Лишь в пожилые годы человек в полном смысле приходит к горациевскому nil admirari, т.е. к непосредственному, искреннему и твердому убеждению в суетности всех земных вещей и в пустоте всякого земного величии.
Беседы с мудрецами: Артур Шопенгауэр
Опыт «синтетического интервью»
Елена Пацкина
«О различии между возрастами»
Недавно наш друг, независимый журналист М. Михайлов, вдруг загрустил, удрученный быстротекущим временем и маячащей на горизонте старостью, а потому решил выяснить, как воспринимают возрастные изменения мыслители разных времен и стран. Оказалось, что все думают примерно одно и то же, но выражают по-разному: кто с отрешенной грустью, кто с горчащим юмором.
В качестве эпиграфов приводятся высказывания некоторых из них.
«Сила и красота суть блага юности, преимущество же старости — расцвет рассудительности. Приятен старик, который приветлив и серьезен».
Демокрит
«Все ушло навсегда — юность, ловкость, друзья…
Горечь вместо веселья пью медленно я.
Стан мой, бывший стрелою, как лук изогнулся,
Только посох чуть-чуть выпрямляет меня».
О. Хайям
«Как мало на свете стариков, владеющих искусством быть стариками!»
Франсуа Ларошфуко
«Если б молодость знала, если б старость могла»…
Анри Этьен
«Молодость — заблуждение, зрелый возраст — борьба, старость — сожаление».
Бенджамин Дизраэли
«Едва человек успеет по-настоящему набраться разума, как его уже кличут «старой перечницей».
Эдгар Хау
«Старость приходит слишком поздно — когда у нас уже нет сил».
«Старость печальна. К счастью, она проходит».
Александр Кумор
«Знания — это убежище и приют, удобные и необходимые нам в преклонные годы, и если мы не посадим дерева, пока мы молоды, то, когда мы состаримся, у нас не будет тени, чтобы укрыться от солнца».
Лорд Честерфильд
«Как жаль, что лишь в последние года,
Когда уносит вниз тебя теченье,
Ты лишь тогда способен, лишь тогда
Осознавать свое предназначенье».
Александр Городницкий
«В юности дни бегут, а годы тянутся. В старости наоборот»
Ю. Тувим
«Юность довольствуется парадоксами, зрелость — пословицами, старость — афоризмами».
Дон Аминадо
Посильно изучив тему, М. Михайлов вступил в мысленный диалог с самим А. Шопенгауэром.
М. — Уважаемый Учитель, знаменитый мыслитель Франсуа Ларошфуко писал: «Мы вступаем в различные возрасты нашей жизни, точно новорожденные, не имея за плечами никакого опыта, сколько бы ни было нам лет».
Значит ли это, мы постоянно изменяемся, и жизнь делится на разные отрезки, не всегда складывающиеся в одно целое? Я в молодости и Я в старости — это разные люди? Давайте обсудим.
А. Ш. — В течение всей нашей жизни в распоряжении нашем всегда бывает лишь одно настоящее, и никогда не располагаем мы чем-либо бо̀льшим. Различается оно только тем, что вначале мы видим долгое будущее впереди,
а под конец — долгое прошлое позади нас, и еще тем, что темперамент наш,
но не характер, претерпевает некоторые изменения, благодаря чему настоящее всякий раз принимает иную окраску.
М. — Начнем с детства, когда закладывается основа характера. Почему оно считается самым светлым периодом жизни?
А. Ш. — В детстве мы являемся гораздо более познающими существами.
От этого именно зависит то счастливое состояние первой четверти нашей жизни, которое впоследствии придает ей вид потерянного рая.
В детстве у нас мало связей, и потребности наши незначительны.
Интеллект, подобно мозгу, уже на 7-м году приобретающему свои полные размеры, рано достигает своего развития, если и не зрелости, и все время ищет себе пищи в целом мире еще нового бытия, где все, все блещет прелестью новизны. Отсюда и происходит, что наши детские годы представляют собою непрерывную поэзию.
М. — Значит, в играх и детских забавах мы учимся жить?
А. Ш. — Именно, жизнь, во всей своей значительности, стоит перед нами еще столь новая, свежая, впечатления еще не успели притупиться от повторения, и мы, среди своих детских интересов, в тиши и без ясного умысла, все время заняты тем, что в отдельных сценах и происшествиях улавливаем сущность самой жизни, основные типы ее форм и проявлений.
М. — С годами мы утрачиваем эту непосредственность восприятия?
