Большая планерка проводится в зале офицерской столовой. Оформленная в соответствии с художественными претензиями майоровой жены, тайно-ласково именуемой «Биксой», столовая представляет собой выставку зековского резного по дереву искусства и увенчана потолком с разноцветными нимфами.

Музыкальный момент

(подборка избранных сцен из киноповести)

Григорий Быстрицкий

Предисловие

Существуют два основных способа написания сценария: Киноповесть и Американский формат. В киноповести прозой показывают то, что можно увидеть или услышать, она легче воспринимается и должна работать в голове читателя как кино. Американский формат — нечто более специфическое, воспринимается труднее, но он удобнее для производства и хронометража.

Но начиналась драматургия с пьесы. Она отличается от киносценария, поскольку в театре приемы изображения скромнее, а эффект воздействия на зрителя достигается более сложными средствами. Например, для концентрации внимания на герое в кино хватает крупного плана. На сцене крупного плана нет, для акцента на героя работает вся энергетика сцены, других персонажей и немалые усилия самого артиста в образе героя.

Чтобы читатель не заскучал, я представляю разные сцены из киноповести в трех разных форматах. Примечательно, что отмеченная высшей национальной литературной премией (фото ниже) моя киноповесть описывает период позднего сталинизма и судьбу еврея в условиях безобразной антисемитской кампании.

* * *

* * *

Весна 1952, районный центр в далеком Заполярье.

Упряжки еще не перешли с саней на колеса, хотя мостовые из бревен кое-где уже обнажились. На солнце снег быстро тает, в тени пока еще лежит монолитно и надежно. Кажется, конца не будет этим сугробам, но к концу мая и они исчезнут.

Люди бегут, идут, едут по своим делам, пацаны щеголяют незастёгнутыми пальтишками, среди школьников выделяются юные музыканты с большими папками нот на длинных шнурках.

Пеший люд обгоняют сани разнообразного назначения под низкорослыми лошадками, редко грузовые автомобили, совсем редко начальственные «Эмки».

На столбах висят черные репродукторы, местная радиостанция постоянно транслирует музыку, редко перебиваемую последними известиями из шипящего радиоприемника. Музыка делится на классическую — тайную любовь радиста, военную и бодрую эстрадную. О тайной любви внимательные граждане догадываются по часто звучащему «Музыкальному моменту» композитора Шуберта. Радист всегда уточняет, что это именно «момент номер пять» в исполнении Эмиля Гилельса. Иногда, но реже и как бы с опаской произведение звучит в исполнении джаз-оркестра Всесоюзного радио под управлением А. Цфасмана.

* * *

Борис приехал на Север с семьей. Жена устроилась учителем музыки в местную среднюю школу, туда же поступила и дочь. Сын до школы еще не дорос.

По плану поисков нефти и газа, в неизведанных районах предполагалось пробурить редкую сеть разведочных скважин. По координатам три из них, самые северные, попали на огромную территорию района. Районный центр и был выбран в качестве основной базы.

В райцентре заселились в двухэтажный, 12-ти квартирный дом местного начальства, потихоньку начали обживаться и знакомиться с соседями. Еще при въезде жена Бориса обратила внимание на обилие чужих вещей и домашней утвари в предоставленной им квартире. Поначалу Борис говорил, что это старые жильцы не захотели возиться и уехали налегке. Потом пришлось признаться, что проживала здесь семья бывшего директора школы Ляндсберга, которого арестовали за писательство сионистского романа.

— И здесь от них не спрячешься, — горько усмехнулась Анна, складывая чужие вещи в большой короб.

Через неделю приветливый женский голос по рабочему телефону подтвердил Борису, что кремлевский хозяин — он и в дикой глуши хозяин:

— Борис Самойлович, — радостно прокричала трубка, — Вас приглашает начальник районного отдела МГБ подполковник Корнев.

— Когда нужно явиться? — Все хозяйственные заботы мгновенно испарились.

— Илья Владимирович просил передать, — в любое время после обеда. Мы тут недалеко, через два дома. Приходите, когда Вам удобно.

Созвучие с именем первого вождя и манера приглашения несколько успокоили Бориса, однако откладывать встречу никаких сил не было.

Войдя в кабинет, Борис увидел спину высокого, худого человека в штатском, стоящего у окна.

— Что же Вы, Борис Самойлович, не забегаете по-соседски? Мы ведь с Вами еще и в одном доме живем? — Человек обернулся, и Борис сразу узнал его.

