тогда так мастерски помогал матушке-пехоте: командир батареи Козлов, командиры орудий Скопин, Иваницкий, Алехнович, артиллерийские разведчики с «полководческими» фа­милиями — Кутузов, Жуков… Эти люди, «боги войны», отменно делали свое ратное дело все шесть суток — и когда батальоны капитанов Собакина и Салтана заняли Марьино, и когда авто­матчики лейтенанта Перевалова громили противника в Пильной Мельнице, и когда батальон капитана Пономаренко прорывался к Рабочему поселку № 5… Враг поднимался в контратаку — и тогда наша артиллерия показывала свою мощь во всем размахе. Василий Федорович сказал мне: «За один только бой подбили четыре танка, а всего их уничтожили около двух десятков…»

* * *

А лейтенант Ефимов со своими «пушечками» тем временем двигался к Рабочему поселку № 5 с противоположной стороны. Накануне наступления Михаил Иванович Калинин вручил их 18-й стрелковой дивизии Красное знамя Верховного Совета СССР, и теперь под этим стягом бойцы штурмовали вражескую оборону.

Сталинградцы — ныне они все считали себя ленинградцами. И уже рождалась их славная боевая песня:

Путь наш доблестью украшен,
Нашей воле нет преград.
Молодая, боевая,
Сталинградская, родная
В бой идет за Ленинград!

Вскоре в песне появились и такие слова:

Победный марш, гремела канонада,
И все сердца за ней вздымались ввысь,
Когда, прорвав блокаду Ленинграда,
С друзьями мы по-братски обнялись…

Это случилось восемнадцатого января, в 11.45, когда во­ины генерал-майора Симоняка обнялись с воинами генерал-майо­ра Овчинникова. Встретились солдаты 269-го полка, где служил Давиденко, с солдатами 424-го полка, в котором воевал Ефи­мов. Спустя два дня 136-я стрелковая дивизия была переимено­вана в 63-ю гвардейскую…

* * *

Я СМОТРЕЛ на них: два солдата, два артиллериста, два победителя. На груди обоих — тесно от наград: у Сергея Геор­гиевича — две «Красные Звезды», две «Отечественные войны»; у Василия Федоровича — «Красное Знамя», ордена Суворова, Алек­сандра Невского… И еще у каждого красовалась медаль, которая, по их признанию, была дорога им не меньше, чем самый высокий орден. На этой медали — шпиль Адмиралтейства, заслоненный штыками солдата, матроса, рабочего… На этой медали — образ города, вызволенного из блокадного плена такими людьми, как те, о которых я сегодня рассказал.

* * *

«ТАЧАНКА» ЗВАЛА НА БОЙ!
Рассказ о юных ленинградцах,
которые сделали свое искусство оружием

ИЗ ОФИЦИАЛЬНОГО СООБЩЕНИЯ: «24 января 1944 года 110-й стрелковый корпус под коман­дованием генерал-лейтенанта Хазова, нацелив удар на Пав­ловск, обошел Пушкин. Вражеский гарнизон Пушкина оказался в полукольце. Гитлеровцы не выдержали одновременной атаки на­ших войск с фронта и тыла. Вскоре Пушкин, Павловск и еще более сорока населенных пунктов были освобождены….

Фронт все больше отдаляется от Ленинграда. Уже не доно­сятся до города раскаты артиллерийской канонады. Надписи на стенах домов, предупреждающие о том, что «при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна», стали историей…

Сегодня для защитников Ленинграда дали очередной кон­церт юные воспитанники танцевального ансамбля агитвзвода 55-й армии под руководством Аркадия Обранта».

