Надежда Кожевникова: Уроки испанского

Loading

Надежда Кожевникова

Уроки испанского

К тому моменту, когда он сказал, что решил заняться изучением испанского, Лина уже обучилась не реагировать ни на какие его сообщения. Все эти планы, идеи, прожекты лопались один за другим как мыльный пузырь. Хотя прежде она, как большинство жен, тем более с длительным сроком замужества, предпочитала верить если не в успех своего спутника, то, по крайней мере, в его стабильную занятость чем-либо.

Ведь если судить объективно, а трезвый, реальный взгляд на всё и на всех никогда ей не изменял, Костя, не обладая, конечно, выдающимися способностями, был довольно-таки даровитым, перспективным в своей профессиональной сфере специалистом: закончил Физтех, защитил диссертацию, получил работу в научно-исследовательском центре, считающимся престижным, элитарным.

И она, Лина, не скупилась, не ленилась мужа поощрять. Это было необходимо, так как он, что она сразу заметила, честолюбием, амбициями не отличался, скорее наоборот, занижал свои возможности, самооценку. Такой в нем изъян приходилось преодолевать, восполнять свойствами её энергичной, активной натуры. Общительностью, умением заводить, упрочивать полезные знакомства, руководствуясь не симпатиями к кому-либо, а статусом тех, с кем по её понятиям следовало сближаться.

Но ей всё же трудно бывало перед самой собой притворяться: пылкой влюбленности в Костю она не испытывала ни при их знакомстве, ни в законном браке, по всем показателям благополучном и сокрушительного разочарования никак не предвещающего.

По сравнению с прочими ухажерами, на недостаток которых ей жаловаться не приходилось, у Кости обнаружилось бесспорное достоинство. Он, выражаясь по-старомодному, потерял голову от страсти, почему-то ею в нем вызванной, и подогреваемой, верно, её ироничной сдержанностью, наработанной с юности, как защитный панцирь улитки. Опасаясь быть кем-то обманутой, она априорно не доверяла никому.

Так совпало, что она несколько уже притомилась от довольно-таки опасных игр, в которых охотник и загоняемая им в ловушку дичь, жертва, периодически менялись ролями. Удовлетворение от полученного трофея притуплялось. Стало заботить, что и она в таких играх никого не победила, и её тоже никто не победил.

Тут-то Костя и возник, бесхитростный, безоружный, неискушенный, как она тогда восприняла, до нелепости, глупости. Взять подобную добычу голыми руками не требовало никаких усилий, что её расхолаживало. На условленные с ним свидания либо опаздывала, либо вовсе не являлась и врала с такой наглостью, так бесстыдно, что любой бы догадался, возмутился и послал бы её подальше. А он терпел, то есть брал её, что называется, измором. И она таки сдалась. В двадцать с лишком, если замуж не выйти, потом может оказаться и поздновато. Ладно, решила, для первого раза сойдет. На прочность, длительность их союза не уповала, зная, хорошо изучив себя. А вот его, как после выяснилось, нет.

В первую очередь он обворожил её родителей, с которыми у неё самой отношения сложились отнюдь не идиллические, в противоборстве обоюдном сложных, склонных к конфликтам характеров. Чтобы найти свою нишу в такой семье требовались качества никому там неведомые. Терпение, деликатность, на грани всепрощения, смирения, что она по натуре, по воспитанию расценивала как унижение. Но Костя всё это доблестно вынес, и первый укол ревности, что она ощутила, был вызван тем, что и её отец, и, главное, мать, вставали при любых недоразумениях на его сторону. Почему, с какой стати, защищали другого, чужого? Разве же это не являлось оскорблением кровного их с нею, дочерью, родства?

Столь же приязненно, чему она тоже не находила мотиваций, Костю приняли её давние приятели, как женщины, так и мужчины, хотя она-то опасалась, что при зубастости тогдашнего окружения скромный, простодушно доверчивый её избранник будет обглодан до костей, как пескарь хищными, прожорливыми щуками.

Отнюдь. Подружки, правда, как водится, сделали стойку, больше для тренировки навыков обольщения каждого новичка мужского пола, но быстро поостыли, убедившись, что Костя, видит только Лину. Как выразилась, лучшая, разумеется, её подруга: заворожен как кролик удавом.

Но особенно подивил самый яркий и самый злоязычный в их, как теперь называется, тусовке, Толя, сказав Лине интимно, понизив голос: какой же у тебя обаятельный парень и какой красивый, где ты такого нашла?

