Борис Тененбаум: «Вылечить раны нации». Линкольн. Продолжение

Loading

Александр Стивенс сделал поразительное заявление, которое есть смысл процитировать. Он предложил заключить немедленное перемирие, с тем чтобы дать страстям время остыть, а сразу после этого «…немедленно организовать совместную военную экспедицию против Мексики…» Зачем он это предложил — истинная загадка.

«Вылечить раны нации»
Линкольн

Борис Тененбаум

Продолжение. Начало

Джефферсон Дэвис как кандидат в диктаторы Мексики

I

Френсис Престон Блэйр был, что называется, человек с идеями. Долгие годы он был успешнейшим политическим журналистом, издателем газеты «Вашингтон Глоб», другом и помощником президента Эндрю Джексона, который даже включил его в свой кабинет, хотя и на неофициальной основе. В начале 1865 года ему шел уже восьмой десяток, но он все еще живо интересовался политикой. А поскольку старший сын Блэйра, Монтгомери, был министром почт в кабинете Линкольна, а младший сын — генералом, служившим под командой Шермана, то старый Френсис Блэйр был вполне осведомлен и в общем ходе дел разбирался прекрасно.

И вот однажды он решил, что знает, как прекратить войну.

В свое время он дружил с Джефферсоном Дэвисом, ныне — президентом КША. Почему бы ему не сьездить в Ричмонд и не попробовать уладить все это «затянувшееся недоразумение…»? У него имелся к тому же прекрасный предлог для визита — в июле 1864 года, когда конфедераты подошли к самым окрестностям Вашингтона, они разнесли загородный дом Блэйра в Мэриленде. Грабители унесли с собой кое-какие вещи, которые были дороги Блэйру как память, и кое-какие бумаги из его личного архива — ну, так, может быть, их можно как-то разыскать и вернуть?

Трудно себе представить, чтобы солдаты в пылу боя, а потом в ходе долгого отступления сохранили бумаги, которым они не придавали цены. Но ведь разговор надо с чего-нибудь начать, не правда ли? И коли так, то «…потерянные личные письма…» — предлог не хуже прочих.

В общем, Френсис Блэйр[1] явился к Линкольну, изложил ему свою идею о посредничестве — и Линкольн ему не отказал. Военные власти получили распоряжение «…пропустить мистера Блэйра, следующего под флагом перемирия в Ричмонд, по частному вопросу, представляющему для него интерес…» — и 12 января 1865 года Френсис Блэйр оказался в Ричмонде и встретился там с президентом КША.

И тут-то Френсис Блэйр и изложил ту гениальную идею, которая его осенила: он предложил немедленно прекратить военные действия, объединить армии Севера и Юга, вручить командование ими обоим главнокомандующим, генералу Роберту Ли и генералу Улиссу Гранту, и дружно двинуться в Мексику.

Дальше открывались самые радужные перспективы: французская марионетка, император Максимилиан, будет немедленно изгнан, и доктрина Монро о невмешательстве европейских стран в дела стран Америки будет торжественно утверждена. Hy, а дела в Мексике надо будет как-то устроить — и кто же подойдет для этого больше, чем Джефферсон Дэвис? Он станет там диктатором и наведет порядок железной рукой — что и нетрудно при таких помощниках, как генерал Ли и генерал Грант.

Джефферсон Дэвис на своем веку многое повидал — случалось ему говорить и с сумасшедшими.

И вполне хладнокровно предложение о «…диктатуре в Мексике…» он отбросил хотя бы потому, что оно явно исходило не от Линкольна, человека вменяемого и глубоко рационального, а от избранного им посредника, человека, по-видимому, слегка невменяемого.

Но если отделить зерно от плевел, то зерно все-таки оставалось — посредник был налицо, и можно было попробовать начать переговоры. Дэвис попросил Блэйра вернуться в Вашингтон и осведомиться у Линкольна — не будет ли он согласен принять эмиссаров КША? Он даже снабдил своего гостя письмом, в котором извещал Вашингтон, что готов послать туда полномочных представителей с высокой целью: «установления мира между двумя нашими странами…»

II

Ответное письмо не заставило себя ждать: Блэйр доставил в Ричмонд письмо Линкольна, в котором говорилось, что он с готовностью примет любых уполномоченных:

«…если это поможет установлению мира в нашей общей стране…»

Разница между «двумя нашими странами…» Джефферсона Дэвиса и «…одной нашей страной…» Авраама Линкольна была глубока, как бездонная пропасть, и многие члены кабинета президента КША предлагали бросить все дело — оно явно вело в никуда. Но Джефферсон Дэвис рассудил иначе. Он отрядил для переговоров целую делегацию, члены которой были подобраны так, что все они занимали в свое время видное место в том Союзе, который существовал до Гражданской войны.

