Александр Шлосман: Рассказ о непрошедшем времени. Продолжение

Loading

В комнате умирала тишина. По случаю серьезного разговора радио не включали. Без стука вбежала Анастасия: — Вы уже все знаете? — увидала чужие лица матери и дочери, поняла — ничего не знают. По радио выступал Молотов…

Рассказ о непрошедшем времени

Александр Шлосман

Продолжение. Начало

Александр Шлосман— 4 —

Наутро многие жители поселка наблюдали необычное шествие: высокий одноглазый мужчина в расстегнутой кожаной куртке, из-под которой виднелся полувоенный френч, сопровождал по улице небольшого роста женщину в городском платье с ребенком на руках. Они осторожно шли, глядя под ноги, по затверделой грязи, прихваченной недавними заморозками. Иногда женщина вскидывала голову, растерянно оглядываясь. Ничто вокруг не могло радовать глаз. Козлов время от времени встряхивал головой: да уж, посерела родина. Хотя в последние годы и не в таких местах бывал, навидался… И его кое-где не забыли, начальника лихих продотрядов, вычищавших сельские амбары.

Когда пришли в школу, уроки еще не начались. Прошли по длинному коридору в конец одноэтажного нетопленого здания. В торце виднелась драная, когда-то утепленная дверь. Козлов бухнул в дверь кулаком несколько раз. На пороге их встретила женщина среднего возраста с заострившимися чертами испуганного лица. Ничто в ней не напоминало Верочку Северцову, госпитальную сестру милосердия лета семнадцатого года, позднее — милую московскую подругу, всего тремя годами старше Ксении — от прежде хорошенькой женщины единственно остались только серые с искорками глаза. Теперь вытекавший из них страх, сменялся разве что безразличием к окружающему. Именно последнее заменило в ней все ранее доступные чувства и, вероятно, тем самым охранило ее жизнь в новых обстоятельствах существования. На взгляд сельчан — по прошествии двух с лишним лет жизни в поселке, новая учителка хоть и улыбалась иногда, и делала, что положено, а осталась чужой, городской. И потому особого доверия к ней не появилось. Она стала полезным предметом, без которого в повседневном обойтись вполне можно. Не раз поднимались разговоры в посёлке, что большие ребятишки, чем балбесничать (т.е. учиться) в школе, лучше по дому, на огороде помочь могли бы, а без учителки обойтись можно. Разговор разговором, но в силу еще не развеянных до конца остатков некоего понимания — в школу дети ходить продолжают.

Примерно все это Ксения успела узнать из коротких бессвязных слов Веры. А до того с ней случился едва не обморок при виде гостьи (чего не бывает от неожиданности, а может и от голода, с нашими барышнями), за ним — бурные объятья с горячими слезами и громкими восклицаниями. Маленькая Вика и Козлов, свидетели нежданной встречи, по-разному восприняли увиденную картину: Козлов, словно оробев, деликатно отошел в сторонку, принялся оглядывать стены, малышка — поначалу спокойно смотрела на маму с какой-то тетей, но услыхав рыдания, поспешила к ним присоединиться. Женщины, отпрянули друг от друга, обернулись к плачущей Вике и враз бросились к ней, отчего рев стал еще сильнее. Опомнившаяся Верочка извинилась за отсутствие угощения и вообще какой-либо еды. Заторопилась на урок, что должен был начаться с минуты на минуту, а у нее еще печка в классе не разогрелась. Просила располагаться здесь же, пообещав вернуться после уроков, к часу. Все вместе пошли к выходу из школы, где толпилась говорливая кучка мальчишек и девочек. Они с любопытством уставились на незнакомцев, особенно — на здоровенного одноглазого дядьку.