* * *

ЭТОТ старый-престарый альбом, полный фотокарточек, кон­цертных программок, газетных рецензий, когда-то я увидел в одной ленинградской коммуналке… Альбом завел Александр Петрович еще в тридцать пятом, когда «Ленинградская правда» впервые написала о том, как его девятилетняя дочка лихо ис­полнила лезгинку на сцене Таврического дворца, — вот эта за­метка… Потом такие добрые отклики на ее танцы появлялись в прессе один за другим, и фотокорреспонденты, судя по всему, тоже старались почаще запечатлеть белокурую, светлоокую «ар­тистку» — вот эти газетные страницы со снимками: Нелли — во Дворце пионеров, в школе, в Артеке, дома… И еще — в Моск­ве, на Красной площади: танцует среди участников физкультур­ного парада… Подписывая девочке свое фото, знаменитый Исаак Осипович Ду­наевский, руководивший пионерским ансамблем песни и пляски, назвал ее «талантливой и любимой ученицей»… Снимок помечен декабрем сорокового года.

А рядом хранится пропуск № 92019 — «на право прохода по городу Ленинграду с 22 час. веч. до 5 час. утра». С этим про­пуском участница концертной бригады Дома Красной Армии Нелли Раудсепп возвращалась после выступлений в воинских частях и госпиталях… Так было, пока оставались силы, — до начала зимы…

* * *

ОТЕЦ умер тринадцатого марта, и уже который день Нелли с мамой тщательно делили скудные хлебные пайки, оставляя часть кусочков в неприкосновенности, потому что хоронить за деньги могильщики отказались. Вдруг открылась дверь, и на пороге возник человек, которого обе хорошо знали: балетмейс­тер Дворца пионеров Аркадий Ефимович Обрант. Было известно, что еще в начале войны балетмейстер добровольно стал бойцом, и вот теперь строевой командир рассказывал им, что накануне получил в политотделе 55-й армии необычный приказ: срочно создать агитвзвод, а для этого разыскать в Ленинграде танцо­ров — бывших воспитанников Дворца пионеров. Неожиданный гость заглянул Анне Кирилловне в глаза: «Отпустите со мной дочку, тогда и другие родители тоже согласятся…» Потом лейтенант пошел по другим адресам, но многих ребят застать в живых уже опоздал…

Утром двадцать пятого марта похоронили Александра Пет­ровича, и, взяв с собой альбом и подаренную когда-то отцом маленькую пеструю шарманку, Нелли встретилась с друзьями у Дворца пионеров. Короткая дорога к Московскому вокзалу пока­залась бесконечной, потому что, если Нелли и Феликс Морель держались еще неплохо, и Валя Лудинова, которая недавно вы­писалась из госпиталя, где ее лечили от сильного истощения, тоже шла сама, то Гену Кореневского пришлось вести под руки, а Валю Клеймана даже тянуть на санках… Однако в вагоне, когда сгрудились возле раскаленной печурки, начали «на паль­чиках» вспоминать и «гопак», и «крыжачок», и «яблочко»… Правда, словам учителя о том, что через пять дней — концерт, всё равно только недоуменно улыбались.

Но учитель бросать слова на ветер не привык. Он верил в этих измученных мальчишек и девчонок. Верил и боролся за них. А поэтому в первое же утро вывел всех к Неве на заряд­ку. Учитель понимал, что ребята очень слабы, однако во имя их же самих нужно было совершить, казалось, невозможное. И — потихоньку, помаленьку — начались репетиции…

* * *

РОВНО через пять дней, как и обещал балетмейстер, сос­тоялось первое выступление: в Рыбацком проходил слет сандру­жинниц — им в местной школе и предназначался концерт. Подру­мянив бледные, ввалившиеся щеки губной помадой, ребята вы­порхнули на сцену в «гопаке»… Всё было хорошо, пока не дошло до присядки: Кореневский не мог подняться на ноги. Делал отчаянные усилия — и не мог… Нелли быстро протянула ему руку — танец продолжился. Снова присядка — и снова Гена не в силах справиться со слабостью…

Сандружинницы плакали и кричали «браво»… Когда Нелли после требований — «бис!» — решила повторить «яблочко», бри­гадный комиссар Кулик воскликнул: «Запрещаю!» И повернулся к залу: «Товарищи, это же блокадные дети…»

