Времени у меня навалом — вот и сочинил. Облокочусь на трубу — это любимая моя поза — лежу, сочиняю. Думаю… Живём, как кому хочется…
На чердаке
Два рассказа
Валерий Бохов
На чердаке
Cтарый рыжий и мохнатый, а это значит матёрый и неухоженный со слежавшейся шерстью, кот лениво встал навстречу котёнку, робко появившемуся на крыше.
— Ты кто, дружок? Ты из домашних?
— Здравствуйте! Да, я из ручных. Я слышал, именно здесь, на крыше, кипит настоящая жизнь…
— Тебя что, выгнали из дома?
— Да. Только что.
— За что же?
— Я увлажнил тапки хозяина…
— Не дальновидно. И рискованно. Ты авантюрен, мелкий!
— А он был очень злым. Вредил мне всё время. Кормил плохо. Не любил. Хозяйка уехала. Вот она меня любила, гладила по шерсти, чесала шею, бантик этот, — котёнок встал так, чтобы нашейный алый бант стал хорошо виден, — навязала, молоко с хлебом давала… А этот всё время зверел и зверел… Строил козни, зловредный. Пинал даже… Сладил с маленьким. А я от этого бесюсь…
— Бешусь, — поправил старый.
— Бешусь, — эхом повторил котёнок.
— Всё же не надо было тебе так резко рвать, так радикально поступать не дальновидно… Знаешь почему? Сейчас зима. Холод. И сразу — новая жизнь, новые привычки. А тебе надо новый приют искать с кормёжкой. Или нового хозяина приручить. Лучше такие поиски вести, когда тепло. Летом. Не спеша. Вдумчиво. Разборчиво. А в холод — неуютно. Плохо в холод. Согласен?
— Ну, да. А вы сами, как же без хозяина и без дома живёте? Я слышал — кричите, ругаетесь, дерётесь. Других котов с крыши сбрасываете… Кирпичи с печных труб скидываете… Дворники на вас очень ругаются…
— Всё так. Я — «несносный», как называла меня хозяйка. Были и у меня хозяева, были давно — давно. Люблю, видишь ли, свободу. Я родился в таборе. Отсюда и тяга к воле. Теперь уж я бывалый. Тесных помещений, зимовок, теплушек не люблю. Пусть это будет конюшня, каюта, буфетная… всё равно. Я простор люблю. Без стенок. В них мне тесно. Вот моя крыша — это то, что надо. Тут я хозяин! Полноправный! Кошки ко мне бегают в гости. Помышковать захочу — чердак рядом. Иной раз голубь или воробей зазеваются, тут я цап — царам! Но вообще-то птиц почти не ем — друг у меня был — птица. Попугай! Аркашей звали. Задрали. На другой крыше. Вон на той. Любоваться восходом полетел… А вообще-то толковый животный был, знающий. Он научил меня карты читать. Ты умеешь карты читать?
???
— Черви там, бубны… В подкидного с ним, в буру дулись… У Аркаши присказка была: «У всех птиц тяга на юг, а у меня — к себе», — приговаривал, когда взятку тянул.
Так что жизнь у меня — эпос. Захочу, скажем, подраться — всегда могу; жду… и приходят смельчаки… Не жизнь, а разлюли — малина! Сколько раз меня люди приманивали, кормом завлекали, рыбкой там, сметанкой… Я ни — ни. Не клюнул! Я сам по себе! Сам себе хозяин. Все двадцать четыре часа — все мои.
У меня и гимн свой есть:
Не жди кошачьей дружбы,
Не жди кошачьей службы.
Дружить я не желаю
И людям не служу.
Времени у меня навалом — вот и сочинил. Облокочусь на трубу — это любимая моя поза — лежу, сочиняю. Думаю… Попугай на трубе надо мной философствует… Живём, как кому хочется…
А ты, всё же, зря порвал с домом. Зря, мелкий! Тяжело тебе будет привыкать к новой жизни, тяжело… Да ещё в этот холод… По себе знаю, как не легко!
— Не знаю. Пока я рад, что вырвался. Вырвался, а там… посмотрим.
— А ты, дружок, отчаянный, и чем-то на меня похож. Упрямый! Ты мне нравишься! Попробуй — ка окунем окунись в мою жизнь! Шутка! В обиду же я тебя не дам! Живи! Пробуй! В чём-то помогу, где-то научу! Драться научу — это точно! Главное — хвост держи морковкой! Для начала выделяю тебе целый диван. У меня их три; на чердаке, если видел.
