Элла Каган: Две Пасхи

Loading

В голове моей все время шло сравнение с моей первой Пасхой. Атмосфера тревоги, зашторенные окна, разговор полушопотом, суровые лица, никаких улыбок… В тот вечер я подумала, что как бы ни сложилась наша жизнь в этой новой для нас стране, мы сделали главное — уехали и увезли детей!

Две Пасхи

Элла Каган

Элла КаганПриближается Пасха, и вспоминаются два незабываемых события: моя первая Пасха в школьные годы в Москве и первая Пасха в Америке. Между этими событиями прошло тридцать пять лет..

Мы жили в коммунальной квартире, где было еще пять семей, кроме нашей. Одна семья была открыто и агрессивно антисемитская, и мой отец с главой этой семьи «выяснял отношения». Остальные не высказывались. Но было очевидно, что в этой обстановке ни о какой Пасхе не могло быть и речи.

Моя бабушка жила с родственниками. Маленькая, тихонькая, очень доброжелательная. Она путала имена всех женщин и девочек в семье, но точно помнила, что весной будет Пасха и хотела знать точную дату. Еврейских календарей не было, и мне было поручено ходить в синагогу и выяснять дату. Накануне моих походов бабушка немного рассказывала мне о Пасхе, и это было моим первым знакомством с праздником. Бабушка научила меня: «Когда войдешь, скажи гут йонтеф (с праздником), а потом объясни, зачем пришла». Первый раз я вошла в Малый зал Московской хоральной синагоги, где в это время, покачиваясь, молились почтенные седобородые старцы. Мое появление вызвало удивление, но когда я повторила то, чему учила бабушка, они стали улыбаться и дружно повторять: «Шейне пунем, шейне пунем! (хорошее личико или красивое личико)» Эти походы в синагогу повторялись несколько лет, пока бабушки не стало.

Начало кампании по борьбе с «безродными космополитами» означало для евреев наступление мрачных времен. Через какое-то время поползли слухи о подготовке массового переселения евреев из Москвы и других городов в Сибирь.

Точно не знаю, но думаю, что это был 52 год. В нашем доме появился старый друг отца — Шура. Он был земляком отца и таким же, как мой отец, лишенцем, сыном купца. Но он был украинцем, Они вдвоем уехали из дома, чтобы скрыть свое происхождение. Работали в шахтах Соликамска, стали строителями.

Шура как доверенное лицо — украинец — был послан на строительство бараков, которые готовили для переселения евреев. Он приехал, чтобы уговорить отца скрыться. Но отец ответил, что «они» везде найдут. Меня после ужина перед этой беседой отправили спать, но я помню каждое слово. Теперь об этом многое известно, а тогда это было ошеломляющим подтверждением слухов.

Посреди этих массовых слухов и страхов ко мне пришла подруга и тихо, почти шепотом, сказала: «Завтра вечером приходи, дед будет делать настоящую Пасху. Никому не говори и еду не приноси». Они жили в тихом переулке в центре Москвы в отдельной квартире большого старого дома на первом этаже. На вечер собрались члены семьи и ближайшие подруги внучки. Окна были плотно занавешены, и дед просил говорить тихо. Можно догадываться, какие мрачные предчувствия побудили деда устроить этот вечер. Он провел весь вечер, обьясняя историю и смысл праздника, читал Хагаду, отступал от текста, когда чувствовал, что нужно что-то разьяснить подробно нам, неучам. Мы проделали все, что полагалось по традиции: повторяли за дедом текст, прятали кусочек мацы, отвечали на вопросы, а дед продолжал свою миссию. Это было что-то необьяснимое: каждое его слово приобретало какой-то особый смысл и уносило далеко-далеко от суеты нашей жизни.

С тех пор прошло без малого семьдесят лет, но эта первая в моей жизни Пасха осталась навсегда в моей душе одним из сильнейших впечатлений.

Прошли годы. Мы оказались в отказе, я осталась без работы, и друзья устроили меня работать машинисткой в Московскую синагогу. Это был новый, неведомый прежде мир. Я печатала обычные стандартные для синагоги документы, например, бумаги, касающиеся разводов. Но иногда попадались интересные «страницы истории». Например, я печатала бюджет и сделала открытие. По конституции религия была отделена от государства, но как же государство могло смириться с тем, что религия не платит налогов. Разумеется, нельзя было ничего записывать и выписывать, но бывает нечто незабываемое: синогога вносила деньги во Всемирный комитет защиты мира. Все законно — это не советская организация, а международная.