Сразу же после концерта маленьких танцоров отправили в госпиталь. Лечились, набирались сил, репетировали, и однажды их повезли на важное выступление в бывший дворец Кшесинской: там собрались партизаны, которые доставили в город обоз про­дуктов. После каждого номера бородатые мужчины в тулупах кричали «ура» и старались хоть как-то обласкать ребят…

Скоро к юным артистам присоединилась Вера Мефодьева, которая уже успела поработать на заводе токарем, еще через месяц — Мурик Аваков и Володя Иванов, а потом разыскала дру­зей и Валя Сулейкина. Это уже был настоящий ансамбль!

* * *

ВСЕ В ОДИН ДЕНЬ стали комсомольцами. Занялись военным делом. Принялись издавать рукописный журнал. Обычно дневаль­ный будил их звуками той самой Неллиной шарманки — и начина­лась напряженная жизнь. Репетировали чаще всего прямо на до­роге — она была самым ровным местом в округе. Покажутся ма­шины, и танцоры вместе с аккордеонистом Генрихом Линкевичем разбегаются по сторонам, а потом опять — «Казачья пляска», «Морской танец», «Солдатский перепляс»… И знаменитую свою «Тачанку», которая когда-то вызывала бурный восторг собрав­шихся под сводами дворца на Фонтанке, снова вернули к жизни — всё на той же пыльной военной дороге… И это тоже сохра­нилось на снимках в альбоме…

Какой это был танец! Они вылетали на сцену под знакомую с детства мелодию («Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса!..») — пригнувшись, с клинками в руках. Молнии сабельных ударов крушили ненавистного врага, конная атака уподоблялась вихрю — и вот уже мчится по степи лихая птица-тройка, и лов­ко управляет ею возница, и слился с пулеметом молодой пуле­метчик…

«Тачанке» аплодировали в блиндажах и палатках медсанба­та, на фронтовых полянах и близ переправ… Иногда сценой становилась платформа бронепоезда, иногда — землянка, пол которой покрывали толстым слоем сена, потому что вражеские окопы были совсем близко и танцевать приходилось совсем ти­хо, даже без музыки. А однажды их выступление состоялось в огромной… печи разрушенного Ижорского завода, которая на­ходилась почти на самом огненном рубеже. И, пожав им руки, бойцы уходили в бой…

* * *

ШЛА ТЯЖЕЛАЯ война, и искусство маленьких танцоров в этом сражении с фашизмом стало достойным оружием. Их взвод тоже нес боевые потери: однажды, когда с рюкзаками за спиной шли на очередной концерт, совсем рядом разорвался снаряд — и упала Валя Сулейкина. Осколок пробил девушке бедро навы­лет… Потрясенные друзья везли Валю в госпиталь, а она все повторяла: «Как же я буду танцевать?..»

Потянулись дни, месяцы, и всякий раз после концерта они теперь первым делом будут спешить к своей Вале, чтобы хоть как-то поддержать подружку, облегчить ее страдания…

А еще успевали они учиться, благо в блокадном городе открылась заочная школа, и Обрант добился, чтобы его воспи­танникам раз в месяц давали туда увольнительную…

На место Вали Сулейкиной заступили Рина Лапшина и Лида Животовская. Все вместе получили медали защитников Ленингра­да. И, прикрепив на грудь дорогую награду, однажды, под шквал аплодисментов, вышли на сцену Большого зала Филармо­нии. Потом в Москве, в Колонном зале Дома Союзов, куда приг­ласили обрантовцев, участники Третьего антифашистского слета молодежи устроили овацию не только светлому искусству юных ленинградцев, но и этим звонким свидетельствам из стойкости и мужества.

