Ещё не так жарко и чувствуется идущая со стороны моря прохлада. Мы идём играть в шахматы, потом выпьём пива и с восхитительным чувством, что день, ещё один день нашей короткой жизни прожит не зря, разойдёмся по домам.
Игра воображения
Сергей Рахман
Мало кто, кроме израильтян, знает о существовании в этой маленькой стране такого замечательного города с таким нестандартным именем. Этот город называется Ришон-ле — Цион, что в литературном переводе с иврита означает «Первый в Сионизме». Горожане, да и не только они, называют его просто Ришон с ударением на первый слог, то есть просто первый. Дело всё в том, что ни второго, ни третьего в сионизме нет, по крайней мере, пока нет. А есть только он один, только первый.
В Ришоне есть замечательный парк, где можно встретить как обычные для этого региона старые пальмы и оливковые деревья, так и довольно редкие для этих широт специально высаженные высокие эвкалипты. Но особенность парка вовсе не в этом, похожие парки есть практически в любом израильском городе. Главной изюминкой парка является, как это ни странно, шахматный клуб. Под простеньким навесом, защищающим посетителей от солнца и дождя, располагаются два ряда длиннющих деревянных столов с такими же длинными, добротно сделанными скамейками по обе стороны от каждого. Сюда, под этот навес, приходят обычные на вид люди, обожающие эту древнюю, придуманную тысячи лет назад игру, интерес к которой со временем только возрастает.
Самый большой интерес вызывают партии, где рядом с шахматной доской стоят привычные для игроков кнопочные часы. Каких только часов тут не увидишь! Есть белые механические часы, которым, наверно уже лет двадцать пять, если не больше, и совсем ещё новые, на которых движение шахматной мысли во времени отображается пляской чёрных цифр на современных светодиодных индикаторах. Обычно на каждого игрока ставят по пять минут, это почему-то считается оптимальным временем для настоящего блица. Всех посетителей этого места можно условно разделить на три категории; к первой относятся только те, кто сам только играет; ко второй те, кто играет или молчаливо наблюдает за чужой игрой, а в третьей комфортно расположились люди, которым приятно и наблюдать за ходом игры, и, особенно приятно советовать. Любителей давать непродуманные или спонтанные советы в парке принято называть простым и одновремённо ёмким словом — советники.
Третья группа, пожалуй, самая многочисленная; в ней люди, которые пришли в шахматный клуб, чтобы снимать стресс и, по возможности, веселиться, мешая при этом другим. Человечество, уместно сказать, во все времена не испытывало недостатка в таких личностях или, выражаясь точнее, персонажах — любителях бесплатных зрелищ, дармовой выпивки и благотворительной закуски. Личности, как известно, отличаются от персонажей тем, что оставляют хоть какой-то след в истории, а после персонажей не остаётся ничего, никаких воспоминаний, как будто их и не было вовсе.
Когда начинается тропический ливень, от которого если не спрятаться, то вымокнешь насквозь за пару минут, в павильон под навес забегают совершенно случайные люди. Они удивлённо озираются по сторонам, услышав отрывистые, полные экспрессии выкрики советников типа конь d5, пешка f6, ладья g8 шах и прочие. Многие из этих случайных прохожих бесконечно далеки от мира шахмат и почему-то считают эту игру бесполезным и малоинтересным занятием, пустой тратой сил и времени. А зря!
Таких людей, как эти советники, можно встретить повсюду. Чаще всего это люди, не достигшие более или менее заметных успехов ни в одном из направлений человеческой деятельности, но довольно агрессивно раздающие советы другим о том, как можно преуспеть здесь или там с минимальной потерей времени, здоровья и прочих важных ресурсов.
Любому читателю моего рассказа, сделавшему в уме не сложный, доступный даже школьнику начального класса расчёт, откроется вся прелесть и всё непостижимое очарование блица. Допустим, что в шахматной партии каждый из игроков сделает по пятьдесят ходов. Разделив пять минут на пятьдесят, получим, что в среднем на каждый ход игрок тратит шесть секунд. А что можно сделать за шесть секунд? Точно и скрупулёзно оценить свою и чужую позиции? Увидеть все причуды шахматного пейзажа или приближение шахматного апокалипсиса, который бывалые шахматисты называют невероятно метким словом «мельница»? Нет! Просчитать её, то есть многоходовую комбинацию на три-четыре хода вперёд, просчитать все возможные варианты? Нет! Нужно думать быстрее и использовать в игре обе руки, а то отпущенное тебе на игру время истечёт раньше, чем его время, время противника. Здесь, в блице, работает только игра воображения по имени Шахматная Интуиция. За шесть секунд можно скорее что-то сломать, чем создать; скорее совершить ошибку, чем её исправить. И летают над расчерченной на двухцветные квадраты доской нервные руки, нажимающие кнопки на шахматных часах и глаза игроков буравят взглядом поле битвы, ища малейшие бреши в обороне противника или стремясь исправить ошибки, уже совершённые ими в своей собственной игре.
Но в природе, где всё устроено разумно и точное копирование не предусмотрено, нет ни двух абсолютно одинаковых листьев на дереве, ни двух одинаковых верблюдов, ни двух одинаковых шахматистов. Опытный игрок может потратить тридцать-сорок секунд на обдумывание одного хода, но затем в последующие одну-две минуты разнесёт всю оборону соперника вдребезги, сопроводив разгром весьма впечатляющим матом.
