Джонатан Сакс: Демократия в опасности. Перевод Бориса Дынина

Loading

Англо-американский и французский подходы к политике, государству и правам человека, очень разные. В англо-американской версии не государство производит социальные блага, но люди, что объединяются в семьи, сообщества и добровольные ассоциации. Задача государства — защитить это пространство от вторжения политики.

Демократия в опасности

Джонатан Сакс
Перевод с английского Бориса Дынина

Предисловие переводчика

«Демократия в опасности» Дж. Сакса дополняет «Границы демократии» Р. Скрутона и мой комментарий «Кризис демократии» (оба напечатаны в только что вышедшем номере «Заметок») обзором истории правового и морального сознания в демократическом обществе. Завершая этот своего рода «триптих», я хочу кратко вспомнить двух мыслителей, ушедших от нас в 2020 году.

Рабби лорд Джонатан Сакс был обеспокоен кризисом либеральной демократии. Конечно, приверженность к ортодоксальному иудаизму означает признание ценности традиций и тем самым консерватизма. Он замечает в книге Morality: «Замещение общины государством означает замену морали политикой». Это сыграло значительную роль в возникновении кризиса демократии, ибо «свободное общество есть нравственное достижение», а не только юридическое и экономическое. Хотя лояльность, честность, доброта, самоотверженность… не потеряли своей ценности в глазах людей, “man of modernity” уже не стоит перед Богом и общиной как перед своим судьей и своим защитником.

Сэр Роджер Скрутон был обеспокоен распадом традиционных форм национальной жизни, сопровождавших и поддерживавших развитие западной демократиию. Он защищает эти формы во имя ограждения прав гражданина от давления государства и разрушающих их идеологий. Парадокс заключается в том, что сегодняшний консерватизм защищает ценности классического либерализма. И не случайно, ибо: «В политической сфере консерватизм возник в 18 веке как ограничительная модификация либерализма», и защита классического либерализма звучит сегодня как дело консерваторов. (См. Д. Прагер: «В чем разница между либералом и левым?»)

Уже в 1956 г. Ф. Хайек описал этот парадокс:

«Меня до сих пор поражает, почему те американцы, которые искренне верят в либеральные ценности, позволили левым присвоить этот практически незаменимый термин, но даже помогли им сделать это, начав использовать его как бранное слово».
(«Дорога к рабству»).

При этом Хайек написал:

«По своим патерналистским и националистическим тенденциям, по своему преклонению перед сильной властью консерватизм гораздо ближе к социализму, чем к подлинному либерализму».

Это прямо противоположно тому, перед чем «преклонялся» Скрутон! Парадоксы истории мысли!

Вместе с тем Ф. Хайек провидчески заметил:

«Успех либерализма стал причиной его заката. Человек, живущий в атмосфере прогресса и достижений, уже не мог мириться с несовершенством, которое стало казаться невыносимым».

И тогда усиливается «болезнь левизны» в либерализме: cancel culture, identity politics etc. Конечно, либерализм и консерватизм никогда не были однородными, но это вопрос отдельного исследования. Но в данном случае интересно заметить, что все три мыслителя: Сакс, Скрутон, Хайек ссылаются на Алексиса де Токвиля как на авторитет.

Анализ сегодняшнего кризиса демократии не должен сводиться к манихейскому противопоставлению «правого» «левому», «трампистов» «антитрампистам», «республиканцев» «демократам», «консерваторов» «либералам». Обвинять только одну сторону перед лицом исторически развившегося кризиса демократии бессмысленно. Под теми и другими колышется почва. В каждый конкретный момент истории люди должны делать выбор и, делая выбор, видеть серьезность аргументации и у оппонентов. Тогда и их выбор становится более серьезным, и возникает надежда, что проблемы дня будут решаться по слову Конституции: «Мы народ». Но сегодня не видно ни у одной из сторон видения: «Мы народ». Так может искусственный интеллект вместе с генетикой сведут людей у общему знаменателю или к железной иерархии (мечте Платона)? Тогда и вопросов о демократии, «левом», «правом», либералах, консерваторах… не будет. Но это уже не будет моим временем!

А пока надеюсь, мудрость Скрутона и Сакса не останется без внимания.

* * *

Раздоры в современной политике и современной культуре проистекают прямо из того факта, что мы утратили ощущение моральной общности, которое позволяло людям чувствовать, что, хотя их политические взгляды могут быть противоположными, тем не менее они часть одной нации, наследники ее истории, разделяют ее судьбу, ответственны друг за друга, коллективно стремятся к общему благу. Это не мешало политике быть резкой, а иногда и жестокой. Но это означало, что люди не отрицали человечность своих оппонентов, слушали и признавали достоинство других точек зрения.
Рабби Дж. Сакс. Morality. (Эпиграф дан мною — Б. Д.)

Социолог Петр Бергер как-то высказал предположение о появлении среди Homo sapiens первого интеллектуала: «После столетий, в течение которых люди ничего не делали кроме ритмичных ударов каменными орудиями и сохранения огня, пришел кто-то, кто прервал эти полезные занятия на достаточно долгое время, чтобы у него возникла идея, которой он поделился с другими членами племени. Мы можем догадаться, в чем заключалась идея:

«Наше племя находится в состоянии кризиса».[i]

Сегодняшние интеллектуалы не оставили нам сомнений в том, как они видят Запад. Посмотрите на названия недавних книг о состоянии либеральной демократии: How Democracy Ends. Why Liberalism Failed. The Strange Death of Europe. The Suicide of the West. How Democracies Die. Can Democracy Survive Global Capitalism? The Retreat of Western Liberalism. И так далее. После президентских выборов 2016 г. профессор политики Йельского университета Timothy Snyder написал книгу под названием On Tyranny. Она ​​стала бестселлером. Madeleine Albright, первая женщина, ставшая госсекретарем США, в 2018 году опубликовала книгу под названием Fascism: A Warning. Она тоже стал бестселлером. Это не обычные иеремиады (горестные размышления) о том, что стало с ранее устойчивой, оптимистичной и решительной американской культурой. Интеллигенты говорят нам, что племя находится в состоянии кризиса.

Две важные избирательные компании в 2016 году: президентские выборы в США и Brexit в Великобритании были необычайно горькими, полными непримиримых разногласий. Расколы, которые они открыли в политическом теле этих стран, не зажили за прошедшее время. Скорее они стали глубже и острее. В одной за другой европейской стране все сильнее ощущалось, что традиционные партии оторвались от электората и не реагируют на его проблемы. Выигрывали крайне правые и крайне левые партии, иногда за счет других партий, иногда за счет внутреннего захвата правящей партии. Электорат искал новые лица за пределами нормального хода политики. Популизм на Западе находится на самом высоком уровне с 1930-х годов.

По всей Европе прошли беспорядки. Только в 2018 году они случились в Бельгии, Голландии, Германии, Австрии, Швеции, Венгрии и Албании. А в США, 11–12 августа 2017 г., небольшой и изящный городок Шарлоттсвилль, где располагается университет штата Вирджинии, основанный и спроектированный Томасом Джефферсоном, стал местом проведения митинга сторонников превосходства белой расы, воинственный альянс белых националистов, членов новых правых группировок, неоконфедератов, неофашистов и неонацистов. Участники марша несли винтовки, нацистские символы и свастики, а также транспаранты с антисемитскими и антимусульманскими лозунгами. Ничего подобного в американской политике не было уже давно.

Повсюду на Западе доверие к политикам и правительствам упало до нового минимума. В Великобритании в начале 2016 года только 36 процентов граждан выразили доверие правительству. К началу 2017 года этот показатель упал до 26 процентов. Только 18 процентов доверяли политике своих партий, и только 19 процентов доверяли их руководству. Что касается Соединенных Штатов, то в 1958 году три четверти электората выразили доверие всем или большей части решений правительства. К 2017 году этот показатель опустился до 18 процентов. По данным Pew Research Center потеря доверия была очевидна среди всех возрастных, а также расовых и этнических групп[ii].