Время шло, приближалась Пасха. Это было время самой активной деятельности синагоги. Конечно, люди приходили молиться, но главная работа была — производство и продажа мацы. Муку получали по госцене, а мацу продавали по коммерческой цене. Спрос на мацу был невероятно высокий. Проблема возникала потому, что религия отделена от государства, значит в булочных нельзя продавать мацу, хотя куличи на русскую Пасху продавали. В Москве было две мацепекарни, куда старались на этот сезон устроиться на работу безработные отказники.

Мацы не было в магазинах не только в Москве, но и в ближайших областных центрах. На первых электричках люди добирались до Москвы, потом до синагоги, и очередь выстраивалась, когда небо было еще серое.

Накануне сезона продажи меня попросили написать большими красивыми буквами объявление: Ветеранам Великой Отечественной Войны маца продается в порядке общей очереди.

Конечно, я злоупотребляла служебным положением. Можно было купить только две пачки мацы на человека, но у нас была своя программа. Муж подгонял такси ко входу, и мы выносили столько, сколько физически могли вынести. Нужно было обеспечить отказных друзей, которые не могли стоять в этих очередях.

Через пять лет отказа мы получили разрешение на выезд и добрались до Америки в 1987 году. Началась новая жизнь. Нашим первым пристанищем был город Линн в штате Массачусетс. На тот момент в этом городе было самое дешевое жилье. Нас очень тепло приняли: помогала еврейская община, помогали наши друзья — спонсоры, но мы понимали, что нужно искать работу.

Я всегда поправляю тех, кто говорит: «я нашел работу». А тебя взяли на эту работу? Через несколько лет мы узнали, что наша семья считалась самой безнадежной семьей года. Действительно, на что могла надеяться семья, состоящая из двух кандидатов наук (географа и урбаниста), дочери (музыканта) и бабушки? Начались мучительные поиски работы, резюме посылали пачками, надежды таяли…

Наконец, меня пригласили на интервью и взяли на работу в муниципалитет города Нью Бедфорд на юге Массачусетса. Когда-то это был богатый цветущий город, где был оперный театр, несколько музеев и активная светская жизнь. Базой процветания были китобойный промысел и легкая промышленность.

Источники процветания увяли, а на их месте расцвели безработица, преступность, наркомания, проституция. В таком городе я оказалась, потому что существовало требование, согласно которому служащие муниципалитета должны были жить в этом городе. Естественно, желающих в тот момент не оказалось.

Город был маленький, население, в основном, португальцы, многие из которых во втором и третьем поколении английского языка так и не выучили. Он им был не нужен, потому что все службы были на двух языках. Я была в единственном экземляре экзотической фигурой, которую знали в банке, в магазине и в забегаловке, где ели ланч. Больше ходить было некуда, причем все дела нужно было делать в обеденный перерыв, потому что выходить из дому вечером было опасно. Однажды я все-таки вышла вечером купить какую-то еду. По пути попадались мужчины, которые неуверенно двигались, будучи не совсем перпендикулярными к тротуару. Поближе к магазину происходила большая шумная драка. В этот вечер я вспомнила предупреждение друзей: за год до моего появлния в Нью Бедфорде на подьездах к городу обнаружили девять женских трупов. Я пыталась утешить друзей, объясняя, что наркотики меня не интересуют, а для проституции я стара.

Так выглядел центр города, где я жила и работала.

В Нью Бедфорде, как и в других городах, несколько в отдалении от центра, были районы, где сохранилась обычная относительно спокойная провинциальная жизнь. В городе была еврейская община и одна синагога. Приближалась Пасха. Никаких контактов с синагогой у меня не было, поэтому полной неожиданностью для меня оказались несколько приглашеий на пасхальный седер. Не пойти было нельзя, но я не имела ни малейшего понятия об американском седере. Звонила друзьям, пыталась получить какие-то советы, но все сходились к одному — плыви по течению. Пыталась вспомнить московские пасхальные вечера, но все они, кроме первого, были несерьезными. Я не имела никакого понятия о том, какую Хагаду будут читать. На самом деле мне было все равно, потому что иврита я совсем не знала, а мой английский был очень слабый. Короче, я очень нервничала.

Подьехали к красивому дому. При входе меня ослепило обилие света и оглушила толпа гостей — их было много, и все говорили громко и одновременно. Милейшая хозяйка стала меня знакомить с гостями, и мне стало ясно, что им обьяснили, кто я такая. Потом она отвела меня в другую комнату, где с гордостью показала огромное полотно, на котором было изображено «древо семьи», обьяснила, что предки приехали очень давно из какого-то города, название которого она не может выговорить. Я пошутила, что ее предки были на сто лет умнее моих. Она тут же передала мою шутку публике, и гости стали вспоминать своих предков, которыми явно гордились. В этот момент я увидела на другой стене фотографию одного из московских отказников и сказала, что мне очень приятно увидеть здесь лицо этого человека. «А ты его знаешь?» Я ответила «Да». «Она его знает» — пошло от одного к другому. Оказалось, что местная синагога защищала этого человека. После этого известия вопросы посыпались со всех сторон: о нем, обо мне, моей семье, об отказе и т.д. Я объяснила, что была знакома с этим человеком, но мы не были близкими друзьями. Никаких подробностей рассказать не могу, потому что среди отказников было не принято задавать вопросы.