Она рассмеялась, несколько натужено, ответив с вызовом: не я его, а он меня! На что Толя отреагировал уж совсем неожиданно: жаль, значит, я был о тебе лучшего мнения.

Загадочная фраза, её поначалу смутившая, а потом забытая. Кто был прав, она или Толя? Дальнейшие события показали, что — да, она.

Грянувшие девяностые, вроде бы ожидаемые, приветствуемые всеми слоями населения, подготовляемые упоенным ажиотажем горбачевской гласности, вдруг — такое всегда случается вдруг — обернулись изнанкой, большинством вовсе не прогнозируемой.

Хотя ничего нового, не было и не будет изобретено. Веками та же схема повторяется. Народы ненавидят тот режим, ту власть, что их держит в подчинении, уповая, что при её смене, разрушении, сбудется то, о чем они всегда вожделели и вожделеют: свобода, равенство, братство. Ага, прямо щас!

Забывается, что при мстительном, гневном сокрушении ненавистного прошлого, не только повергаются в прах, ничтожество прежние хозяева жизни, но и народная, скажем, масса очень мало от таких перемен выигрывает. А точнее, крупно проигрывает.

Идеалы важны, никто не спорит, но и быт, обывательский, привычный не такая уж мелочь, как выясняется, если магазинные полки пустеют, и за элементарным, подсолнечным, например, маслом выстраиваются многочасовые очереди.

Вроде бы свобода, демократия победили. Откуда же страх? Жильцы в кооперативных домах, то есть не из советской знати, накопившие первый взнос из ежемесячных зарплат, на всем экономя, скидываются, чтобы поставить в подъезде решетки. Вечером выходить опасаются. Откуда-то хлынули нищие, бомжи, стаи беспризорных собак. И на таком фоне — Мерседесы, мчащиеся азартно, безнаказанно и на красный свет воспринимаются, мягко выражаясь, без восторга.

Впрочем, поначалу, многие, в том числе и Лина с Костей, радужных надежд не утрачивали, считали, надо потерпеть, и всё наладится. В исследовательском центре Кости сотрудникам выдавались продуктовые заказы, в институте декоративного искусства, где трудилась, нельзя сказать, чтобы до изнеможения, Лина, тоже. Но вот когда начались сокращения штатов, тогда сделалось несколько тревожно.

В исследовательском центре резко понизились государственные субсидии, как объяснялось, из-за нерентабельности. Рентабельным зато оказалась приватизация государственной собственности. Владельцами заводов, пароходов, приисков, рудников, нефтяных скважин стали частные лица, чья инициатива должна была спасти экономику державы, разрушенную ненавистным социализмом.

Хотя Костя при сокращении уцелел. Начальство к нему благоволило. Но черт его дернул на общем собрании, когда академик, возглавлявший их центр, сообщил присутствующим, что в связи с тяжелой финансовой ситуацией руководство считает необходимым сдать в аренду часть помещения под бизнесы, выступить с заявлением, что никто не имеет право распоряжаться государственным имуществом по своему усмотрению. Как очевидцы после Лине поведали, в интонациях её мужа, в выражении его лица прозрачно прочитывался намек, что он подозревает руководство в нечистых помыслах, то есть в желании прикарманить прибыль от аренды.

А ему-то какое дело, даже если и так! Он что ли еще не осознал, что ситуация теперь с стране, что все, кто могут, воруют. И гуманитарную помощь от Запада, и средства, собираемые на нужды самых обездоленных слоев, инвалидов, сирот, беспомощных стариков-пенсионеров… Всем это известно, а ему, значит, нет? Вот здрасьте, приехали, он, успешный математик, пополнил число безработных.

Но Лина всё же никак не предполагала, что период его бездеятельности затянется настолько. Никакого другого себе применения он себе не найдет — потому что не будет искать.

Ей это было просто недоступно. Дурь не иначе. Будто бы она мчится в своей институт-музей как на праздник. Да ей всё там давно обрыдло: исключительно женский коллектив, либо из старых дев, либо разведенок, либо, вот как она теперь, неудачниц, связавших свою судьбу с деградирующим бездельником, тунеядцем.

Утаивать, сдерживать своё негодование, пренебрежение, доходящие до отвращения, не имело уже, считала, смысла. Костя валялся на диване в расслабленной позе, с томом эпопеи Толстого «Война и мир»: хорошо, что не с «Чипполино». Обросший щетиной, в тапках, с замятыми задниками, пробуждал в ней низменные, зверские инстинкты, которых она прежде в себе никогда не замечала. Избить, уничтожить, растоптать. Суп ведь, сволочь, не способен сам разогреть. Будучи полностью на её иждивении, наблюдает, как она мечется в кухне, гремя кастрюлями, поглощая любую, изготовленную ею бурду, с изрядным аппетитом.

