Шли годы, и, как обычно, на смену романтической любви к Моему Приятелю пришло просто спокойноё признание её бесспорных достоинств и правильности выбора, чего, казалось, хватало для продолжения спокойной и безмятежной жизни. Но с какого-то момента он стал замечать в ней серьёзные изменения…
Ещё раз про любовь
Сергей Верещагин
“Любовь приносит только боль. Она как наркотик. Сначала тебе очень хорошо, но потом начинается ломка, и ты просто умираешь”.
Стейс Крамер
Мой приятель, о котором пойдёт речь, считает свою историю уникальной и видит в ней определённую трагичность. Мне же кажется, что в его истории нет ничего нового, она весьма банальна и её финал предсказуем. Хотя, как сказать, может быть вы в ней и найдёте что-нибудь для себя неожиданное, если доберётесь до конца.
Я знаю, что тот, о ком речь, был бы недоволен, упомяни я его имя, поэтому буду звать его в этом очерке просто Мой Приятель.
* * *
Среди людей поживших считается нормой то, что с годами пылкая любовь сменяется привычкой. Уходит страсть, а взамен в лучшем случае приходят уважение и благодарность, которые часто обречены сосуществовать с растущим раздражением и моментами почти отвращения. Но когда Мой Приятель сделал для себя это открытие, ему стало крайне неуютно, и от невозможности что-либо изменить жить стало тяжело.
Он решил связать с ней свою жизнь, почти совсем её не зная. Было это больше тридцати лет назад, и Мой Приятель до сих пор с ней.
Прежде, чем сблизиться, он много о ней слышал, с любопытством наблюдал за ней со стороны и жил с предчувствием, что рано или поздно это произойдёт. И это действительно произошло. Его мама умоляла не спешить с решением и подумать ещё, но Мой Приятель уже не мог остановиться — это не было решением, это было состояние, в котором он оказался и из которого нет пути назад.
Не могу сказать, что эта была любовь с первого взгляда — для этого у неё не хватало изящества и изысканности, что для Моего Приятеля всегда было очень важно. Более того, многое в её облике говорило о дурном вкусе, и кое-что даже раздражало его с первого дня, но реагировал он на это с доброй улыбкой. Как это бывает почти всегда и почти со всеми, новизна ощущений создавала у Моего Приятеля иллюзию влюблённости и заслоняла многое, что позже стало таким очевидным и таким неприятным.
Здесь необходимо заметить, что Мой Приятель долго не мог отделаться от навязчивого сравнения с той ужасной, которая была до неё, что делало его любовь ещё сильнее и помогало не замечать того, что стало таким очевидным позже.
С первых дней она обворожила его своей щедростью, заботой и добротой, она была чрезвычайно терпелива к его слабостям и недостаткам, помогая и поддерживая во всём. Мой Приятель мог делать всё, что он хотел, она ему никогда не мешала, давая полную свободу, и от этого незнакомого ощущения у него кружилась голова. Он объявил это счастьем и прожил с этим немало упоительных лет.
Шли годы, и, как обычно, на смену романтической любви к Моему Приятелю пришло просто спокойноё признание её бесспорных достоинств и правильности выбора, чего, казалось, хватало для продолжения спокойной и безмятежной жизни.
Но с какого-то момента он стал замечать в ней серьёзные изменения, которые ему было тяжело принять, и это стало его тревожить. Она становилась всё более грубой, стала казаться ему неинтересной и примитивной. Ощущая это всё чаще и острее, Мой Приятель стал копаться в себе, пытаясь поменять что-то и понимая, что от неё этого ждать не стоит.
Он стал замечать чрезмерную категоричность в её суждениях и отсутствие терпимости в оценках, претензию на обладание абсолютной истиной и привычку поучать других. Она стала совершать поступки, за которые Моему Приятелю становилось стыдно.
То, что раньше в ней казалось глубиной в осознании жизни и серьёзностью в отношении к главному в ней, теперь виделось лицемерием, помпезностью и фальшивой набожностью.
Для него cтало очевидным, что отсутствие у неё любопытства по поводу образа жизни других, что он считал тактом и самодостаточностью, не более, чем элементарное невежество.