Первым в списке шел Александр Гамильтон Стивенс, вице-президент КША. В течение целых 16 лет, с 1843-го и по 1859-й, он был членом конгресса США — многие теперешние политики Севера его хорошо знали. Например, его хорошо знал Авраам Линкольн — в ходе своей одной-единственной сессии в конгрессе он представлял там партию вигов, к которой тогда принадлежал и Стивенс, так что они были как бы однопартийцы.

В свое время, примерно в середине 1863 года, Дэвис уже пытался отправить Стивенса в Вашингтон — официально всего лишь для того, чтобы обсудить вопрос об обмене пленными — но дело было уже после победы при Геттисберге, и Линкольн отказался его принять.

Стивенса сопровождало еще два лица — Джон Кэмпбелл, бывший член Верховного суда США, и Роберт Хантер, когда-то представлявший Виргинию в сенате.

Делегаты добрались до линии фронта и выяснили, что на стороне федеральных войск их прибытия как-то вроде бы и не ждут. Они осведомились о местопребывании генерала Гранта — он, по идее, должен был знать об их прибытии. Ответ они получили совершенно обезоруживающий:

«Гранта в ставке нет, он сейчас в большом запое»[2].

Военный министр, Эдвин Стэнтон, когда его известили о делегации южан, сказал, что он совершенно ничего не знает ни о каких переговорах и в разрешении на пересечение боевых линий отказывает. В общем, весь проект чуть было не сорвался — Стэнтон его явно саботировал, — но тут Грант вернулся к себе в штаб и 31 января 1865 года собственной властью разрешил делегатам к нему приехать. Приняли их вполне любезно, но без всякой помпы. Посланцев КША просто поразило, что домик, в котором жил Грант, даже не охранялся часовым.

Сенатор Хантер сразу начал с того, что передал генералу Миду дружеское письмо от губернатора Виргинии Генри Уайза. Дело тут было в том, что жены губернатора Уайза, верного сторонника Конфедерации, и генерала Мида, командующего федеральной Армией Потомака, были сестрами. Соответственно, близким родственникам вполне можно было поговорить о семейных делах, оставив в стороне один печальный факт, которого сейчас не стоило касаться.

Факт этот состоял в том, что гимн, распевавшийся Армией Потомака, повествовал о гибели Джона Брауна, чье «…тело покоится в земле…», — а повешен был Джон Браун в Виргинии, конечно, по приговору суда, — но и с санкции губернатора штата, мистера Генри Уайза, близкого родственника генерала Мида, командующего Армией Потомака.

Такого рода подробности, конечно, заметались под коврик — но они, тем не менее, как-то сами по себе вылезали наружу. Например, когда генерал Грант принимал своих гостей с Юга в домашнем кругу, его жена осведомилась у Александра Стивенса — не может ли он посодействовать освобождению ее брата Джона из плена? Стивенс, конечно же, ответил, что будет рад сделать все возможное — и задал встречный вопрос: «А почему же миссис Грант не попросила своего мужа об организации обмена?»

Ну, и она ответила, что да, конечно, она его просила — но он ответил ей отказом. И даже не захотел обменять своего собственного кузена, сражавшегося на стороне Юга и сидевшего сейчас в лагере для военнопленных под контролем федеральной армии. Генерал Грант считал, что кузену-мятежнику так и надо. А что касается его шурина, то он попал в тюрьму на Юге не как военнопленный, а просто потому, что в момент начала войны был в Луизиане, и его там интернировали. Как же можно обменять его раньше, чем выйдет на свободу последний пленный солдат федеральной армии, сражавшийся за Союз? Разве это не вопрос принципа?

В общем, после ужина в семейном кругу генерала Гранта эмиссарам КША было о чем подумать.

III

Официальные переговоры начались утром, 3 февраля 1865 года, на борту президентского парохода «River Queen» — «Речная королева» — Линкольн прибыл на нем вместе с государственным секретарем США, Сьюардом, и беседы с эмиссарами КША они проводили вдвоем.