Что же делать, подать на развод? Тогда надо будет делить квартиру, какую-никакую, но трехкомнатную. В одной их спальня, другая гостиная, а третья, пустующая, называлась детской. Хотя их сын был женат, переехал к жене, в Ленинград, тьфу, в Питер по— нынешнему.

Но как-то её осенило. К ним в институт-музей всё чаще теперь захаживала тоже новая категория граждан, которым требовалась документальное свидетельство предметов, допускаемых к вывозу таможней: антиквариат запрещался. Какого только барахла не несли, ну позор! Хотя и ценные раритеты попадались. Лина видела, что их заведующая, стильная, седовласая томная дама, доктор наук по искусствоведению, при визите некоторых посетителей уединяется с ними в своем кабинете, закрыв плотно дверь. Ясно — взятки. Эка невидаль. Но в четко всегда работающем Линином мозгу возник другой проект, вполне, она сочла, осуществимый.

Вернувшись домой, приготовила Косте ужин с позабытым уже старанием, водрузив на стол и бутылку вина. На улыбку сил её не достало. Скрипучим голосом, мелодичность безвозвратно ушла, произнесла: «Ну, вот что Костя, мы должны уехать из этой страны, другого шанса выжить нет. Уже половина, если не больше, твоих коллег, там. И устроились. Только там ты сможешь заняться своим любимым делом, ты ведь талантлив, очень талантлив. Твоя светлая голова будет оценена по заслугам там, а здесь, в этой стране ты пропадешь как стертый, медный, вышедший из употребления пятак».

Передохнула, сделав паузу, разве что не употев. И встретила его взгляд, мутный, тусклый как у издохшей рыбы, выброшенной из водной стихии на берег.

Пауза томительно затягивалась, пока он не исторг, цедя слова, будто во рту у него ворочались булыжники: «Видишь ли, дорогая Лина — она обомлела, «дорогой» он никогда её не называл — эта страна — моя. И никогда, никуда я отсюда не уеду, понятно?»

Нет, не понятно. Непонятно и то что, он впервые за всю их совместную жизнь ей возразил. Речистость — отнюдь не его сильная сторона. Обычно предпочитал слушать, её родителей, их общих приятелей, её, говорливую. Она вспомнила, достала из недр памяти, слова, произнесенные некогда Толей: у твоего мужа улыбка безупречно порядочного, честного человека.

Да, допустим, но этого, «безупречно честного» идиота ей захотелось в клочья растерзать. И пусть даже сесть в тюрьму. Её ненависть к нему достигла, верно, последней шкалы накала.

Тут-то он её огорошил: «Я, Лина, решил заняться изучением испанского языка, мне это интересно, но ты вряд ли такое моё увлечение одобришь, да?»

Онемев, не нашлась что ответить. И впервые посмела осквернить «детскую» — не могла остаться с мужем в одной спальне — ими обоими обожаемого сына, который лишь изредка им звонил, постоянно куда-то спешил, торопился. Что родители ему в тягость, и Костя, и она сознавали. Такая боль оставалась единственной нитью, что их еще связывала.

Однажды, вернувшись с работы, застала Костю, поглощенного изучением испанского языка. С ним рядом за столом, при наличии учебников, тетрадок, присутствовала девица, как Лина мгновенно, зорко определила, невзрачная замухрышка. Разве что молодая. Молодая? Как бы игла пронзила, если не мозг, то сердце. Ревность? Но Костя никогда не давал повода ни к кому его ревновать. А вот она ему — да.

Ладно, допустим уроки испанского, хоть чем-то занялся, пусть и совершенно бесполезным, никчемным. Но странно, сама удивлялась, почему она так осторожно открывает входную дверь в свой дом и, как опытный сыщик, бесшумно подходит к комнате, где её муж и та замухрышка погружались в испанский язык.

Никаких доводов не было, когда она вдруг разъяренной фурией ворвалась в ту комнату с диким воплем: вон, сейчас же из моего дома вон!

Отрезвела, когда они оба сразу встали, оделись и ушли.

То есть как? Он ушел с ней? Ушел навсегда? Замухрышка его увела? Да как посмела, как он посмел? Ну уж, нет, такое унижение, оскорбление не переносимо. Вернись, Костя, так тебя и эдак, только вернись!

