Елена Римон: Четыре хэппи-энда и ни одного катарсиса

Loading

Может быть, неприятное ощущение так и не достигнутой эмоциональной разрядки входит в авторский замысел? В таком случае, перед нами исключительно остроумный и оригинальный текст. Просто конфетка для критика и теоретика, но… но на мой вкус, конфетка совсем невкусная. Съедобная, но невкусная.

Четыре хэппи-энда и ни одного катарсиса

О романе Лары Вапняр «Пока еще здесь»

Елена Римон

Лара Вапняр

Лара Вапняр приехала в Нью-Йорк из Москвы в 1994 году в возрасте 23 лет, с родителями и мужем, с дипломом Московского государственного педагогического института по специальности «учитель русского языка и литературы» и с весьма приблизительным знанием английского, а меньше чем через десять стала третьим (после Владимира Набокова и Сергея Довлатова!) молодым русским автором, удостоившимся публикации в “Нью-Йоркере”. Начав учиться на отделении английского языка и литературы Городского университета Нью-Йорка, она почти сразу же начала писать рассказы по-английски. По ее собственному признанию, творчество стало для нее необходимым способом создания собственной идентичности на ее новой родине. Первый сборник рассказов Лары Вапняр «Евреи в моем доме» вышел в свет в 2003 году, первый роман «Мемуары музы» — в 2006 году. Ее книги неоднократно получали литературные награды и переведены на несколько языков. На русский язык переведены романы Вапняр «Мемуары музы», «Пока еще здесь» и сборник рассказов «Брокколи и другие рассказы о еде и о любви». Лара Вапняр принадлежит к группе русско-американских писателей пост-перестроечного поколения (Давид Безмозгис, Борис Фишман, Ольга Грушин, Ирина Рейн, Максим Шраер, Аня Улинич, Гари Штейнгарт и др.) В текстах писателей этой группы русские (точнее, русско-еврейские) эмигранты предстают не как старательные новички, стремящиеся как можно быстрее ассимилироваться в Америке, но скорее как люди со своим особенным взглядом на американскую культуру, развивающие свою особенную транс-национальную и транс-культурную идентичность.

Роман «Пока еще здесь», вошедший в список 100 лучших книг 2016 года по версии New York Times Book Review, я прочитала по-русски, в переводе Майи Глезеровой (2019). Причем залпом прочитала, не отрываясь. Это, видимо, должно свидетельствовать не только о наличии свободного времени у читателя (суббота после второй трапезы), но главным образом о высоком качестве текста. И качество действительно отменное: четкая, хорошо продуманная система образов, с которыми (по крайней мере с кем-то из них) может, наверное, идентифицироваться почти любой читатель; умело выстроенный динамичный сюжет, приводящий в конце к традиционному, на грани пародии, хэппи-энду, и т.д.

Впечатление от этого чтения получилось очень сильное и весьма тягостное. Неприятное ощущение противности сопровождало меня еще несколько дней. Пытаясь выяснить источник такого редкостного двойного эффекта, я довольно скоро поняла, что, как любой читатель, проецирую роман на свой собственный репатриантский израильский опыт — а поскольку этого все равно не избежать, так лучше понять и учесть, «с какого места» я вижу изображенный в романе мир — что в нем есть и чего в нем нет.

Место действия этого романа — Нью-Йорк. И поскольку я живу в Иерусалиме и никак не претендую на создание новой транс-культурной русско-американской идентичности, а в Нью-Йорке бываю от силы раз в три-пять лет, то сразу скажу, что обожаю этот город именно за то, чем он отличается от Иерусалима, — за то, что он огромный. Огромнейший мегаполис, переполненный бесконечным количеством разных людей, разных миров, языков и культур, музеями, театрами, памятниками, а также прекрасными, интересными или уродливыми, но так или иначе по-своему величественными городскими пейзажами.