Исследователи Yascha Mounk of Harvard и Roberto Foa of the University of Melbourne нашли, что миллениалы (рожденные в 1980 году или позже) теряют веру в демократию. Только треть из них считает гражданские права «абсолютно необходимыми» в демократии по сравнению с 41 процентом в предыдущем поколении. Более четверти отвергают важность свободных выборов, и лишь меньшинство заявляет о своем интересе к политике по сравнению со своими родителями, еще признававших важность свободных выборов. В 1995 году только 16 процентов молодых американцев считали демократию «плохой системой» для их страны, но в 2011 году так считала почти четверть.[iii]

Причины этого кажутся очевидными. Мир, находящийся в водовороте сил, раскрученных Интернетом, мгновенными глобальными коммуникациями, смартфонами и социальными сетями, претерпевает изменения, размах которых редко был виден в истории. Наиболее очевидное сравнение — изобретение книгопечатания в середине пятнадцатого века. Политические системы могут рухнуть из-за таких разрушительных инноваций. Сама природа власти меняются, становится менее централизованной и более рассредоточенной.[iv]

Демократические институты, унаследованные нами от прошлого, были созданы для другой эпохи и для более медленных темпов изменений. Технологии развиваются быстро, а демократический процесс медленно. Проблемы, с которыми мы сталкиваемся сегодня — экономические, социальные и экологические — носят глобальный характер, в то время как наши наиболее эффективные политические структуры в лучшем случае являются национальными. Было бы удивительно, если бы демократические структуры не были напряжены в таких условиях.

Тем не менее, моя задача здесь состоит в том, чтобы обозначить более глубокие силы, действующие в нашем мире, и, в частности, моральные основы свободного общества. Чтобы понять их, мы должны вернуться к двум основополагающим моментам, сформировавшим политические формы Запада: к Американской декларации независимости (1776 г.) и к Декларация прав человека и гражданина, принятой Национальным учредительным собранием Франции в 1789 году. Оба документа определили поворотные моментами в политической истории, и каждый из них создал светское национальное государство. Оба они были сформулированы в терминах прав, и на них обоих оказали сильное влияние более ранние философские теории: в случае Америки — идеи Томаса Гоббса и Джона Локка, а в случае Франции — идеи Жан-Жака Руссо. Но они представляли собой очень разное понимание политики, хотя на первый взгляд кажется, что говорили примерно одно и то же.

В Американской декларации независимости говорится: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Французская декларация начинается словами: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах.».

Между этими формулировками есть два очевидных различия. Во-первых, американская декларация явно религиозна. Она говорит о Творце. Французская декларация явно светская. Это отразило глубокую разницу в роли религии в двух странах. Как заметил де Токвиль: «Во Франции я почти всегда видел, как дух религии и дух свободы маршируют в противоположных направлениях. Но в Америке я обнаружил, что они были неразрывно связаны и вместе правили страной».

Это важный момент, но я хочу сосредоточиться на втором отличии — на слове «неотчуждаемые», встречающемся в американской декларации, но не во французской. Что это значит? Мы не поймем современной потери доверия к политике без этого. Американская декларация основана на идее общественного договора, задуманном Гоббсом и Локком. Французский же, напротив, основан на общественном договоре, задуманном Руссо. Они породили две очень разные политические культуры.

Томас Гоббс спросил: «Почему люди устанавливают правительства? Что лежит в основе авторитета государства?», и ответил, что без правительства люди будут бороться за ограниченное количество благ. Если я получу больше вас, вы попытаетесь отобрать это у меня, если потребуется, силой, а если не сможете победить меня в одиночку, вы найдете помощников, чтобы добиться своего. Жизнь будет беззаконной, и каждый из нас будет жить в постоянном страхе смерти. Сегодня в мире есть несостоявшиеся государства, в которых, к сожалению, широко распространено такое беззаконие, и много людей живет в страхе.

Поэтому каждый из нас заинтересован в передаче некоторой части своей самостоятельности — своих прав — какому-то центральному органу, который затем использует власть для установления верховенства закона внутри страны и для защиты страны от враждующих народов извне. Чтобы создать этот контракт, мы отчуждаем от себя некоторые из наших прав, то есть передаем их центральному законодательному органу. Но есть определенные права, которые мы не можем передать без нарушения цели контракта. В этом смысл неотчуждаемости. Для Гоббса это было правом на жизнь. Поскольку для него весь общественный договор заключался в защите нас от страха смерти, право на жизнь не подлежит обсуждению. Локк добавил еще два: свободу и собственность, которые в Американской декларации были выражены как «свобода и стремление к счастью».

В свете этого понимания общественного договора власть, на которой зиждется государство, это «согласие управляемых», означающих всех граждан — индивидуумов, преследующих свои собственные интересы. Они хотят, чтобы определенные вещи — их жизнь, свобода и собственность — находились под защитой государства, и это все. Это теория ограниченного правительства, в которой права представляют собой то, что мы отказываемся передать государству. Права — это защищенные частные пространства нашей жизни, в которые государство не должно входить. Таков смысл неотчуждаемости. Она представляет собой линию, которое государство не может пересекать.

Руссо смотрел на общественный договор совершенно иначе. Он согласился с Гоббсом и Локком в том, что без государства люди всегда будут конфликтовать друг с другом, учитывая наличие частной собственности. У каждого из нас есть интересы: мы хотим то, что есть у других. Следовательно, государство не может заботиться об удовлетворении наших интересов как индивидов, потому что нет возможности удовлетворить всех. Государство отвечает нашим интересам как коллективного организма, стремящегося к общему благу. Руссо говорил об «общей воле». Французская декларация прямо ссылается на эту идею в своей статье 6:

«Закон есть выражение общей воли».

Общая воля — это не сумма воли отдельных лиц, которую Руссо называл «волей всех». Это совсем другое.[v] Это то, что мы видим как желание всего коллектива. Любой человек, говорящий: «Я не хочу общего блага; Я хочу для себя особое личное благо», ошибается, согласно Руссо, потому что в глубине души, если человек хочет жить в обществе, он хочет общего блага. Вот почему Руссо, как известно, сказал, что мы, то есть государство, можем «заставить людей быть свободными». Мы понимаем глубинные желания человека лучше, чем он сам.

Общественный договор Руссо не основан на согласии управляемых как частных лиц. Он основан на политике «всех нас вместе», то есть на «коллективной личности». Стремясь к общему благу, мы передаем государству право действовать от нашего имени как корпоративное лицо. Легко понять, как стремление к свободе «всех нас вместе» может оправдать принесение в жертву всех форм нашей свободы как частных лиц. Дж. Л. Талмон назвал такую ​​политику «тоталитарной демократией».[vi]

Чтобы быть справедливым по отношению к Руссо, надо заметить, он ожидал, что такого рода политика может работать только в небольших городах-государствах, таких как Афины древности или Женева Кальвина, где он жил. Лучшим современным примером может служить израильский кибуц. Каждый принимает участие в принятии решений; вся собственность принадлежит группе, а не отдельным лицам; и у каждого есть своя работа, важная для всех. Даже в этом небольшом масштабе свобода «всех нас вместе» серьезно ограничивает свободу каждого из нас как личности. Применительно же ко всему обществу это может быстро стать устрашающим. Утопическая политика, будь то во французской революционной форме, вдохновленной Руссо, или в более поздней марксистской версии, в конечном итоге становится антиутопическим кошмаром — и скорее рано, чем поздно. Во время террора (1793–1794 гг.), последовавшего за Французской революцией, 16 594 человека были приговорены к смертной казни. Вот что может произойти, когда мы преследуем «общее благо» за счет личной свободы.

