Татьяна Хохрина: Переведи часы назад

Loading

Сингарела, Сингарелааааа, как глаза твои сияюууууут… Какая пошлость этот шансон! И Шуфутинский со своими ужимками! Наизусть я уже выучила весь его репертуар! Кто-то оставил кассету в магнитоле машины, которую мы взяли напрокат, и вот уже две недели мы мотаемся по Кипру в сопровождении Михаила Захаровича.

Переведи часы назад

Рассказы из книги «Дом общей свободы», издательство «Арт Волхонка», 2020

Татьяна Хохрина

ПЕРЕВЕДИ ЧАСЫ НАЗАД

… Сингарела, Сингарелааааа, как глаза твои сияюууууут… Какая пошлость этот шансон! И Шуфутинский со своими ужимками! Наизусть я уже выучила весь его репертуар! Кто-то оставил кассету со всей этой гадостью в магнитоле машины, которую мы взяли напрокат, и вот уже две недели мы мотаемся по Кипру в сопровождении Михаила Захаровича. Можно было, конечно, выбросить эту кассету в ближайшую урну, но вот незадача — ненавижу ездить в машине в тишине. Ребенок начинает вертеться и ныть, мы с мужем — цепляться друг к другу, и хочется это путешествие свернуть как можно быстрее. А под музыку все по-другому. Мы хором орем эти идиотские шлягеры в открытые окна автомобиля и мир кажется прекрасным вдвойне! Жаль, конечно, что кроме этой зажеванной пленки ничего с собой нет, и репертуар это совсем не наш, но уж извините — у нас нэт для вас других писатэлей! Так что кушайте, что дают, а Окуджаву и всех остальных будете дома уродовать.

… Пусть тебе присниииится Пальма-де-Майоркааааа… Это как раз совершенно не обязательно. Нам и здесь неплохо. 1994 год, дочке 7 лет, в сентябре в первый класс — ребенку хорошо бы на море. Особенно хорошо бы — на Средиземное. А уж как хорошо бы на Кипр-то — спокойный, чистый, здоровый, не обезображенный цивилизацией и пока еще — нашими соотечественниками, а туалеты при этом сияющие, кондиционеры работающие и из каждого сорванного с ветки апельсина выжимается стакан сока. А всего остального мы еще и не видели, так что от отсутствия этого почти не страдаем. Мы еще не научились недоуменно вскидывать брови от того, что нам меняют постель раз в два дня а не каждый день (как-будто дома мы меняем каждый), мы еще не морщимся от того, что второй день в ресторане на завтраке — о, ужас!— не работает тостер, а на пляже надо поторопиться занять лишний лежак. Мы молоды, мы еще верим, что дальше все будет лучше и лучше, а жизнь прекрасна и другой быть не может. Нам просто очень хорошо вместе здесь и сейчас, даже если четвертым с нами Шуфутинский…

… Снова гость к моей соседке, дочка спит, торшер горит… Нам еще кажется, что мы уже страшно богатые, раз можем целые три недели отдыхать в трехзвездочной гостинице за границей, да еще брать в прокат автомобиль, как в американском кино! Какая крутизна! Весь мир в кармане! У нас шикарный номер — метров 12, кинг-сайз бед (для тех, кто понимает) плюс дополнительная коечка для дочки, кандей, телек, мини-бар и ванна с туалетом. Родители наши даже представить такого не могли — фантазии не хватало. Папа все советовал колбасного фарша и шпрот пару банок с собой взять. А еще лоджия с шезлонгами, хоть на пляж не ходи, если лень, а внизу — бассейн и ресторан, где по вечерам, можно сказать, с доставкой в койку завывает «С’агапо» сладкоголосый толстоватый грек. Не Шуфутинский, конечно, но тоже сгодится! Это сейчас мы стараемся взять двухкомнатный номер, даже если мы вдвоем, проверяем, чтоб, не дай Бог, никакого ресторана рядом — чтоб было тихо и не воняло кухней. И пожалуйста — только окнами не на бассейн, чтоб дети не орали. А тогда нас волновало, чтоб не орал только один ребенок — наш, и то ночью, когда ей положено спать, а нам — еще нет… Это сейчас мы возмущаемся на ресепшене, что вчера вечером в ванной, кажется, мелькнул таракан! Живой! А тогда, голые, умирая от беззвучного смеха, чтоб не разбудить дочку, мы гонялись за тараканом с фонариком, который дал нам в дорогу мой папа, думая, что нас ждут военно-полевые условия. Сейчас мы живем в гостиницах, где по определению не может быть тараканов, где такая тишина, что мы тоже начинаем говорить шепотом, хотя будить нам некого — дочка давно отдыхает не с нами, пришло ее время ловить тараканов, а у нас у самих бессонница. Гости наших нынешних отелей вечером ходят в оперу, а утром — на водные процедуры, а в том отеле на каждом втором балконе ночью занимались любовью и, когда как-то особенно поздно мы вернулись в гостиницу, нам пришлось, хихикая, объяснять дочке этот флэшмоб, хотя слова такого мы тогда еще не знали.