Вообще-то, дело могло лопнуть, не начавшись — пререкания по поводу того, будут ли переговоры вестись «во имя мира между нашими двумя странами…» или «во имя мира в нашей одной общей стране…», шли довольно долго.

И военное министерство США действительно очень не хотело переговоры и начинать — Эдвин Стэнтон опасался, что «президент Линкольн по доброте своего сердца будет к мятежникам слишком уж снисходителен…». Но генерал Грант убедил Линкольна, что отпускать посланцев Джефферсона Дэвиса, даже с ними не встретившись, было бы неполитично.

Странное дело — генерал, прославившийся безразличием к потерям, давал президенту политический совет и считал нужным попробовать пусть даже малую возможность к заключению мира. К тому же удалось наконец уладить вопрос с тем, сколько же стран представляют все участники переговоров — две или все-таки одну, общую?

Стивенс предложил такую формулу: «…восстановление добрых чувств и гармонии между различными штатами и регионами страны…» С этим спорить не стали, и Линкольн сообщил эмиссарам Юга, что путь к вожделенной гармонии лежит через восстановление единства Союза и через «прекращение сопротивления его законам…».

Дальше Александр Стивенс сделал поразительное заявление, которое, право же, есть смысл процитировать. Он предложил заключить немедленное перемирие, с тем чтобы дать страстям время остыть, а сразу после этого «…немедленно организовать совместную военную экспедицию против Мексики…».

И даже сослался при этом на то, что нечто подобное уже предлагалось Френсисом Блэйром.

Зачем Стивенс это предложил — истинная загадка. Если предположить, что он действительно верил в такую затею, то приходится признать, что мы мало понимаем состояние умов некоторых американских политиков того времени.

Линкольн коротко ответил, что никаких полномочий Блэйру на этот счет не давал.

Куда более существенным оказался вопрос о том, что будет предложено южным штатам, если они согласятся вернуться в Союз. Линкольн ответил, что они немедленно получат все свои права, в полном соответствии с Конституцией. Он даже повторил это несколько раз. К этому прилагалось обещание амнистии — Линкольн при этом ссылался на имеющееся у него право на помилование — и даже намекалось на возможность кое-какой денежной компенсации владельцам за конфискованных у них рабов. Называлась просто невероятная по тем временам сумма в размере 400 миллионов долларов, которую президент был готов испросить у конгресса. Она покрыла бы не больше 15 % от «стоимости» четырех миллионов душ — но это было много лучше, чем ничего[3].

Но президент отказался говорить о каких бы то ни было деталях до тех пор, пока Конфедерация не сложит оружия:

«…Законная власть может вести переговоры с мятежниками только об условиях их сдачи, и ни о чем больше…»

Cенатор Хантер возразил Линкольну, сказав, что власть вполне может говорить с людьми, восставшими против нее, и в качестве примера привел английского короля Карла Первого[4].

Ну, надо сказать, что это было весьма нетактичное замечание — как-никак, король Карл считался тираном, в борьбе со своими возмутившимися подданными потерпел поражение, и в итоге в Лондоне ему отрубили голову на плахе. Так что получалось, что Хантер сравнивает Линкольна с королем — что в американском контексте было довольно оскорбительно само по себе — да еще к тому же с королем-тираном, наказанным народом за свои преступления.

Линкольн оскорбления то ли не заметил, то ли предпочел не замечать и ответил очень коротко:

«Я не силен в истории, но, насколько я помню, Карл Первый потерял голову…»

На этом «дискуссия о королях» и завершилась, и разговор свернул на более практические темы. Государственный секретарь Сьюарда заявил, что прокламации об освобождении рабов остаются в силе в любом случае, и даже более того — конгресс в настоящее время готовится принять специальную Поправку к Конституции, 13-ю по счету, которая запретит любую форму рабства на территории Соединенных Штатов. Сенатор Хантер говорил потом, что в этот момент он понял, что говорить больше не о чем: от Юга потребуют безоговорочной капитуляции.

IV

Какое-то время переговоры еще тянулись, но главным образом по инерции. Делегация Юга вернулась в Ричмонд ни с чем — у нее просто не было полномочий на то, чтобы обсуждать капитуляцию. Скорее всего, Джефферсон Дэвис иного исхода и не ожидал. Он не видел никакого спасения, но, будучи человеком гордым и непреклонным, собирался биться до конца. А от переговоров ожидал разве что получения документальных доказательств «тиранических требований Линкольна…» — он думал, что это поможет сплотить население КША.