Руссо, умерший в 1778 году, ужаснулся бы тому, как была реализована его философия. Но его версия общественного договора — это теория максимального, а не минимального правительства, и его версия «прав» была противоположна версии Локка, Джефферсона и англо-американской традиции. Права по версии общественного договора Руссо не определяют область, в которую государство не должно вторгаться. Напротив, они представляют собой требования к государству осуществлять политические действия, которые только государство и может осуществлять.

Итак, несмотря на то, что оба учредительных документов начинаются с очень похожих деклараций, англо-американский и французский подходы к политике, государству и правам человека, действительно, очень разные. Это затемняется тем фактом, что в обеих декларациях используются одни и те же слова: свобода и права. Но, употребляя эти слова, они имеют в виду очень разные вещи и дают начало разным видам политической культуры.

Самая большое различие заключается в том, что в англо-американской версии не государство производит самые высокие социальные блага, но люди, которые объединяются в семьи, сообщества и добровольные ассоциации. Задача государства — защитить это пространство от вторжения политики. Между тем, согласно французской революционной модели, права давались государством, в то время как семьи, общины и добровольные ассоциации были в глазах философов революции отвлечением и опасностью, потому что они были ареной, на которой люди собирались вместе для продвижения своих собственных интересов в том виде, в каком они их видели, вместо того, чтобы предоставлять государству создавать общее благо.

Другими словами, в англо-американской модели есть три ключевых социальных сферы: государство, индивиды и гражданское общество. Именно третий сектор, гражданское общество, является наиболее важным для здоровья демократии, потому что именно там мы объединяемся на локальном уровне, формируя моральные сообщества, где люди помогают друг другу лицом к лицу и бок о бок делать вместе то, что мы не можем сделать в одиночку. Именно эта область, меньшая, чем государство, но большая, чем индивид, создает и поддерживает то, что де Токвиль называл «искусством ассоциации» и которое он считал необходимой «школой свободы».

Во французской революционной модели есть только две арены: государство и индивид. Государство работает на общее благо, позволяя людям делать все, что им нравится, при условии, что они не причиняют вреда другим. По французской модели есть рынок, на котором мы производим и потребляем как индивидуумы, и есть государство, где мы действуем как коллектив. Все коллективное является политическим, вопросом власти.

Согласно англо-американской модели, есть нечто большее, чем государство и рынок, а именно множество мест, где мы собираемся вместе не потому, что нам платят (рынок) и не потому, что закон заставляет нас (государство) , а потому что мы нравственные существа, заботящиеся о ближнем и другом. Не всё коллективное является политическим. В нем есть и моральное, являющимся не вопросом власти, а совести, долга и добродетели. Это то место, где моральная жизнь наиболее сильна, где мы формируется наш альтруизм и где возникает дружба и любовь, которые избавляют нас от одиночества.

Пройдя так далеко, мы можем начать видеть, к чему ведет логика событий. Каким-то образом, почти незамечено, за последние полвека французская модель стала доминировать и в Великобритании, и в Америке. Права перестали быть ограничением сферы действия государства и превратились вместо этого в права как требования к действиям государства. Как это произошло? По словам профессора права из Гарварда Mary Ann Glendon в ее ставшей уже классической книге Rights Talk: «В значительной степени урбанизация, индустриализация, бюрократизация, географическая мобильность, массовая культура и централизация политической власти завершили проект французских революционеров: вовлечение граждан повсюду в прямые отношения с правительством». [vii] По мере того, как сообщества атрофируются, добровольные ассоциации теряют значение, люди обращаются к государству для удовлетворения своих потребностей. Общество увядает, масштабы правительства постоянно увеличиваются, и старое англо-американское видение ограниченного государственного вмешательства перестает занимать воображение граждан. Вот почему термин «право» сегодня все больше и больше понимается как в Великобритании, так и в Америке во французском смысле как требование к государству, а не в смысле Локка-Джефферсона как гражданское пространство за пределами политики, в котором мы исполняем свои обязанности перед друг другом и сохраняем гражданское достоинство.

По мере того как нравственное чувство переходило от «мы» к «я», почти все институты гражданского общества — брак, семья, общины, общины, молитвенные дома и все остальное — атрофировались. Они все еще могут быть сильными в определенных локализованных районах, но не в стране в целом, особенно в городских районах, страдающих от бедности и безработицы, проявляющих симптомы отчаяния от граффити на стенах до торговцев наркотиками на улицах.

Что происходит, когда гражданское общество ослабевает, и все, что остается, — это рынок и государство? Именно тогда люди начинают предъявлять к государству требования, которые государство не может удовлетворить. Государство не может создавать крепкие семьи или протягивающие руку помощи сообщества. Оно не может дать детям стабильных и ответственных родителей. Оно может финансировать школы, но не может создавать вдохновляющих учителей. Оно не может способствовать развитию трудовой этики, самоконтроля и устойчивости, которые жизненно важны, если люди хотят вырваться из порочного круга бедности и безработицы и жить с надеждой на счастье.

Государство — это о власти. Семьи и ассоциации — это о людях. Они о личных отношениях и избавлении друг друга от депрессии и отчаяния. Когда они утеряны гражданским обществом, они не могут быть переданы государству. Государство есть и должно быть безличным. Следовательно, оно не может помочь, когда ущерб носит глубоко личный характер. Сила англо-американской модели в том виде, в котором она развивалась в девятнадцатом и начале двадцатого веков, заключалась в том, что она не полагалась исключительно на государство. Будь то в церквях, дружественных ассоциациях, профсоюзах или этнических анклавах, люди помогали друг другу на местном уровне, зачастую изменяя пути своей жизни.

«Мы» делали «я» сильнее, потому что оно показывало людям, чего они могут достичь, работая вместе, не полагаясь полностью на государство. Когда есть только государство, ожидания людей не оправдываются и не могут быть удовлетворены.. Права все чаще воспринимаются как причитающаяся услуга или пособие в то самое время, когда «мы», чувство коллективной ответственности, ослабевает. Результатом является изоляция благополучных: владеющие доходами отделяются и не признают ответственности перед неблагополучными.

Одним из наиболее значительных моментов в торжестве французской модели была Всеобщая декларация прав человека Организации Объединенных Наций (1948 г.), стиль и формулировка которой гораздо ближе к французской революционной версии, чем к американской Декларации Независимости. Декларация ООН хороша как прокламация идеалов, но культура прав человека во французском стиле, воплощенная в глобальной экономике двадцать первого века, порождает конфликты, которые невозможно разрешить, и ожидания, которые не могут быть оправданы. По словам Mary Ann Glendon:

«Новая риторика прав — это не столько человеческое достоинство и свобода, сколько настойчивые, бесконечные желания». По ее словам, разговор о правах «легко учитывает экономические, непосредственные и личные аспекты проблемы, но в то же время постоянно игнорирует моральные, долгосрочные и социальные последствия». [viii]

Неудовлетворенные ожидания вызывают настроение предательства и негодования. Люди теряют веру в политику и политиков, возможно, правильно. Именно тогда начинают возникать потенциально опасные явления: бунты, гнев, насилие и широко распространенный цинизм по поводу ценности демократической свободы. Люди начинают обращаться к «сильным» лидерам, мобилизующим общественный гнев, чтобы атаковать элиты от имени народа. Рождается популистская политика.