* * *

ТРЕХЛЕТИЕ ансамбля отметили трехтысячным (!) концертом — в связи с этим начальник политуправления Ленфронта гене­рал-лейтенант Холостов вручил каждому почетную грамоту, а вскоре красноармейцев Раудсепп, Сулейкину, Лудинову, Мефодь­еву, Кореневского, Морель, Авакова наградили орденами Крас­ной Звезды, а Иванов, Клейман и Лапшина получили медали «За боевые заслуги». Девятого мая они исполнили «Танец Победы» на Дворцовой площади…

* * *

МОЛОДЕЖНЫЙ ансамбль под руководством Аркадия Обранта и после войны радовал людей во всех уголках родной земли. Уви­дели мы Нелли и ее подруг и на киноэкране: помните пляску девушек-летчиц в фильме «Небесный тихоход»? Со временем коллектив распался, но Раудсепп еще долго блистательно танцева­ла на эстраде, дважды завоевав звание лауреата Всероссийско­го конкурса.

Когда Аркадия Ефимовича не стало, они потом всякий раз 25 марта, в день рождения коллектива, сходились вместе, что­бы тихо вспомнить своего Учителя…

А в 1980-м Нелли Александровне снова выпало и счастье, и боль — вернуться в блокадную свою юность. Потому что на «Лен­фильме» готовились снимать картину по повести Юрия Яковлева «Балерина политотдела», посвященной знаменитому ансамблю, и режиссер пригласил ее в качестве балетмейстера. По сути же, Раудсепп стала там одновременно и консультантом.

Я видел эту ленту. Наверное, можно было бы найти карти­не «Мы смерти смотрели в лицо» более точное название. Еще, вероятно, фильм только выиграл бы, если б его сняли на чер­но-белой пленке. Но всё это — не главное. А главное то, что есть в этой ленте и нерв, и правда, и удивительный финал с воссозданной (видимо, самим сердцем Нелли Раудсепп) той са­мой огненной «Тачанкой». Финал такой силы, что комок стано­вится в горле… Ах, если бы вслед за финалом на экране вспыхнули и все подлинные имена героев этой эпопеи…

* * *

«В ПОЛНЕБА — САЛЮТ!..»
27 января 1944 года
Ленинград был полностью освобождён
от вражеской блокады

РАНО утром 27 января 1944 года помощник начальника оперативного отдела штаба Ленинградского фронта майор Ганкевич принял приказ Ставки Верховного главнокомандования. В адресованном командующему фронтом генералу армии Говорову, членам Военного совета Жданову и Кузнецову документе говорилось, что в знак признания партией и советским народом больших заслуг ленинградцев в период Великой Отечественной войны и в связи с полным снятием блокады города Ставка предоставила Военному совету фронта право отдать приказ своим войскам и произвести в Ленинграде победный артиллерийский салют, который по радио будет транслироваться на всю страну…

Экстренно в помещении Шуваловского дворца состоялось заседание Военного совета, утвердившее текст приказа войскам Ленинградского фронта и принявшее решение о салюте.

Непростая задача выпала командующему артиллерией фронта генерал-лейтенанту Одинцову: каким образом срочно собрать 324 орудия, если все стволы — в войсках, на огневых позициях? К тому же наши воины — уже далеко от стен города… Однако трудную проблему всё-таки решили, причём — в кратчайший срок. Командовать салютом было поручено человеку, которого на Балтфлоте за отчаянную храбрость называли «морским Чапаевым»…

Чёрное небо вспорото
сабельным взмахом ракет.
Небо великого города
окрашено в разноцвет…

* * *

КОГДА-ТО мне довелось беседовать с этим человеком — контр-адмиралом в отставке Иваном Георгиевичем Святовым. К началу сорок четвёртого капитан второго ранга Святов командовал штабом эскадры. За спиной у моряка к тому времени было немало ратных дел: и прикрытие нашей эскадры при трагическом переходе из Таллинна в Кронштадт (отряд, который возглавлял Святов, поднял из воды 12160 человек); и командование огневыми средствами в контрбатарейной борьбе с противником; и начало разминирования залива от смертельной начинки… А теперь — столь необычное, столь радостное задание…

Пушки стягивались к Марсову полю, занимая позиции у торжественного пантеона, рядом с зенитной батареей, которая находилась там всю войну… Пушки выстраивались у стен Петропавловки… Пушки встали на Стрелке Васильевского острова… Важно было обеспечить полную синхронность залпов всех этих разобщённых между собой огневых средств. Командный пункт Святова размещался на борту крейсера «Киров», который бросил якорь на Неве, против Дома учёных. Связь с корабельной артиллерией поддерживалась через микрофон, а с наземными огневыми позициями — с помощью корректировочных постов.