Соответственно, от своих вернувшихся эмиссаров он потребовал внести в их отчет о поездке слова о том, что от них потребовали «…унизительной сдачи…». Они отказались — и тогда он сделал это сам.

6 февраля 1865 года Джефферсон Дэвис выступил в конгрессе КША с речью.

Он сказал, что Конфедерация никогда не пойдет на бесчестную капитуляцию и никогда не покорится диктату «…Его Величества Авраама Первого…», и добавил, что в течение ближайших двенадцати месяцев и Линкольн, и Сьюард узнают, что такое доблесть южан, и тогда уж они попросят о мире на тех условиях, которые им предложит победитель.

Интересно, что его, что называется, «услышали» и пресса, и публика.

Ричмондская газета «Виг» в редакционной статье написала, что «…любой арбитраж, кроме меча, должен быть осужден как трусость или предательство…», а клерк военного ведомства в личном дневнике записал следующее: «…доблесть — наше единственное спасение. Каждый думает, что Конфедерация соберет в единый кулак все свои силы и нанесет такие удары, которые удивят весь мир…»

И даже человек, который вроде бы должен был понимать истинное положение вещей, — глава артиллерийского бюро военного министерства КША, Джосайя Горгас, — и тот говорил, что «…пламень мужества вновь возгорелся в Ричмонде…».

Ну, что сказать? Джефферсон Дэвис, в общем, все прекрасно понимал. Ситуация была безнадежной, и, надо полагать, он это понимал и сам. Однако долг есть долг, и президент КША, давший клятву быть верным знамени Конфедерации, собирался выполнить свой долг, несмотря ни на что. Oн вряд ли мог послужить образцом государственной мудрости.

Hо несокрушимости его духа позавидовал бы любой диктатор.

Вторая инаугурационная речь Линкольна

I

День 4 марта 1865 года в Вашингтоне оказался дождливым, а поскольку дождь шел уже который день, а улицы столицы США далеко не везде были замощены, то грязной глины во многих местах было буквально по колено[5].

В городе было полно людей, приехавших издалека, все отели были набиты до отказа — вплоть до того, что в бильярдных ставили временные раскладные койки. Церемония инаугурации новой администрации президента Линкольна и вице-президента Эндрю Джонсона должна была начаться в полдень, но, поскольку народ начал собираться еще с десяти, все изрядно промокли. Хуже всего пришлось дамам — женская одежда того времени мало подходила к прогулкам по глубокой грязи и под дождем.

Первым приносить присягу должен был вице-президент. Он, собственно, не хотел приезжать и очень надеялся, что все можно будет организовать заочно. Эндрю Джонсон был занят в Теннесси установлением нового правительствa штата, лояльного Союзу, но Линкольн настоял на его прибытии.

Наверное, президент пожалел об этом, потому что Джонсон, поклявшись в верности Конституции, дальше понес нечто совершенно невообразимое.

Он бесконечно долго превозносил свое плебейское происхождение и объяснял всем присутствующим — и членам кабинета, и членам Верховного суда, и конгрессменам, и сенаторам, и даже иностранным дипломатам — что все они, «…со всеми их пышными перьями и позолотой…», всего лишь «…твари, созданные народом…» — «they were but creatures of the people».

Как выяснилось впоследствии, Джонсон приехал в Вашингтон, толком не оправившись после болезни, ехал он долго и утомительно, очень устал и решил перед выступлением «…хватить немного виски для успокоения нервов…».

В общем, вышло нехорошо.

Линкольн сидел с отрешенным лицом. Мужественный человек, он выслушал речь своего вице-президента до конца — и только потом подозвал к себе распорядителя церемонии и велел ему увести Эндрю Джонсона куда-нибудь подальше от толпы.

Дальше должен был говорить сам президент. При его появлении на воздвигнутой перед восточным фасадом Капитолия платформе в публике началось подлинное воодушевление — его приветствовали громкими криками и аплодисментами. Даже облака как бы немного разошлись — по крайней мере, так записал в своих мемуарах Сэлмон Чейз. Он присутствовал на церемонии, и не как бывший член кабинета Линкольна, а в качестве главы Верховного суда.

Чейз попал на этот пост в декабре 1864 года, по рекомендации президента.