— Чего, спрашивается, они подсказывают, — громко и раздражённо говорит Ефим, мужчина лет шестидесяти, обращаясь ко всем советникам сразу и одновременно совершая левой рукой очередной ход, после чего его правая рука сразу нажимает кнопку часов. Он приезжает сюда играть только по пятницам и субботам. В остальные дни недели не может — работает. Живёт, кажется, километров за пятьдесят от города. — Ничего ведь в шахматах не смыслят и сами толком играть не умеют.
Отчасти он прав. Когда шахматист играет в блиц и занят обдумыванием очередного хода, то никакие подсказки не нужны. Они сбивают его с толку, невольно заставляя выбирать между собственным вариантом и альтернативным. А на это тратится драгоценное время! Играет Ефим так себе, не особо хорошо; подсказки, особенно сомнительные, его раздражают, но советников такое представление только развлекает. Они переглядываются друг с другом, глумливо или саркастически улыбаясь, и продолжают в том же духе, как ни в чём не бывало.
А этот низенький боров в очках с большими толстыми стёклами — мастер спорта по советским критериям. Когда сядешь с ним играть, то уже через несколько ходов почувствуешь значительное преимущество соперника. Используя сделанные соперником ошибки при разыгрывании дебюта, он умело начинает его душить, как удав свою жертву, и сопернику вскоре не останется ничего делать, как положить набок своего короля или остановить часы.
— Воображение важней, чем знание[1], — иногда загадочно бормочет этот толстяк во время игры и хитро прищуривается. — Именно благодаря воображению или абстрактному мышлению, что возможно одно и то же, простые смертные становятся великими людьми — учёными, изобретателями, писателями композиторами, художниками.
Затем он почёсывает переносицу или подбородок, самодовольно ухмыляясь, и, наконец, завершает мысль. — Или очень сильными шахматистами.
Изредка сюда заглядывает молоденький парнишка по имени Давид. Его родители прибыли в страну из Марокко, а он сам рождён здесь и поэтому предпочитает иврит всем остальным языкам. Этот школьник превосходно играет в блиц и боров обычно изрядно пыхтит, когда играет с ним. Мастер спорта проигрывает чаще, и это ему не нравится, а ничьи, так уж положено, в парковом блице не предусмотрены. При ничейных ситуациях стол вынужден покидать тот, у кого истекло время, или тот, кто играл белыми. На его место садится следующий по очереди человек. Таковы правила в шахматном клубе, а с ними спорить бесполезно. Давида научили играть в возрасте трёх лет, так он сам говорит, а потом шахматы стали частью его жизни, самой важной частью.
Рядом со мной на скамейку медленно приземляется похожий то ли на Паниковского, то ли на Зиновия Гердта старичок. Видно, что он, в принципе, доволен жизнью, хотя в данный момент, похоже, изнывает от скуки.
— Да, — говорит этот любитель всевозможных сортов птичьего мяса задумчиво и несколько театрально, обращаясь то ли ко мне, то ли к невидимой аудитории, — Ришон, конечно, не Рио-де-Жанейро, в нём не живут десять миллионов человек, но, обратите внимание, почти все мужчины и женщины тоже ходят в белых штанах. Весьма уважаемый мной товарищ Бендер был бы весьма впечатлён, окажись он здесь, открывающимися глазу городскими красотами и видами на жизнь.
А вот идёт тот, кого я жду, невысокий одетый как бомж мужчина лет сорока со спутанными, неухоженными волосами. Это Вадим, филолог по образованию и характеру деятельности в светлом или мутном советском прошлом. Но поскольку на гуманитариев в этой стране спроса нет, а жить на что-то надо, то работать приходится на расположенной в нескольких километрах отсюда салатной фабрике, чем Вадик, собственно говоря, и занимается. Говорит он хоть и заумно, но исключительно интересно.
— Я пишу рассказы, — как-то разоткровенничался он, обращаясь ко мне, — А для писателя это сложней всего. В любом коротком литературном произведении важно всё: каждое предложение, каждая мысль, каждый поворот сюжета, каждый характер. Из хорошо написанного рассказа ничего нельзя выкинуть, в нём ничего нельзя изменить. И, вообще говоря, сама по себе игра воображения — это увлекательное, полное волнений и размышлений путешествие; заранее не знаешь ни время в пути, ни промежуточные пункты, ни попутчиков, ни маршрут, ни точку прибытия, ни цель.
А писателю-романисту гораздо проще. Любой роман, я полагаю, можно представить как дерево; у этого дерева есть несколько стволов, а от каждого из них отходит по нескольку ветвей. Какие-то стволы или ветки растут хорошо, другие же загибаются и чахнут — за всеми не уследишь. В этом смысле садовнику, вооружённому бензопилой или другим подходящим инструментом, гораздо проще, чем писателю-романисту.
— Наверно, — соглашаюсь я и отшучиваюсь, — Пусть с тобой спорит тот, кто сам пишет романы.
Какое-то время мы молчим, каждый думает о чём-то своём.
— Дома жена, которая выносит весь мозг, — вдруг начинает Вадим новую тему, заметно нервничая, — И дети, которые считают, что им не повезло с обоими родителями. Прихожу в парк, чтобы поиграть в шахматы, развеяться и отвести душу.
Я молчу, переваривая тираду, или поддакиваю. Он же мой друг, поэтому полемика отменяется. В этом мире не он один такой, но от этого не легче.
Ещё не так жарко и чувствуется идущая со стороны моря прохлада. Мы идём играть в шахматы, потом выпьём пива и с восхитительным чувством, что день, ещё один день нашей короткой жизни прожит не зря, разойдёмся по домам.
Живём-то, к счастью, рядом с парком, а это огромный плюс!
___
[1] афоризм Альберта Эйнштейна.