Популизм порождается реальными обидами, искренним недовольством и широко распространенным чувством несправедливости и унижения. Страдания реальны, Такие важные книги как J. D. Vance’s Hillbilly Elegy и Arlie Russell Hochschild’s Strangers in their Own Land ясно обрисовали ситуацию в 2016 г. — год президентских выборов. David Goodhart также ясно обрисовал атмосферу Британии в свете споров о Brexit в книге The Road to Somewhere (2017). Люди были преданы. Институты, которым они доверяли, не выполнили взятых на себя обязательств. Слишком часто интересы элит замыкались исключительно на них самих. Руководство во многих областях было бесцеремонным, коррумпированным или просто некомпетентным.

Популистская политика — это (если адаптировать слова Маркса) «вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира и дух бездушных порядков». Но популизм вряд ли принесет искупление.

Популистская политика предполагает магическое мышление. Вера в то, что сильный лидер с презрением к демократическому процессу, вызывающей разногласия своей риторикой, не обеспокоенный истиной своих высказываний, игнорирующий принятые условности политики, апеллирующий непосредственно к массам, обвиняющий в состоянии нации отдельные группы населения или, возможно, соседние нации и народы, обращающийся не к лучшим ангелам нашей природы, а к худшим, — вера в то, что он может восстановить былое величие нации является магическим мышлением.

Популистская политика в краткосрочной перспективе часто, действительно, приносит реальные выгоды. Но по мере того, как начинает проясняться понимание того, что проблемы глубже и труднее поддаются решению, чем люди думали, популистские лидеры должны искать козлов отпущения, чтобы обвинить их в своей неудаче: элиты, СМИ, иммигрантов, мусульман, евреев. И тогда открывается водоворот авторитаризма, пренебрежение к правам, справедливости и свободе. Одним из первых, кто предупредил нас об этом, был Платон, сказавший, что демократия неизбежно вырождаться в тиранию. Он знал это по собственному опыту. В Афинах родилась демократия в развитее законов Солона 594 г. до н.э., и именно в Афинах, два столетия спустя, приговорили учителя Платона, Сократа, к смерти за то, что он развращал молодежь, уча их задавать вопросы.

Действительно, грустно видеть, как, почти незаметно для граждан Британии и Соединенных Штатов они отказались от своей уникальной традиции — традиции Локка и Джефферсона, и вместо этого приняли французскую революционную модель права в стиле Руссо как требования к государству, а не права как защиты людей от государства, так что они могли бы своими собственными местными, совместными, альтруистическими усилиями достичь того, чего не могут достичь политика и власть, а именно, развитого чувства ответственности за благополучие друг друга.

Если мы продолжим принимать французскую модель права и перестанем верить в существование значительной арены индивидуальной ответственности, мы потеряем чувство общей морали, которое находит свое естественное место в семьях и ассоциациях. Нам останется только рынок и государство. Рынок не может обеспечить справедливого распределения. Государство не может обеспечить в гражданах и для граждан достоинство и выносливость, взаимопонимание и ответственность. Государство может дать многое: здоровье, социальное обеспечение, образование, защиту и верховенство закона. Но оно не может обеспечить активную гражданскую позицию, которая ежедневно в бесчисленных местных контекстах создает личную заботу и сострадание, характеризующие достойное общество.

Удалите моральную матрицу гражданского общества, и в конечном итоге вы получите популистскую политику и смерть свободы во имя свободы. Это ложный путь.[ix]

Identity politics

(Фрагменты из Гл. 9 книги Morality)

Политика идентичности представляет собой явную и реальную опасность для либеральной демократии. Она фрагментирует общество и мешает говорить об общем благе. Она обращается в политику недовольства и конкуренции за получение прав жертвы. Она создает порочный круг социальных разногласий, ведущих к политике противостояния, которая углубляет и усиливает социальные разногласия. Она является одной из причин менталитета: «Мы против них», ведущего к популизму, который, как мы видели, сам по себе является сигналом кризиса демократии.

Политика идентичности углубляет фрагментацию, вызванную волнами эмиграции и мультикультурализмом, добавляя к ней не только культуру и этническую принадлежность, но и другие формы идентичности, основанные на гендерной и сексуальной ориентации. Здесь существует реальная опасность раскола общества на само-сегрегационные, изолированные гетто. Одна из ее аксиом заключается в том, что «только член моей группы может понять мою боль». Это полная противоположность лозунгу: «Ничто человеческое мне не чуждо». За триста лет Запад с некоторым успехом выработал этику терпимости и уважения к различиям, хотя в либеральном обществе все еще существуют предрассудки и дискриминация, с которыми, несомненно, нужно бороться, где бы они ни возникали. Но это совершенно несовместимо с политикой идентичности, которая возводит стены вокруг меньшинств, не позволяя никому входить внутрь, и в то же время настаивает на признании себя со стороны общества в целом. Но вы не можете, по словам Mark Lilla, говорить людям одновременно: «Вы должны понимать меня» и «Вы не можете меня понять».

Эта реакция против либерального индивидуализма, как и романтическая реакция девятнадцатого века против универсализма Просвещения, закончится трагедией. Она превращает различие в исключение и подозрение. Она строит стены, а не мосты. Она отказывается от тяжелой работы по пониманию, уважению и работе с людьми, не такими как мы. Она концентрируется на психологии жертвы и несчастного. Она отказывается от поиска общей почвы и общего блага.

То, что было объявлено ростом терпимости, привело к новой нетерпимости, недовольству, негодованию и гневу.

Политика идентичности — последняя глава в длинной истории Запада от раскола религиозного раскола до наших дней. Она началось с ухода Просвещения восемнадцатого века от отдельных идентичностей к универсальному гуманизму. Это привело к контр-просвещению девятнадцатого века в форме национализма, расизма и марксизма. В 1960-х начался бегство от групповой идентичности к индивидуализму, а с 1980-х годов наметилась контрреакция в форме сначала мультикультурализма, а затем политики идентичности.

Есть или должна быть альтернатива этим крайностям. Она предполагает сосредоточение внимания на обществе, а не на государстве. Общество — это моральные ценности, которые мы разделяем. Государство — это стремление к власти и ее применение. Битва за признание и право отличаться от других принадлежит справедливому и сострадательному обществу, а не либерально-демократическому государству. Политика идентичности — это симптом распада национальной идентичности и институтов гражданского общества. Потеряв моральную основу общества, вы получите то, что Гоббс описал как «вечное и беспрестанное желание людей все большей и большей власти, желание, прекращающееся лишь со смертью». Это не рецепт коллективной благополучия свободного общества.

Можем ли мы восстановить то, что было потеряно

(Фрагменты заключительной Гл. 23 книги Morality)

Предназначены ли мы жить в условиях все более разобщенной политики и все более разделенных обществ, растущего неравенства и растущего одиночества, меньшего общественного уважения к истине и запрета, демонизации голосов, с которыми мы не согласны? … Я думаю, мы можем. Есть одна идея, которая могла изменить мир. Культуры могут переходить от «я» к «мы». Мы можем изменить общество в будущем, потому что люди делали это в прошлом.

В Америке 1820-х и 1830-х годов была большая концентрация одиноких мужчин, а также значительный рост пьянства и преступности. В ответ последовала массовая восстановление морального сознания в обществе. Оно часто возглавлялось религиозными группами и получило название Second Great Awakening (Второе великое пробуждение). На первый план вышли глубинные моральные проблемы: отмена рабства, распространение воздержания от алкоголя, создание государственных школ, требование отмены телесных наказаний и смертной казни. Во все эти движения была вовлечена широкая общественность. Социальная дислокацию сменилась социальной реинтеграций.. Общество «Я» стало обществом «Мы».

Аналогичный процесс имел место в Великобритании в девятнадцатом веке. «В Англии нет общин», — писал Бенджамин Дизраэли в 1845 году в своем романе «Сибил, или Две нации». Общественный резонанс, уже формировавшийся, когда он писал эти слова, привел к необычайному увеличению числа благотворительных обществ, религиозных ассоциаций, общественных организаций, воскресные школ Это движение не только освещалось социальной ответственностью, но и формировало ее. Британия тоже перешла от «Я» к «Мы».