* * *

Плохо освещенный блиндаж, слышен грохот артиллерии, луч света выхватывает часть карты на стене с разноцветными стрелами и надписью: «На 10 мая 1944». Возле стола из неструганных досок высокий, худой человек в очках с круглой оправой в форме майора СМЕРШ. Входит БОРИС. МАЙОР приглаживает редкие, гладко зачесанные назад белесые волосы и кивает на стул.

МАЙОР. У тебя брат родной есть?

БОРИС вжимается в стул, МАЙОР не обращает на это внимание.

МАЙОР (продолжает без выражения). Лазарь Самойлович Эвед, Эвед означает раб. Он изменил фамилию, так как считал себя рабом революции. Он служил комиссаром в дивизии Котовского.

Борис подавленно молчит, Майор вытаскивает из кармана красивую черную коробку, не спеша извлекает папиросу, прикуривает от керосиновой лампы. Берет со стола папку, медленно развязывает тесемки, разворачивает перед Борисом газету.

МАЙОР (продолжает). Узнаешь кого-нибудь из этих добрых молодцев? (водит пальцем по тексту, насмешливо цитирует) «Кадры решают все»

Борис молчит.

МАЙОР (продолжает чуть громче). Что-то ты не разговорчивый. Знаешь где он сейчас?

БОРИС. Чего говорить, Вы и сами все знаете. А где он, правда, даже не представляю.

МАЙОР. Он расстрелян 26 августа 1937. (пауза) Послушай меня, лейтенант. Ты никому про это не болтай. У тебя другая фамилия, в анкетах ничего не указано. Понял ты меня? (не дожидаясь ответа) Свободен!

* * *

СЦЕНА НА ПИКНИКЕ

№ НАТ. ЛУЖАЙКА В ВЕСЕННЕМ ЛЕСУ — ДЕНЬ

На поляне, в северном хвойном лесу накрыт стол с выпивкой и обильной закуской. Вокруг сидят и полулежат гости. На разных стадиях в отдельных группах разговоры идут вокруг отпуска. Часто слышатся фразы «вот мы прошлый год на Большой земле… скоро и мы на Большую землю… в отпуск так хочется… счастливые, уже через неделю на Большой земле фрукты кушать будут…». В центре внимания жена Бориса АННА с гитарой. БОРИС с КОРНЕВЫМ сидят на поваленном дереве с рюмками, разговаривают тихо.

КОРНЕВ

Борь, а ты семью когда из отпуска вернуть хочешь?

БОРИС

Ну как? Со мной приедут к средине июля.

КОРНЕВ

А ты бы не спешил. Чего им торопиться? Ты все равно дома бывать не будешь со своей навигацией. Они лучше пусть фруктов поедят, что им тут до сентября комаров кормить?

БОРИС, беспечно бросив «вот еще, семья геолога…», порывается встать, но КОРНЕВ крепко сжимает его локоть.

КОРНЕВ

(АННЕ, громко)

Анечка, давай на бис, еще, пожалуйста!

(БОРИСУ, незаметно почти не разжимая губ)

Ты со своими буровыми насосами совсем думать разучился. Космополит херов…

БОРИС осекается, его рука с рюмкой застывает в воздухе.

№ ИНТ. БАРАК НА КРАЮ ОМСКА — НОЧЬ

В захламленном помещении угрюмый здоровенный МУЖИК с кистями в совковую лопату оценивающе, как портной на клиента, смотрит на БОРИСА, на его черные и волнистые заросли.

МУЖИК

Для тебя есть два варианта: Семен Бронштейн — снабженец, и Вазген Карапетян — маркшейдер.

БОРИС

Сеня Бронштейн не пойдет по всем параметрам. Сильно не в моде с двадцать седьмого, а нынче и совсем в загоне. Вот Вазгена можно переделать как-то попроще?

МУЖИК

Можно. Дам Арама Карапетова, не так в глаза бросается. Но это будет дороже и подождать придется.

БОРИС

Давай,

(в сторону)

хорошо бы не на всю оставшуюся жизнь, а то появится у Ани в мужьях еще и знойный армянин.

* * *

Декабрь 1952, стоянка СМП

У жилого вагона вольнонаемных Арама подкараулил доктор лагеря.

— Арам Артурович, У меня к Вам не совсем обычная просьба… Возьмите в свою бригаду женщину, с руководством я договорюсь. Погибает совсем, и не столько от истощения, сколько от тоски и беспросветности…

— Политическая?

— Да, 58, член семьи…

Арам с сомнением смотрит на пожилого, усталого врача:

— Но в бригаде достаточно тяжелый физический труд, надо много ходить на лыжах, таскать рейку, мерную ленту, вешки… Ослабленной женщине это не под силу…

— Зато у Вас есть возможность подкормить её. — Не сдается доктор. — Но главное, ей необходимо сменить обстановку. Подальше от овчарок, уголовниц, с относительной, хотя бы днем, свободой она может восстановиться… Иначе пропадет…

Арам не знает как реагировать:

— Доктор, у вас политических пол-лагеря, почему Вы именно о ней просите?