А. Ш. — Чем мы моложе, тем больше каждое единичное явление замещает собою весь свой род. Тенденция эта из года в год становится все слабее, отчего и зависит столь большая разница во впечатлении, какое вещи производят на нас в юные года и в старости.
М. — Таким образом, почти все, что случается с нами в дальнейшем, проистекает из детства и юности? «Все мы родом из детства», как сказал великий француз Антуан де Сент-Экзюпери.
А. Ш. — Опыты и знакомства детской поры и ранней юности оказываются впоследствии постоянными типами и рубриками для всего позднейшего познания и опыта, как бы его категориями, под которые мы подводим все дальнейшие приобретения, хотя и не всегда это ясно сознавая.
И вот, таким путем уже в детские годы образуется прочная основа нашего мировоззрения, а, следовательно, и его поверхностный либо глубокий характер: в последующее время жизни оно получает свою целость и законченность, но в существенных своих чертах остается неизменным.
М. — Конечно, ребенок сам, как может, постигает мир, но есть же еще воспитание и образование.
А. Ш. — В то время как мы с такой серьезностью работаем над первым наглядным уразумением вещей, воспитание, с другой стороны, старается привить нам понятия. Но понятия не дают подлинной сущности, — последняя, а стало быть, основа и истинное содержание всех наших познаний, заключается, напротив, в наглядном постижении мира. А это постижение может быть приобретено только нами самими, и его никаким способом нельзя нам привить.
М. — Значит, Вы не считаете, что именно воспитание и образование в значительной степени формирует человека?
А. Ш. — Как наша моральная, так и наша интеллектуальная ценность не заимствуются нами извне, а исходят из глубины нашего собственного существа, и никакие песталоцциевские воспитательные приемы не в силах из природного олуха сделать мыслящего человека: никогда! — олухом он родился, олухом и умрет.
М. — Тут вспоминается стихотворение Саши Черного:
«Ослу образованье дали.
Он стал умней? Едва ли.
Но раньше, как осёл,
Он просто чушь порол,
А нынче — ах злодей —
Он, с важностью педанта,
При каждой глупости своей
Ссылается на Канта».
Значит, как гласит народная мудрость, «что заложено, то заморожено»?
А. Ш. — Окружающая обстановка и опыты нашего детства прочно запечатлеваются у нас в памяти. Ведь мы отдавались им безраздельно, ничто нас при этом не отвлекало, и мы смотрели на лежавшие вокруг нас вещи, как если бы они были единственными в своем роде.
Впоследствии наша бодрость и терпение расходуются на массу других, вновь узнанных предметов.
М. — Что происходит с подростками по мере взросления?
А. Ш. — Мир развертывается перед нами, как Эдем: вот та Аркадия, в которой мы все рождены. Отсюда несколько позже возникает жажда действительной жизни, влечение к деяниям и страданиям, которое гонит нас в мирскую сутолоку. Здесь мы и знакомимся с обратной стороной вещей.
М. — В юности мы живем в мире своих фантазий?
А. Ш. — Молодой интеллект во всех тех образах, какие проводят перед ним действительность и искусство, видит столько блаженных существ: он воображает, что, будучи так прекрасны для взора, они были бы еще гораздо прекраснее, если бы была возможность ими быть.
М. — И скоро понимает, что дело обстоит иначе?
А. Ш. — Тогда-то приходит постепенно великое разочарование, с появлением которого, как говорится, возраст иллюзий проходит.
Можно сказать, что в детстве жизнь рисуется перед нами как театральная декорация издали, в старости — как та же декорация, только перед самыми глазами.
М. — Что еще делает детство самой счастливой порой жизни?
А. Ш. — Счастью детства способствует, наконец, еще следующее.
Как в начале весны все листья имеют одинаковую окраску и почти одинаковую форму, точно так же и мы в раннем детстве все похожи друг на друга и поэтому отлично между собою сходимся. Но с наступлением зрелости мы начинаем взаимно отдаляться, притом все больше и больше, подобно радиусам круга.
М. — Очень точное наблюдение. Но в юности и ранней молодости люди далеко не всегда наслаждаются жизнью: часто их угнетает неуверенность в себе и неудовлетворенность окружающим.
А. Ш. — Что касается юношеского возраста, то его омрачает, даже делает несчастным, именно погоня за счастьем, в твердой уверенности, что оно должно нам встретиться в жизни.
Отсюда возникает постоянно обманываемая надежда, а из нее — недовольство. Перед нами носятся, играя, картины призрачного, неопределенного счастья в прихотливо выбранных формах, и мы напрасно ищем их реального прототипа.
