Илья Буркун: Беседы с Михаилом Жванецким

Loading

«Очень мало людей и в нашем, и в других народах обладают стойкостью. Очень мало людей, кто имел свои убеждения до смены власти и сохранил их. Большинство мчалось во главе стада в одну сторону. Потом, после изменения направления и мгновенной остановки стада, мчатся уже в другую сторону — и опять они впереди! Как они успели?»

Беседы с Михаилом Жванецким

Илья Буркун

Илья Буркун«Счастье, когда люди знают, чего делать нельзя. И не делают…»
Михаил Жванецкий

Из чего сделан этот человек?
Из Чёрного моря и шумных дворов.
Из Дерибасовской и Привоза,
Из портовых кранов и крика диспетчеров.
Из летнего зноя и потрескивающих арбузов.
Из помидорчиков, огурчиков и жареной скумбрии.
Из Бабеля, Ильфа и Петрова.
Всего более двух тысяч компонентов.
И в этот замес, в эту почву Бог бросил зерно,
Которое держал про запас.
«Посмотрим, что получится», — сказал Бог.
Получился Михаил Жванецкий!

Евгений Голубовский

* * *

В марте 2021 года, в журнал-газете «Мастерская», под редакцией Евгения Берковича вышло моё эссе посвящённое памяти Михаила Жванецкого «Дружба длинной в жизнь». Дебют в журнале оказался успешным. Очерк получил большое количество откликов, во многом, благодаря популярности Михаила Михайловича и огромной аудитории читателей популярного журнала. Выражаю свою признательность редакции, всем, кто откликнулся.

В одном из откликов высказали пожелание продолжить тему о Великом Одессите. В своё время я записал несколько интервью с Михаилом Жванецким, в Одессе, в Австралии. Откровенный, доверительный диалог с замечательным писателем — мыслителем. Так всегда происходит в жизни, ценность рассуждений великих людей, их рассказы о судьбе и творчестве приобретают особую значимость и не меньшую злободневность после их ухода.

Предлагаю Вашему вниманию основные выдержки из наших бесед с Михаилом Жванецким, с предисловием и послесловием, как продолжение темы о жизни большого писателя. Пусть год 2021 — станет годом памяти о Великом Одессите.

С чего всё начиналось. Святая троица

К МОРЮ

Я обнимаю вас, мои смеющиеся от моих слов, мои подхватывающие мои мысли, мои сочувствующие мне. И пойдём втроём, обнявшись, побредём втроём по улице, оставим четвёртого стоять в задумчивости, оставим пятого жить в Алма-Ате, оставим шестого работать не по призванию и пойдём по Пушкинской с выходом на бульвар, к Чёрному морю. Пойдём весело и мужественно, ибо всё равно идём мужественно — такой у нас маршрут. Пойдём с разговорами: они у нас уже не споры — мы думаем так. Пойдём достойно, потому что у нас есть специальность и есть в ней мастерство. И что бы ни было, а может быть всё и в любую минуту, кто-то неожиданно и обязательно поможет нам куском хлеба.

Потому что не может быть — их были полные залы, значит, будущее наше прекрасно и обеспечено. Мы пойдём по Пушкинской прежде всего как мужчины, потому что — да, — потому что нас любят женщины, любили и любят. Мы несём на себе их руки и губы, мы живём под такой охраной. Мы идём легко и весело, и у нас не одна, а две матери. И старая сменится молодой, потому что нас любят женщины, а они знают толк.

Мы идём уверенно, потому что у нас есть дело, с благодарностью или без неё, с ответной любовью или без неё, но — наше, вечное. Им занимались все, кто не умер, — говорить по своим возможностям, что плохо, что хорошо. Потому что, когда не знаешь, что хорошо, не поймёшь, что плохо. И бог с ним, с наказанием мерзости, но — отличить её от порядочности, а это всё трудней, ибо так в этом ведре намешано. Такой сейчас большой и мужественный лизоблюд, такое волевое лицо у карьериста… И симпатичная женщина вздрагивает от слова «национальность» даже без подробностей.