— Спасибо! Попробую окунуться в новую жизнь! И освоюсь! А как мне, скажите, вас называть?
— Мне очень нравится, мелкий, что ты на «вы» ко мне обращаешься. Нравится это. Недруги зовут меня Рыжим. А ты зови меня Тарасом. Мне попугай Аркаша, перебирая имена, привел и это. И с греческого перевёл как «смутьян», «бунтарь» и «буйный»… Это про меня. Он эрудитом был, Аркадий. У профессора жил одно время. И очки там же спёр! Вон они — на трубе. Не мог не стащить — тяга, сам понимаешь! Так что, зови меня Тарасом.
А в тебе, должен сказать, сквозь туман времени вижу что-то гусарское… Усы, баки, задорный блеск глаз… Каким-то ты будешь?
— Буду большим и усатым.
— Гусар! А ты знаешь. Что завтра наступит Новый год?
— Новый год? Что-то знакомое. Нет, не знаю.
— Новый год, мелкий, это когда наступает счастье и радость! Счастье и радость для нюха и слуха, для глаз, для вкуса — если повезёт… Новый год — это романтика и волшебство.
— А вспомнил, дорогой Тарас. Это дни с игрушками на ёлке. С запахом смолы и с колючими иголками. Вспомнил! Это белая скатерть, которую интересно тащить, и орущий на все голоса телевизор… Блёстки, сверкание огней!
— Да, это так. Похоже, что так… Но ёлки у нас с тобой не будет. Это после Нового года их полно во дворе… Нет, ёлка не то, не наше. Мы будем праздновать по — своему.
На чердаке у меня есть ёлочная гирлянда. Несколько лет назад кто-то притаранил на чердак корзинку с шишками. И забыл, похоже. Я увязал шишки одним бельевым шнуром. Получилась нарядная гирлянда. Бухтой она обычно свёрнута и лежит в родной корзине. Мы растянем её. На чердаке места много.
Но это не всё. Лежит и пылится на нашем чердаке музыка. Патефон. Раз в год — именно на Новый год — я завожу его. Пластинок у меня не много, всего одна. Мы заведём патефон и … польётся:
… По хрустящему морозу поспешим на край земли
И среди сугробов дымных затеряемся в дали.
Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним
И отчаянно ворвёмся прямо в снежную зарю…
Пропел Тарас слова из полюбившейся ему песни…
— А-а-а, я узнал музыку. Узнал эту волшебную музыку. Слов я не слышал, а мелодию узнал, — котёнок впервые улыбнулся.
— У меня на той же пластинке, но на другой стороне, ты, конечно, и это слышал:
В тумане скрылась милая Одесса,
Золотые огоньки…, — пропел довольный взрослый кот.
— Слышал, слышал, узнал! — восторженно прошептал маленький.
— Так что, у нас слух, наши уши будут наполнены радостью. Гирлянда будет радовать глаза. Насчёт вкусовых ощущений не обещаю. Каждый Новый год одна жилица снизу приносит кусочек курицы и кусок рыбы. Как будет в этом году — не знаю, посмотрим. Раньше я один праздновал; теперь же веселее — нас двое.
Но не вдвоём они праздновали Новый год, а впятером. Три щенка присоединились к ним.
А история этих щенков такова. Сначала хозяева содержали всех троих, а потом собачки надоели хозяевам. И решили хозяева избавиться от своих пёсиков. Принесли их к реке, связали и бросили в воду. Бросили, а сами ушли. Но щеночки не утонули — их спасли мальчишки. Вытащили из воды, избавили от пут и отнесли в свой многоквартирный дом. Устроили щенков под лестницей. Принесли им еды, а сами ушли на Ёлку. Щенята наелись, но почувствовали холод. Особенно холодно становилось им, когда открывалась входная дверь. Щенята были очень смышленые и решили они искать тепло. Для этого они отправились верх по лестнице. Тяжело им было, но они карабкались всё выше и выше… Так они оказались на чердаке, где большой кот и котёнок собирались праздновать Новый год.
Выслушав их историю Тарас сказал:
— Жить можете тут. Вон третий диван, вон тот, свободен. Пользуйтесь! Теперь такой бытовой вопрос. Вы мышей едите?
— Пока не знаем, — было ему сказано.
— Ясно. Мыши плодятся у меня не плохо. Но моя пищевая база не выдержит пятерых. Такая нагрузка, — Тарас задумался. — Вот как мы поступим. Я по чужим чердакам и крышам, по дворам не шарюсь. Котёнок тоже будет тут со мной. А вам ребята за прокормом надо будет спускаться вниз: искать, добывать, отнимать…
А сейчас — к празднику. На Новый год принято говорить тосты. Скажу — желаю всем нам в жизни идти только вверх. Вверх и вверх! По лестнице жизни!