Юноша ожидает, что его жизнь потечет в виде интересного романа.
Вот почему в годы нашей юности мы большею частью бываем недовольны своим положением и обстановкою, каковы бы они ни были.
М. — Вы думаете, что с возрастом человек перестает искать «птицу счастья завтрашнего дня»?
А. Ш. — Если особенностью первой половины жизни является неудовлетворенная тоска по счастью, то вторая характеризуется опасением перед несчастьями.
М. — Столкнувшись с жестокой реальностью, человек начинает понимать,
что на самом деле всё обстоит далеко не так, как ему мечталось?
А. Ш. — У нас образовалось уже более или менее ясное сознание того, что всякое счастье химерично, страдание же реально. Оттого, по крайней мере, более разумные индивидуумы в этом периоде жизни стремятся более к простому отсутствию страданий и беспокойств, нежели к наслаждениям.
М. — Это понимание делает нашу жизнь более мирной и уравновешенной?
А. Ш. — Вторая половина жизни, как вторая половина музыкального периода, содержит меньше стремительности, но больше спокойствия, чем первая: это вообще зависит от того, что в юности нам кажется, будто на свете можно найти удивительно много счастья и наслаждения, только трудно до них добраться, тогда как в старости мы знаем, что тут нам ждать нечего, а потому, вполне на этот счет успокоившись, мы довольствуемся сносным настоящим и получаем удовольствие даже от пустяков.
М. — Значит, житейский опыт освобождает нас от бесплодных иллюзий и делает более свободными?
А. Ш. — Чего зрелый человек достигает опытом своей жизни и благодаря чему он смотрит на мир иначе, чем юноша и мальчик, это прежде всего — беспристрастие. Только он начинает смотреть на вещи совершенно просто и берет их за то, что́ они есть. Ведь первая задача, предстоящая опыту, заключается в том, чтобы освободить нас от химер и ложных понятий, которые вкоренились в юности.
М. — Разве умудренные опытом родные и близкие не могут в этом помочь?
А. Ш. — Уберечь от них юношеский возраст было бы, конечно, лучшим воспитанием, правда — лишь отрицательным: но это очень трудное дело.
Было бы большим выигрышем, если бы путем заблаговременных наставлений оказалось возможным искоренить в юношах ложную мечту, будто в мире их ждет много приятного.
М. — Думаю, юноши не поверили бы, да и зачем лишать их возможности мечтать и пробовать свои силы.
Как точно заметил Д.П. Лоуренс:
«Старость — это когда знаешь все ответы, но никто тебя не спрашивает».
Так что уберечь молодого человека от ошибок не только трудно, но и практически невозможно: каждый сам проживает свою жизнь и совершает свои глупости.
Мне приходит на ум мое старое стихотворение «Юность»:
Юность — горестное скитанье
в сотворенном мечтой саду.
Вечных истин непонимание
вместо счастья сулит беду.
Ведь однажды туман рассеется,
и придется открыть глаза.
Не просить. Не ждать. Не надеяться.
Лишь пустыня да небеса…
А. Ш. — С разбираемой здесь точки зрения, жизнь можно, далее, сравнить с вышиванием, в котором каждому в течение первой половины своего века приходится видеть лицевую сторону, а в течение второй — изнанку: последняя не столь красива, зато поучительнее, так как позволяет видеть связь нитей.
М. — Вряд ли зрелище изнанки вселяет большой оптимизм.
А. Ш. — Всякий сколько-нибудь выдающийся человек, всякий, кто только не принадлежит к столь плачевно одаренным природою 5/6 человеческого рода, едва ли, достигнув сорока лет, останется свободным от известного налета мизантропии.
М. — Что именно делает его мизантропом?
А. Ш. — Он, естественно, судил других по себе, и ему постепенно пришлось разочароваться, увидеть, что они, в отношении головы либо в отношении сердца, а большею частью даже с той и другой стороны, стоят позади его и не могут идти с ним в сравнение: поэтому он охотно избегает связываться с ними.
М. — Тогда его ожидает одиночество. Многие считают, что оно невыносимо.
А. Ш. — Вообще каждый любит или ненавидит одиночество, т.е. свое собственное общество, соразмерно своей внутренней ценности.
М. — Разве общительность и приспособленность к жизни в коллективе не лучший старт для карьеры молодого человека, стремящегося занять видное положение в обществе?