… Левый, левый, левый берег Донааа, чайки, пляжи, плёсы у затонааааааа… Мы плавали тогда до посинения. На черноморских курортах, куда мы попадали до этого, море было всегда довольно грязное и людей тьма — ногу поставить некуда. А здесь благодать! Чистейшее море, англичане все у бассейна, так что море и берег — твои. А то что по гальке идти больно, так это — сейчас. Хотя сейчас больно и не по гальке. Тогда же — подумаешь, какие баре! Три прыжка — и ты в воде. Или муж может на руках в воду занести. Тогда тебя еще можно было поднять, а ему еще это нравилось. Так что из воды не вылезали. И не помню, что сгорали очень, хотя еще не знали про все эти кремы-эмульсии от солнца. Ну отползешь в тень, нос и плечи йогуртом намажешь — и вроде ничего. А часа в два обедать шли. В таверну. Господи, в каких только ресторанах мы потом не бывали, мишлен на мишлене! Трюфеля-устрицы-фуагра и прочий буйабез… Но удивительней и вкусней тех горьковатых зеленых оливок и чуть подгоревшей дорады, которую там называют ципура, или отбивной, которая еще утром блеяла или хрюкала, так ничего мы никогда и не ели! И кофе. Турецкий, который нельзя называть турецким — у них же война! И арбузы величиной с земной шар…

… Две погааааааасшие свечи снова вспыыыыыыхнули в ночи… Смотреть на этом Кипре, откровенно говоря, совершенно нечего, никакая особая культур-мультур до этого острова не доплыла, и Афродита вылезла на берег в чем мать родила, не оставив материальных объектов для исследования. Ну и слава Богу! А то уродливое интеллигентское воспитание тревожило бы совесть и гнало в сторону музейных комплексов. А так нет человека — нет проблемы! И весь культурный слой тонким покровом распределился между невнятными руинами, остатками замка крестоносцев, подозрительно напоминающими снесенное овощехранилище, малюсеньким зоопарком, где ждали бесславного конца несколько несчастных зверюшек, и высокогорными православными святынями, до которых добирался не каждый. Поэтому совесть мирно дремала в лучах жаркого солнца, успокоенная парой заходов в зоопарк покормить слона, который благодарно узнавал нас все последующие годы. А расширение кругозора производилось за счет поисков нового места очередного ужина, для чего, собственно, и нужна была машина с Шафутинским.

… Старое кафе, верные друзья, но ничего вернуть нельзя… Нам сказали, что есть изумительное место, куда надо ехать есть рыбу. Между английских баз притаилась на берегу крошечная деревня Зиги, где все мужчины были рыбаками, а все женщины — поварихами семейных ресторанчиков. Да их и ресторанчиками-то не назовешь — так, пяток столов под навесом у каждого дома. Присаживайся в любом месте — не ошибешься! У ног будет шуршать море, какие-то светящиеся рыбешки будут вспыхивать во тьме ранней южной ночи, тишина будет такая, что потрескивание свечи на твоем столе покажется громким, будет пахнуть свежестью, йодом и жареной рыбой, но не как в больничной столовой, а как пахнет только там и больше нигде. И можно даже не есть. И не пить холодное белое домашнее вино, сверяясь, как теперь заведено, с годом сбора винограда и названием погребов. Голова и так будет кружиться от этой ночи, и тишины, и тяжелой воды, и полусонного ребенка, и мужской ладони на твоем плече.

