Иосиф Гальперин: Медведь

Loading

Все-таки Шварц — гений! Помните, в «Обыкновенном чуде» о медведе, в которого превращается любимый человек? Ходит вперевалку, ревет, мотает головой… Ничего Шварц не придумывал, просто умел видеть несказочные напасти. И даже их преодоление. У Коли стала главной страсть к перемене места…

Медведь

Иосиф Гальперин

Иосиф Гальперин— Где документы? Скоро придет машина. Дайте мой паспорт. Через два часа самолет!

— Какая, машина? Стоп, Коля, мы никуда не едем. Мы дома, дома…

— Где ключи? — это уже другая тема. — Ты помнишь того парня, который взял машину? — хотя, в общем-то, продолжение все того же беспокойства.

Он ходит на мягких, гнущихся в неожиданных местах и случаях ногах по дому. По первому этажу. На второй, где он раньше ночевал в своей спальне и где упал у дверей с инсультом, его не пускают — может скатиться с лестницы, что-нибудь сломать себе. А он хватается нетвердой рукой за перила, хочет наверху найти то ли ключи, то ли паспорт, то ли еще какие документы.

Он говорит! Внятно, понять можно почти все, непонятно только (надо прислушиваться, чтобы правильно отреагировать), когда он переходит от реалий к фантазиям, роящимся, как навязчивые сны, в его похудевшей, но по-прежнему крупной голове. Грани носа обострились, стали напоминать толстовскую лепку — его любимого писателя, земляка.

Да и хорошо, что ходит, как только соберется с силами, чтобы самостоятельно подняться из кресла! Шатается по дому, не сидит на месте. Этого добились сообща реаниматоры, сиделки, друзья, прежде всего Людмила, жена. Он, конечно, и в кровати, когда уже мог приподниматься, пытался встать, куда-то бежать, цеплялся руками за деревянную доску, которую укрепляли вдоль кроватного борта, чтобы не выпал. Доску, по примеру больничной палаты, и дома пристраивали, когда Колю ненадолго забирали из больницы, хотя кто-нибудь, или жена, или сиделка, или проведывающие все время были у постели. Но женщины боялись не успеть подхватить или не совладать с его не вовремя крепкими руками, оставляющими синяки. Дополнительное препятствие облегчало борьбу с неразумием.

В палате было особенно тяжело. В районе закрыли психущку, и все ее регулярные пациенты теперь попадают в неврологию, бушуют рядом со старушками в маразме и отходящими от удара мужиками. Кричат, волнуют близлежащих, а то и руки в ход пускают. Сиделка Лола однажды бросалась сверху на Колю — прикрывать от дерущихся. Еще и поэтому его старались при малейшем просвете забирать домой. По правде говоря, толку от такой неврологии, хотя и принадлежащей больнице, в которой когда-то служил доктор Чехов, было мало. Неделю капельниц — и больше не выдерживали. Спасла городская больница, куда отвезла платная «скорая» после закономерного второго удара.

Лола была при нем и дома, сменяла Людмилу. До тех пор, пока хозяйка не заметила пропажу колечек, да и пять тысяч куда-то делись из кошелька… Новая сиделка Азиза первое время до ступора боялась Джеймса — огромную бернскую овчарку, больше смахивающую не на собаку, а на медведя. Потом оклемалась, увидела, как Джеймс нужен «папе», как Коля радуется, погружая полупослушные пальцы в его шерсть, и даже подружилась с огромным псом. Зато Коля на Азизу «лает», ругается, недоволен стеснением свободы. И на Людмилу матом кричит — не кормят! Хотя совсем недавно две ложки протертого супчика с трудом съедал. Не то что кричать — мычал с напрягом, неразборчиво, полушепотом.

И главное — не понимают бабы его, ему же ехать надо! По крайней мере, идти…

Должны были прилететь дети, Людмила поехала в Домодедово, встретить и привезти домой, Коля несколько раз звонил ей в машину, беспокоился, почему так долго их нет. А может, неуютно ему было одному с Джеймсом. Пусть и ласковый пес, а под локоток не поддержит, Коля уже тогда семенил, пришаркивал отстающую ногу. Дети приехали, переглянулись — как он сдал, поужинали все вместе, кажется, Коля с зятем полрюмочки принял. Легли спать. А ночью он встал — и упал у дверей.