Поэтому я не могла не отметить для себя, с некоторым удивлением, что двое из четверых героев романа «Пока еще здесь» живут на Стейтен-Айленде и каждый день путешествуют в Манхеттен на пароме, с которого вообще-то, как известно, открывается потрясающий вид на Нью-Йорк, — но вот именно эта прославленная грандиозная панорама ни разу не описана в романе. И не только она, но и вообще любые панорамы, даже гораздо менее прославленные, там отсутствуют. Наоборот, роман Лоры Вапняр весь сконцентрирован «на аршине пространства» (как говорил Достоевский), как бы в коробочке[1], у которой одна стенка стеклянная. Через это стекло автор пристально, подробно, холодно и сухо разглядывает четверых центральных героев — эмигрантов из России супругов Сергея и Вику и их давних друзей (еще из России) Регину и Вадика. Весь мир романа стиснут до размеров этой коробочки, но все, что в нее втиснуто, описано подробнейшим образом, обстоятельно до занудства, но при этом, как ни странно, очень интересно. Одежда и обувь героев, мебель, и расположение комнат в квартирах, спальни, кухни, ванные, туалеты, туалетная бумага, пища, посуда чистая и грязная и разные стили ее мытья, поведенческие стереотипы, интимная жизнь, в особенности сложные и запутанные связи внутри этой четверки, поскольку в разные моменты и на разных этапах Регина осуществляет сексуальный контакт с Сергеем, потом Сергей с Викой, потом Вика с Вадиком, а Сергей с подругой Вадика и т.д.. И, конечно, размышления героев — не так чтобы особенно глубокие и разнообразные, по большей части интровертные и в основном тяжелые. В общем, замкнутый мир, немного похожий на «подполье» Достоевского, но гораздо более зажиточный, подробный и по большей части довольно уютный.

На фоне израильского опыта мне показалось удивительным, что границы этой коробочки (в том числе и ментальные) никогда не раскрываются ни в пространство, ни во время, и герои живут не только словно бы вне исполинского пространства Нью-Йорка и Америки, но также и как бы вне времени и истории. Непривычно было также отсутствие столь характерных для Израиля бесконечных споров о культуре, политике и религии, которые хоть и поднадоели, но, оказывается, тоже придают жизни некоторую глубину, без которой она кажется странно пресной. Огромные, яркие, разнообразные американские миры почти никогда не появляются в романе и не отвлекают героев от главных предметов, на которых сосредоточено их внимание. Это деньги, любовь и поиски любви, а также качество секса, получающееся в процессе этих поисков. И плюс к этому (но в значительно меньшей степени) успех, конкретно измеряемый стоимостью одежды, мебели и места обитания, и количеством звездочек в рейтинге отелей, в которых проводят отпуск люди их круга.

Двое из четверых — филологи (Сергей — лингвист, Регина — переводчица), еще один, Вадик, — программист, интересующийся европейской поэзией и постмодернистской философией. Но научные, литературные и философские интересы героев романа почти никак не связываются и не пересекаются с их повседневной жизнью (кроме одной особенной философии, о которой пойдет речь дальше). Единственная из четверых, не имеющая высшего образования — простушка Вика, ни разу не интеллектуалка, — и забавно, что именно она на всем протяжении романа, единственная из всей компании, забредает в учреждение культуры, в Музей Метрополитен, да и то только потому, что ей надо где-то провести время, пока ее сын проходит собеседование в школе, и одновременно очень хочется в туалет, а билет в музей стоит совсем недорого — один доллар. И тогда, заодно с посещением туалета, она уже пробегает по первому этажу музея, где — вполне логично — успевает заглянуть только в залы древнеегипетской культуры. Выставленные там бесценные экспонаты Вике мало понятны и вполне чужды — но это ощущение отчуждения от всего вообще, и в целом от Америки и от России, в той или иной степени постоянно сопровождает всех четверых героев. Так что не факт, что если бы у Вики вдруг появилось достаточно времени и желания, чтобы подняться на второй этаж Метрополитен, находящиеся там сокровища искусства 20 века встретили бы у нее больше понимания и одобрения. На каком-то этапе муж Сергей начинает вызывать у Вики не больше эмпатии, чем египетские надгробья в музее, а когда его увольняют с очередной работы, она просто-напросто моментально выгоняет его из дома. И все-таки при этом из четверых героев романа именно мало способная к рефлексии, меркантильная и простодушная Вика больше других обращает внимания на окружающий мир и людей, даже изредка испытывает к ним что-то вроде сострадания — и потому кажется если не лучом света в темном царстве, то хотя бы немного более светлым пятном на общем сумрачном фоне этого странного тягостного романа.