… Тихо, как в раюууу. Звезды над местечком высоки и яркииии… Потом вы несетесь в машине обратно, в бухту за 80 километров от Зиги, где ваша гостиница. И тут как раз наступает очередь Шуфутинского, чтоб не уснуть и, пролетая по серпантинке (ведь тогда еще там не было хайвэя), не превратиться окончательно в ночную морскую птицу и не спикировать с высоты в море. Поэтому вы врубаете этот нелепый шансон на всю мощь дохленькой магнитолы и дурными голосами орете выученные за каникулы песни, но дочку даже это не встряхивает, и она, привалившись горячей персиковой щекой к твоему подгоревшему плечу и не отпуская твою руку, сопит в такт вашим безумным воплям. А над головой сумасшедшее звездное небо, какое бывает только на юге, а в окна бьет такой ночью свежий и плотный горный воздух, что его можно резать ломтями, и полное ощущение себя как песчинки во вселенной и части природы в той первозданности, где нет границ, гражданств, субординаций, обязательств, очередей на квартиру и графика плановых работ, а есть вдох и выдох, за которые проходит вся твоя жизнь, и в ней сейчас важны только вы трое и ваша любовь друг к другу.

… Душа болиииит, а сердце плачееееет, а путь земной еще пылиииит… Надо выключить кондиционер — шею надует. И таблетки не забыть проглотить, а то вчера не выпила, а сегодня коленки болят — ужас! Слава Богу, дочка позвонила, ведь каждый день с ума сходишь, как она там. Тоже надо было поехать отдохнуть куда-то, нервы совсем ни к черту! Хотя не хочется никуда. И дел тьма. В сентябре будет шестьдесят. Народ соберется, надо организовать все, хлопот полный рот. Сказать, чтоб очень уж ощущался праздник… Да и какой на самом деле это может быть праздник? Что дожила? Или это к ночи так раскисаешь… Нет, надо действительно собраться и все устроить в лучшем виде! И людям на радость, и себе. Муж и дочка все пытают, что я хочу в подарок. Откровенного говоря, ничего уже особенно не хочу. Хотя нет! Хочу! Хочу диск Шуфутинского со всеми теми песнями. И пусть только кто-то откроет рот, что ему не нравится!… На счастье, на счастье мне мама ладанку надела, на тело…

ЭЙ ВЫ ТАМ, НАВЕРХУ!

— Слушай, вы поживете с бабушкой у нас, пока мы с папой в санатории будем? Я и ее одну оставить не могу, и сама едва ноги таскаю. Может, сумеете?

У мамы было совершенно детское, потерянное лицо, когда она говорила на эту тему, а голос был такой несчастный, что не было просьбы, в которой я могла бы ей отказать, а уж тем более в этом. Бабушка нас с сестрой вырастила, мы ее обожали, как бы не чудил над ней возраст, не только подворовывая здоровье и силы, но и прихватывая память, редактируя характер и подсовывая неожиданные странности. Это не имело никакого значения, я брала летом бабушку на дачу, где все равно должна была пасти маленькую дочку и, хотя в силу спартанских условий там было потруднее, отлично с ней ладила. Если бы и сейчас, осенью, ее можно было перетащить к нам в Гольяново, я б ни на секунду не притормозила. Но в Гольяново квартирка была малюсенькая, там бабушку и уложить было негде, а здесь у нее отдельная комната. Однако мама так волнуется неспроста, она знает, что существует реальная проблема нашей жизни в их квартире на Ленинском. Проблема была, собственно, совсем не в бабушке, а в ее с родителями соседях и по совместительству бабушкиных старинных друзьях — Фире и Науме Цикерзонах. Они ждали моего приезда, как голодный орел — свежей печени Прометея, тем более, что я тоже была прикована к месту, как греческий страдалец!

Когда-то, тьму лет тому назад, когда совсем молодая бабушка, после смерти мужа, с мамой на руках поселились в половинке старого дома в Малаховке, Фира и Наум Цикерзоны оказались их соседями напротив. Дочка Цикерзонов Инка была ровесницей моей мамы, они сразу подружились и соединили родителей. И уже тогда Цикерзоны относительно рано овдовевшей безутешной соседки ощутили себя старшими товарищами, главными наставниками и контролирующей организацией в одном лице. Они торчали у нас день и ночь, влезали во все дырки, должны были стоять у изголовья в горе и радости, дирижируя любыми процессами, решениями и расходами, и через много лет, когда мама уже вышла замуж и они с папой получили московскую квартиру, папа, хихикая, говорил, что главным ее достоинством будет отсутствие Цикерзонов в красном углу. Но бабушка к ним очень привязалась, они поддержали ее, отвлекли и скрасили тяжелое время острого ощущения потери и одиночества, так что бабушка Циля считала их своими лучшими друзьями и в обиду не давала.