Что отличает сегодняшний момент, так это радикальные изменения, произошедшие в западных обществах за последние годы. Раньше нации объединялись единой доминирующей религией или семьей религий, а также общей культурой. Сегодня это не так. Мы больше не можем строить национальную идентичность на основе религии, этнической принадлежности или культуры. Но мы можем построить это на отношениях «завета». Политика завета означает, что наши судьбы как государства, экономики и культуры связаны друг с другом. Мы получаем друг от друга блага. И поскольку это так, мы должны чувствовать себя обязанными приносить блага друг другу. Она признает, что у нас есть разногласия и частные интересы, и иногда это означает предпочтение одной стороны перед другой. Но мы не сделаем этого, не предоставив каждой стороне права голоса и уважительного слушания. Политика завета не унижает и не высмеивает противников. Он уважает процесс совместного рассуждения. Особое внимание в ней уделяется тем, кто больше всего в ней нуждается, и особой чести удостаивается тот, кто больше всего помогает.

Завет сам по себе не предполагает большего или меньшего государства. Он не о правой или левой политике. Это, скорее, способ размышления о том, что на самом деле представляет собой политика. Теории общественного договора рассматривают политику с точки зрения личных или коллективных интересов. Завет — в классическом выражении Милтона и Локка, первых поселенцев Америки и Декларация независимости — касается не интересов, а ответственности. Речь идет о свободных людях, управляющих собой ради общего блага, и о свободном обществе как моральном проекте, в котором мы все играем свою роль, признавая, что наши судьбы переплетены.

Это видение, сделавшее Великобританию и Америку великими защитниками свободы в двадцатом веке, давно вышло из моды — по сути, вскоре после того, как «Мы» уступило место «Я». Политика регрессировала от завета к контракту: мы платим налоги, правительство предоставляет услуги, и мы ищем наиболее выгодную для нас сделку. Это ограниченный взгляд на политику, который может работать какое-то время, но не может сохранить расколотые общества. Нам необходимо восстановить заветное измерение политики, чтобы гарантировать, что те, кто руководят нашими судьбами, делают это на благо всех.

Политика Завета не забывает слова: «Мы народ». Она означает чувство общей принадлежности и коллективной ответственности; сильные местные общины, активных граждан и разделение ответственности. Это напоминание тем, у кого больше, чем им лично нужно, об их ответственности перед теми, у кого меньше, чем им нужно. Речь идет о том, чтобы у каждого был шанс максимально использовать свои способности и свою жизнь.

Нет ничего неизбежного в разделении, фрагментации, экстремизме, изоляции, экономике неравенства или политике гнева, которые стали настроением Великобритании и Америки в последние годы. Они являются наследием ошибочной веры в то, что общества могут функционировать без моральных связей. Они не могут, а если могут, то недолго.

Вот почему мы там, где находимся. Но мы можем измениться. В прошлом общества переходили от «я» к «мы». Так случалось в девятнадцатом веке. И в двадцатом. Так может произойти и в будущем. И это начинается с нас. [x]

___

[i] Peter Berger and Hansfried Kellner, Sociology Reinterpreted, Penguin, 1982, 143.

[ii] “Public Trust in Government 1958–2017,” Pew Research Center, December 14, 2017.

[iii]Yascha Mounk and Roberto Foa, “The Democratic Disconnect,” Journal of Democracy (July 2016). See also Yascha Mounk, The People vs. Democracy: Why Our Freedom Is in Danger and How to Save It, Harvard University Press, 2018.

[iv] See Moses Naim, The End of Power, Basic Books, 2013.

[v] «Существует немалое различие между волею всех и общею волею. Эта вторая блюдет только общие интересы; первая — интересы частные и представляет собою лишь сумму изъявлении воли частных лиц. Но отбросьте из этих изъявлений воли взаимно уничтожающиеся крайности; в результате сложения оставшихся расхождений получится общая воля». (Ж-Ж Руссо, «Об общественном договоре». — Прим. Б. Д.)

[vi] J.L. Talmon, The Origins of Totalitarian Democracy, Secker & Warburg, 1952.

В связи с вопросом о случавшихся трансформациях французской модели демократии в авторитарную власть можно заметить, что либеральная демократия все-таки установилась во Франции. Здесь сыграла свою роль не только история социальных напряжений во Франции первой половины 20 века, итоги Второй мировой войны и послевоенное развитие страны, но и тот факт, что люди действуют в свете тех или иных идеалов, и идеалы Равенства, Братства, Свободы не исчезают из сознания ни французов, ни европейцев вообще. В отличие от англо-американской модели развития демократии, французская модель постоянно приводила к подавлению свободы, но ее идеалы сохраняли свою притягательность, что и проявлялось в истории демократии и по французской модели. (Прим. Б. Д.).

[vii] Mary Ann Glendon, Rights Talk: The Impoverishment of Political Discourse, Free Press, 1991, 119.

[viii] Ibid., 171

[ix] «Каким бы ни был ее источник, мораль — это то, что позволяет нам жить в согласии друг с другом без бесконечных обращений к экономике или политике. Бывают моменты, когда мы стремимся заставить других делать то, что мы хотим или в чем мы нуждаемся. Мы можем заплатить им за это: это экономика. Мы можем заставить их сделать это: это политика. Или мы можем убедить их сделать это, потому что они и мы являемся частью одной и той же системы добродетелей и ценностей, правил и обязанностей, кодексов и обычаев, условностей и ограничений: это мораль». (Jonathan Sacks. Morality: Restoring the Common Good in Divided Times. 2020. Р.12. — Прим. Б. Д.)

[x] Возможно, приведенные фрагменты из книги Дж. Сакса Morality (“Мораль»), подтолкнут читателя к прочтению этой книги, раскрывающую проблемы современного западного общества через анализ сдвига морального сознания от «Мы» к «Я». Это не значит, что «мы» исчезло, мы остаемся социальными существами. Всееще ценится честность, лояльность, самопожертвование… Но «мы» в демократическом обществе стало во многом определяться политикой и идеологией, а не гражданским обществом, его общинами, ассоциациями, семьей, «маленькими отрядами», по слову Токвиля. Но все-таки не по государственному принуждению. Поэтому, когда мы не принимаем эксцессы «левого мэйнстрима», то надежда на их преодоление заключается не в смене власти от демократов к республиканцам, а от сопротивления на уровне гражданского общества, на уровне неприятия большинством граждан эксцессов сведения всего к самому низкому знаменателю под флагом равенства, на уровне признания достоинства и неравных в той или иной сфере жизни. Случится ли это — не знаю.

Напряженность морального сознания существует не только в демократическом, но и в тоталитарном обществе. Но как по разному! Читатель может вспомнить советский вариант «мы», чье основание и смысл определялось государственной идеологией и хранящим ее аппаратом. Вообще история России в сравнении с Западом дает много материала для размышления о специфике кризиса демократии как моральной проблемы. Вспомните иллюзии народников в их отношении к сельской общине, к «миру». Казалось бы в она тоже опосредствовала отношение индивида к государственной власти. Но характерны слова М.Л. Михайлова и Н.В. Шелгунова в прокламации 1861 г.: «К молодому поколению»: «Кто может утверждать, что мы должны идти путем Европы, путем какой-нибудь Саксонии или Англии, или Франции?… Разве у них существует и возможна земельная община?… У нас земли столько, что достанет её нам на десятки тысяч лет. Мы — народ запоздалый и в этом наше спасение. Мы должны благословлять судьбу, что не жили жизнью Европы. Её несчастье, безвыходное положение — урок для нас. Мы не хотим её пролетариата, её аристократизма, её государственного начала». Остальное история. Но это для другого исследования. (Прим. Б. Д.)