В её уверенности в себе, которая была так привлекательна поначалу, Мой Приятель начал видеть высокомерие в общении с окружающими и неспособность слышать и принимать правдивые слова в свой адрес.
Он силился понять, как её бесспорная продвинутость во многих жизненных сферах удивительным образом сочетается с почти средневековыми представлениями о некоторых сторонах жизни.
Мой Приятель всё чаще спрашивал себя, почему он так мало интересовался её прошлым, и почему он не думал об этом, решив связать с ней свою жизнь. И когда он в это углубился, то узнал о некоторых фактах и событиях в её биографии, жить с которыми стало ещё труднее.
Не помогала и меняющаяся с возрастом внешность — она толстела на глазах, одевалась всё более небрежно и безвкусно. В её голосе появились истерические нотки, и порой она срывалась на обыкновенное хамство, чего раньше либо не было, либо Мой Приятель каким-то удивительным образом не обращал на это внимания.
А иногда она вдруг начинала себя вести просто как провинциальная дурочка, и мучительное чувство неудобства за неё постепенно стало для него нормой.
И, наконец, её безвкусная патетическая риторика и примитивное чувство юмора иногда требовали от него серьёзных усилий, чтобы её переносить.
Мой Приятель силился понять, действительно ли она настолько изменилась, или эти печальные открытия — результат серьёзных изменений в нём. Он так и не может этого понять до сих пор.
Он пытался сосредотачиваться на том, что в ней по-прежнему было прекрасно или по крайней мере лучше, чем в других. Но это помогало лишь до тех пор, пока Мой Приятель не сталкивался с очередной непристойной выходкой.
Он не уставал хвалить её в разговорах с друзьями, наделяя её несуществующими достоинствами, и когда друзья соглашались с ним и добавляли к его похвалам свои, ему на время становилось легче.
Но когда он слышал о ней дурное со стороны, всегда бросался на её защиту, чувствуя слабость собственных аргументов.
Он всё чаще стал звать на помощь память о своей бывшей, воспоминания о которой за годы исчезли из его жизни естественным образом. И когда ему удавалось ясно вспомнить хамскую натуру, мерзкий облик и отвратительный запах той бывшей, то становилось легче. Но ненадолго.
Он стал заглядываться на изысканных красавиц вокруг, и порой даже подумывал, не бросить ли всё это и не сделать ли ещё один крутой поворот в жизни. Но когда Мой Приятель вспоминал, сколько ему лет, и думал о неизбежной в этом случае разлуке с детьми и внуками, то понимал, что его сладкие мечты перед сном слишком далеки от их осуществления.
Когда трудно заснуть, Мой Приятель думает о том, любил ли её и любит ли до сих пор. Думает о том, можно ли любить, испытывая постоянное раздражение и порой даже ставя под вопрос элементарную порядочность. И так ли это важно — жить с любовью или без?
Когда мы выпиваем, я говорю ему, что не стоит мучить себя поисками ответов на эти вопросы. Ведь несмотря на то, с чем ему приходится жить сегодня, Мой Приятель никогда, ни одной минуты жизни не испытывал сожаления о том, что тридцать с лишним лет назад связал свою жизнь именно с ней, с Америкой…
Если относиться к своей стране, как к жене, то безусловно можно и поменять страну. Но если — как к матери, то не получится.
Любви везде у нас почёт,
Но мало проку от почёта,
А если правильный расчёт —
То брак хорош и по расчёту…
Это, кстати, верно даже если девушку зовут Америка 🙂
Вечером 25 января 1964 года в Доме Пашкова, в скромном буфете (в полуподвале, вход со двора) студенческого зала Главной библиотеки страны юная особа в вязаной салатовой кофточке аккуратно, ложечкой, ела сладкий пирог, названный почему-то «невским».
Три стула за столиком не были заняты – и на два присели двое уже не слишком молодых людей: один небольшого роста, второй поменьше.
Первый был чернявый, всклокоченный, небритый, чрезвычайно носатый – ассириец, представляющийся для удобства грузином; второй попроще – еврей. В очках.
Сероглазую видную девушку трудно было не заметить; но у подсевших дела были поважнее. У второго, в очках, жена-студентка биофака МГУ была на зимней практике где-то на биостанции. Ну, не трагедия, конечно; всего лишь (по Гегелю) осознанная необходимость. Для профессора Наумова, декана факультета, здесь вообще не было проблем:
— У нас – производство. Мы выпускаем подкованных специалистов. Теория подкрепляется практикой. Думать надо было, когда заводили ребёнка.