— Не знаю… — Озирается врач. — Что-то в ней есть такое… Порода особенная, воля, характер. Она эстонка — Анабель, из семьи высшего красного командира, — оглядываясь, — родители расстреляны. С сорокового удерживалась, с девятнадцати в Инталаге, прямо с момента его образования. А теперь, видимо, усталость накопилась и начала слабеть на глазах… В общем, это единственный шанс. Не получится, ничего уже не спасет. А ей еще четыре года надо продержаться… Если конечно не добавят…

Маркшейдер Арам Артурович Карапетов на самом деле никакой не Арам Артурович. На самом деле он беглый геолог Борис Самойлович Берман. Его появление на зоне это совсем другая история, к нашей героине покуда отношения не имеет. Он сам на птичьих правах, лишние телодвижения, которые могут его разоблачить, ему не нужны. Но и бросить политическую на произвол судьбы из-за собственной безопасности человеку, прошедшему войну, не позволяет ни гордость, ни совесть.

* * *

Апрель 1953, строительство северной ж. д.

Большая планерка проводится в зале офицерской столовой. Оформленная в соответствии с художественными претензиями майоровой жены, тайно-ласково именуемой «Биксой», столовая представляет собой выставку зековского резного по дереву искусства и увенчана потолком с разноцветными нимфами. Старшие групп из вольнонаемных, начальник по режиму и прочие функционеры сидят за обеденными столами. Отдельно, на небольшой сцене накрытый кумачовой скатертью стол с графином, олицетворяющий президиум, где расположились Дядко и подполковник из центра.

— Товарищи строители, из центра поступило указание форсировать летний задел. — Тут Дядко прерывает привычно пылкую речь, обращаясь к подполковнику. — Я вообще-то слышал, нас сворачивать собираются…

— Вы, майор, поменьше сплетен слушайте. — Не вполне дружелюбно озлобился приезжий начальник. — Скажут, свернуть стройку, значит свернем. А пока выполняйте указание! Товарищ Самодуров, начальник стройки, лучше знает…

— Да мы конечно… Задел обеспечим… — Буксует Дядько. — Даже в п́урги работаем…

Тут он приходит в себя:

— Геодезия! — Смотрит на Арама. — Доложите по заделу!

Топограф встает, обстоятельно докладывает:

— Для задела путевой стройки на лето нам надо прозондировать несколько направлений. На эту местность у нас есть только топографические карты 1946 года. Самолетом облетать авангардные направления, пока еще лежит снег, нецелесообразно. Возможно, пробитый маршрут придется отменять и искать для путей более подходящие направления…

— Это вам работы прибавится?

— Да, прибавится. А что делать? Мосты где попало не поставишь…

Дядко уже деловит:

— Вас надо усилить… Что необходимо дополнительно?

Арам больше обращается к подполковнику:

— Лучше всего создать еще пару бригад, но у нас нет топографов. С инструментом никто больше работать не может. Мою бригаду усиливать не надо, только мешать будут. А вот на доставку вешек с пилорамы, продуктов, установку палаток потребуется дополнительная рабочая сила.

— А палатки зачем? — Не понимает Дядко.

— Плечо до зоны уже больше 8 километров. Если мы будем каждый день возвращаться, это 16-17 км, все рабочее время потеряем. Поэтому прошу разрешить моей бригаде ночевать на маршруте.

Дядко смотрит на главного по охране:

— Это как же, зекам в зону не возвращаться?

Подполковник перебивает:

— Так, не возвращаться… Геодезист дал за них подписку, отвечает головой. Пусть работают…

Дядко решительно:

— Тогда пусть охрана там же живет…

Арам продолжает, поморщившись:

— Охрана с собаками нужна посреди обратной дороги в зону. Пусть там разобьют себе лагерь и смотрят, чтобы зеки чего не учудили… Те, кто подтаскивать будут… А впереди нам охрана не нужна. Только продукты все сожрут…

Дядко вскидывается:

— Больно ты умный, режим нам устанавливать…

Подполковник теряет терпение:

— Майор, в последнюю пургу у тебя 23 зека на путях замерзли, вот он, твой режим…

— Так те же обычный контингент, товарищ подполковник, еще подгонят. А у него в бригаде обученные…

Дядко, по обычаю не подумав, бросил это достаточно небрежно и тут же пожалел. Подполковник совсем рассвирепел:

— Сказал бы я тебе, да народу много… Короче, предложение геодезиста толковое. Принимаю.