С Цилей Цикерзоны никогда не ссорились и были к ней, конечно, привязаны, но это был для них очень нетипичный пример взаимоотношений. Со всей остальной Малаховкой, да и за ее пределами, они были в состоянии войны по типу вьетнамской — когда методы использовались в основном партизанские, нетрадиционные и особенно мучительные. Дом. в котором они жили, был на три семьи: староверы Кошелевы, ювелир Зелькис и Цикерзоны. У Кошелевых была половина дома, высокий забор, две злобные псины и бодливая коза, брат в поссовете и зять-прокурор. Так что к ним претензии если и были, то исключительно в скрытой форме. А вот с Зелькисом можно было побороться! Наум Цикерзон служил в госсаннадзоре, отвечал за рыбу, проверяя коптильни, консервные заводы и магазины типа Океан, поэтому домой возвращался на казенной машине и долго выгружал перед окнами Зелькиса аппетитно пахнущие свертки, коробки и ящички, видимо, чтоб уравновесить дома запахи, которые приносила Фира, ведавшая в малаховской поликлинике анализами. Зелькис цепким глазом ювелира определял вес добычи с точностью до карата и тут же каллиграфическим почерком строчил донос. Наум тоже не отставал, поэтому у Зелькиса время от времени раздавались вопли, звон и причитания, вылетал из окна пух и перо, как при погроме, и соответствующие специалисты искали золото-брильянты. В перерывах Наум и Фира успевали поскандалить со сдающими анализы посетителями поликлиники, участковым врачом, ассенизаторами, почтальоншей, инкиными преподавателями, керосинщиком Штаркманом, молочницей Клавой и торговками на малаховском рынке. Тем не менее Зелькиса арестовали первым. Но Наум Цикерзон порадоваться успеху толком тоже не успел — его взяли на левых копченых угрях неделей позже, перечитали летопись славных дел, подверстанную до этого Зелькисом, и не поскупились на восемь лет усиленного режима.

Фира со взрослой Инкой, жившей, как и мы, уже в Москве, продали осиротевшую малаховскую халабуду староверам Кошелевым и исчезли. Телефонов тогда в Малаховке не было ни мобильных, ни каких-то других, так что только редкие звонки моей мамы Инке Цикерзон приносили какие-то новости. А потом Инка два раза подряд развелась, переехала и следы ее семьи затерялись. Бабушка Циля искренне горевала. Каково же было ее ликование, когда лет через пятнадцать, не меньше, мы получили новую квартиру на Ленинском проспекте и первым, кого мы встретили в подъезде, был поседевший, потрепанный жизнью, но мгновенно узнанный Наум Цикерзон. Оказалось, что в результате бесконечных инкиных поисков счастья все они оказались двумя этажами выше над нами. Бабушка была так рада, что не дала родителям даже посмотреть другие варианты новых квартир, и мы стремительно переехали. И начался бабушкин нескончаемый праздник и наша пытка.

Цикерзоны постарели, сильно сдали, Наум стал везде трясти какой-то невнятной справкой, выдавая себя за жертву сталинских репрессий, хотя сел уже после снятия Хрущева. Он и Фира продолжали искать счастье в борьбе, но территория возможных сражений заметно сузилась, жизнь была подчинена железной экономии, особенно ощутимой и унизительной после рыбного разврата, Инкины перспективы тоже были так себе, поэтому Цикерзоны сосредоточились на нас. В тот момент, когда за моими родителями закрывалась дверь и они уходили на работу, грохотал лифт — это Цикерзоны спускались к нам на второй завтрак. Наворачивая деликатесы из папиного служебного спецбуфета, сохранившиеся в памяти Цикерзонов из жизни периода санинспекции, они хором жалели и оплакивали мою бабушку Цилю, которая вынуждена питаться такими недиетическими продуктами и подрывать свое бесценное здоровье. А всё потому, — утверждали Цикерзоны, — что две здоровые кобылы-внучки, очевидно не берегут любимую бабушку, а, напротив, желают ей скорой смерти от неправильного питания, да и вообще уделяют ей мало заботы, внимания и сил. Эта концепция бабушке очень нравилась. Поев сама и накормив Цикерзонов, после кофе со штруделем, бабушка Циля подхватывала тему собственных мук, заливалась слезами, говорила:»Я не требую любовь, но где элементарное уважение!» или «Когда эти руки были сильными, они были нужны, а теперь — на помойку…» и заходилась от сочувствия к себе. Это был ежедневный триумф Цикерзонов и справедливая компенсация за их страдания. Цикерзоны не давали нам с сестрой шагу сделать, чтоб не прочесть мораль или не поставить на вид. Вот этого-то я и с ужасом ждала, думая о переезде к родителям на время их отсутствия.