У этого сумрачного фона есть особый философский аспект — казалось бы, в полном противоречии с равнодушием героев к сокровищам культуры, которое (равнодушие) с годами только углубляется и крепнет. И вот это — пожалуй, самая парадоксальная, интересная и оригинальная черта романа Лары Вапняр. Ее герои — люди лет сорока, по американским меркам совсем не старые, в расцвете сил. Но их часто посещают мысли о смерти и печаль о невозвратимых утратах, а один из четверых, Сергей, серьезно увлекается философией Николая Федорова, которой в романе уделяется довольно много внимания, сравнительно с другими опциями понимания жизни.

Тут я опять позволю себе чисто личное замечание. Из всех философских фантазий, с которыми мне довелось соприкоснуться, немногие вызывали у меня настолько однозначное эмоциональное неприятие (то есть, скажем прямо, отвращение), как эта анти-метафизическая, вещественная, материальная, и вдобавок глубоко, исконно мизогиннная философия смерти на подкладке из квази-сциентистской утопии абсолютно плотского воскрешения человечества. Сочинить такую странную философию, по-моему, мог только человек, знакомый с тем, что христиане называют «похоть», но почему-то обделенный опытом любви. А еще более странно (или, наоборот, закономерно?) что эта невероятная материалистическая русская мистика непринужденно встраивается в телесный, плотский мир постмодернистского транс-культурного американского романа Вапняр. В роман, в котором на авансцене постоянно находятся центральные аспекты человеческой экзистенции — еда, секс и смерть.

Сергей пытается практически реализовать идеи Федорова с помощью новейшей достижений дигитальной техники — собрать сохранившиеся в памяти смартфонов текстовые сообщения умерших людей и обработать их так, чтобы они могли, хотя бы приблизительно, отвечать репликам живых, и таким вот искусственным образом утолить тоску и скорбь живых по умершим. Действительно, такая дигитальная имитация воскрешения мертвых идеально подходит для мира живых, в распоряжении которых остается не так уж много действительно реальных вещей. Секс не относится к этим остаткам — некоторые герои романа занимаются виртуальным сексом с партнерами, физически находящимися за тысячи километров от них, но хорошо видимыми на экране. Пища, даже самая экзотическая, изысканная и дорогая, в Нью-Йорке все равно стоит сравнительно дешево, доступна в любых видах в любое время дня и ночи и больше не является проблемой даже для бедных и безработных. И вот Сергей пытается решить последнюю экзистенциальную проблему, ухудшающую качество жизни — смерть, точнее, печаль о тех, кто ушел и больше никогда не вернется. Он разрабатывает приложение для смартфона, которое виртуально и временно отменяет смерть. Ему даже удается увлечь этой идеей Вику, обычно мало чувствительную к такого рода вещам. Для воплощения идеи необходим инвестор — это и есть, так сказать, квест, которым занимается Сергей и который является одной из центральных сюжетных линий романа.