Лифт был занят, она бежала как оголтелая, но опоздала. Они уже сели в автобус, и в окне увидела их сближенные, улыбающиеся лица.

Проклятая страна, проклятая погода, наледь проклятая. Заскользила, упав навзничь затылком…

Небольшая, совсем небольшая лужица, крови, тело женщины, немолодой, вокруг столпились люди. Но она, та что звалась Линой, неслась куда-то вихрем, в высоту небытие, откуда нет возврата никому, никогда.

А ей вот удалось. Бешеным усилием воли, уже нечеловеческой, она взмолилась, неведомо кому, чтобы увидеть последнее в той земной, скорбной юдоли: своего мужа, Костю. На её похоронах, поминках, кто с ним рядом, неужели та замухрышка?

Нет, один. И такой же молодой, красивый, так же преданно в неё влюбленный, как больше никто, никогда.

Костя, немо она прокричала, я ведь тоже любила только тебя, даже нашего сына не так.

Но никто её не услышал, толпа о другом рассуждала, типа, а ведь раньше-то были дворники, снежные завалы разгребали, лед скалывали, а теперь всем на всё наплевать. Только богатые жируют. Вот и старушка погибла, бедняга, обнищала, обносилась, кое-как одета, сумка пустая, ни рубля, ни даже проездного билета. Собиралась, видимо, о милостыни просить…

Print Friendly, PDF & Email

15 комментариев для “Надежда Кожевникова: Уроки испанского

  1. А мне рассказ понравился,спасибо,Надежда!

  2. Дорогие коллеги, отреагировавшие на мой отзыв!
    Уважаемые Борис Дынин, Victor-Avrom, Роман Кремень, Ефим Левертов!
    Позвольте я общий ответ напишу, тем более одним пальцем (свалился вчера с лошади, по вине узкой заросшей канавки, и малость зашибся – не головой). И до этого тоже не был ушиблен головой, поэтому мнения своего не изменил.

    Уважаемый Борис, с Платоновым я, конечно же, Н.К. не сравнивал, но если возникла бы такая мысль, то это уже значит – зацепило. Меня зацепила неряшливость, надуманность и несообразность. Уважаемые коллеги расценили рассказ как «отличную» и даже «гениальную» прозу. В начале прошлого отзыва я говорил, что мой вкус может быть расстроен, но до сих пор хочется верить, что не настолько…
    Возможно, у меня рассказ вызвал такую реакцию потому, что мне героиня, мягко говоря, не нравится, а автору нравится, но не как созданный ею литературный персонаж, а именно как конкретная женщина Лина. Если не так, то и написано должно быть по-другому.
    Оно может действительно: «Проклятая страна, проклятая погода, наледь проклятая. Заскользила, упав навзничь затылком…», но я помню из нелюбимого здесь: «Молдаван проклятый. Конвой проклятый. Жизнь проклятая…». Только там герой был благодарен за каждый более-менее сносный день жизни, а здесь героиня всю жизнь всех и всё ненавидит непонятно почему. По натуре, очевидно. Сына, вроде, любит, но под конец выяснилось, что меньше, чем ненавидимого мужа. Автор и не пытается объяснить такую героиню, даже сочувствует ей, но не как женщине с поломанной психикой и судьбой, а как нормальной бабе с недоделанным мужем и скользкой страной.

    Что же касается ответа Надежды Вадимовны на неприятный отзыв, то в этот раз я приятно поражён (без малейшего ёрничества) и если бы она всегда так реагировала, без обзываний и пр., а просто говорила, что у Вас, мол, бедный словесный запас, то можно было бы найти что-нибудь хорошее в её творчестве (не в этом рассказе, естественно) и прямо сказать об этом. В любом случае желаю ей переносить несправедливую (другой не бывает) критику подобно Рембрандту, т.е. продолжая создавать шедевры, а не подобно Валентину Серову, т.е. упаси Господи.