Козлов не располагал временем, чтобы еще задерживаться в поселке — предстояла неблизкая обратная дорога. Однако успел съездить с Ксенией в местный совет. Показал там какой-то важный мандат, после чего председатель встал и даже незаметно подтянулся. В ответ на пожелания гостя, хоть и неохотно, пообещал найти для приезжей работу — или в школе, или в совете, или еще где в поселке, с разрешением поселиться вместе с дитем в школе у учителки. Козлову перед отъездом хотелось сказать Ксении что-то хорошее, успокоительное, но в машине по пути не успел — торопился, а остаться вдвоем места нигде больше не нашлось. Отдал ей небольшой мешочек с харчами, предусмотрительно захваченный из Москвы, пообещал как-нибудь появиться и уехал, оглашая тихие окрестности непривычным здесь треском и вонью мотора.

Когда улеглась суета и хлопоты устройства на новом месте, угомонилась и заснула возбужденная непривычной обстановкой малышка, подруги присели у колченогого стола перед чашками с кипятком, чтобы, наконец, наговориться обо всем, что составило их жизнь за долгое время разлуки. Начала Вера и почему-то не с воспоминаний, а со странного вопроса: — Ксюша, откуда ты знаешь этого Козлова? Ксения рассказала, про его директорство, про свою работу в школе, как она благодарна Козлову за помощь и прежде, и теперь, в результате чего оказалась в Т.

Вера переспросила: — Он тебе так и сказал, что про тебя услыхал в ЧК и прочее?

— Да, конечно, — убежденно, без тени подозрения ответила Ксения.

— Надеюсь, ты понимаешь, что просто так он там услышать ничего не мог. А может, он и сам причастен к устройству или выполнению этих дел. Неужели ты об этом никогда не задумывалась? Откуда машина, на которой вы приехали? Он же — наверное, начальник! Простые сотрудники вряд ли на машинах раскатывают. А к тебе — скорее всего, неравнодушен; вот и выручает. Не исключено, конечно, что с некоторым риском для себя.

Ксения озадачено смотрела на подругу, пораженная жестокой трезвостью ее вопросов, собственной безалаберностью и слепотой.

Напоследок Вера добила ее фразой, после которой совсем ничего ни говорить, ни вспоминать не хотелось: — Я уверена, такие люди, как Козлов, убили моего отца и брата. И твоего Мишу — тоже. Это жуткие люди, они ни перед чем не остановятся. Я видела их лица близко, разговаривала, уговаривала. У них нет сердца, они — фанатики или машины.

И потянулся один стертый бесконечный день. Без утра и ночи. Только зима на лето менялась. Ничто в текущем времени не воспринимала Ксения, как реальное, с нею происходящее. Все было беззвучное, постороннее. Верочка, немного сама ожившая рядом с Ксенией, как ни старалась, не могла влить в нее жизнь. Что происходит? То, что раньше было — в Кривоколенном, в Перловке, Миша — это тоже она? И снова — поглощало серое вокруг, серое внутри, все без вкуса, без запаха. Омертвение ее существования затягивало во что-то непреодолимо вязкое, уже не отпускавшее из своих объятий, словно жуткая топь. В последнем, неимоверном усилии выпростаться из нее наружу, за что-нибудь уцепиться… она ухватилась за маленького теплого человечка — свою дочь. Лишь она, своим слабым существом оказалась способна немного оживить Ксению.

Девочка становилась смышленее, самостоятельнее день ото дня; очень ей нравилось общение с деревенскими детьми, чумазыми, равнодушными к ее призывам, особенно тянуло к тем, кто старше ее возрастом. Дети Прасковьи Николаевны очень привязались к ней. Ксения, когда работала далеко от дома, отводила Вику к ним на целый день. Забавная, отзывчивая на ласку, ненадоедливая; девчушка вечно что-то придумывала, и все пробовала втянуть в разговор других, объясняя что-то на языке, пока не очень внятном для окружающих; а если не находилось собеседников, тоже не беда — лопотала сама с собой.