В финале Сергей, как и подобает герою буржуазного сюжета о несгибаемом энергичном парвеню, который рвется через тернии к звездам (то есть к большим деньгам), после ряда надежд и разочарований находит инвестора для своего проекта и таким образом приближается к успешному завершению своего квеста. Остальные герои к концу романа тоже более-менее благополучно завершают свои проекты и решают насущные проблемы. Страдающая бесплодием Регина решается удочерить девочку-сироту из России и встречает полное понимание и поддержку у своего богатого мужа. Вика примиряется с Сергеем — во-первых, потому, что, прожив без него несколько месяцев, осознает, что, оказывается, любит его, а во-вторых, потому что его, казалось бы, безнадежный проект вдруг обретает реальную финансовую перспективу.

Как и положено для грамотно и аккуратно построенного сюжета, фоном для этих успешных героев служит герой-неудачник. Это Вадик, который в первой главе вроде бы был устроен надежнее других. Его романтический квест заканчивается обидным фиаско: в финале он неожиданно встречается с главной любовью своей жизни, с девушкой, которую встретил в свой первый вечер в Нью-Йорке, провел с ней ночь и наутро потерял, не переставал искать ее и нашел только через несколько лет — чтобы узнать, что и она ждала и искала его, но встретила другого и сейчас готовится к свадьбе. Но и Вадик на последних страницах решает начать новую жизнь — принимает предложение работы в Сингапуре и таким образом получает шанс на новый квест на новом месте. То есть тоже своего рода изменение к лучшему, или во всяком случае надежду.

Таким образом, четверо героев, пройдя нелегкий путь исканий, сомнений и тягостных раздумий, в финале находятся по дороге к хэппи-энду, каждый к своему. И над всеми четырьмя, чудится мне, витает умная, печальная и ироничная усмешка автора, Лары Вапняр. Потому что все четыре финала одновременно традиционны на грани пародийности и одновременно призрачно непрочны. Эта непрочность — в самом заглавии романа: «Пока еще здесь», «Still Here». Wow, are we really still here? Как, мы все еще здесь? В этом городе? В этой стране? В этой жизни? В этом браке, с этими партнерами? Надолго ли?

Как советуют нам (вслед за Аристотелем) авторы пособий по сочинению романов и киносценариев, после выплеска энергии в сюжете по-хорошему должен был бы наступить катарсис, очищение души через сострадание и страх. В этом как бы и заключается наш интерес к героям, в историях которых мы ищем метафоры к нашим собственным судьбам в надежде на этот самый финальный катарсис. И вот именно этого — катарсиса — в романе Лары Вапняр нет совсем. Есть потери, неудачи и неприятности наряду с находками, везениями и приятностями, но ничего похожего на очищающие слезы катарсиса там и в помине нет, хотя выстроенная автором сюжетная логика, казалось, могла бы привести читателя к чему-то в этом роде. Или нет, не могла бы?

Наверное, нет. Наверное, в постмодернистском романе такой старомодной штуки, как катарсис, и не должно быть, нету даже и места для него, поскольку нет и не может быть ни бесповоротных решений, ни окончательных финалов, ни уж тем более пафосного трогательного финала. Так неужели это отсутствие и является причиной того неприятного послевкусия, которое я пыталась описать в начале эссе? О Боже, неужто у меня такой анахроничный вкус?

Да, видимо, это так и есть, и тут уж ничего не поделаешь. По-моему, в романе есть потенциально трогательные и забавные сцены и сюжетные повороты. Но общая поразительная сухость авторского тона не сдобрена (можно было бы даже сказать «не увлажнена») даже крупицей того юмора, который часто делает сносными и читабельными подробные описания быта, а у классиков — Гоголя, Зощенко, Булгакова, Филдинга — даже иногда приводит к чему-то вроде комического катарсиса. Нет, этот роман не смешной и не трагичный, а какой-то такой… сухой.

(Или, может быть, что-то потеряно в переводе, а в оригинале юмор есть, но мой английский, к сожалению, недостаточно хорош, чтобы его улавливать в оригинале?)