А. Ш. — В молодом человеке дурным признаком, относительно его интеллектуальных, а также и моральных качеств, служит, если он очень рано умеет ориентироваться в людских действиях и стремлениях, тотчас чувствует себя здесь в своей стихии и принимает в них участие, как бы заранее к ним подготовленный: признак этот указывает на пошлость. Напротив, странное, растерянное, неловкое и совсем ненадлежащее поведение отмечает, в этом отношении, натуру более благородного сорта.
М. — Конечно, благородным натурам в общественной жизни приходится нелегко, и они, в конце концов, выбирают уединенный образ жизни.
Но какой образ жизни ни выбирай, а время не обманешь. Проходит молодость, подступает усталость.
А. Ш. — Бодрость и жизнерадостность нашей молодости зависит частью от того, что мы, взбираясь на гору, не видим смерти, которая ждет нас у подножья по другую сторону горы. Когда же мы переступим за вершину, смерть, известная нам до тех пор лишь понаслышке, очутится перед нами въявь, а так как в это же время начинают убывать наши жизненные силы, то от этого зрелища падает и жизненная бодрость.
М. — Приходится пересматривать свой подход к жизни, не откладывать дела на будущее.
А. Ш. — Пока мы молоды, что бы нам ни говорили, мы считаем жизнь бесконечной и потому не дорожим временем. Чем старше мы становимся, тем более экономим мы свое время.
М. — Значит, постепенно меняется образ мыслей?
А. Ш. — С точки зрения молодости, жизнь — бесконечно-долгое будущее; с точки зрения старости, это — очень краткое прошлое.
М. — Действительно, в молодости трудно поверить, что жизнь коротка.
А. Ш. — Надо достигнуть старости, т.е. долго пожить, прежде чем станет понятно, насколько жизнь коротка. Чем человек старше, тем мельче кажутся ему человеческие дела, все вообще и каждое в отдельности: жизнь, стоявшая перед нами в юности как нечто прочное и устойчивое, оказывается теперь быстрой сменой эфемерных явлений, — мы познаем ничтожество всего.
М. — Почему прожитая жизнь, сколь бы продолжительной она ни была, кажется нам короткой?
А. Ш. — Потому, что делается коротким и воспоминание о ней. Именно, из памяти утратилось все неважное и многое неприятное, так что в ней мало что́ сохранилось.
Ведь как наш интеллект вообще, так и память очень несовершенны: выученное нуждается в применении, прошлое должно быть перебираемо,— иначе то и другое постепенно опустится в бездну забвения.
Но ведь обыкновенно мы не любим пересматривать вещи незначительные, а также большею частью и вещи неприятные, — что́ однако было бы необходимо для сбережения их в памяти.
Между тем, область незначительного всё расширяется: ибо благодаря более частому и, наконец, бесчисленному повторению, постепенно становится незначительным многое такое, что вначале казалось нам важным, — вот почему о более ранних годах мы вспоминаем лучше, нежели о позднейших.
М. — Это верно. Я замечаю, что дни проносятся, почти не оставляя следа в памяти.
А. Ш. — Далее, мы неохотно останавливаемся на прошлых неприятностях, в особенности же если они задевают наше тщеславие, как это большею частью и бывает, — ибо немногие страдания постигают нас без всякой вины с нашей стороны. Поэтому равным образом забывается и много неприятного.
Благодаря этим-то двум минусам, наши воспоминания и становятся столь короткими, и — относительно тем короче и короче, чем больше времени их содержанию.
М. — Порой кажется, что в юности дни были длиннее: в них вмещалось больше впечатлений и событий.
А. Ш. — Само время движется в нашей молодости гораздо более медленным темпом: вот почему первая четверть нашей жизни бывает не только самой счастливой, но и самой длинной, так что она оставляет после себя гораздо больше воспоминаний, и каждый, при случае, сумел бы рассказать за этот период больше, чем за два последующие.
М. — А насколько верно утверждение, что с возрастом течение времени ускоряется?
А. Ш. — Можно было бы утверждать, что в полном сознании мы живем только в молодости: на старости оно сохраняется лишь наполовину. Чем мы становимся старше, тем менее сознательно мы живем: вещи проносятся мимо, не оставляя впечатления, подобно тому как перестает действовать художественное произведение, если его видишь тысячу раз, — человек делает то, что от него требуется, и вслед за тем не знает, исполнил ли он это.
Таким образом, жизнь становится все бессознательнее, чем больше она приближается к полному отсутствию сознания; именно потому и время несется все быстрее.
М. — Звучит устрашающее, но, похоже, что так и есть. Неужели старость столь печальна?