К воспоминаниям о Михаиле Ксения запретила себе возвращаться, запрятав его образ на самое дно. Боялась сорваться снова. Хотя совсем не вспоминать — выше ее сил. Время само творило привычное, что всегда происходит с памятью о дорогом человеке: его черты стали постепенно расплываться, терять четкость, осязаемость, замещаясь абстрактным светлым ликом, по сути своей не имевшим ничего общего с прекрасным оригиналом. Кроме уже угасавших чувств.

Жизнь Ксении и Веры, подобно всем жителям в Т., скудна была не только событиями — бог бы с ними, и без них жить можно, а вот без продуктов, одежды… Кое-что давала оплата, что получала Верочка от родителей учеников; небольшой прибавок получался от продуктов по карточкам, что давали в совете и отоваривали в заводском городке, крохотный огородик при школе кое-как обрабатывали и кормились. В общем, перебивались.

Счет времени не вели, ни к чему — оно все затирает, заравнивает потихоньку. Фамилия Козлова больше между ними не упоминалась. И в мыслях Ксении он почти не присутствовал. Кроме того раза, когда он как-то приехал в Т. Они мало разговаривали, почти не о чем. На прощание Ксения с некоторой опаской, но все же отдала ему письмо для родителей, чтобы отправил уже в Москве.

А между тем, и пятая годовщина революции миновала, и уже сложили в сарай до следующего праздника линялые флаги с совета, когда Козлов снова появился в селе. Запыхавшийся, в расстегнутой шинели, из-под которой выглядывал уже потертый френч, примчался в школу прямо со станции. Ксению не застал, оставил для нее письмо и сказал Верочке, что придет к вечеру, попрощаться: какое-то дело было у него до Прасковьи Николаевны и — надо обратно в Москву.

К вечеру они оба сошлись в школе. Ксения, не раздеваясь с улицы, принялась читать письмо. Прочла раз, другой. Будто не видя никого вокруг, подняла увлажненные глаза к почерневшему потолку. Верочка обеспокоенно к ней приблизилась, боясь коснуться. Козлов, не шевелясь, затих у двери. Только Вика, не обращая ни на кого внимание, возилась в своем углу с чурочками-игрушками. После некоторого молчания Ксения справилась с собой, нешироко улыбнулась: — Маменька с папенькой зовут домой. Очень… — С внезапной решимостью проговорила: — Значит так. Поеду. Сейчас же.

— Как же так! — всполошилась Верочка, моментально пронзенная мыслью о грядущем своем одиночестве.

Ксения, не успев проговорить, поняла горький смысл своих слов: — Ты прости меня. Больше не могу. Нас ведь двое…

Верочке в ответ хотелось крикнуть: — Не двое — трое!.. — застряло в горле. Вместо этого, оттягивая страх расставания, принялась уговаривать: — Куда ты на ночь? Завтра соберемся, в совете лошадь на станцию выпросим и поедешь.

— Ты прости меня, дорогая моя подружечка. Ты моя спасительница, конечно. Пойми, не могу я больше здесь, умру, ей-богу — еще немного — и умру, — с надрывом выдохнула Ксения. Помотала головой, будто морок сбрасывала, обернулась к Козлову: — Григорий Васильич, поможете?

Козлов с готовностью оторвался от стены: — Вы собирайтесь. Пойду за телегой.

Пока Ксения складывала немногие вещи, одевалась, снаряжала Вику, Верочка помертвело, со сложенными на коленях руками, сидела на кровати. Она не смотрела за сборами, не помогала — силы оставили ее. Так было однажды, когда она замерла перед опечатанными дверьми их квартиры на Поварской. За что же судьба так немилостива к ней? За какие прегрешения? Конечно, их жизнь вместе с Ксенией здесь не стала богаче радостями, зато — грелись они возле друг друга, с ними — девчушечка, светлая отрада. Теперь — снова серое безмолвие. Без конца… Напоследок все-таки собралась, крепко обняла подругу: — Кто знает, свидимся ли еще. Помни о нашем разговоре про этого человека. И вообще — не забывай…

В Москве, на вокзале, Козлову удалось хорошо сторговаться с возницей. По дороге Ксения не удержалась — робко, без всякой надежды спросила: — Нельзя ли помочь Вере — забрать из деревни, устроить здесь. — Услыхала жесткий ответ: — Пускай там сидит. Целее будет.