  3. Уроки испанского

    Пришло время и мне высказаться по поводу свеженаписанного опуса Надежды Кожевниковой.
    Это не очерк, поэтому наблюдаем сочетание обстоятельсты и деталей, которые малоизвестны автору и по этой причине в желаемую схему укладывающиеся плохо.
    Действие рассказа начинается в брежневскую эпоху, когда герои встретились, поженились и родили сына, и происходит в Москве. Возможности вхождения в элиту осталась в прошлом. Количество мест наверху ограничено. Своим не хватает, и чужим туда входа нет.
    Даже в хрущёвские времена поступить в элитные вузы типа МГИМО «с улицы» было невозможно. Мои знакомые назвали сына Никитой потому, что именно Н.С. Хрущёв помог поступить в МГИМО простому минскому парню, сыну мастера тракторного завода и учительницы.
    В описываемом в рассказе кругу вступали в браки исключительно между собой. Только свои оставались в Москве после окончания престижных вузов, получая направления в престижные НИИ, где и клепали и защищали диссертации, становясь кандидатами и даже докторами наук.
    Филфак МГУ слыл заповедником девиц из «высшего общества». По окончанию. МГУ они направлялись в «декоративные институты», как героиня рассказа Лина, или в другие заповедные места.
    Так тихо-мирно текла жизнь наших гнроев. Родили сына, и даже вырастили в трёхкомнатной квартире.
    Прошла перестойка, а за ней грянула революция. За революцией, как это бывает всегда, грянула разруха. Герои из заповедника попали в реальную жизнь. Жизнь оказалась сурова.
    Какая заграница? Какой блестящий математик? Дама – искусствовед?
    Знал герой себе цену, потому и отказался наотрез. Здесь — чистая правда жизни. А вот дальше – ни в какие ворота не лезет.
    Подскользнулась, упала. На спину.
    Женщина в возрасте около пятидесяти так сразу и померла?
    Старушка — нищенка?
    Да… Как-то это всё не так….
    С первого взгляда этот рассказ показался мне лучше напечатанного Н.Кожевниковой прежде, и я автора похвалила. А зря.

  4. Отличная проза — живая и точная, которой от неумелого или предвзятого прочтения не убудет. Что до «натяжек», то самая большая натяжка в этой жизни — сама жизнь, то и дело выбивающаяся, выскакивающая, вылетающая за пределы самых, казалось бы, невероятных натяжек.

    1. Мне, думаю, не стоило бы отвечать на отзывы об этом моем рассказе двумя- тремя фразами, типа, спасибо, или ах, негодую непониманием. Но повод, импульс к более развернутому ответу дал Виктор Каган. И скажу сразу, нет и не было никогда авторов, безразличных к реакции на их творчемство аудитории, то есть тех, о ком в процессе работы забывается, но потом их мнения учитываются.Безусловно, да. Но вот как, это весьма существенно.
      Меня в свое время поразило, что блистательный и очень успешный художник Валентин Серов при травли и критиками, и общнественностью его портрета Иды Рубинштейн, в то время да и теперь достаточно спорный, скоророспотиженно скончался от сердечного приступа. Между тем коллега его Рембрандт, разореннй до тла, переживший череду катастроф в личной жизни, дожил до весьма преклонных лет, продолжая создавать шедевры, где пережитая скорбь оказалась зарядом, гению придав еще большую продуктивность и высоту трагического прозрения вряд ли с кем в живопоси еще сопоставимую.
      Осмелюсь сделать разве что некоторые догадки. Творческий опыт, как бы и идущий параллельно с житейским, на само деле скорее ему диаметрально противоположен. То есть, если на первых этапах постижения навыков ремесла, профессиии, влияет сильно как похвала, так и хула, то потом возникает несколько иной ракурс. Любопытство что ли к тем, кто и как о тебе судит, что расширяет диапозон восприятия, осознания реальности.
      Важнее даже не мнения, а портреты, психология тех или иных представителей читательской аудитории, которые сами себя обнажают не меньше, чем автор, чье сочинениен они обсуждают. Стиль — это человек, давно изреченное, справедливо вовсе не только к представителям литературной профессии, но и ко всем, кто написал поздравительную окрытку друзьям или выразил в письме им соболезнование. Стиль изложения, словесный запас, чутье, что может быть упомянуто, а о чем умолчено, свидельствует о человеке точнее, чем его отражение в зеркале или на фото. Разоблачительная мощь письменного изложения стала особенно опасной при всеобщей грамотности, стриптизимом, по сравнению с которым квартал красных фонарей — ну просто богадельня праведников. И что тут, мне кажется, следует учесть. Уж коли есть охота обнажаться, то все же умеючи. профессионально, так сказать. Автор, какой- никакой подобным правилам обучен. И либо надо такие правила попытаться усвоить, либо сокровенное, неприглядное, не выплескивать, повторяю, безответственно и во вред самим себе.