А. Ш. — При этом ускоренном ходе времени в позднейшие годы скука большею частью уже не имеет места, а так как, с другой стороны, притупляются также страсти с их мучением, то, если вы только сохранили здоровье, в общем, бремя жизни оказывается тогда действительно менее значительным, чем в юности: вот почему период, предшествующий наступлению слабости и тягот более преклонного возраста, называют „лучшими годами“.
М. — Конечно, главное — здоровье. А как Вы объясните тот факт, что иные слабые и болезненные люди живут довольно долго, в то время как их более крепкие и энергичные сверстники уходят сравнительно молодыми?
Все дело в образе жизни?
А. Ш. — Для достижения глубокой старости, при безупречной телесной организации в качестве необходимого условия, существует два пути, которые можно пояснить на горении двух ламп: одна горит долго, потому что при небольшом количестве масла имеет очень тонкий фитиль, другая — потому, что при толстом фитиле содержит также и много масла: масло — это жизненная сила, фитиль — ее потребление, во всех его видах и способах.
М. — Этим необходимым условием немногие могут похвастаться.
В то же время, еще неизвестно, так ли выиграли те, кто достиг глубокой старости.
Однако известная писательница В. Токарева находит, что:
«Старость — это самая счастливая пора жизни, и когда придет старость, а она придет неизбежно, как бы вы от нее ни убегали, это будет настоящее счастье.
В этом возрасте уже на все наплевать! Кто любит, кто не любит, кто позвонит, кто не позвонит, кто бросит, кто оставит, и так хорошо…
В первой половине жизни очень много места занимает любовь и всякие страсти. Еще много времени отнимает работа, на которую, хоть и сам не понимаешь, нужна она тебе или нет, бегаешь как заяц, чтобы только заработать денег…
А потом наступает момент, когда все ненужное «отшелушивается» и ты понимаешь, какой молодец Создатель, что создал вот такое небо, вот такие деревья и тебя. И можно спокойно сидеть, смотреть на небо, на деревья и никуда не бежать».
Вы согласны с таким высказыванием?
А. Ш. — Обыкновенно молодость называют счастливой порой жизни, а старость — печальной. Это была бы правда, если бы страсти приносили счастье. Они всячески терзают юношу, доставляя ему мало радости и много мучений. Холодную старость они оставляют в покое, и она тотчас получает созерцательный отпечаток: ибо познание становится свободным и приобретает главенство. А так как оно, само по себе, чуждо страданий, то психика наша оказывается тем счастливее, чем более оно в ней преобладает.
Как бы то ни было, молодость — время беспокойства, старость — пора спокойствия: уже отсюда можно сделать вывод об их взаимном благополучии.
М. — Вы считаете, что в старости человек еще может заниматься интеллектуальной деятельностью?
А. Ш. — В юности преобладает интуиция, в старости мышление: вот почему первая — время для поэзии, вторая — более для философии. И поведение человека в молодости направляется наглядными представлениями и впечатлениями, в старости же — только мышлением.
М. — Это обнадеживает. Значит, люди, привыкшие к умственному труду, и в старости могут найти себе достойное применение?
А. Ш. — Наибольшая энергия и наивысшее напряжение умственных сил наблюдается, без сомнения, в молодости, самое позднее — до 35-летнего возраста: с этих пор начинается ослабление, хотя и очень медленное.
Однако позднейшие годы и даже старость не остаются за это без возмещения в интеллектуальной сфере. Опыт и ученость лишь теперь стали подлинно обширными: у нас было время и возможность рассмотреть и обдумать вещи со всех сторон, мы успели все их сличить одну с другою и открыть их точки соприкосновения и промежуточные звенья, — благодаря чему мы только теперь понимаем их истинную связь.
М. — А раньше мы не могли понять все явления в совокупности?
А. Ш. — Что в молодости только представлялось нам известным, то в старости мы знаем действительно, а сверх того мы и поистине знаем гораздо больше, и знание наше есть знание, всесторонне продуманное и потому в полном смысле связное, тогда так в молодости сведения наши постоянно неполны и отрывочны. Все стало ясным. Поэтому даже то, что мы знали уже в молодости, теперь мы знаем гораздо основательнее, так как для каждого понятия у нас гораздо больше данных.
М. — До какого возраста человек накапливает и пополняет знания, совершает главные свои открытия и достигает доступных ему высот?
А. Ш. — Первые сорок лет нашей жизни дают текст, последующие тридцать — комментарий к нему, с помощью которого мы только и можем надлежащим образом понять истинный смысл и связь текста, вместе с его моралью и всеми тонкостями.