Бойкая лошаденка с приезжими дотрусила к дому в Кривоколенном уже в морозных слабых сумерках. На громкий вскрик Анастасии, открывшей двери на звонок, к ним выбежали родители. Огромный одноглазый незнакомец, крошечная на его фоне, еще диковинная им внучка и почти неузнаваемая, родная, молодая женщина в образе их дочери, — не могли не поразить родительские сердца.

— 5 —

Отдых родителей затягивался. Поначалу Ксения не проявляла беспокойства. Оставшись вдвоем с Викой, даже испытала некоторое облегчение от разрежения тесноты. Когда, и без того редкие, письма прекратились, возникло замешательство. Отправила в Ялту телеграмму насчет даты возвращения. Ответа не последовало. Написала тревожное короткое письмо. Спустя некоторое время оно возвратилось с непонятной припиской — адресат выбыл. Куда выбыл? Где же их искать? Она совсем потерялась. Вдруг — спасительная мысль: Козлов! Как она могла забыть, он наверняка поможет, узнает. Все прежние опасения, советы Веры, — все стало несущественным. Только бы узнать. Даже тень подозрения о невозможном не проскользнула: родители просто могли переехать в другое — какое!? — место, и пока о себе не сообщали.

Нашла телефон Козлова. На его вопрос ничего пояснять не стала, только настойчиво просила или приехать или где-нибудь назначить встречу. Впервые увидав его после возвращения домой, не стала ни о чем расспрашивать — сразу, хотя и путано, выложила свою тревогу. Козлов помрачнел, после паузы раздумья неопределенно пообещал что-нибудь узнать.

Через неделю, неизвестно как пережитую Ксенией — тревога росла ото дня ко дню, Козлов позвонил, назначил встречу в городе. Встретились днем на Петровке, заполненной оживленным шумом пестрой толпы. Здесь фигура Козлова не смотрелась так одиноко впечатляюще, как дОма или на деревенской улице. Останавливаться не стали, медленно двинулись в людском потоке. Разговор начался не сразу. Собравшись с мыслями, Козлов заговорил:

— Беда с вашими родителями случилась, Ксения Николаевна. По очень нехорошему делу они арестованы и приговорены к высшей мере, как вся их группа.

— Какому делу? Какая группа? Мой отец… Где они сейчас? — вскинулась громко Ксения.

— Тише, тише, пожалуйста, — умоляюще, негромко продолжал Козлов, — помочь им уже нельзя. — Как гвоздь вбил по самую шляпку.

Расширившимися от ужаса глазами Ксения уставилась на него:

— То есть как нельзя? Совсем?

Козлов кивнул: — Я еще что хочу сказать. Может, вам снова уехать. Туда же, в Т. Мало ли что…

Ксения, не раздумывая, тряхнула головой: — Нет, хватит зайцем бегать. Останусь здесь — будь что будет.

— А девочка, что с ней будет, если что?..

— А если что, Анастасия присмотрит…

— Вы поймите, все не просто так. И я… и вы… ну, в общем, вы мне…

— Нет, не надо. Очень прошу вас. Может, вы и не о том, но я долго думала. Я неимоверно вам благодарна за ваше участие, за помощь бесконечную. Наверное, не всегда просто вам было это сделать. Но… — она судорожно сглотнула, — не могу я, поймите. Не обижайтесь… пожалуйста.

Спустя месяц Ксения нашла в почтовом ящике конверт. На четвертушке бумаги корявым почерком человека, не привыкшего много писать, значилось: «Меня переводят на Урал. Наверно надолго. Не поминайте лихом и сами берегитесь. Очень вы мне любы. Прощайте. Григорий».