* * *

№ ИНТ. ПАЛАТКА ГЕОДЕЗИСТОВ — ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

В центре палатки весело трещит сосновыми дровами буржуйка, на чурке стоит керосиновая лампа. Поодаль на лапнике раскинут спальный мешок, на котором терпеливо ждет АРАМ. Голая АНАБЕЛЬ берет с печки цинковое ведро, кидает туда куски снега, выливает на себя. Он с удовольствием рассматривает великолепную фигуру, вытягивает из рюкзака полотенце.

АРАМ

Иди уже сюда, простынешь…

АНАБЕЛЬ ныряет к нему на ложе из спальника, он растирает ей все тело, она обнимает его за шею.

АНАБЕЛЬ

В последние десять лет я столько воды не истратила…

АРАМ

Просто не верится! Провести в этой чертовой зоне столько лет и такая кожа… Как тебе удалось сохранить все это?

АНАБЕЛЬ

Кожа восстановилась от хорошего питания, легких физических нагрузок и свежего воздуха…

АРАМ

То, что ты каждый день делаешь, это легкие нагрузки?

АНАБЕЛЬ

Не нуди, Арамчик, не до разговоров мне… Потом… Все потом…

№ НАТ. ЛЕСОТУНДРА — ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

В сумерках белой, полярной ночи стоянка геодезистов показана сверху, видна большая палатка с дымящейся трубой, выведенной через проем окошка, тлеющие поленья в костре, логово зэка ШАЛЯПИНА на лапнике под брезентом. Картина стоянки на поляне среди леса медленно уходит вниз, открывается бескрайняя лесотундра.

ШАЛЯПИН (ГЗК)

Э люцеван ле стеле…

№ ИНТ. ПАЛАТКА ГЕОДЕЗИСТОВ — ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

Анабель бессильно отваливается на бок.

АНАБЕЛЬ

Идиот несчастный… Где он звезды увидел? Солнце круглые сутки торчит… И вообще, в третьем действии без оркестра это неинтересно…

АРАМ

Аня, ты чудо! Как это? Ну как в зоне все это можно сохранить?

АНАБЕЛЬ

(тихо смеясь, с едва заметным прибалтийским акцентом)

Тебе жена говорила, наверное, иногда ты слишком пафосен.

(Звучит через «э»)

Все проще, дорогой мой. Работа в твоей бригаде это сущие пустяки по сравнению со шпалами, рубкой лесных массивов… Правда, поверь, для меня теперь это легкая прогулка.

АРАМ

Шаляпин так не думает…

АНАБЕЛЬ

Думает также. Просто боится сглазить, вот и придуривается… Но мне легче. С тобой я расцвела, как эта тундра весной

(Смеется)

Пожалуй, уже заразилась от тебя говорить высоким штилем…

Она обнимает АРАМА, длинно целует, закидывает на него голую ногу, словно хочет закрыть от целого мира.

АНАБЕЛЬ

Вся любовь, которая скопилась в моей голове и теле за эти годы, и которая не имела выхода, теперь выплеснулась… Знаешь, у тундры очень короткая жизнь для цветения… Два-три месяца, вот тебе и все лето… Поэтому в первые же теплые дни все моментально распускается, цветет и торопится жить… Так и я.

Они лежат некоторое время неподвижно. Печка прогорела и становится холодно. Забираются в спальный мешок, толкаются, дурачатся, потом застывают в поцелуе. На стенке палатки, в тусклом свете керосиновой лампы тень от спальника принимает причудливые формы. Потом все затихает.

АНАБЕЛЬ (ГЗК)

Мой час настал. Да. И вот я умираю…

* * *

По адресу предусмотрительной эстонки деревянный барак коридорного типа с общим сортиром. В комнате за чистым столом приятнейшая Софья Михайловна угощает гостя чаем:

— Вы не представляете, Арам, как меня обрадовали… Я от Анечки письмо с оказией получила еще в прошлом году. Перед её тридцатилетием. Очень тосковала и, мне показалось, прощалась со мной… Бедная девочка… Столько вынести… С 18 лет по лагерям, круглая сирота… надеяться не на что… лучшие годы у неё отняли… Мы с её мамой дружили, потом после их ареста она у меня немного пожила. Вскоре и за ней пришли…

— А Вы, Софья Михайловна, Вы как здесь оказались?

— Ох, Арам, это долгая и, к сожалению, не такая уж и редкая история… Как все тут оказываются… Вы знаете, особенно сейчас, по амнистии, какие люди здесь оседают. Цвет геологической науки…

Арам поперхнулся:

— Вы геолог?!