Под конец жизни дело идет, таким образом, как в конце маскарада, когда снимаются маски. Мы видим тогда, кто собственно были те, с кем мы приходили в соприкосновение на протяжении своей житейской карьеры.
Ибо характеры выяснились, дела принесли свои плоды, труды наши получили себе правильную оценку, и все призраки рассеялись. Ведь для всего этого нужно было время.
М. — Все это прекрасно, но ведь подступают болезни и слабость.
А. Ш. — Ослабление телесных сил мало приносит ущерба, если человек не нуждается в них для заработка.
М. — С другой стороны, в этом возрасте не так уж много и нужно. Многие потребности отпадают сами собой.
А. Ш. — Бедность в старости — большое несчастье. Если она предотвращена и сохранилось здоровье, то старость может быть очень сносной частью жизни. Спокойствие и обеспеченность — вот главные ее потребности: поэтому в старости, еще больше прежнего, любят деньги, которые заменяют собою недостающие силы. Уволенный Венерою, человек охотно ищет развлечения у Бахуса.
М. — Некоторые пожилые люди начинают путешествовать, стремятся побольше увидеть, набраться новых впечатлений. Однако большинству это недоступно из-за болезней и отсутствия средств.
А. Ш. — На место потребности видеть, путешествовать и учиться является потребность учить и говорить. Но это счастье, если у старика осталась еще любовь к его умственным занятиям, а также к музыке, к театру и вообще известная восприимчивость к внешним воздействиям, которая, во всяком случае, у некоторых держится до самой глубокой старости.
М. — Нередко пожилые люди изо всех сил держаться за службу, не умея по-другому себя занять и опасаясь скуки.
А. Ш. — Скука неизбежна лишь для тех, кто не знал иных удовольствий, кроме чувственных и общественных, не позаботившись об обогащении своего ума и развитии своих сил. Правда, в глубокой старости убывают и умственные силы: но где их было много, там все еще останется достаточно для борьбы со скукою.
М. — Стало быть, чтобы обеспечить себе достойную старость, надо готовиться к ней еще в молодые, а особенно, в зрелые годы?
А. Ш. — То, что человек „имеет в себе самом“, никогда не может пригодиться ему больше, чем в старости.
Большинство людей, конечно, которые всегда были тупы, в глубокой старости все больше и больше превращаются в автоматов: они думают, говорят и делают все одно и то же. И никакое внешнее впечатление не в силах здесь что-нибудь изменить или вызвать их на что-нибудь новое. Обращаться к таким старцам с речью — все равно, что писать на песке: наши усилия почти немедленно исчезают без следа.
М. — Итак, подведем итоги: что можно сказать о жизни?
Наш знаменитый поэт И. Бродский писал в 40 лет:
«Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной».
А. Ш. — Человеческую жизнь собственно нельзя назвать ни долгой, ни краткой, так как в сущности она служит меркой, по которой мы делаем оценку всем остальным периодам времени.
Основная разница между молодостью и старостью остается все-таки та, что у первой впереди жизнь, у второй — смерть, что, стало быть, первая обладает коротким прошлым и долгим будущим, а вторая — наоборот.
М. — И все-таки, несмотря на это, у старости есть, как мы уже поняли, свои преимущества.
А. Ш. — Лишь в пожилые годы человек в полном смысле приходит к горациевскому nil admirari (ничему не дивиться), т.е. к непосредственному, искреннему и твердому убеждению в суетности всех земных вещей и в пустоте всякого земного величии: химеры исчезли.
Он уже не мечтает, что где-то, во дворце или в хижине, обитает особенное блаженство, большее, чем каким, в существенных чертах, и он пользуется в любом месте, если только его не тревожат телесные либо духовные страдания.
Великое и малое, высокое и низкое, на оценку людей, не представляют уже для него разницы. Это сообщает старику особый душевный покой, в котором он с улыбкою взирает на обманчивые успехи мира.
* * *
На этом закончилась беседа с великим мыслителем.
Елена Пацкина
— 2021-04-02 16:11:05(484)
“так что же, прикажете плакать? — нет так нет.”
Если я не ошибаюсь, это строки прекрасного, ныне, к сожалению, забытого поэта Иосифа Уткина.
///Не ошибаетщсь — это его Повесть
о рыжем Мотелэ
Дед и отец работали,
А чем он хуже других?
И маленький рыжий Мотелэ
Работал за двоих
О чем мечтал он — не дали,
Но мечты его — с ним.