  5. Леонид Сокол-2 Июль 2013 at 23:46
    «Взять подобную добычу голыми руками не требовало никаких усилий, что её расхолаживало… Ладно, решила, для первого раза сойдет» – то есть, резво проведя «добрачный период» с молодыми людьми такого же типа, – «она в таких играх никого не победила, и её тоже никто не победил» – соглашается на мезальянс по её понятиям, а там уж подталкивает скромного мужа по лестнице, «руководствуясь не симпатиями к кому-либо, а статусом тех, с кем по её понятиям следовало сближаться». Вполне реальная картина. И что? – все окружающие не видят, что представляет из себя эта милая девушка? Ладно, подружки, сами такие: «сделали стойку, больше для тренировки навыков», ладно друг Толя (а чего в нём злоязычного?), который говорит с ней «интимно, понизив голос», главное здесь, что родители, хотя им автор приписывает «сложные, склонные к конфликтам характеры», настолько, видать, знали свою дочь, что появление в их семье порядочного человека породило в них и надежду, и любовь. Невозможно поверить, что родителей мог покорить только святой человек, как объясняет Н.К., просто на фоне героини элементарно добрый и порядочный человек уже выглядит близким к идеалу. Это отметили и «её давние приятели, как женщины, так и мужчины», так что зря я здесь на подружек и Толю… Неправда рассказа видна и в том, что поведение Лины объяснено «по натуре, по воспитанию», но воспитание оказывается не при чём, родители, если откинуть наговоры автора, вполне приличные люди, а всем руководит натура. Эта натура не смогла развернуться в девяностые, подготовленные «упоенным ажиотажем горбачевской гласности» и автор, не доверив исключительно важные мысли любимой героине, сама рассказывает о трудностях при смене режимов на уровне философии, которая называется доморощенной (ау, Boris Dynin, это правда «Замечательно и отлично!»?). Ладно, никчемный муж, математик и кандидат, выброшен на обочину жизни (на диван) из-за своей честности – бывало и не такое, – валяется неопределённый период, она его кормит-поит (бурдой, но ест с аппетитом), уже не утаивая и не сдерживая «своё негодование, пренебрежение, доходящие до отвращения», мысль одна: «Избить, уничтожить, растоптать». С неё-то станется, но ведь он не такой по всему рассказу: вызывает симпатию у самых разных людей, любит преданно всю жизнь (лет 25, не меньше, судя по сыну) и вдруг «впервые за всю их совместную жизнь ей возразил», патриот хренов, эта страна, видите ли его! – «захотелось в клочья растерзать. И пусть даже сесть в тюрьму. Её ненависть к нему достигла, верно, последней шкалы накала». Вот здесь стиль и талант Н.К. достигли «последней шкалы накала»! Дальнейшее: «желание быть испанцем», «осквернение детской» (при том, что супругов – по словам автора – уже давно ничего не связывает), молодая замухрышка, «Вернись, Костя, так тебя и эдак, только вернись!»
    ———————————————————————————————————————
    В кавычках в вышеприведенном тексте приведены цитаты из комментируемого рассказа, причем что ни цитата — то гениально. Почему же господин Сокол делает такие странные выводы? А такова «вывернутая» позиция господина Сокола — чем лучше, тем хуже.

  6. Леонид Сокол-2
    — Tue, 23 Jul 2013 00:03:55(CET)
    не настолько ли расстроен мой вкус, что я не вижу очевидного для других?…
    Есть, наверное, какое-то созвучие, резонанс, если угодно, между твоей душой и текстом любимого писателя, его музыка трогает тебя, звучит в тебе, а другой писатель, для других не худший, не задевает, хоть убей. Почему я могу читать Андрея Платонова в любое время
    =============================
    Ув. Леонид, почему надо сравнивать с Ангдреем Платоновым? К тому же мы здесь не на писательском Олимпе, а в клубе, где ожидаем, все-таки, не шедевры (случится, Ура!), а хорошее, интересное чтение. Всего во всех журналах не перечитаешь. Выбираешь по разным соображениям, и если, выбрав, не жалеешь, то и скажешь «спасибо».

    Вы сказали: «Что же касается психологических тонкостей, то здесь, на мой взгляд, неправда во всём, с первого до последнего абзаца: в характерах героев, в надуманности ситуаций, в ложности выводов из своих же описаний.» Возможно так, если полагать, что есть определенная и общая мера психологической правды, и что от литературы надо ждать только этой правды. Так что не удивительно, что мнения разные. Это банально, но думаю, Ваш вкус не расстроен, но здесь нет очевидного. Но добавлю, я такую, не такую, но подобную Лину знал. И надо сказать, вспоминаю ее с сожалением. Она умерла раньше, чем открылась дорога на Запад.
    «Проклятая страна, проклятая погода, наледь проклятая. Заскользила, упав навзничь затылком…».