… Падает чёрное небо
отблесками в Неву.
Отныне блокада — небыль!
В полнеба салют — наяву!..

* * *

А ЕЩЁ довелось мне тогда же свидеться с полковником в отставке Остапом Филипповичем Зайцем. Почти всю войну Остап Филиппович прослужил в 1804-м отдельном зенитно-артиллерийском полку малого калибра ПВО Ленинграда. Его «пушечки» прикрывали от фашистских стервятников и Металлический завод, и «Красную зарю», и «Красный выборжец», и «Большевик», и 5-ю ГЭС, и Володарский мост, и Финляндский железнодорожный… Когда начались бои по снятию блокады, старший лейтенант получил назначение на должность командира дивизиона в только что сформированный 522-й зенитно-артиллерийский полк.

И вот 27-го повёл он своих солдат через весь город — через Невский, через Дворцовый мост — на Стрелку Васильевского острова. Там, на площадке между Ростральными колоннами, уже стояли двадцать четыре 76-миллиметровые пушки — стволами на Неву.

Начали готовить орудия к стрельбе. Прохожие, словно предчувствуя, какое событие их ожидает, охотно помогали артиллеристам подносить ящики с «холостыми выстрелами». Светились улыбки, слышался смех — такой редкий в блокаду… Солдаты только что сформированного полка были очень молоды, на службу призваны недавно. Большинство прибыли из других мест и Ленинграда почти не знали. Поэтому с любопытством оглядывали здание фондовой Биржи, Петропавловку, Зимний дворец…

Наконец стемнело. И наступил миг, когда уличные радиорепродукторы торжественно произнесли:

«… Войска Ленинградского фронта в итоге двадцатидневных напряжённых боёв прорвали и преодолели на всём фронте под Ленинградом сильно укреплённую, глубоко эшелонированную долговременную оборону немцев, штурмом овладели важнейшими узлами сопротивления и опорными пунктами противника под Ленинградом: городами Красное Село, Ропша, Урицк, Пушкин, Павловск, Мга, Ульянка, Гатчина и другими. И, успешно развивая наступление, освободили более семисот населённых пунктов и отбросили противника от Ленинграда по всему фронту на шестьдесят пять — сто километров. Наступление наших войск продолжается…»

Площадь, набережные, мосты мгновенно стали заполняться народом. Казалось, все ленинградцы вышли в этот миг на улицы.

«… В итоге боёв решена задача исторической важности: город Ленинград полностью освобождён от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника.

В ознаменование одержанной победы сегодня, двадцать седьмого января, в двадцать часов, город Ленина салютует доблестным войскам Ленинградского фронта двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трёхсот двадцати четырёх орудий…»

Раздался многоголосый гул. Люди ликовали.

«… Граждане Ленинграда! Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим самоотверженным трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы…»

Люди улыбались сквозь слёзы: это к ним, к ним были обращены такие торжественные, такие долгожданные слова…

Старший лейтенант Заяц стоял на ступенях Биржи. Наконец, услышав заветный сигнал, он хрипло, преодолевая сжавшее горло волнение, выкрикнул: «Огонь!»

… Вьюжится, вьюжится, вьюжится
огненный снегопад.
В огненном вальсе кружится
праздничный Ленинград…

* * *

САМАЯ пора объяснить, кто же автор цитируемых здесь стихов.