— Мам, ты же знаешь, я с бабушкой — с радостью! Если бы не Наум с Фирой — вообще без вопросов! Только они меня смущают…
— Ты что, не знаешь??? Ах да, пока вы уезжали на море, здесь столько событий произошло. Сначала Наум, в самую жару, поперся в какую-то ветеранскую контору, что-то там требовал, скандалил, сначала стало плохо его оппоненту, потом — самому Науму, вызвали скорую, сволокли их в Первую Градскую и к вечеру не стало обоих. Фира гостила в это время у племянницы на даче, Инка поехала за ней, а, приехав, обнаружила там суету и скорую — Фира упала, сломала шейку бедра. Ее отправили в областную больницу, дней восемь она промаялась — и всё. Но бабушка про это не знает, что ты! Я даже не представляю, как ей сказать… Всю жизнь с ними продружила, она же с ума сойдет, вообще может не пережить этой новости! Пока я ей вру, что они в больнице на обследовании, поэтому и не приходят.

Мы переехали на Ленинский, жили с бабушкой очень мирно и дружно, если бы не одно. Она скучала. Причем, я бы даже сказала, что не столько по Фире и Науму, сколько по этим сочувственным причитаниям и обсуждению тягот ее существования. Утром, пока я судорожно собиралась на работу и одновременно готовила ей завтрак и обед, Циля ходила за мной и нудила: » Никому до меня нет дела… Никто не видит, как я плохо себя чувствую… Правильно говорит Фира, что нужно показаться профессору. Это все из-за того, что нет интереса, что со мной будет. А ко мне нужен особый подход, мне между прочим будет 89! Что ты делаешь на обед? Куриные котлеты? Они мне надоели. И цветную капусту я не люблю! Пожарила бы утку или запекла бы буженинки!» — «Бабушка, ну какая жареная
утка в твоем возрасте!» — «Да, и Наум говорит, что у меня недомогание от неправильного питания! Вот к Фире с Наумом в семье совсем другое отношение! Не успело что-то кольнуть — и они уже в больнице, там их крутят-вертят профессора и они выйдут как новенькие! И переживут меня уж точно!» На этих словах у бабушки всегда от жалости к себе и зависти к Цикерзонам перехватывало горло и я убегала на работу под ее сдавленные рыданья.

И в один день я не выдержала. Не задался как-то день. И на работе все было не так, как надо, и не успевала ничего, и с мужем поцапалась, и тут еще эти причитания: «Вот у Наума с Фирой по-другому! Вот к ним другое отношение! Им больше повезло…» Я осатанела и заорала: «Бабушка, позавидуй кому-нибудь другому, а то Фира с Наумом там на небесах смеются над тобой!» Выкрикнула — и похолодела… Сейчас она это осознает и неизвестно, что будет! Какая же я идиотка и сволочь! Не могла придержать язык за зубами! Она старенькая, в чем душа держится, почти девяносто лет, а я, как придурок бессердечный, со своей правдой! Что будет?…
Бабушка Циля мгновенно перестала причитать. Она присела на кухонную табуретку лицом к окну. Минутку помолчала. Потом неожиданно звонко сказала: «Неужели уже оба?! Всегда им везло! Не успели в больницу попасть, как уже раз — и на небесах! А тут живи и мучайся!» Она хмыкнула, насмешливо посмотрела на меня синими, ничуть не вылинявшими глазами, и сказала: «Свари мне кофейку покрепче и дуй на работу!»

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Татьяна Хохрина: Переведи часы назад

  1. «Ах!» — скажу я и остановлюсь. Вот дает же Вс-евышний дар человеку — на удивление и восхищение прочих граждан …

  2. Когда читатели конкурируют «я первый восхитился», автору уже не нужны слова одобрения. Я не знаю на Портале рассказчика успешнее госпожи Хохриной. Может быть, О’Генри? Так где он, а где Малаховка! Год только начался, впереди новые открытия и восторги, но Татьяна Хохрина уже сегодня — достойнейший претендент на Автора года. Архивариусу определить категорию.

  3. Как всегда, замечательно. Финал второго рассказа просто изумительный.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.