Print Friendly, PDF & Email

25 комментариев для “Джонатан Сакс: Демократия в опасности. Перевод Бориса Дынина

  1. Виктор Брук
    — 2021-03-10 11:59:25(259)
    ==============================
    Уважаемый Виктор,
    Отвечу Вам по пунктам.

    1. «Думаю, что уважаемая Элла Грайфер задает очень правильный вопрос.»

    Как я понимаю, Вы имеете в виду вопрос: «Что делать?» Лично я полагаю, что ответ на это вопрос может возникнуть только в ходе развития кризиса, ибо все, что можно предположить сегодня, буде ностальгическим воображением тех или иных моментов прошлого (кризис основ социальной жизни на то и кризис, что мысли о будущем теряют почву).
    Однако это моя точка зрения, а что можно вычитать у Дж.Сакса и Р. Скрутона?
    Думаю, для рабби Сакса ответ во многом заключается в укреплении этики ответственности. Для него свободное общество есть нравственное достижение и при сохранении государственных и экономических начал представительной демократии, вопрос оказывается прежде всего моральным. Что это значит в его видении раскрыто в книгах «Исправить поврежденный мир. Этика ответственности» (см. http://berkovich-zametki.com/Kiosk/Heal_Sacks_Dynin.pdf) и , можно сказать, в его завещании – книге : «Morality: Restoring the Common Good in Divided Times”, 2020 (опубликованный здесь текст взят оттуда).
    Р. Скрутон ратует за уважение к национальным традициям, духовным и материальным, к национальному государству , несмотря на всю их неоднозначность, на почве которых развивалась демократия, за приспособление их, а не пренебрежение к ним, в изменяющемся мире (см. “The Meaning of Conservatism”), за юридическое, экономическое и опять же моральное противостояние всепоглощающему влиянию глобализации и международным организациям.
    Иллюзии ли все это? Обратим внимание, что эксцессы и извращения (с нашей точки зрения) морали такими движениями как cancel culture, identity politics… выступают от имени прав личности и нравственности (а не от имени классовой борьбы и т.п.) Это существенно! Обратим внимание также на националистическую реакцию во многих странах Европы и MAGA. Возможно, в этих движениях на фоне развития технологии и связей между частями единого мира сформируется (непредсказуемо сегодня) выход из кризиса демократии с сохранением ее достижений. Но я не прорицатель.
    На другие пункты Вашего постинга, Виктор, отвечу позже.

    1. 2. «Есть и у меня вопрос: нужен ли реалистический и адекватный взгляд на окружающий мир?»
      Реалистический и адекватный взгляд на мир нужен. Конечно, вопрос, что это такое? И не имел ли рабби Сакс, кто был десятилетиями вовлечен в реальную жизнь общества как практический лидер общины, как общественный деятель, действиями связанный с другими лидерами и общинами, как общественный голос на радио, тм, печати, как советник премьер-министров… реалистичекий и адекватный взгляд на окружающий мир?
      2.1 «Возник он потому, что в статье определенно прочитываются следующие мифологемы: — О существовании вечных и общечеловеческих ценностей, под которыми понимаются ценности либерально-гуманистические (в основном утвердившиеся в послевоенном мире с доминированием леволиберального дискурса)»
      Отнюдь! Для рабби Сакса (иудаизма) история есть процесс с задачей евреев и морально ответственных людей всех вер и атеистов «исправить поврежденный мир». И ценности либеральной демократии, которые не покрывают ценности иудаизма, отнюдь не вечные. За них надо бороться! Рабби писал: «Сегодня, когда у нас есть суверенное государство Израиль, свобода и равенство в диаспоре, о чем мечтали и о чем молились 30, 40, 50 поколений наших предков, пожалуйста, будем говорить о том, кто мы есть, почему мы есть, и не будем воспринимать нашу жизнь как нечто само собой разумеющееся” (http://www.chiefrabbi.org/2001/06/06/faith-lectures-the-messianic-idea-today).
      2.2. «Фраза из Декларации независимости США о том, что «все люди рождаются равными», – заблуждение эпохи Просвещения, превратившееся сегодня в демагогически используемый миф, с которым пора расстаться. «Народ» (или большинство) не просто не всегда прав, но никогда не прав».
      Извините, Виктор, но это бессмысленное замечание, просто потому, что на основе этого «заблуждения» и с мыслью о нем началась и развилась история Республики, причем на земле, в крови и теле истории, а не только на бумаге. И опять же, фраза «народ никогда не прав» не имеет смысла, не только потому, что слово «народ» в этом контексте пустое (кто не народ – интеллектуалы, политики, правые, спустившиеся с неба, не часть «народа»…), но потому, что «народом» была жива история Америки (читайте Токвиля и др.)
      2.3. «Следует признать, что большинство непросвещаемо, а замена просвещения на безграничное потакание его мифологическим и даже фольклорно-сказочным представлениям о мире ведет к деградации и гибели цивилизации» .
      Это что за просвещение? Просвещения? А просвещение по Библии, которое во многом сформировало Америку, не просвещение? «Маленькие отряды» Токвиля были непросвещенными? По моему, это Вы удовлетворяетесь современными мифами.
      2.4.«Следует, наконец, признать крамольную очевидность: люди – разные! И не в силу внешних обстоятельств, а изначально, в силу врожденных предрасположенностей к тому или иному культурно-антропологическому типу»
      — убежденность в возможности мира без противоречий.
      Иногда становится просто обидно, читать замечания коллег на этом Портале, видя, как они игнорируют богатство публикаций здесб. Прочитайте «Достоинство различия» рабби Сакса в «Заметках» №139-142!

      2.5. «И тогда, быть может, будет получен ответ на вопрос: что должны и что могут сделать мораль и закон, дабы продлить жизнеспособность данной Локальной Культурной Системы. В некоторых случаях – ничего не могут, и только беспрепятственная экспансия какой-либо социальной силы (извне или изнутри – неважно) способна привести к «переформатированию» системы. Плохо? Травматично? Да! Но, как заметил ещё Гегель, «человеческая история не есть арена счастья».
      Не травматично, но скоре слова- слова, вызванные растерянностью от видения проблем современности без ответственного анализа, что значит «какой-либо социальной силы». Скажите просто (если думаете): «Нужна сильная рука!» И пора воплотиться «1984» хоть с опозданием? А если так не думаете, то значит и для Вас Будущее не известно. И остается думать о нем, признавая ту или иные ценности. Если для Вас ценность либеральной демократии есть миф и лож непросвещенного сознания, то, конечно, Вам не по пути с рабби Саксом.

      1. Уважаемый Борис Дынин,
        Благодарю Вас за детальный разбор и высказанные критические оценки.
        Вы также совершенно правы, насчет пути, не сторонник я Либеральной Демократии (сторонник взглядов А. Пелипенко)..

  2. Если я правильно понял мнение автора, то для демократии очень опасны «демонизация несогласных сограждан» и «дешевый популизм», а самое лучшее это когда «на первый план выходят глубинные моральные проблемы».

    Я с этим полностью согласен. Вот только оказывается, что две стороны американского раскола принципиально по-разному оценивают КАЖДОЕ (!!!) из примерно дюжины главных направлений администрации Трампа.
    Например, претензии Трампа к союзникам по NATO: для анти-трампистов это «дешевый популизм», «мерзкая разборка», «предательство союзников» и «демонизация несогласных». А для трампистов это, не только «политика» и «интересы», но в первую очередь именно глубинная моральная проблема, очень важная в повседневной жизни. Глава семьи не должен позволять «друзьям»-эксплуататорам бесконечно брать от своей семьи, никогда не давая взамен. Особенно если эти «друзья» неблагодарны: злословят о членах семьи и помогают самым опасным их врагам. Это не вопрос денег, это вопрос лояльности главы семьи. Поэтому, если глава семьи такое позволяет своим «друзьям», то это приводит к опасным ссорам внутри семьи.
    А у главы государства тоже должна быть лояльность к своим гражданам, поэтому он обязан жёстко придерживаться той же моральной системы. Тем более, что его выбрали именно ради этого.