Почему в детстве так медленно тянется время? Ты уже и читать умеешь не только по складам, знаешь, сколько будет, если две картошки сложить еще с двумя, и старшие твои подруги и приятели теперь по утрам деловито бегут в классы, гулять во двор выходят реже — уроки делают, а тебе все еще в школу рано — говорят, мала. С малышней Вике играться неинтересно, даже со сверстниками. Изнылась она дома. Мама подолгу болтаться во дворе не разрешает: Анастасия придет с работы на обед — тогда выпустит, а потом обратно домой зовет, когда убегает на работу. Бывает, уговоришь, чтобы разрешила еще немного погулять, а соседка-бабушка домой впустит. Так целый день проходит дома: то книжку почитает, да-да — почитает, или картинки посмотрит — в углу стоит целый большой шкаф с такими книжками, тяжелыми, в темных переплетах, то в окно посмотрит на улицу или во двор. Мама с утра до вечера на работе — корректором работает в каком-то издательстве со смешным названием Гранат. Что такое корректор, Вика соображала плохо, мама говорила, что ошибки в книжках ищет. Почему в книжках ошибки? — не понимала Вика, — ведь за это ругают, как соседского Андрюшку родители — там часто крик стоит: опять ошибок понаделал! Андрюшка уже большой, он первую ступень заканчивает, говорит, как вторую закончит, в военные пойдет, чтобы стрелять и в красивой форме ходить. Жалко, что девчонкам нельзя в такой же форме ходить. У дедушки была форма, правда, не военная; дедушки уже не стало, а форма еще долго в шкафу висела; потом исчезла — Анастасия говорит, продали, чтобы хлеба купить.

В квартире наших прежних героев появились люди с новыми именами, привычками. Скажем больше, другой мир явился взамен прежнего, почти совсем ушедшего. До недавнего времени на двери еще висела потускневшая металлическая полоска с надписью: Инженер путей сообщения Н.П. Семенов-Сверчинский. Ксения после исчезновения родителей табличку сняла, да и соседи бурчали.

Соседи, Прошкины, появились еще до возвращения Ксении с дочерью из Т. Василий Гаврилыч Прошкин — грубоватый по виду лица мужчина, рябой, с невысокой плотной фигурой; какой-то чиновник, из новых — на службу ходил с тощим портфелем. По утрам, а особо по выходным, любил, невзирая на присутствие посторонних женщин, в рубахе поверх исподней и в неприкрытых подштанниках разгуливать по квартире: то в кухню заглянет — правда, поздоровается, то в уборной надолго застрянет с газетой. Дома он ничем не занимался, кроме упомянутого чтения газет, нудных нравоучений жене и мамаше, а также недолгих воспитательных разговоров с сыном, обыкновенно завершавшихся подзатыльником. Жена его, Марья Никандровна, бывшая мещанка из Пензы, особа противоположной внешности, — рыжая, плоскогрудая, худая и оттого казавшаяся высокорослой, хотя мужа превышала всего на полголовы, когда он в сапогах. Кроме сына Андрюшки, к моменту нашего рассказа она произвела законную двойню крикливых младенцев, истязавших круглые сутки родительницу вместе с соседями. Своего суженого супруга встретила, когда он еще агитатором крутился среди рабочих на фабрике венской мебели, где ее батюшка служил конторщиком. С ними вместе теперь проживала и мамаша нового чиновника, сгорбленная, немного тугая на ухо старушка, затюканая невесткой; однако с Анастасией, и особенно с Викой, общаться любила — внимательно слушала, неизвестно что разбирая, девочку по головке гладила. Муж с женой девочку не замечали, Ксению — недолюбливали; может потому, что была дочерью бывших квартирных хозяев; однако слегка побаивались из-за ее молчаливости в отношении к ним, посчитанной за высокомерие. Могло быть и так, хотя в семье Ксении только маменька временами могла выказать себя в подобном качестве, отец — никогда. Скорее всего, невзлюбили они Ксению после нескольких случаев, когда в ее очередь уборки общих мест квартиры, это сделала Анастасия. Она часто, и при посторонних, по привычке называла Ксению барышней. В семье нового соседа Ксению так и звали, с презрительным оттенком, конечно.