— Скорее, учитель геологов… Профессором МГУ была. Потом здесь оказалась, лаборантом в кернохранилище. Я сторожил в этих краях… Но это все неинтересно. Вы лучше о себе расскажите. Где, когда с Аней познакомились?

— Меня лагерный доктор упросил её в бригаду взять. В декабре её доставили почти на грани… Но потом начала потихоньку приходить в себя… И вообще… я надеюсь, её скоро освободят… хочу дождаться, убедиться, что все в порядке…

— Дорогой Вы мой! Вы же с тем доктором спасли её! Конечно, обязательно дождитесь… Думаю, и она на это надеется…

Маленькая, пожилая профессорша деловито прохаживается по комнатке словно по аудитории:

— Теперь по порядку: комендант здесь из репрессированных, выделит рядом комнатку, есть такая, я похлопочу… На работе у нас геодезисты на вес золота. Завтра же представлю Вас в нашем «гробу» — извините, так мы называем наш Геолого-Разведочный Отдел при «Интастрое» МГБ… И будем с Вами вместе ожидать, может попадет она под амнистию…

* * *

Абажур выключен, в окно попадает свет от фонаря и заснеженной улицы. В бараке тихо, все спят. Арам лежит на спине, рядом на кровати Анабель. Он рассматривает блики света на потолке. Не спится.

Больше трех месяцев они живут в его комнатушке. Днем вместе идут на работу, вечерами развлекаются, посещают местный театр, ресторан, часто сидят у Софьи Михайловны. Анабель расцвела, привлекает всеобщее внимание. На каблуках она выше своего друга, яркие, светлые волосы оттеняют загорелое лицо. Она выглядит так, будто приехала с южного курорта.

В ресторане сослуживец, пожилой геодезист говорит сквозь шум и музыку:

— Арам, послушай, это неземная женщина, она из другого мира. И неважно, что этот характерный загар на лице, белые открытые руки, белая шея, светлый след от шапки на лбу — по всем признакам загара понятно, что она вернулась из тундры — важно, что она просто необыкновенная.

Арам и сам знает, что его подруга необыкновенная.

* * *

В узком пенале комнатки с одним окном, на большой, двуспальной кровати с панцирной сеткой и металлическими узорами в изголовье двое лежат рядом и смотрят в потолок. АНАБЕЛЬ поворачивается, обнимает АРАМА, в комнате тихо.

АНАБЕЛЬ. Вот и закончились наши медовые месяцы. Я все тянула, тянула, но больше уже нельзя… Скоро Новый год. Это семейный праздник, и тебе надо проводить его в своей семье… Ничего не случилось, не разлюбила, всегда тебя любить буду… Но за счет чужого несчастья мы не можем быть счастливы. Анна, твоя жена, дети твои — они ни в чем не виноваты. Они не заслужили потерять тебя. Ты и сам об этом все время думаешь, я ведь вижу…

Она встает, набрасывает халат, садится к столу, закуривает.

АНАБЕЛЬ (продолжает). У Мендельсона, был такой композитор, похожая история случилась. И жена красавица и преданная, и детей дома куча, а вот влюбился в скандинавскую женщину…

АРАМ. При чем тут Мендельсон?

АНАБЕЛЬ. Сам знаешь, причем, и не спорь, Арамчик, милый, ты мой характер знаешь… Я просто так говорить не буду. Когда ехала сюда, загадала: если ты ждешь меня здесь, сразу не расстанемся. Закончим свой медовый месяц, который начался под брезентом в лесу. А эти месяцы все идут и идут, и чем дальше, тем… В общем, любимый мой, нам надо сейчас расстаться. Пока уже совсем поздно не станет… С тобой у меня были лучшие дни в моей жизни. Ни о чем я не жалею. И ты не жалей. Уезжай. И помни: я буду любить тебя всегда.

Она присаживается на кровать, гладит его лицо.

АНАБЕЛЬ (продолжает). Я давно поняла, ты не тот, за кого выдаешь себя. А тут еще Софья Михайловна сказала, ты в геологии разбираешься отлично. Это мне Бог прислал тебя геодезистом, чтобы ты со своими рейками и Шаляпиным спасли меня… Таким и останешься на всю мою жизнь…

* * *

№ НАТ. ГОРОДСКАЯ ОКРАИНА — ДЕНЬ

Серый день, серое небо с низкими тучами, одноэтажные бараки, непролазная грязь городской улицы, деревянные тротуары вдоль уродливых домов.