Мы пойдём легко по Пушкинской, потому что нас знают и любят, потому что люди останавливаются, увидя нас троих, и улыбаются. Это зыбко — любовь масс. Это быстротечно, как мода. И у нас в запасе есть огромный мир на самый крайний случай — наш внутренний мир.

Три внутренних мира, обнявшись, идут по Пушкинской к морю. К морю, которое, как небо и как воздух, не подчинено никому, которое расходится от наших глаз в ширь, непокорённое, свободное. И не скажешь о нём: «Родная земля». Оно уходит от тебя к другим, от них — к третьим. И так вдруг вздыбится и трахнет по любому берегу, что попробуй не уважать.

Мы идём к морю, и наша жизнь ни при чём. Она может кончиться в любой момент. Она здесь ни при чём, когда нас трое, когда такое дело и когда мы верим себе».

Значительно позже, он напишет:

«Бог при рождении каждому дарит часы, с одним условием — не заглядывай…»

Тогда казалось, Одесса и жизнь в этом городе у моря, бесконечна…

Что же для Михаила Жванецкого ОДЕССА:

«Двести с лишним лет назад со всех стран света — из России и Греции, из Франции и Италии, Молдавии и Испании — съехались люди, чтобы построить здесь город. С самого начала Одесса была городом иммигрантов. Теперь это город эмигрантов, потому что нет на свете континента, где бы ни жили люди, рождённые под душистыми одесскими акациями».

Чешский сатирик и фантаст, Карел Чапек сказал о пражанах:

«Куда бы вас ни забросила жизнь: в Антарктиду или маленький городок Австралии, во Францию или затерянный в океане островок — повсюду вы обязательно встретите уроженца Праги. Как правило, он будет либо механиком на местной электростанции, либо поваром…»

И это истинная правда. Но я думаю, что на каждого уроженца Праги придётся не меньше двух одесситов. И если пражане гордятся Кафкой и Швейком, то одесситы могут ответить Бабелем и Остапом Бендером. В запасе ещё останутся Ойстрах и Гилельс, Ахматова и Олеша, Ильф и Петров, Утёсов и Жванецкий. И если пражане механики и повара, то нет профессий, которые бы не освоили одесситы, как выразился Михаил Жванецкий «живущие по обе стороны среднего образования».

И не зря один из американских пароходов «Квакер-Сити» совершая первое трансатлантическое путешествие, в своём маршруте не оставил без внимания город Одессу. Уже тогда она сталачетвертым городом по количеству населения в России. Хотя по историческим меркам только вступила в юность, Одессе исполнилось 73 года. В круизе участвовал известный американский писатель Марк Твен. Своё путешествие он описал в книге «Простаки за границей» в 1867 году. Ступив на берег Одессы, поднявшись по Потёмкинской лестнице, где гостеприимным жестом его встречал на свойм постаменте гродоначальник Одессы, бронзовый герцог де Ришелье. Потомок того самого кардинала Ришелье, кторого изобразил в романе «Три мушкетёра», Алекесандр Дюма. Марк Твен осмотрев Приморский бульвар произнес: «Куда не погляди, вправо или влево — везде перед нами Америка». Секрет быстрого роста Одессы, её популярность и в том, что город был открыт миру европейскими торговцами всех мастей и свободной от пошлины зоной торговли. Потянулись сюда архитекторы, строители, ремесленники всех национальностей. Не оставили без внимания искатели приключений и авантюристы. Участвовали в создании Одессы французские и итальянские аристократы, выпускник Кембриджа, воспел город русский поэт африканского происхождения. И рождались здесь в разные времена выдающиеся мыслители и художники, писатели и поэты, музыканты и врачи, учёные и моряки, демонстрируя в «Новом Вавилоне» свой вкус к остроумию на грани абсурда.