Жили между собой — нельзя сказать дружно, но без открытых ссор; миротворцем, как ни странно, всегда выступала Анастасия, имевшая доступ к обеим сторонам — новых соседей, Ваську с Машкой, в принципе, считала ровней себе. Общительная характером, умелая, она немного помогала новой соседке управиться с младенцами, чем снискала благоволение не только ее, но и супруга. Своя жизнь у Анастасии никак не налаживалась, несмотря на отдельное жилье: она теперь перебралась в бывшую комнату барышни, оставив свою полутемную клетушку. Захаживал к ней один смирный мужчина неплохой наружности — ведь наша Анастасия лицом тоже не уродина, с приятными веснушками. Пьяным его никто никогда не видал, хотя он, бывало, задерживался в гостях на день-другой. После того — Анастасия ходила по квартире с довольным видом, хотя и слегка смущенная; на Ксению глаз не поднимала, забирала к себе Вику, поила чаем и о чем-то с ней толковала.

Через несколько лет, Вика уже в школу ходила, появилась однажды в квартире вместе с Анастасией худенькая, молчаливая девочка, ровесница нашей. Соседям и Ксении было объявлено — Варька, дочь ее близкой подружки, недавно скончавшейся от ранней тяжкой болезни, будет теперь жить здесь, вместе с ней. Таким нечаянным образом решила Анастасия нарушить свое одиночество.

В квартире на Кривоколенном устанавливалась новая жизнь.

Летом замечательного года, когда всей стране предстояло праздновать двадцатую годовщину Октября, Вика окончила школу. Какой волнующий открывался простор… Люди пели радостные песни о счастье. Люди молчали и молились.

За неделю до знаменательной даты в Кривоколенный переулок столицы пришла потертая почтовая открытка из Свердловска на имя Ксении Николаевны Семеновой. На обороте карточки неуловимо знакомым корявым почерком, немногословно, без насыщения знаками препинания, выражались горячие поздравления с наступающим праздником всего трудового народа, а также сообщалось, что жизнь на новом месте наладилась, природа здесь красивая, работы много, женился, растут две дочки, Ксения и Вика. В последних словах короткого послания — надежда на встречу с «прекрасным другом прошлых лет» в будущем году, когда возможен будет приезд в Москву по делам службы.

Отправитель открытки не мог знать, что его земной путь вскоре внезапно оборвется. Как у многих его коллег и окружающих граждан.

— 6 —

Каким образом разговоры о них с Иосифом, ее невинные отношения, полные романтического вдохновения, соприкасались с прошлой жизнью матери? Этого Вика понять не могла. А Ксения не считала нужным что-либо объяснять, и теперь любой разговор, где речь могла коснуться Вики и Иосифа, сама старалась быстрее закруглить, явно не желая продолжения.

Близилось завершение второго курса. Вика разрывалась между любовью и сдачей экзаменов. Когда экзаменационные тяготы стали близиться к концу, всплыли другие заботы: впереди лето, у нее будет месячная практика в Москве, а что же с ними, ею и Иосифом, будет летом вообще. Надо же какие-то планы наметить. На ее вопрос, он просто ответил, что у него впереди большая экспедиция — в Бахчисарае и у Терновки продолжаются прошлогодние раскопки, надо срочно заняться изучением сделанного. Предложил по окончании практики приехать к нему: он устроит ее на раскопки до конца каникул, свозит к родителям в Керчь, познакомит.

— А потом? — спросила она.

— Потом ты поедешь домой, будешь учиться, а я еще останусь в экспедиции. Я договорился с кафедрой — мне сократили лекционные часы на следующий семестр, так что смогу остаться там до поздней осени.

— Остаться? А как же я? Буду одна? — нахмурилась Вика, чувствуя, что вот-вот расплачется.