ТИТР: Март 1954, ИНТА

Беременная АНАБЕЛЬ пробирается по узкому тротуару к своему бараку. Навстречу, шатаясь бредет высокий пьяный МУЖИК неопределенного возраста. На нем рваная зековская телогрейка, суконная шапка-ушанка зажата в руке, грязные рыжие волосы беспорядочно развеваются на холодном весеннем ветру. Он видит беременную, галантно уступает дорогу, сходя с тротуара прямо в глубокую лужу. Она проходит мимо, потом оборачивается и подает руку.

АНАБЕЛЬ

Давай, выбирайся! Сапоги полные наберешь.

МУЖИК

О, мэм, не надо волнение, быть такой грязь это вся моя жизнь.

Мужик не принимает руки, с трудом вытаскивает из тины ногу, становится на колено на доску тротуара, затем вытягивает второй сапог и кое-как утверждается на твердой поверхности.

МУЖИК

(продолжает, запыхавшись)

Сэнкс э лот, мэм!

Анабель не уходит, мужик из вежливости продолжает

МУЖИК

Вы иностранка? Как-то акцент не так у вас…

АНАБЕЛЬ

Ты что, музыкант? Слух у тебя больно тонкий.

МУЖИК

Да, я есть маленький музыкант…

АНАБЕЛЬ

Ну, я-то, положим, советская, а вот ты, вижу, точно иностранец.

МУЖИК

О, ноу мэм, я есть тоже советский. Советский зэк Сиома. В прошлой жизнь Сэмюэл. Сэм из Коннектикут.

АНАБЕЛЬ

Что же ты запущенный такой, Сёма из Коннектикута? Здоровый мужик, не старый… Сколько тебе? Лет 50, не больше?

МУЖИК

Большой мистейк, мэм. 36 лет. Но когда жизнь закончен, есть хороший русский, как это, обичай — пить много водка.

АНАБЕЛЬ

Так, Сэмюэль, мне некогда это слушать. Иди спать, потом помойся и приходи вон в тот барак. Спросишь АНАБЕЛЬ… Хотя нет, не надо спрашивать, иди по коридору, потом четвертая дверь справа. Запомнил?

МУЖИК

О да, миссис Анабель, точно буду в ваш апартмент.

№ ИНТ. КОТЕЛЬНАЯ — ДЕНЬ

В закутке котельной шаткий столик с остатками скудной закуски, почти пустая бутылка водки, рядом старая раскладушка. СЭМ сидит на краю лежбища с маленькой гармошкой и с невыразимой тоской поет, коверкая слова, но в целом правильно по тексту.

СЭМ (ВНЕ КАДРА)

Не для меня придёт весна,
Не для меня Дон разольётся,
Там сердце девичье забьётся
С восторгом чувств не для меня.

Входит АНАБЕЛЬ, оглядывается, осторожно садится на высокую чурку, молчит.

СЭМ

(прерывает песню, после паузы)

В зона меня один зек учил. Странный инструмент этот гармошка. Я в детстве занимался музыка, и этот песня все аккорды быстро выучил. А My way не могу. Американский мажор не тот для такой орган. Русский мажор и минор просто, а наш не хочет брать.

(пауза, трогает пуговки клавиш)

Странный гармошка, странный народ… Песни от весь большой душа, минорные, а дела, как это — блаад?

АНАБЕЛЬ

Кровавые?

СЭМ

Да, да, так есть.

(Отставляет гармонь)

Ничего не могу. Штаты не могу, бизнес — не могу, жить — не могу. Каждый последний дринкер права больше. Тебя полюбил, и это не могу, ты не полюбил… Johan полюбил — папа быть не могу…

Огонь в топке котла усилился с нарастающим гулом. СЭМ с ворчанием «факин файр» проворно встает, прикручивает кран на трубе и остается поодаль, молча глядя на гостью.

АНАБЕЛЬ

Думаешь, жалеть тебя стану? Не думай! Я за четырнадцать лет на зоне жалеть разучилась…

Она сгребает со стола бутылку и остатки еды, выкидывает все в пустое ведро.

СЭМ

Не так, нет жалеть! Я ест офицер NAVY, зона был, этот факин жизн знать хорошо. Пойду Штаты, пусть погибать, все равно пойду! Только как?…

АНАБЕЛЬ

В этом и проблема… Слушай меня, мен! Ты парень хороший, настоящий. У меня никого нет. Отец Юхо — первая и последняя любовь…

(пауза, задумалась)

Он был в безвыходной ситуации, его арестовать должны были, тогда он исчез, поменял документы и стал жить под другим именем…

СЭМ

Вот! И я купить айди…

АНАБЕЛЬ

Ну и что? Допустим, купишь паспорт. Дальше что? Куда ты с ним? Спрячешься в глуши? Что это изменит? Как через границу пройдешь? Рот только откроешь, сразу конец тебе. Здесь на второй день искать станут, все перекроют… Потерпи, будем думать. Погибнуть ты всегда успеешь… Отца Юхо что вспоминать, теперь его нет. Со мной нет и никогда не будет…

(подходит ближе)

Я родила недавно, сын грудной, какие сейчас чувства… Но кроме сына ближе тебя нет мужчины и уже никто мне не нужен. Похожи мы с тобой. Так что кончай тут песни печальные петь, водку пить и планы несбыточные строить!