Четыре хэппи-энда и ни одного катарсиса — таков итог романа «Все еще здесь». Может быть, неприятное ощущение так и не достигнутой эмоциональной разрядки входит в авторский замысел? В таком случае, перед нами исключительно остроумный и оригинальный текст. Просто конфетка для критика и теоретика, но… но на мой вкус, конфетка совсем невкусная. Съедобная, но невкусная.

Но занятная.

___

[1] Метафора из «Театрального романа» Михаила Булгакова:

«Тут мне начало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И более того, картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, и в ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе».

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Елена Римон: Четыре хэппи-энда и ни одного катарсиса

  1. У меня такое впечатленье, что прежде хэппи энд связан был с реальным достижением — ну, там. победой в войне, подъемом на социальном лифте, созданием семьи… во всяком случае, демонстрацией, что экстраординарные усилия зря не пропали. И даже трагический исход все же был небесполезен благодаря каатарсису. А сегодня все чаще слышишь о произведениях, герои которых наконец-то обретают какой-то уголок, в который можно забиться и не стремиться ни к чему. Может быть, для многих так оно и есть, но читать про это как-то не тянет.

  2. «В роман, в котором на авансцене постоянно находятся центральные аспекты человеческой экзистенции — еда, секс и смерть». Может быть у меня настала пора старческого брюзжания, но раньше векторное пространство экзистенции было определенно побогаче. Это Лимонов представлял себе так экзистенцию (чуть грубее, но по сути так же).

    1. «Лара Вапняр приехала в Нью-Йорк из Москвы в 1994 году в возрасте 23 лет, с родителями и мужем, с дипломом Московского государственного педагогического института по специальности «учитель русского языка и литературы» и с весьма приблизительным знанием английского, а меньше чем через десять стала третьим (после Владимира Набокова и Сергея Довлатова!) молодым русским автором, удостоившимся публикации в “Нью-Йоркере»…«
      __________________________________
      Бюзжанию все возрасты покорны (или — попкорны?).
      И мне кажется, их было не трое, а больше: В.Набоков, Иосиф Б., Сергей Д., Виктор Е., Т.Толстая и нумер 6 — уважаемая Лара Вапняр. Eсли верить сети.
      1. «Кроме Сергея Довлатова и Иосифа Бродского в «Нью-Йоркер» публиковался – Набоков Владимир…» — Кого из русских классиков, публиковали в журнале
      «Нью-Йоркер» (см) sergys [73.1K] 2 года назад
      2. https://www.kp.ru/radio/stenography/114724/
      Публикация произведений в «Нью-Йоркере» — это путевка в жизнь, которую в свое время получили… Из наших современников в журнале печатаются Виктор Ерофеев и Татьяна Толстая.
      _________________________________
      «Как советуют нам (вслед за Аристотелем) авторы пособий по сочинению романов и киносценариев, после выплеска энергии в сюжете по-хорошему должен был бы наступить катарсис, очищение души через сострадание и страх. В этом как бы и заключается наш интерес к героям, в историях которых мы ищем метафоры к нашим собственным судьбам в надежде на этот самый финальный катарсис. И вот именно этого — катарсиса — в романе Лары Вапняр нет совсем… Может быть, неприятное ощущение так и не достигнутой эмоциональной разрядки входит в авторский замысел? В таком случае, перед нами исключительно остроумный и оригинальный текст. Просто конфетка для критика и теоретика, но… но на мой вкус, конфетка совсем невкусная. Съедобная, но невкусная.»
      ______________________
      ..а м.б., после прозы Набокова и весёлых хохм-воспоминаний Довлатова, у русско-язычных (из «Нью-Йоркера») не осталось ничего вкусного.
      А искать это съедобно-вкусное следует в других источник-АХ.
      И не очень важно — 3-ий ты в «Н-Йоркере» или 6-ой.

Добавить комментарий для Bormashenko Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.