— Дорогая моя девочка, что же нам делать? Ведь я должен быть там, для меня это очень важно.

— А я, получается, не важное? — еще не веря в несокрушимость еще не начавшейся разлуки.

— Ты меня неправильно поняла. Вернее я не так сказал, дурак. Извини меня. Конечно, мы должны быть и будем вместе. Но, как ты понимаешь, есть условия и обстоятельства нашей предыдущей жизни, которые нам придется совместить с тем, что предстоит в будущем.

При этом ни он, ни она не произнесли вслух, что это такое «в будущем» и когда оно «предстоит». Не стали они на этот раз, шутливо, по недавней привычке, перебрасываться английскими фразами. В общем, невеселым вышло окончание их встречи.

За окном сверкало неуместное солнце чудесного июньского дня. Тихое бормотание улицы неясно доносилось через форточку. Почему именно теперь Вика решилась, наконец, спросить о письме тети Веры, когда-то найденном в шкафу? Ксения слегка изменилась в лице, однако пенять дочери не стала — дело давнее. На вопрос, кто такие Володя и Миша, ответила, что Володя — брат тети Веры. И замолчала. Вика ждала. Наконец, через силу, Ксения хрипло произнесла: — Миша — твой отец.

Значит, тетя Вера тоже все знала. И никто ей, Вике, ничего не сказал. Какая-то непонятная тайна окружала личность отца. Вика, не спуская с матери требовательного взгляда, чуть не криком: — Кто он? Куда подевался?

Ксения молчала стояла у окна, окутываясь папиросным дымом. Но Вика не отставала, смотрела в упор на невидное против света лицо матери.

Прерывающимся шепотом из облачка дыма, просвеченного солнцем, раздалось: — Единственное, что я знаю, — его убили… чекисты… энкаведешники. Прости меня. Это очень опасно для нас с тобой и очень страшно. Потому никогда не говорила. И тебя прошу об этом забыть, ради бога. Давай больше не будем об этом. Я не могу…

Вика была ошеломлена не только услышанным — подавленным видом мамы. Она как бы меньше ростом стала. Вика впервые увидала, как выглядит страх: — Как такое носить в себе столько лет?.. Бедная, несчастная моя мама.

Теперь и Вику придавило семейной тайной.

Пепельница полнилась окурками. Однако Ксения поняла, что на этом разговор заканчивать нельзя. Ноги у нее дрожали, папироса заметно подергивалась в руке. Присела у стола. Прокашлялась и уже другим, живым голосом, невпопад обронила дочери: — Что у тебя с твоим молодым человеком случилось? Смотрю, настроение у тебя в последнее время не того, не как прежде. В чем дело?

Вика таиться не стала, все рассказала, как есть.

— Так ты что же, жить там с ним собралась, в этой экспедиции? — набирая прежнюю силу, спросила мать в упор.

— В каком смысле? — покраснела Вика. Мысли об этом не посещали ее: Иосиф даже повода не давал.

— В обыкновенном смысле — резко ответила Ксения. — Сначала радости в шалаше, а потом… Просто так детей плодить нечего.

— Во-о-т ты что? Тогда я выйду за него замуж! У него в Керчи родители живут, — бросилась в омут Вика.

— А этому — не бывать, — жестко отрезала мать и отвернулась, показывая, что теперь разговор окончен.

Вика была повержена в прах: она совсем ничего не понимала. Ни того, что сказала мать, ни причины ее слов. Как же ей самой дальше быть? Как жить?! Два страшных потрясения — одно за другим — в считанные минуты…

В комнате умирала тишина. По случаю серьезного разговора радио не включали. Без стука вбежала Анастасия: — Вы уже все знаете? — увидала чужие лица матери и дочери, поняла — ничего не знают. По радио выступал Молотов[1]

Продолжение

___

[1] Молотов В.М. (1890-1986), нарком иностранных дел СССР, выступил 22 июня 1941 г. по радио с сообщением о нападении Германии на СССР

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.