Они не любили друг друга. По меньшей мере дважды Чейз пытался, что называется, отодвинуть Линкольна в тень, и в итоге тот устроил так, что Чейзу пришлось подать в отставку, но чувства мало что весят при принятии политических решений.

Линкольн предвидел, что его решения об отмене рабства вызовут впоследствии бесконечные споры, которые в конечном счете будет решать Верховный суд. И он хотел сделать так, чтобы судьи по возможности были сторонниками аболиционистов. Сэлмон Чейз был человек, Линкольну неприятный, но в отношении его к вопросу о рабстве Линкольн не сомневался, Чейз был одним из республиканцев-радикалов.

Значит, он будет судить правильно, так, как президенту хотелось бы.

Конечно, в своем роде это была рискованная ставка — судьи Верховного суда независимы и точно так же, как и сам президент, не могут быть смещены иначе как по решению конгресса об импичменте[6]. Так что Чейз в дальнейшем мог повести себя совсем не так, как Линкольн надеялся. Однако президент все-таки полагал, что его расчеты верны, и Сэлмон Чейз в качестве главы Верховного суда окажется надежным сторонником эмансипации. А пока Линкольну следовало оставить заботы о будущем и перейти к настоящему — его уже ждали.

Он поднялся на возвышение и обратился к публике с речью.

II

По сей день она осталась как одна из самых коротких из всех, которые президенты США произносили, принимая присягу — в ней всего 703 слова. Линкольн начал с того, что обратился к своим слушателям не как к «гражданам», а как к «соотечественникам» и сказал, что сейчас, в отличие от его первой инаугурации, ему нет нужды говорить много:

«…Во время моего второго появления для принесения президентской присяги существует меньше оснований для длинной речи, чем в первый раз. Тогда довольно детальное изложение будущего курса казалось уместным и подходящим. A теперь, когда прошло четыре года, во время которых публичные декларации провозглашались постоянно на каждом этапе и при каждой фазе большого противостояния, которое до сих пор поглощает внимание и ресурсы всей нации, мало есть нового, что было бы достойно разговора…»

И сразу после этого добавил следующее:

«…Достижения наших вооруженных сил, от которых главным образом зависит все остальное, хорошо известны как общественности, так и мне; эти достижения, хотелось бы верить, удовлетворяют и обнадеживают всех…»

В английском есть понятие — «power of understatement», которое не так-то легко перевести на русский. «Сила недоговоренности»? «Мощь недосказанного»? «Мимоходом о важном»?

Так вот, 4 марта 1865 года Линкольн использовал эту скрытую мощь недоговоренности во всю ее силу, потому что успехи вооруженных сил, которых он коснулся так, мимоходом, были огромны.

Армия Шермана не осталась в Саванне, а двинулась дальше, в Южную Каролину. Командование южан считало это невозможным, на пути наступающих были болота и непроходимые поймы рек — но к началу 1865 года военные инженеры северян уже многому научились, и у них под рукой оказалось сколько угодно рабочей силы. Вести об «…отце Аврааме, пришедшем нас освободить…» дошли и до негров «глубокого Юга» — у саперных командиров Шермана не было отбоя в добровольцах, желавших им помочь. Через болота были уложены гати, которые выдерживали даже вес пушек — и в итоге федеральные войска уже 15 февраля 1865 года подошли вплотную к Чарльстону.

Город сдался через три дня без всякого сопрoтивления.

Линкольну действительно не надо было ничего говорить своим слушателям об успехах, они и так знали, что штат Южная Каролина, первый из всех штатов Юга, решившийся на отделение от Союза, разорен и разгромлен так, что и разрушения в Джорджии казались по сравнению с этим детской игрой. А город, откуда был сделан первый выстрел по форту Самтер, сдался на милость победителя.

Война заканчивалась, это было очевидно для всех.

Kогда Линкольн в своей речи сказал, что «будем полагаться на будущее и не будем ничего загадывать наперед…», было понятно, что и в самом деле не стоит гадать, когда придет победа, через месяц или через два — это было уже довольно безразлично, надо было думать не о войне, а о будущем. И вот как раз в размышлении о будущем Линкольн и продолжил свою речь.

Он сказал своим слушателям, что войны не хотели ни Юг, ни Север.

III

С незапамятных времен, везде и всегда, люди в своих войнах призывали себе на помощь Господа и Провидение и никогда не сомнвались в том, что Бог на их стороне. Победа всегда и неизменно приписывалась воле Божьей, а неудача и поражение принимались со смирением, как Божья Кара.