    1. Benny B
      10 марта 2021 at 7:18
      Если я правильно понял мнение автора, то для демократии очень опасны «демонизация несогласных сограждан» и «дешевый популизм», а самое лучшее это когда «на первый план выходят глубинные моральные проблемы».
      ===========
      Я думаю, Вы, Benny, правильно поняли автора

      1. Борис Дынин: «Я думаю, Вы, Benny, правильно поняли автора»
        =====
        Надеюсь, что когда закончится период нынешних разборок, то наши потомки таки научатся применять это понимание к конкретным разногласиям между сегодняшними «трампистами» и «анти-трампистами». Например в вопросах Власти Закона, Системного Расизма, честно критикующей любоe правительство Прессы и т.д. и т.д.

  3. «Можем ли мы восстановить то, что было потеряно»
    =====
    Я принципиальный сторонник метода кота Леопольда: «ребята, давайте жить дружно». Но, как и у кота Леопольда, это заключается в понимании, что иногда необходимо немного «озверина».

    В США сейчас мейнстрим республиканских низов «остался в уверенности, что демократы не только незаконно украли выборы — но и стараются сделать практику нарушений привычным инструментом в политике». (Это цитата из «Александр Бархавин: Судить иль не судить», https://club.berkovich-zametki.com/?p=59407 )
    Разобравшись в этом я убедился, что самые главные доводы избирателей Трампа НЕ были отвергнуты по существу, а были отклонены по процедурным причинам. А где их разбирали по существу, то там они слишком часто оказывались правдой — но демократы всё равно стараются сделать практику нарушений привычным инструментом в политике.

    И таких умных как я 70~80% республиканцев. Если администрация Байдена-Харрис сможет взять долгосрочный курс на понижения этого количества — то это прекрасно.

    А если нет, то это судьба — и перед республиканской партией, как единой системой, есть выбор: или принять немного «озверина» сейчас или капитуляция и потом все стороны примут слишком много «озверина». («Немного озверина сейчас» это НЕ начать насилие, а начать по-настоящему серьёзно стремиться к политической цели, как демократы сейчас. А если демократы начнут насилие — то надо быть к этому готовыми лучше их.)

  4. /Так может искусственный интеллект вместе с генетикой сведут людей у общему знаменателю или к железной иерархии (мечте Платона)? /
    ========================

    Это вряд ли.
    Философ и футуролог Станислав Лем был первым научным фантастом, который предсказал конец бумажных книг.
    Обнаружив в Интернете огромное количество идиотов, Лем высказал предположение о том, что в силу естественного хода событий, возникновению искусственного разума будет предшествовать появление такого существа как – «искусственный кретин».
    Насчёт искусственных кретинов Лем оказался прав, но забыл учесть уже имеющихся – естественных.
    Количество первых с каждым годом растет, и вторые становятся всё более качественными и активными.
    Человечество всё больше и больше превращается в пялящееся в экран сообщество сетевых идиотов.

    Каббалист Рабби Мендл из Коцка говорил:

    «Десять праведников могли спасти Содом, но десять мудрецов не могут просветить сонмище глупцов, хуже того: сто дураков постараются сделать тебя таким же дураком, как они сами»

    В портфеле редакции мой текст «Перепись населения 2», том об этом подробнее.

    1. Не понял, уважаемый Леонид, как искусственные и естественные идиоты могут помешать искусственному интеллекту и генетике? Идиоты начнут (не)произвольно оборачиваться мудрецами?

      1. Леонид Лазарь9 марта 2021 at 21:44 |
        ==================================================================================
        Борис Дынин9 марта 2021 at 15:40 |
        /Так может искусственный интеллект вместе с генетикой сведут людей у общему знаменателю или к железной иерархии (мечте Платона)? /
        ========================
        Это вряд ли.
        Философ и футуролог Станислав Лем был первым научным фантастом, который предсказал конец бумажных книг.
        Обнаружив в Интернете огромное количество идиотов, Лем высказал предположение о том, что в силу естественного хода событий, возникновению искусственного разума будет предшествовать появление такого существа как – «искусственный кретин».
        Насчёт искусственных кретинов Лем оказался прав, но забыл учесть уже имеющихся – естественных.
        Количество первых с каждым годом растет, и вторые становятся всё более качественными и активными.
        Человечество всё больше и больше превращается в пялящееся в экран сообщество сетевых идиотов.
        Каббалист Рабби Мендл из Коцка говорил:
        «Десять праведников могли спасти Содом, но десять мудрецов не могут просветить сонмище глупцов, хуже того: сто дураков постараются сделать тебя таким же дураком, как они сами»
        В портфеле редакции мой текст «Перепись населения 2», там об этом подробнее.
        =====================================================================================
        Борис Дынин’s GravatarБорис Дынин9 марта 2021 at 23:05 |
        Не понял, уважаемый Леонид, как искусственные и естественные идиоты могут помешать искусственному интеллекту и генетике? Идиоты начнут (не)произвольно оборачиваться мудрецами?
        ================================================================================
        Чего уж тут понимать? Вы предполагаете, что можно положиться на «искусственный интеллект».
        Лем своим заявлением «возникновению искусственного разума (Л.Л. т.е.-интеллекта) будет предшествовать появление такого существа как – «искусственный кретин» ставит, на мой взгляд, это под сомнение.
        Кто во что обернётся – не знаю. Твердо знаю одно: заставить всех поумнеть – не получится,
        Но! Можно и нужно – не позволять дуракам делать из нас идиотов.

        Читайте «Перепись населения 2», там подробно.

        1. Леонид Лазарь
          10 марта 2021 at 2:10
          Вы предполагаете, что можно положиться на «искусственный интеллект».
          ========
          За кого Вы меня приняли, уважаемый Лазарь? Саркастический знак вопроса не заметили? Эх, все надо прямо в лоб, даже такому юмористу как Вы.

  5. С учётом того, что демократия — средство, а не цель, мне всё равно в опасности ли она. Скажите мне, какова цель — т.е. какого результата нужно достичь, каким методом вы собираетесь достичь этого результата, на какой политэкономической технологии базируется выбранный метод, какими средствами реализуется выбранная технология и, наконец, какова конкретная (параметрическая) реализация результата, достигаемого методом, базирующимся на технологии, реализуемой средствами.
    И тут произойдёт Чудо — представленные выше «потребительские уровни» окажутся рассогласованными друг с другом, причём, если в технике такое рассогласование имеет своим следствием неработающую машину — в социологии, политэкономии, искусстве, литературе, религии, психологии и пр. конепция «стерпит» всё.
    Поэтому все эти рассуждения о похоронах и воскрешениях из мёртвых демократий, автократий, диктатур и т.д. представляют собой игру ума и не более того.

    1. Zvi Ben-Dov, 9 марта 2021 at 21:20
      ================
      Уважаемый Zvi Ben-Dov<
      Очень по "научному" Вы поставили вопрос. Но в истории не царской дороги (ее и в математике нет).
      Мне казалось, что Вы достаточно сведущ в истории, в ее документах и в ее результатах, чтобы делать выбор, не полагаясь на отвлеченные ответы на отвлеченные вопросы. Если сделали свой выбор, сообщите.