В какой-то момент хозяйка позвала гостей к столу, и я наивно понадеялась, что вопросы кончились, все получилось ровно наоборот. Пошли вопросы: А почему? А зачем? Я ответила, что готова рассказывать, но не готова обьяснять, потому что на эти вопросы нет ответов.

Вечер длился бесконечно долго. Мне были симпатичны эти люди — свободные, раскованные, благожелательные, полные сочувствия, но я понимала, что нормальный человек, живущий в свободном мире, не может понять нашей жизни, сколько ему ни рассказывай.

В голове моей все время шло сравнение с моей первой Пасхой. Атмосфера тревоги, зашторенные окна, разговор полушопотом, суровые лица, никаких улыбок…

В тот вечер я подумала, что как бы ни сложилась наша жизнь в этой новой для нас стране, мы сделали главное — уехали и увезли детей!

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Элла Каган: Две Пасхи

  1. Спасибо за интересную историю!
    В моем детстве в нашей маленькой инженерной и весьма далекой от религии семье Песах не праздновали. Может быть, и отмечали рюмкой вина, но я не запомнил. Однако маца в доме всё же появлялась, видимо, приносили друзья. Главным хранителем еврейской кулинарной традиции была бабушка (мамина мама), делавшая куриный бульон с кнейдлах из мацы и куриную шейку со шкварками.
    Бабушкины родители были очень набожны. Я их не застал, их расстреляли немцы на Украине во время войны. Именно от бабушки я узнал (в шесть лет) свою национальность; до этого я, по своему детсадовскому опыту, считал слово «еврей» обидным обзывательством. Именно бабушка категорически противилась появлению масла на обеденном (мясном) столе. Когда я лез в холодильник и доставал масло, бабушка спрашивала: «Ну зачем тебе СЕЙЧАС масло?». «Ну как… на хлеб намазать» — невинно отвечал я. «Ну кто мажет масло в обед, еда и так жирная, разве не достаточно хлеба» — огорчалась бабушка, но объяснить до конца свои возражения не решалась. И только много позже, уже в Израиле, я наконец догадался, почему масло не едят в обед и почему сердилась бабушка.)
    Так вот, однажды, в пасхальную неделю мацы у нас в доме не оказалось. А бабушка очень хотела сделать кнейдлах…
    Мы жили в Ленинграде. За мацой у нас надо было ехать в Большую хоральную Синагогу на Лермонтовском. И всем было известно, что возле синагоги постоянно трутся осведомители из органов и берут всех входящих «на карандаш». Для студентов и работников режимных предприятий посещение синагоги было особенно рискованным — по слухам, случались и увольнения, и исключения из института. Мои папа, мама, и дедушка работали на режимных заводах, а дед так и вообще был на весьма высокой должности и в партии. И поэтому все мы глядели на нашу ленинградскую синагогу только издали. Я, в основном, из окна троллейбуса.
    Но поесть кнейдлах очень хотелось, и поэтому мама вечером, с большой опаской, отправилась в синагогу. Для нее это было почти как отправиться на тайную встречу с иностранным резидентом. Закутавшись в шарф и укрывшись зонтом она торопливо прошла в огромное полутемное и почти пустое здание синагоги. К ней подошел грозный раввин с большой черной бородой.
    «Что ж Вы пришли так поздно? Еврейская семья, и у вас нет мацы на Песах!?» — суровым басом, возмущенно сверкнув глазами, сказал он смущенной маме. Потом спросил у кого-то в темной глубине: «У нас еще осталась маца?». «Для хороших людей найдем» — ответили ему. Маме вручили пачку мацы, даже денег не взяли. Мама гордилась потом своим храбрым поступком, но еще несколько недель мы опасливо ждали, не донесли ли о нем заводскому начальству… обошлось. Хотя кто-то из дальних знакомых все же засек маму у синагоги и потом ее с удивлением расспрашивал: неужели это были Вы? В Синагоге!? С ума сойти…

  2. Шура как доверенное лицо — украинец — был послан на строительство бараков, которые готовили для переселения евреев.
    ================
    Хватало всего с избытком, но бараков никаких не строили.

  3. Всё прекрасно, но есть маленькая проблема — нет у евреев Пасхи. Есть Песах

Добавить комментарий для Itzhak Bar-Zit Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.