Линкольн в своей речи сделал потрясающее, удивительное отступление от этого правила.

Он думал, что Гражданская война была карой и для Юга, и для Севера, что корнем зла было рабовладение, которое просуществовало так долго только потому, что на Юге из него извлекали выгоду, а на Севере с этим мирились. И война, однажды начавшись, приобрела такую глубину и размах, которых никто не мог и ожидать:

«…Каждая сторона искала легкой победы с результатом менее фундаментальным и ошеломляющим. Обе пользовались одной и той же Библией и верили в одного и того же Бога, и каждая надеялась на Его помощь в своей борьбе…

… Молитвы каждой из сторон не были услышаны. По крайней мере они не исполнились до конца. У Всемогущего свой замысел:

«Горе миру от соблазн. Нужда бо есть приити соблазном, обаче горе человеку тому, имже соблазн приходит!»

Если предположить, что рабство в Америке является одним из тех соблазнов, который, по Божьей воле, должен был прийти, но который по окончании предназначенного времени Он теперь намерен уничтожить, и что Он насылает на Север и Юг эту страшную войну в качестве горя для тех, через кого этот соблазн пришел, то нужно ли нам усматривать в этом какой-либо отход от тех божественных атрибутов, которые, верные живому Богу, Ему приписывают?..»

И дальше Линкольн говорит, что нет нужды спрашивать, когда закончится война.

Она закончится только тогда, когда «…каждая капля крови, выбитая кнутом, будет отплачена каплей крови, пролитой мечом…», ибо это «…должно свидетельствовать, что наказания Господни праведны и справедливы…».

Президент закончил свою речь словами, которые сейчас в США неизменно повторяют в школах на уроках истории:

«…Не испытывая ни к кому злобы, с милосердием ко всем, с непоколебимой верой в добро, как Господь учит нас его видеть, приложим же все усилия, чтобы закончить начатую работу, перевязать раны нации, позаботимся о тех, на кого легло бремя битвы, об их вдовах и их сиротах, сделаем все, чтобы получить и сохранить справедливый и продолжительный мир как среди нас, так и со всеми другими странами…»

Бремя тяжкой ответственности за пролитые реки крови лежало на плечах президента и тяготило его несказанно. Он был в формальном смысле не слишком образованным человеком, но Шекспира искренне любил. Так вот, в «Гамлете» вершиной пьесы он считал не известнейший монолог принца датского «To be or not tо be…» — «Быть или не быть…», а слова, с которыми король Клавдий обращается к Богу, oсобенно первую строчку.

Есть добрая дюжина ее переводов на русский — вот несколько примеров:

«Удушлив смрад злодейства моего» (Пастернак).

«О, мерзок грех мой, к небу он смердит» (Лозинский).

«Моих деяний смрад восходит к небу» (Цветков).

Но в английском оригинале король Клавдий говорит: «O my offence is rank, it smells to heaven». Слово «rank» имеет два разных значения. Оно может означать «ранг» или, в применении к королю, даже и «сан». А может означать резкий, неприятный запах, который на русском обозначался бы словом «вонь».

Шекспира бывает нелегко понять — жил он давно, язык с тех пор изменился, и вообще автор он был лукавый и любил играть словами. Так что первая строка из монолога короля Клавдия в буквальном, дословном переводе может означать следующее:

«Мое преступление — мой сан, и смрад его идет до неба».

А может значить и то, что преступлением является сама вонь, идущая от короля, смердящего в неотмываемой грязи его грехов. И как-то исторически сложилось, что все переводчики единодушно упускают слова о сане, который и есть преступление, а говорят исключительно о смраде.

Они правы по общему смыслу великих строк Шекспира, но, по-видимому, это не то, что видел в них Линкольн. Он не был обязан своим «саном» ни убийству, ни предательству, каяться ему было не в чем — но, когда президенту доложили о женщине, пять сыновей которой были убиты на войне, он долгое время не мог спать. Как верховный главнокомандующий всеми вооруженными силами США, он нес ответственность за все жизни, потерянные в этой бесконечной войне. Он хотел закончить ее как можно скорее — но настаивал не на «скорейшем мире…», а на «полной победе…». Kто знает, может быть, это он и считал своим грехом?

Теперь, когда победа была близка, Линкольн очень надеялся на лучшее будущее.