Короче, отец отвёз годовалую дочку старикам-родителям в Киев – и ждал от них письма. Вот об этом и шла речь. Ассириец сочувствовал и давал советы.
Девушка, надо думать, невольно внимала. Ей, как выяснилось позже, только минуло семнадцать; она ещё многого не знала. Вдруг, вспыхнув почему-то и не доев невский пирог, она встала и вышла. Второй, в очках, вскользь простился с изумлённым собеседником, оставив на столике недоеденную сардельку, чего раньше с ним не случалось, и, не зная ещё, зачем, догнал её на лестнице.
Они остановились на галерее главного зала. Никто не был свидетелем их разговора и, надо думать, этот, в очках, вдвое старше своей собеседницы, пожимая ей руку и поглаживая по спине, говорил о чём-то серьёзном. Президента Кеннеди тогда как раз застрелили – так что было о чём поговорить…
Для начала признаюсь, что это – я, тот самый, в очках. И меня с президентом США тогда кое-что связывало. Их президент распорядился как-то разместить ядерные ракеты в Турции, в восьми минутах подлёта к Москве, — а наш генеральный секретарь распорядился вот так же на Кубе. Словом, знаменитый Кубинский кризис – и я, как сумасшедший, мотался тогда по Москве в поисках кого-нибудь из знакомых, у кого бы жильё за городом.
Сам я в июле 41-го побывал под бомбёжками, знал, что бомбы попадают не в каждого. Но – радиация, о которой, борясь за мир, так много писали, а у меня как раз жена беременная!..
Так вот, пока я мотался, ракеты убрали – и те и эти. И было о чём рассказать внимательной девушке Вере, жизнь которой была пока что гораздо проще. Москвичка; её папу, военюриста какого-то ранга, направили на Камчатку, и она долго жила там. Землетрясения, океан, цунами, гейзеры – всякое такое. Вернулась и поступила в МЭСИ. Вот и всё.
На этом тогда расстались. Ей-богу, если бы я знал тогда, что ей всего-то семнадцать с хвостиком, всё бы на этом завершилось. «Но, граждане-судьи, ей-богу, я этого не знал. И предположить не мог, что вот такая рослая видная, весьма здоровая и, надо сказать, решительная девушка могла представлять согласно УК РСФСР какую-то ощутимую опасность. Вот не знал – вот и всё».
НО — сказать, что не был рад, когда на следующий день она сама отыскала меня в библиотеке, тоже не могу.
— Увидела ваше пальто в гардеробе — и зашла. Я хотела бы продолжить наше знакомство…
Гораздо позже, через неделю, я привел её в пустую комнатёнку своего приятеля на Зубовской и, чувствуя себя негодяем, взвизгнул срывающимся голосом: — Раздевайся!
– Как, совсем? – удивилась она (шубка была уже снята).
– Совсем! А как ещё?
Мне самому было стыдно своего визга. Но себя нетрудно было понять: очень нервничал. И в итоге не был убеждён, что исполнил свой долг, как следовало бы.
И на следующее утро (после бессонной ночи) вместо того, чтобы отправиться по делам, побежал в аптеку – не в обычную, в гомеопатическую, где купил какие-то чудодейственные таблетки…
Дальше всё понятно. Не медля ни минуты, явился в её институт (1-й курс, 2-й этаж), подозвал её, приоткрыв дверь в аудиторию, и тут же в коридоре дал проглотить таблетки – на всякий случай. Пожимая при этом её руку и гладя по спине.
Она послушно проглотила, не спрашивая, зачем и для чего…
Ну, не мог я тогда разобраться в самом себе – и жену любил, Валю, и Веру. Обеих – точно в груди билось не одно, а сразу два сердца.
«Я хотела бы продолжить наше знакомство…» С этого признания и началось то, что длится уже более 57-лет, увенчано детьми и многими внуками, что позволило мне в полном здравии шагнуть за своё 90-летие.
Замечательная интересная история с неожиданными поворотами и четко выписанными, непростыми персонажами.