(Улыбается)

Нет, песни пой. Хорошо у тебя получается…

СЭМ

Знать русски… Это есть терпица-любить.

АНАБЕЛЬ

Стерпится-слюбится, Достоевский.

* * *

В 1954 Дейвида направили в группу подготовки личной встречи Хрущева с Эйзенхауэром. Одна из фотографий этой группы была помещена в газете «Правда», которую Софья Михайловна показала Сэму.

В декабре 1954 московский корреспондент газеты “The Washington Post” Саманта Ридли встретилась с Дэйвидом в баре женевского отеля и передала ему конверт из американского посольства в Москве. Дэйв повертел конверт и сунул в карман френча.

— Не хотите открыть? — спросила Саманта.

— Успею прочитать в офисе, — Дэйв столкнулся с твердым взглядом журналистки, — … что-нибудь срочное?

— Возможно, тебе будут нужны объяснения…

Дэйв вскрыл конверт и обнаружил внутри второй, незапечатанный и подписанный на его имя очень знакомым почерком.

— Я думаю, тебе надо заказать еще виски, — издалека услышал он голос Саманты…

Дэйвид часто вспоминал младшего брата. Еще в 1945 семья получила из военного ведомства стандартный ответ: «Пропал без вести во время обстрела конвоя…» Позже он нашел очевидца с уцелевшего корабля.

— Это был ад, Дэйвид, — вспоминал офицер. — Мы наблюдали в бинокли, как парни один за другим уходили под воду, и ничего не могли сделать…

Теперь Дэйв смотрел на каллиграфический почерк брата, которым он славился с семи лет, и до него не сразу доходил смысл письма.

— Откуда это у тебя? — он поднял глаза на журналистку.

— О, почти детективная история. Я согласовала в КГБ интервью с геологами московского университета по поводу открытия газового месторождения в Западной Сибири. На кафедре меня неотступно сопровождал переводчик, я записывала разные сведения в блокнот. Вокруг моего стола было много людей и в какой-то момент мне в блокнот незаметно подложили этот тонкий конверт. Каким чудом я не стала при всех читать письмо, сама до сих пор не понимаю. Интуитивно я еще что-то записала, потом аккуратно положила блокнот в свой кейс.

— Ты прочитала потом?

— Конечно! Прочитала и тут же поехала в посольство. Я боялась, что его могут обнаружить… В посольстве быстро тебя вычислили и я специально приехала, чтобы передать.

— Саманта, я прошу тебя, в прессу это не должно попасть. Я не вник до конца, хочу почитать письмо один, извини. Предполагаю, вопрос очень серьезный, и должны его решать на самом высоком уровне. Любые сведения в печати могут все испортить.

— В посольстве так и решили. В первую очередь передать письмо тебе…

— Ок, обещаю, когда история разрешится любым результатом, ты будешь эксклюзивным обладателем этой информации и дашь в газету сенсационный материал.

* * *

16 мая 1955 в отделе «Интастроя» встретились с начальником, который для небольшой лекции по открытому месторождению пригласил сотрудника — пожилую женщину. Та подробно рассказала об истории открытия Березовского месторождения, в которой было немало интриг и трагических моментов. Потом Роберт Буркхолдер попросил у нее совета по хорошим ракурсам для фотографий.

— Мне нравится панорама реки Большая Инта после поворота. Там широко, на обоих берегах красивый лес, окаймляющий водные просторы. Если вы завтра к вечеру собираетесь уезжать, приходите часам к десяти. Я вас там встречу и покажу на месте, — с готовностью объяснила старушка.

* * *

№ НАТ. ВОЗВЫШЕННОСТЬ НА БЕРЕГУ РЕКИ — ДЕНЬ

С вершины холма открывается панорама реки с лесными берегами. Пологий спуск ведет к воде, правее реки на расстоянии километра видны дома. ДЖЕК находит точку повыше, устанавливает треногу для фотоаппарата. Роберт ассистирует ему. Они расположились метрах в десяти от остальных. РОБЕРТ оглядывается и спрашивает, все ли можно снимать. КГБ-шник согласно кивает, закуривает и отворачивается. ВАДИК снимает свои пейзажи поодаль. СОФЬЯ МИХАЙЛОВНА пристально смотрит в глаза РОБЕРТУ, потом переводит взгляд на мужчину у реки и незаметно кивает. Мужчина метрах в ста от них в створе панорамы разбирает рыболовные снасти.