Продолжение следует

___

[1] Френсиса Блэйра легко спутать с его младшим сыном, генералом в армии Шермана. Френсис Блэйр-младший был полным тезкой своего отца.

[2] «Grant was on a big drunk» — Grant, a Biography, by William S.McFeely, W.W.Norton & Company, New York — London, 1981. Р. 199. Грант действительно время от времени серьезно напивался, но в те времена это рассматривалось как довольно простительная слабость.

[3] Линкольн действительно пытался сделать такой запрос конгрессу, причем рассматривал он это как «меру экономии» — война поглощала невероятные суммы, и ее хотелось закончить как можно раньше. Но предложение президента было единодушно отвергнуто кабинетом, и он его снял. В конгресс на рассмотрение оно так и не попало.

[4] Карл I (англ. Charles I of England) — король Англии, Шотландии и Ирландии. Из династии Стюартов. Его политика вызвала восстания в Шотландии и Ирландии и Английскую революцию. В ходе гражданских войн с парламентом Карл I потерпел поражение, был предан суду и казнен.

[5] Lincoln, by David H.Donald, Simon & Schuster, New York/London, 1995. Р. 565. Глубина грязи на улицах Вашингтона оценивалась в 10 дюймов, то есть побольше 25 сантиметров.

[6] Импичмент (англ. impeachment — обвинение, от лат. impedivi — «воспрепятствовал, пресек») — процедура отстранения от должности высокопоставленного государственного чиновника, вплоть до главы государства, судом парламента по тяжкому уголовному обвинению.

Print Friendly, PDF & Email

14 комментариев для “Борис Тененбаум: «Вылечить раны нации». Линкольн. Продолжение

  1. 1) Спасибо.
    2) Прошлая часть про «марш Шермана к морю» тоже очень интересная.

    1. Benny B
      — 2021-04-11 22:01:

      1) Спасибо.
      2) Прошлая часть про «марш Шермана к морю» тоже очень интересная.
      ==
      Видите ли, история идет к концу. В сущности, политическая жизнь Линкольна уложилась в Гражданскую войну — и следить за его решениями, и за тем, как они отражались на ходе военных/политических/дипломатических действий поистине интересно. Но вот — война окончена. И президент-победитель, пройдя ад самого крупного конфликта в истории США, вдруг погибает в результате нелепого заговора полудюжины дураков — тут поддерживать интерес читателя трудно.
      Вместо того, чтобы следить за хитросплетениями сложной политической игры, автору остается только развести руками — вот как случайный камушек может сгубить великую жизнь.

      1. Б.Тененбаум — 11 апреля 2021 at 23:14:
        Видите ли, история идет к концу. В сущности, политическая жизнь Линкольна уложилась в Гражданскую войну — и следить за его решениями, и за тем, как они отражались на ходе военных/политических/дипломатических действий поистине интересно. Но вот — война окончена. И президент-победитель, пройдя ад самого крупного конфликта в истории США, вдруг погибает в результате нелепого заговора полудюжины дураков — тут поддерживать интерес читателя трудно.
        Вместо того, чтобы следить за хитросплетениями сложной политической игры, автору остается только развести руками — вот как случайный камушек может сгубить великую жизнь.

        ======
        Возможно я читал Вашу книгу с другой точки зрения: Человек-президент на фоне великих событий Гражданской войны. Наиболее интересны мне были разные опции и сомнения Линкольна ДО принятия им его решений, его выбор решений — и какие уроки он потом извлекал из событий в реальности.
        С такой точки зрения имено конец жизни Линкольна настолько интересен, что увидев такое в художественной литературе я бы посчитал это дешёвым трюком ради драматизации. Посудите сами: Линкольн был целеустремлённым человеком супер-важной исторической миссии «сохранения одной страны». Миссия закончилась — [актёр уходит со сцены] человек погибает, а другие люди продолжат уже другие миссии. Тоже очень важные миссии, но жёстко в рамках «одной страны», установленных Богом / судьбой через Линкольна.

  2. «он потребовал внести в их отчет о поездке слова о том, что от них потребовали «…унизительной сдачи…». Они отказались — и тогда он сделал это сам»
    Эта фанатичная подлость Джефферсона Дэвиса продлила войну на три месяца, стоила стране тысяч, если не десятков тысяч жизней, а южным штатам — действительно унизительной (несмотря на мягкость условий Гранта) сдачи и тяжелейшей и унизительной, затянувшейся на десятилетия, потери их прав.