  7. Не знаю даже, с чего это вдруг меня потянуло написать отзыв на этот рассказ Надежды Кожевниковой. Он не лучше/не хуже других её рассказов. Может потому, что здесь, как и в бытописательских историях из жизни автора, очень ярко просвечивает личность, не хуже, чем в Гостевых комментариях. А может и потому, что весьма уважаемые мной люди пишут одобрительные, если не восторженные, отзывы и начинаешь сомневаться в себе: не глух ли я?, не настолько ли расстроен мой вкус, что я не вижу очевидного для других?
    Есть, наверное, какое-то созвучие, резонанс, если угодно, между твоей душой и текстом любимого писателя, его музыка трогает тебя, звучит в тебе, а другой писатель, для других не худший, не задевает, хоть убей. Почему я могу читать Андрея Платонова в любое время, а иногда, в минуты усталости, не вникая даже в смысл, просто как набор необыкновенных волшебных слов. Но когда стал читать Бориса Ямпольского, то хотя и было достаточно интересно, не смог преодолеть нагнетания эпитетов и синонимов и бросил, не дочитав. Знаю людей, с восторгом дочитавших. Выпивал с друзьями, которые удивлялись моей любви к Платонову. Ну, что ж: у каждого свой стиль, как сказал бы Лев Кассиль (с).
    Вот стиль у Н.К. действительно свой, узнаваемый, не меняющийся ни в худ.произведениях, ни в выступлениях в Гостевой: то же построение фразы, тот же рваный ритм, даже некоторые выражения перекочевали из комментов в рассказ (или наоборот): «…так тебя и эдак» — здесь для Кости, там для Григория. В рассказе, конечно, нет такого обилия ошибок и описок (немножко, всё-таки, есть) – работа корректора ли, редактора, собственная ли собранность для такого дела – но какое-никакое уважение к читателю в этом проявляется.
    Что же касается психологических тонкостей, то здесь, на мой взгляд, неправда во всём, с первого до последнего абзаца: в характерах героев, в надуманности ситуаций, в ложности выводов из своих же описаний.
    Вот Лина, циничная хищница: «Взять подобную добычу голыми руками не требовало никаких усилий, что её расхолаживало… Ладно, решила, для первого раза сойдет» – то есть, резво проведя «добрачный период» с молодыми людьми такого же типа, – «она в таких играх никого не победила, и её тоже никто не победил» – соглашается на мезальянс по её понятиям, а там уж подталкивает скромного мужа по лестнице, «руководствуясь не симпатиями к кому-либо, а статусом тех, с кем по её понятиям следовало сближаться». Вполне реальная картина. И что? – все окружающие не видят, что представляет из себя эта милая девушка? Ладно, подружки, сами такие: «сделали стойку, больше для тренировки навыков», ладно друг Толя (а чего в нём злоязычного?), который говорит с ней «интимно, понизив голос», главное здесь, что родители, хотя им автор приписывает «сложные, склонные к конфликтам характеры», настолько, видать, знали свою дочь, что появление в их семье порядочного человека породило в них и надежду, и любовь. Невозможно поверить, что родителей мог покорить только святой человек, как объясняет Н.К., просто на фоне героини элементарно добрый и порядочный человек уже выглядит близким к идеалу. Это отметили и «её давние приятели, как женщины, так и мужчины», так что зря я здесь на подружек и Толю… Неправда рассказа видна и в том, что поведение Лины объяснено «по натуре, по воспитанию», но воспитание оказывается не при чём, родители, если откинуть наговоры автора, вполне приличные люди, а всем руководит натура. Эта натура не смогла развернуться в девяностые, подготовленные «упоенным ажиотажем горбачевской гласности» и автор, не доверив исключительно важные мысли любимой героине, сама рассказывает о трудностях при смене режимов на уровне философии, которая называется доморощенной (ау, Boris Dynin, это правда «Замечательно и отлично!»?). Ладно, никчемный муж, математик и кандидат, выброшен на обочину жизни (на диван) из-за своей честности – бывало и не такое, – валяется неопределённый период, она его кормит-поит (бурдой, но ест с аппетитом), уже не утаивая и не сдерживая «своё негодование, пренебрежение, доходящие до отвращения», мысль одна: «Избить, уничтожить, растоптать». С неё-то станется, но ведь он не такой по всему рассказу: вызывает симпатию у самых разных людей, любит преданно всю жизнь (лет 25, не меньше, судя по сыну) и вдруг «впервые за всю их совместную жизнь ей возразил», патриот хренов, эта страна, видите ли его! – «захотелось в клочья растерзать. И пусть даже сесть в тюрьму. Её ненависть к нему достигла, верно, последней шкалы накала». Вот здесь стиль и талант Н.К. достигли «последней шкалы накала»!
    Дальнейшее: «желание быть испанцем», «осквернение детской» (при том, что супругов – по словам автора – уже давно ничего не связывает), молодая замухрышка, «Вернись, Костя, так тебя и эдак, только вернись!»«несколько натужено», как говорит Н.К. Нет смысла лезть в нестыковки последних потусторонних сцен, в запоздалое признание в придуманной любви… Нет смысла…