Думал учиться в хедере,
А сделали портным.
Так что же, прикажете плакать?
Нет так нет.
И Мотелэ ставил заплаты
На брюки и на жилет.
Там это “так что же, прикажете плакать? — нет так нет” идет рефреном по всей повести.
Была у Мотеле мама,
Простая еврейская мать.
Как все мамы, любима —
А, об этом неговорят…
Она хорошо варила цимес,
И хорошо рожала ребят.
Трудно сказать про омут,
А омут стоит у рта:
Всего два погрома —
И Мотелэ стал сирота.
Так что же, прикажете плакать?
Нет — так нет,
И Мотелэ ставит заплату
Вместо брюк — на жилет…
«И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как
Сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся?
Так немножечко назад …
А часы вперед,
Как конница,
Все летят, летят, летят …»
«Чудо третье
Эти дни
Невозможно мудры,
Цадики, а не дни!
В серебро золотые кудлы
Обратили они…
…Ветер стих за околицей,
Прислушиваясь, стих:
Инспектор не о себе молится
О других.
Голос молитвы ровен.
Слово сменяется вздохом:
Дай бог
Жене здоровья,
Дай бог
Хворобы Блоху…
Дай бог то и это.
(Многое дай бог, понятно!)
Дай бог сгореть Советам,
Провалиться депутатам …
Зиму смени
На лето,
Выпрями то,
Что смято…
Дай бог и то и это,
(Многое дай бог, понятно!).
Чудо некишинёвского масштаба……»
https://ru.wikisource.org/wiki/Повесть_о_рыжем_Мотэле,_господине_
инспекторе,_рав
Удивительные получились комменты к «Беседе». Боюсь, А. Ш. не понял бы, причем тут эти стихи!
А мне кажется — замечательно; вспомнили с Вами и с А. Бархавиным полузабытые стихи И. Уткина.
«Бедный Шопенгауэр без интернета» ничего интернетского бы не увидел. Даже «Семи искусств.» А ведь у нас, дорогая Елена, есть свой Артур Шоппингауэр. Он пишет двустишия, танкетки, сонеты… oн же — автор «Афоризмов Еврейской Мудрости».
Вот несколько афоризмов от нашего А.Ш., кот. ваш А.Ш. тоже не понял бы. Но мы не заплачем, а поставим новые заплаты на старые жилеты и бруки. На этом с Мотелэ пора заканчивать.
Надеюсь увидеть здесь, в Мастерской Ваши стихи.
А пока — несколько афоризмов нашего Артура Ш.:
*
Евреев тьма,
А он один,
С потёртой лампой
Аладин.
*
Улица имени
100 миллионов
Жертв революции
*
Пускает под откос трамваев
Герой Чечни Курган Мамаев.
*
Узкая талия,
Круглые бёдра –
Всё, чтоб с цементом
Подтаскивать вёдра.
*
Жду ответа из журнала,
Как бразильцы
Карнавала,
Как толпа кумира,
Как евреи мира.
«Юность довольствуется парадоксами, зрелость — пословицами, старость — афоризмами.» — Дон Аминадо
А.Ш. — В течение всей нашей жизни в распоряжении нашем всегда бывает лишь одно настоящее, и никогда не располагаем мы чем-либо бо̀льшим. Различается оно только тем, что вначале мы видим долгое будущее впереди, а под конец — долгое прошлое позади нас, и еще тем, что темперамент наш, но не характер, претерпевает некоторые изменения, благодаря чему настоящее всякий раз принимает иную окраску.
М.— Начнем с детства, когда закладывается основа характера. Почему оно считается самым светлым периодом жизни?
А. Ш. — ..Интеллект, подобно мозгу, уже на 7-м году приобретающему свои полные размеры, рано достигает своего развития, если и не зрелости, и все время ищет себе пищи в целом мире еще нового бытия, где все, все блещет прелестью новизны. Отсюда и происходит, что наши детские годы представляют собою непрерывную поэзию.
::::::::::::::::::::::
Вся работа настолько интересна и поучительна, что хотелось бы цитировать её целиком… Все в погоне,- за счастьем ли, за деньгами, за эфемерной славой,
«в твердой уверенности, что всё это должно нам встретиться в жизни.»
Бывает, счастье встретилось, но «вечно любить (и быть вечно любимым) невозможно. В себя ли заглянешь, там прошлого нет и следа…»
* * *
«Юность — горестное скитанье
в сотворенном мечтой саду.
Вечных истин непонимание
вместо счастья сулит беду.