А теперь, котяра, запускай в любом порядке — «Золотые огоньки» или «Увезу тебя я в тундру».
Забытая кукла
Если смотреть снизу, то на пологих склонах горной долины можно увидеть многочисленные отары овец, табуны лошадей, стада коров и гурты буйволов. Среди разнотравья просторных альпийских лугов места хватало всем.
Сверху же были видны жилые дома селения, окружённые пышными садами, три сторожевые башни разных фамилий резко выделяются на фоне этих садов. Среди высоченных деревьев груш и грецкого ореха можно было различить трубы консервного завода. Федеральная трасса чёрной чертой перечёркивала долину. Река жестяным блеском отражало заходящее солнце.
Красно — кирпичное лицо чабана выдавало в нём человека, каждый день потребляющего буйволиное молоко.
Вечерело. Длинные тени гор стали вытягиваться по равнине. Пора было скотину гнать к селению. Дружный топот cтада можно было услышать из селения. Над дорогой ещё долго висело облако пыли. Коров не надо загонять, они сами знали дорогу в свои дворы. Вот стадо рогатых, ведомое стадными баранами и козлами, сопровождаемое cторожевыми псами, втянулось в селение и коровы привычно стали расходиться по своим дворам.
Молодой чабан Алик посчитал свою миссию на сегодня выполненной, засунув кнут за пояс, подошёл к роднику. Тут на лавочке он заметил забытую кем-то куклу.
Кукла была необычной. Она не походила на тех карапузов, голышей, пупсов, которыми были забиты магазины игрушек или даже городской «Детский мир». Нет. Эта кукла представляла собой высокохудожественное произведение искусства. Эта кукла была сродни тем, которые называются коллекционными… Изысканная, стильная, изящная игрушка… «Слов не хватает, чтобы описать это фарфоровое чудо, — подумал Алик.— Как живая. А платье, шляпа, ленточки — всё сделано тщательно, на совесть. Отнесу её к Иришке. Вот кто обрадуется».
— У родника увидел. Машины проезжают время от времени и кто-то из проезжих, видимо, забыл, — сказал Алик, передавая куклу своей племяннице.
— Ух, ты! Вот это да! Я буду приходить к роднику в течение нескольких дней. Не может быть, что её кто-то оставил специально. Её забыли, забыли и будут искать. Нельзя же бросить такое диво! — шепотом сказала девочка, прижимая куклу к себе.
И девочка каждый день стала приходить к роднику. Она ждала, когда хозяева куклы вернутся сюда. Куклу, которую Ира стала звать Лялей, девочка сажала на лавочку. И сама не отходила от куклы.
«Я не буду спрашивать каждого, его ли эта кукла. Если кукла его, то он сам заявит об этом», — думала Иришка.
Но за куклой никто не возвращался.
Вместе с девочкой неотлучно находился волкодав Гром. Это не тот грозный пёс, о котором можно было подумать. Нет. Гром — щенок кавказского волкодава. И кто кого охраняет: Гром Иришку или Иришка Гром — пока не было ясно. Гром занимался пустым, с точки зрения взрослых собак, делом — он, безмятежный, самозабвенно гонялся за бабочками. Но когда-то это увлечение пса пройдёт. Вот тогда-то Гром станет грозным стражем порядка.
И ещё в поведении щенка можно было выделить — он всё, что мог, хватал зубами и теребил… Взрослые говорили Иринке, что у Грома режутся зубы и этот период должен скоро пройти… Несмотря на не скрываемое желание грызть всё подряд Гром, подходя к сидящей на лавочке кукле Ляльке, не хватал ей. Словно понимая, что можно, а что нельзя, пёс лишь осторожно обнюхивал куклу и … только.
Когда у родника останавливался автомобиль и из него выходили жаждущие освежиться, то девочка и волкодав замирали и внимательно смотрели на проезжих. А когда машина уезжала девочка заводила разговор с Лялькой:
— Может у тебя характер плохой? За что тебя хозяйка не взлюбила? За что она на тебя сердится? Что ты натворила, Ляля?
Несколько дней Иришка с куклой и Громом приходила к роднику. Но никто так и не возвращался за куклой. И тогда Ириша сказала:
— Вот оно как, Лялька! Никому ты, кроме меня, не нужна.