    «но, по-видимому, это не то, что видел в них Линкольн»
    Борис Маркович,
    Такая интерпретация возможна в случае, если есть хоть какие-то основания считать, что Линкольн пришел к ней после серьезных кровопролитных сражений этой войны. Это — врядли: при всей его формальной необразованности, Шекспира он знал и любил задолго до того, как стал президентом.
    Правда, есть еще одна возможность: в силу специфичного отношения американцев того времени к королевской власти, такая интерпретация этих строк могла быть широко распространена в США — но и в этом случае нет оснований считать, что Линкольна подтолкнуло к ней чувство своей вины.

    1. И меня поразило его двойное значение. Я — не только не Линкольн, но и не американец его времени, думаю на русском, и живу в мире, совершенно отличном от того, в котором жил он.
      Так что давайте спишем это на мое личное воображение? 🙂

      1. А.Бархавину:
        Саша,
        Простите — комментарий мой по ошибке улетел в усеченной форме.
        А хотел я сказать, что ни мое, ни ваше истолкование доказать нельзя.
        В голову к Аврааму Линкольну не залезешь, не так ли?
        Но мне показалось, что двойное значение слова «rank» имело для Линкольна дополнительный смысл.

  3. Представления не имел, что были какие-то попытки закончить Гражданскую войну мирно. Это очень интересно. Большое спасибо!

    1. Сергей Эйгенсон
      10 апреля 2021 at 21:25 |
      Представления не имел, что были какие-то попытки закончить Гражданскую войну мирно. Это очень интересно. Большое спасибо!
      ==
      Ну, копаясь в материалах по Гражданской войне, я нашел много удивительного. Скажем, Линкольн во время своей недолгой каденции в качестве конгрессмена говорил, что Юнион должен остерегаться слишком амбиционзных политиков: они способны отменить рабство или начать войну.

  4. Ну, то что нынешние черные не ценят тех огромных жертв, которые принесли белые ради их освобождения, остется на их совести (если считать, что она у них есть). Но как понять теперешних белых, которым наплевать на эти жертвы, и они продолжают считать своих предков виноватыми. Мало того, переносят вину на себя! Уму не постижимо или, говоря современным языком — ДУРДОМ!

    1. Михаил Поляк

      Ну, то что нынешние черные не ценят тех огромных жертв, которые принесли белые ради их освобождения, остется на их совести (если считать, что она у них есть). Но как понять теперешних белых, которым наплевать на эти жертвы, и они продолжают считать своих предков виноватыми. Мало того, переносят вину на себя! Уму не постижимо или, говоря современным языком — ДУРДОМ!
      ==
      Уважаемый коллега,

      Тогда, в 60-е годы 19-го столетия, суть конфликта НЕ ЗАКЛЮЧАЛАСЬ в освобождении рабов — спор был о праве на распространение рабства на новые территории, в Канзасе. Кто будет возделывать там землю — плантаторы Юга или фермеры Севера? Тут-то и обнаружился тот камень преткновения, вокруг которого закипели такие страсти.

      Полагаю, такая же картина и сейчас. Спор идет не о равенстве (никакого системного расизма в США нет), а о «позитивной дискриминации» с целью достижения равенства. На мой взгляд, расизм наоборот.

      Но, конечно, я не могу знать, в какие формы это выльется. Хорошо бы, не в Гражданскую войну 2.0.

  5. Борис, попрости убрать слово Примечания, а то получается, что «Вторая инаугурационная речь Линкольна» — примечание.
    А читать — очень интересно

  6. Вы знаете, уважаемый Борис, мне кажется, что Вам удалось главное — показать невиданную в странах русского языка связь реальности и управления, народа и элиты, личности и государства. Спасибо!

    1. Иосиф Гальперин
      10 апреля 2021 at 10:57 |

      Вы знаете, уважаемый Борис, мне кажется, что Вам удалось главное — показать невиданную в странах русского языка связь реальности и управления, народа и элиты, личности и государства. Спасибо!
      ==
      Благодарю вас, уважаемый коллега. В ходе работы над «Линкольном» такая мысль — как же это все было бы невозможно в России! — действительно приходила мне в голову. И передать это различие российскому читателю было нелегко. Я рад, что в какой-то степени это все-таки удалось.
      Спасибо вам — еще раз …

Добавить комментарий для Б.Тененбаум Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.