Ведь однажды туман рассеется,
и придется открыть глаза.
Не просить. Не ждать. Не надеяться.
Лишь пустыня да небеса…» — Юность (Эрлена) / Стихи.ру
[Search domain stihi.ru/2020/05/17/6350] https://stihi.ru/2020/05/17/6350
Не уверен, к месту ли… приведу стихи В.В. Набокова.
* * *
Мечтал я о тебе так часто, так давно,
за много лет до нашей встречи,
когда сидел один, и кралась ночь в окно,
и перемигивались свечи.
И книгу о любви, о дымке над Невой,
о неге роз и море мглистом
я перелистывал, и чуял образ твой
в стихе восторженном и чистом.
Дни юности моей, хмельные сны земли,
мне в этот миг волшебно-звонкий
казались жалкими, как мошки, что ползли
в янтарном блеске по клеёнке.
Я звал тебя, я ждал. Шли годы. Я бродил
по склонам жизни каменистым
и в горькие часы твой образ находил
в стихе восторженном и чистом.
И ныне, наяву, ты лёгкая пришла,
и вспоминаю суеверно,
как те глубокие созвучья-зеркала
тебя предсказывали верно.
6 июля 1921
Повидимому, у В.Н. «детские годы представляли непрерывную поэзию», и этому можно только позавидовать, т.к. детство моего поколения было более прозаичным и суровым.
Автору, Елене П., — здоровья и вдохновения.
Благодарю, Alex, за внимание и понимание, а также за стихотворение Набокова, мне неизвестное.
Думаю,что, если у В. Н. «детские годы представляли непрерывную поэзию», то это не распространяется на все его поколение: это его личность и его обстоятельства.
Дорогая Елена, простите, запоздал с ответом, — праздники. Про детство и юность «надменного щеголя» Владимира Н.- https://24smi.org/celebrity/4354-vladimir-nabokov.html Детство Владимира Набокова прошло в трехэтажном доме на Б. Морской улице… https://biographe.ru/znamenitosti/vladimir-nabokov/ —
Владимир Н. был первенцем в известной, аристократической семье. Его отец принадлежал к именитому дворянскому роду, занимал видное положение в кадетской партии…
— — Но где сейчас Набоков? Быков нынче на месте Набокова, Карамзина
(м.б. и Жуковского )… Ну так что же, “прикажете плакать? — нет так нет.”
Приведу — в который раз — из Эрлены
* * *
Я не поклонник томного сонета,
и мистики мне не доступна суть.
Извилистой тропою интернета
не к мнимой славе пролагаю путь.
Нет, я блуждаю в бесконечных нетях,
подальше от «одических затей»,
чтобы как чуда, редкого на свете,
найти двух-трех созвучных мне людей.
https://proza.ru/avtor/erlena&book=9
И, тысяча извинений, — чтобы порадовать усердных читателей, — строфу-другую Нонны Менделевны С., которой Дм. Быков многим обязан, обретаясь около неё 10 лет в обучении (как он сам рассказал в своём Острове Елагине.
* * *
Кого люблю я более, чем Сашку?
Кому отдам я всё, как не ему?
Отдам бюстгальтер, лучшую рубашку,
У Элки даже денег я займу.
Уйдет он в Новгород, пропоица несчастный,
Бюстгальтер и рубашку там пропьёт,
Кисть вытрет о штаны, что в краске красной,
А деньги на любовниц изведёт.
“так что же, прикажете плакать? — нет так нет.”
Если я не ошибаюсь, это строки прекрасного, ныне, к сожалению, забытого поэта Иосифа Уткина. Я его много читала в юности. Любимый поэт поэт моего отца.
Именно так, и не случайно Ваш отец любил этого, ныне забытого поэта…Но как забыть Уткина, вот у нас «в гостях»
в П. появился Уткинд, что в переводе на идиш означает (примерно) — дитя Ута…однако, не за Ута боролись, а за рыжего Мотеле. Жизнь ему обещали новую, а получилось таки очень интересно, — как всегда. Вот Иосиф У. и написал об этом:
«…такую бы жизнь Ленину хорошую, как у нас.» А чем виноват В.И. Ленин? Разве они такое планировали? При Ленине и даже при Тр-Бронштейне, был НЭП, кот. закончился примерно с началом коллективизации… Тьфу, извините, дорогая Елена,
больше не буду ЗА этих глупостей. Ну их в болотную…
Будьте здоровы и веселы!
p.s. Тёзке Бархавину — спасибо, что напомнил за Мотеле.