    «Этому в институтах нельзя научить», – правильно сказал г-н Shtilman в своём исключительно комплиментарном отзыве, но явно не учтя ответ Надежды Кожевниковой на комменты к недавнему рассказу «Овощная база»: «…лестные отзывы моих якобы доброжелателей не стоят и ржавой копеки, я их ни за копейку не ценю. Понятно, да»?
    Понятно, нет?

    1. «Взвейтесь соколы орлами!» 🙂
      Леонид Сокол-2
      — Tue, 23 Jul 2013 00:03:55(CET)

      «Есть, наверное, какое-то созвучие, резонанс, если угодно, между твоей душой и текстом любимого писателя, его музыка трогает тебя, звучит в тебе, а другой писатель, для других не худший, не задевает, хоть убей. Почему я могу читать Андрея Платонова в любое время, а иногда, в минуты усталости, не вникая даже в смысл, просто как набор необыкновенных волшебных слов. Но когда стал читать Бориса Ямпольского, то хотя и было достаточно интересно, не смог преодолеть нагнетания эпитетов и синонимов и бросил, не дочитав. Знаю людей, с восторгом дочитавших. Выпивал с друзьями, которые удивлялись моей любви к Платонову. Ну, что ж: у каждого свой стиль, как сказал бы Лев Кассиль (с).»
      §§§
      Господин Сокол-2!
      Выделенные мною строки Вашего комментария практически повторяют сказанное в ответе Вам господина Дынина, с которым я согласен. Поэтому последующий Ваш легкий упрек ему и другим читателям за высказанные симпатии к рассказу Н. Кожевниковой противоречит Вашим же утверждениям, которые я здесь процитировал.
      Мне рассказ понравился: читается легко и с интересом, хорошо передается атмосфера и настроение первых постсоветских лет в восприятии и поведении героини — Лины.
      Ваши критические замечания к рассказу считаю справедливыми. Они могут оказаться полезными для автора. Но при этом, я считаю, рассказ композиционно хорошо построен, в нем есть свой ритм, своя «мелодия». Поэтому он легко читается и воспринимается на эмоциональном уровне.

    2. И вам, Виктор. У меня муж с медицинским образованием, Первый МЕД, староста группы, отличник по всем дисциплинам, кандидатская по онкологии по сотрудничеству СССР и США в борьбе с раком. Блохин, знаете, верно, такого, его именем назван онкологический центр, был руководителем его диссертации. Так вот Андрей мне сказал на ваше сомнение по поводу удара навзничь, затылком, что именно это бывает смертельно, а не виском, защищенныме щекой, ухом. И вообще падают со смертельным исходом либо навзничь, либо, если удар нанесен сзади. У меня есть повесть, где девочка на лесной тропинке была убита топором своим провожатым от станции, идущим за ней следом, и как было у меня тексте,и упала НАВЗНИЧЬ. Редактор поправила — ничком. Правильно, очень важны такие детали. Но вам, Виктор благодарна, за понимание сути моего текста, при всех » натяжках» все же угаданного.

      1. Подтверждаю. Могла так женщина умереть. От перелома основания черепа. Крови тогда дейпствительно немного, и вытекает она из уха… Человек иногда умирает очень просто. Все зависит от стечения обстоятельств, которое еще называют промысел Б-жий.

  8. Присоединяюсь к Майе и замечанию Ефима Левертова

  9. Замечательно и отлично! Именно это, а не споры с евреями является Вашим истинным призванием. Спасибо Вам, Надежда!

  10. Мастерская, психологическая и удивительно человечная проза! Правильно написал поэт: «Тут ни прибавить, ни убавить…». Этому в институтах нельзя научить. Как говаривал мой старый коллега: «талант как деньги — или есть, или нет!» Поздравление Автору!

Обсуждение закрыто.