На противоположном от Стрелки берегу Невы, вдоль всей набережной — от моста Лейтенанта Шмидта до Литейного, — более тысячи солдат и матросов держали наготове ракетницы. А в скверике, рядом с Зимним, расположились выпускники краткосрочных стрелково-пулемётных курсов младших лейтенантов. Каждому курсанту предварительно выдали большую стреляную гильзу от 76-миллиметрового снаряда, и вот теперь, выбив в промёрзшей земле газона лунки и укрепив гильзы так, чтобы шары ракет вылетали в сторону Невы и взрывались над Дворцовым мостом, они ждали первого залпа.

Был среди курсантов и Павел Булушев, который спустя многие годы сложит стихи о том знаменитом ленинградском салюте. Да, пройдут десятилетия, прежде чем бывший солдат, а теперь — журналист, лентассовец, напишет свою первую книгу, которую назовёт удивительно точно — «Багровая память»: «Марш к салюту Победы был тягостно долог: // Сто боёв, сто друзей, сто смертей, сто тревог… // А стихи… Я извлёк их, как старый осколок. // Как больную занозу, из сердца извлёк…» Вслед за этой первой книгой вышли у солдата и другие — «Вечерняя поверка», «Головной дозор», и мы ещё острее ощутили, какие испытания выпали на долю мальчика из блокады, сделали его бойцом, защитником Отечества: «… Блокадный цех. Мороз. И печь без дров. // Гудят станки: Скорей! Скорей!! Скорей!!! // В цеху — полста вчерашних школяров, // Полсотни недоучек токарей. // Полста шрапнелей в день даём стране. // Станки пониже бы — давали бы вдвойне…» А потом был у Павла фронт: «Разведка боем! Разведка боем! // Летят снаряды навстречу с воем. // Под нестерпимым свинцовым зноем // Мы изнываем — разведка боем!..»

Немало хлебнул солдат до января сорок четвёртого: бои близ родного Автова, оборона на правом невском берегу, атаки у Ладоги… Плюс два ранения…

И вдруг — на ратном перепутье — участие в праздничном салюте!

Оберегая пороховые заряды от снега, Булушев расстелил шинель и разложил на ней двадцать четыре ракеты. Команда: «Огонь!» — и красненькое пятнышко от спички весело побежало по запальному шнуру вдоль гильзы. Пороховой заряд вышиб первую ракету. В грохоте орудий небо над городом, который за тридцать месяцев забыл даже об обычных уличных фонарях, озарилось тысячами огней сказочного фейерверка…

… А мы у моста Дворцового,
из сквера, что у дворца,
привычные к ливню свинцовому,
впервые палим без свинца.
И я — сотоварищи рядом, —
сбросив на снег шинель,
развешиваю над Ленинградом
праздничную шрапнель…

«Огонь!» — и снова, ровно через двадцать секунд, мощный залп. И снова в чёрное небо устремляются красные, белые, синие, зелёные, жёлтые звёздочки… Мальчишки, чтобы лучше всё рассмотреть, высыпали на невский лёд. Какие лица были вокруг! Этих глаз Булушев не мог забыть до конца своих дней…

… И свет, и мрак непролазный
отныне в едином ряду.
Победа, вобравшая разом
и празднество, и беду.
В сверкающем сабельном взмахе
взмывает салют в зенит…
За этот салют в атаке
в среду мой брат убит.

Да, радость и горе нередко ходят по жизни рядом: именно в этот счастливейший для родного города день, 27 января 1944 года, Павел узнал, что в бою за Красное Село геройски погиб старший его брат — гвардеец Владимир Булушев.

* * *

ВОСЕМЬ минут над не сдавшимся, выстоявшим, победившим городом гремел салют Победы! Глядя в праздничное небо, ленинградцы смеялись и плакали. А у этих курсантов всё ещё было впереди. Вот и Павла ждали новые фронтовые дороги, новые бои, третье ранение, четвёртое… В общем — добрых полвойны. Его полвойны…