Дети не дождались его выхода из реанимации, надо было внука в школу собирать. Уехали. Коля вернулся домой уже без них. А все заботы того дня так и остались крутиться в его поврежденном лопнувшей кровью мозгу. Только он, упрямый и деятельный в своем воображении, сам должен был вести машину, сам встречать и сам лететь.

Вот он сам, впервые за три месяца, берет телефон, сам вспоминает номер и звонит другу. Говорит очень четко (друг, сам глуховатый, по крайней мере понимает без труда), но почему-то опять о каком-то парне и машине, которую надо у него забрать. Заело. Замкнуло.

Раньше боялись другого. Его неподвижности. Выходил (вышагивал? семенил? выползал?) на крыльцо, кутался в старый армейский тулуп и курил, неподвижно глядя за соседский забор. Кажется, что до удара в нем было меньше сил, чем теперь. Правда, может сейчас сказываются не только все вливания, но и трехмесячная отвычка от сигарет. Хотя что за отвычка, если он продолжает искать их по всему дому и подозревает (справедливо!) Людмилу в курении тайком.

До пенсии Коля катался, как шарик ртути, в командировках пролетел полмира от Шпицбергена до Норильска и от Бостона до Тель-Авива. Засев на даче, исходил соседние леса. Потом замер — сначала на участке, затем на крыльце, себя силком не подымая даже на прогулку с собакой. И только в разговорах обращался к лесным местечкам, где так много белых, подосиновиков или опят.

— Ну хоть на пнях-то есть? — это он, радуясь внятности речи, спрашивал в машине, когда везли его поздней осенью, уже и не грибной, из больницы. А в палате, еще в районной, теряя сознание, говорил о другом: «Люд, как бы сдохнуть…» Тогда и дочка, уезжая, сочувствовала матери: вон, у ее подруги бабушка уже несколько лет мучает своей лежачей потусторонней жизнью всю семью. Врачи говорят, такое может долго продолжаться…

Все-таки Шварц — гений! Помните, в «Обыкновенном чуде» о медведе, в которого превращается любимый человек? Ходит вперевалку, ревет, мотает головой… Ничего Шварц не придумывал, просто умел видеть несказочные напасти. И даже их преодоление.

У Коли, лишенного многих его умений и пристрастий, стала главной страсть к перемене места. Бесцельная, с ложными целями — после сидения сиднем. Вроде — отстаивание, (оттоптывание?) свободы, самой возможности что-либо делать по своему собственному импульсу. Сейчас, пока сложные связи мозга, разорванные ударом крови, снова пытаются восстановиться, наверх всплыло самое характерное качество, присущее Коле, да и шире — такому типу людей. Русский медведь.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Иосиф Гальперин: Медведь

  1. У Коли, лишенного многих его умений и пристрастий, стала главной страсть к перемене места. Бесцельная, с ложными целями — после сидения сиднем. Вроде — отстаивание, (оттоптывание?) свободы, самой возможности что-либо делать по своему собственному импульсу. Сейчас, пока сложные связи мозга, разорванные ударом крови, снова пытаются восстановиться, наверх всплыло самое характерное качество, присущее Коле, да и шире — такому типу людей. Русский медведь.
    ________________________________
    Ясно и понятно, что хотел сказать автор этой аллегорией. Но Коля с его суетливостью, неусидчивостью, имитацией жизни уж никак «не тянет» на образ медведя(русского). В русском сознании это увалень, который полгода проводит в спячке (анабиозе), сладкоежка, охотник до малины и меда. Другое дело заграница, вот там медведь обязательно фигурирует в представлении иностранцев о русских вместе с морозами и валенками (по крайней мере раньше фигурировал, как сейчас, не знаю). Или от меня остался сокрыт потаенный замысел автора?

    1. Вообще-то аллегория не задумывалась, писал непридуманный рассказ. А потом посмотрел — ну чистый медведь. С русским характером. На нынешнем этапе — неприкаянный, неосмысленный и безлошадный)))

Добавить комментарий для Soplemennik Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.