      1. Вопросы только кажутся вам отвлечёнными — и не только вам.
        А по поводу выбора — скажите из чего выбирать, и я выберу.
        Правда, вы с моим выбором вряд ли согласитесь — именно из-за того, что считаете отвлечённымы основания для моего (будущего) выбора.
        Как быть? 🙂

        1. Zvi Ben-Dov
          9 марта 2021 at 23:01
          А по поводу выбора — скажите из чего выбирать, и я выберу.
          Правда, вы с моим выбором вряд ли согласитесь — именно из-за того, что считаете отвлечённымы основания для моего (будущего) выбора.
          ================
          Из чего выбирать — история дала нам выборы, и к чему изобретать велосипед.
          Будущее, конечно, еще не принадлежит истории., так что или работайте на него по своему выбору и возможностям, или ждите.

  6. В части описания почти совершенно согласна, но вот выводы… Понимаете, «английская модель» и все вытекающие из нее хорошие вещи, не могут быть «подвешены ни на чем». Чтобы вернуться к ним, надо возродить общинную жизнь, а она же гибнет не случайно, есть причины, которые ни Сакс, ни Скрутон не знают, как устранить, и я не знаю тоже. Французская модель давно уже не работает. Так имеет ли смысл держаться за демократию, или она уже тот мавр, который сделал свое дело и может уходить? И если да — что придет ей на смену? Что вы предлагаете, господа?

    1. Элла Грайфер
      — 2021-03-09 10:17:

      В части описания почти совершенно согласна, но вот выводы… Понимаете, «английская модель» и все вытекающие из нее хорошие вещи, не могут быть «подвешены ни на чем». Чтобы вернуться к ним, надо возродить общинную жизнь, а она же гибнет не случайно, есть причины, которые ни Сакс, ни Скрутон не знают, как устранить, и я не знаю тоже. Французская модель давно уже не работает. Так имеет ли смысл держаться за демократию, или она уже тот мавр, который сделал свое дело и может уходить? И если да — что придет ей на смену? Что вы предлагаете, господа?
      =================
      В ответе на замечание Игоря Ю. под моим текстом «Кризис демократии»: «Статья и ваши комментарии — это повод задуматься, но что делать по существу — по-прежнему большой вопрос», я написал:

      «На что бОльшее я могу надеться, чем на «задуматься». Не ожидать же от меня (нас) «Что делать?», особенно учитывая, что, как я думаю, общество находится в кризисе, когда привычные идеи и критерии толкают выбирать однозначно сторону, а выбор так часто (особенно среди нашей «тусовки») оказывается взглядом в прошлое».

      В предисловии к тексту Дж. Сакса я написал: «Так может искусственный интеллект вместе с генетикой сведут людей у общему знаменателю или к железной иерархии (мечте Платона)? Тогда и вопросов о демократии, «левом», «правом», либералах, консерваторах… не будет. Но это уже не будет моим временем!»

      Надеюсь более молодые поколения все-таки будут ценить достижения демократии и найдут путь из кризиса не возвращаясь к «сильной руке». А если кто скажет, что она лучше чем «гнилая демократия», то пусть почитают Платона и найдут пути воспитать правителей и стражников, которые их гарантировано устроят лучше, чем демократия!
      Надо ценить ее, как ценили ее Скрутон и Сакс!

    2. Думаю, что уважаемая Элла Грайфер задает очень правильный вопрос.
      Есть и у меня вопрос: нужен ли реалистический и адекватный взгляд на окружающий мир? Возник он потому, что в статье определенно прочитываются следующие мифологемы:
      — О существовании вечных и общечеловеческих ценностей, под которыми понимаются ценности либерально-гуманистические (в основном утвердившиеся в послевоенном мире с доминированием леволиберального дискурса)
      «Фраза из Декларации независимости США о том, что «все люди рождаются равными», – заблуждение эпохи Просвещения, превратившееся сегодня в демагогически используемый миф, с которым пора расстаться. «Народ» (или большинство) не просто не всегда прав, но никогда не прав.
      Следует признать, что большинство непросвещаемо, а замена просвещения на безграничное потакание его мифологическим и даже фольклорно-сказочным представлениям о мире ведет к деградации и гибели цивилизации»
      — идея антропологического единства человечества;
      «Следует, наконец, признать крамольную очевидность: люди – разные! И не в силу внешних обстоятельств, а изначально, в силу врожденных предрасположенностей к тому или иному культурно-антропологическому типу»
      — убежденность в возможности мира без противоречий.
      А. Пелипенко («Контрэволюция»; «Глобальный кризис и судьбы Запада») предлагает отказаться от ряда мифов, в немалой степени способствующих развитию кризиса Запада.
      И, раз и навсегда « ..оставив абсолютистские морализаторские претензии, «без гнева и пристрастия» заняться постижением текущего эволюционного контекста.
      И тогда, быть может, будет получен ответ на вопрос: что должны и что могут сделать мораль и закон, дабы продлить жизнеспособность данной Локальной Культурной Системы. В некоторых случаях – ничего не могут, и только беспрепятственная экспансия какой-либо социальной силы (извне или изнутри – неважно) способна привести к «переформатированию» системы. Плохо? Травматично? Да! Но, как заметил ещё Гегель, «человеческая история не есть арена счастья».

    3. «Что вы предлагаете, господа?»
      —————————————
      Не предоставлять политикам слишком много власти.

  7. Спасибо Борис за изложение очень мудрой и справедливой позиции рава Дж. Сакса. Текст прjнизан оптимизмом, поскольку рав видит путь выхода из тупика в отходе от концепции «я» к возвращению конструкции «мы», т. е. преобладанию общественного над государственным. В СССР мы не знали разницы между этими понятиями. Вместо общины там был «блат», по существу коррупция. Поэтому с отменой КПСС страна превратилась в мафиозное и тоталитарное образование. Приехав в Израиль в конце 90-х, мы еще застали то сомое «общинное» гос-во: со множеством негосударственных общественных организаций, благотворительных в большинстве, — амутот и релгиозных или этнических общин. Многие из нас считали это отсталостью, «средневековьем». Оказывается это совсем не так. Но довольно быстро наше гос-во пошло тем же путем, что и весь Запад. Так что проблемы, обсуждаемые равом Саксом, касаются и Израиля.
    Но это все описание, регистрация факта. А что насчет движущих сил, причин, определяющих динамику? Как я понял, рав Сакс видит причину в технологической революции, в цифровизации и прочее. Однако это направление развития общества неизбежно. Значит как Америка смогла нейтрализовать отрицательные аспекты индустриализации 19-го века (антимонопольные законы, автономия в штатах и др.), так и теперь мы обязаны найти выход из этой вакханалии прогрессивизма. Может быть надо существенно повысить прерогативы и ответственность местной власти — муниципалитетов, местных советов? А то мы тут уже почти 2 года озабочены только одной проблемой: Биби или не Биби.

    1. Михаил Поляк
      8 марта 2021 at 14:22 |
      ==========================

      Михаил, в двух словах (мое прочтение): рабби Сакс, несомненно, многое связывает с технологической революцией, глобализацией и пр., но главное видит в проблемах морального сознания и в сдвиге правового сознания от англосаксонской модели к французской.

    2. «Может быть надо существенно повысить прерогативы и ответственность местной власти — муниципалитетов, местных советов?»
      —————————————
      На мой взгляд, абсолютно правильная мысль.

  8. «Демократия в опасности» Дж. Сакса дополняет «Границы демократии» Р. Скрутона и мой комментарий «Кризис демократии» обзором истории правового и морального сознания в демократическом обществе. В заключение этого «триптиха» я хочу кратко вспомнить этих двух мыслителей, ушедших от нас в 2020 году…

    Этим обстоятельным комментарием Бориса Дынина мы дополнили «Предисловие переводчика» в начале публикации.
    Выпускающий редактор

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.