РОБЕРТ
(ДЖЕКУ)

Пожалуйста, сними того мужчину телевиком…

ДЖЕК (ГЗК)

С каких это пор Госдеп руководит журналом?

РОБЕРТ

(тихо, настойчиво)

Пожалуйста, просто сними того рыбака на фоне реки…

ДЖЕК свирепо оглядывается на РОБЕРТА, молча сменяет объектив. Он быстро доснимает пленку, сует её РОБЕРТУ, ловко вставляет в аппарат новую и к моменту, когда подходит ВАДИК со своим аппаратом, нащелкивает еще кадров 20. Когда он очередной раз ставит телевик, ВАДИК просит разрешения взглянуть в объектив.

КГБ-шник докуривает папиросу, потом, спохватившись, тоже поднимается к треноге и заглядывает в окуляр. Он видит центральный крестик рамки на горизонте, где высокий лес подходит к широкой глади воды. Потом особист плавно опускает крестик ниже, настраивает резкость и видит грузовик на берегу, несколько рыбаков с удочками и еще одного со спины, который подходит к ним. Какой-то парень сидит на подножке грузовика, потом машет подошедшему и беззвучно его приветствует.

Значительно правее видны дома, длинная улица и тоже ничего интересного.

ВАДИК
(ДЖЕКУ)

Рыбаков не хочешь снять?

ДЖЕК

(совсем разозлившись)

Я не работаю в журнале «Охота и рыбалка».

(поднимает объектив выше и доснимает пленку)

№ ИНТ. КОМНАТА АНАБЕЛЬ В БАРАКЕ — ДЕНЬ

Часы на стене показывают семь часов, репродуктор транслирует футбольный матч, АНАБЕЛЬ тискает сына, не успев снять габардиновый плащ. СОФЬЯ МИХАЙЛОВНА в окно видит два подлетевших к бараку черных автомобиля. Слышны громкие чеканные шаги по коридору, раздается стук в дверь.

ТИТР: 1 АВГУСТА 1955, ИНТА

Видно, что и молодой и старой женщинам такие шаги и такой стук в дверь слишком хорошо знакомы. Однако МУЖЧИНА В ШТАТСКОМ достаточно вежлив. Он здоровается и сразу обращается к Анабель.

МУЖЧИНА В ШТАТСКОМ

Собирайтесь! Вместе с сыном. Вас ждут. Возьмите документы, из вещей только самое необходимое.

(посмотрел на часы)

Пожалуйста, побыстрее!

Обе женщины ведут себя собрано и спокойно, стараются ничего не забыть, вопросов не задают. Пока молодая занимается документами, старая уже собрала ребенка. Ни одного слова в этой маленькой комнате не произнесено. Женщины обнялись, СОФЬЯ МИХАЙЛОВНА целует мальчика. АНАБЕЛЬ берет сына на руки, МУЖЧИНА несет чемодан. У двери АНАБЕЛЬ останавливается, кладет кулек с Юхо на стол и еще раз обнимает профессоршу. Потом отстраняется, смотрит в глаза, женщины не могут сдержать слез.

* * *

В офисном зале в Москве готовится видеоконференция. Во главе пока еще пустого стола Игорь Берман, сын Бориса — Арама разговаривает по сотовому и машинально отмечает мелькание разных программ на огромном мониторе. Наладчики проводят последние проверки.

— Ну-ка, останови на «Культуре»! — вдруг отвлекается Игорь.

Наладчик перестал менять каналы и добавил громкость. Из Нью Йорка транслируют концерт Мендельсона, хорошо знакомый Игорю, благодаря его внучке — скрипачке ЦМШ.

Ведущий называет имя дирижера и гордо добавляет, что он родился в СССР и вообще, пресса окрестила его «человеком мира». Еще некоторое время имя держится на титре: «Дирижер: Юхо Арамович Берман-Петерсен».

Игорь возвращается к разговору, потом говорит в трубку сотового «Минуту, извини», нажимает кнопку на устройстве связи и громко кричит помощнице:

— На «Культуре» концерт идет, найди имя дирижера!

Уже в ходе видеосовещания помощница кладет перед Игорем лист с именем. Игорь поглощен выступлениями, он уже забыл про дирижера, недоуменно смотрит на лист, машинально складывает его и суёт в карман.

В машине он снова читает имя дирижера и никак не может сообразить, что привлекает его внимание.