Михаил Жванецкий на пороге своего дома на ул. Портофранковской в Одессе

Михаил Жванецкий о родном городе писал много, с самоиронией, присущей его творчеству пронизанной особым одесским юмором. А юмор всегда был и остается олицетворением свободы, особено в несвободной стране. В предисловии к книге Михаила Жванецкого «Год за два», Андрей Битов напишет: «Юмор — последний шаг отступления. Утратить его — значит сдаться. Сохранить — перейти в наступление. Сказать остроумно — уже выжить, уже спастись…» И это прекрасно понимали в Одессе. Читая книги Олеши и Бабеля, Ильфа и Петрова, Славина и Жванецкого, погружались в созданый ими мир, забывая о своих горестях. В одной из миниатюр с присущим ему юмором Михаил Жванецкий охарактеризовал Одессу своего времени. Вчитайтесь в эти строки и Вы услышите его интонацию, почувствуете, какая она Одесса, узнаете какие люди её населяют, говорящие на языке «прекрасными ртами — смесь украинской, русской, греческой и еврейской породы».

Итак:

«Одесса для тех, кто ее не знает и не хочет знать. Довольно красивый город на нашем Юге и чьем-то Севере. На берегу Черного моря, трехтысячный юбилей которого мы недавно отмечали.

Обычно очень жаркий август, когда мы по ночам обливаемся потом, а серая морская вода не охлаждает, а засаливает.

Дачи здесь маленькие — квартиры без крыш. Засыпаешь один, просыпаешься впятером. Жуют здесь все и всегда — семечки, креветки, копченую рыбку, раков, виноград.

Лучшие в стране рты не закрываются ни на секунду: хрумкают, лузгают, щелкают, посапывают, слушают ртом. Рты прекрасные — смесь украинской, русской, греческой и еврейской породы.

Девушки весной хороши, как кукурузные початки молочновосковой спелости. Летом еще лучше: стройные, упругие, покрытые горячим загаром и легкой степной пылью. Идти за ними невозможно. Хочется укусить и есть их. От красоты у них скверные характеры, а в глазах коварство.

— Миша, уже есть шесть часов?

— Нет, а что?

— Ничего, мне нужно семь.

Вообще, женщин умных не бывает. Есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры. Но с нашими горя не оберешься. Большое количество бросило меня, кое-кого бросил я, о чем жалею. Правда, мне пятьдесят и жалеть осталось недолго.

Итак, лучший месяц август — дикая жара. Если в залив вошел косяк, рыбой пахнут все — никого нельзя поцеловать.

Вся жизнь на берегу моря: там жарят, варят и кричат на детей.

Для постороннего уха — в Одессе непрерывно острят, но это не юмор, это такое состояние от жары и крикливости.

Писателей в Одессе много, потому что ничего не надо сочинять. Чтоб написать рассказ, надо открыть окно и записывать.

— Сема, иди домой, иди домой, иди домой!

— Он взял в жены Розу с верандой и горячей водой…

— Почему у вас семечки по двадцать копеек, а у всех десять?

— Потому что двадцать больше.

— Чем вы гладите тонкое женское белье?

— А вы чем гладите тонкое женское белье?

— Рукой.

Они не подозревают, что они острят, и не надо им говорить, не то они станут этим зарабатывать, у них выпадут волосы, вместо того чтоб говорить, они будут прислушиваться, записывать, а потом читать по бумаге.

Старички сидят на скамейках у ворот с выражением лица: «Стой! Кто идет?!». Когда вы возвращаетесь к себе с дамой, вы покрываетесь потом и не знаете, чем его прикрыть.

Весь двор замолкает, слышен только ваш натужный голос: — Вот здесь я живу, Юленька.

А какой-то только что родившийся ребенок обязательно ляпнет: «Дядя Миса, только сто вчерасняя тетя приходила».

Когда вы выходите, двор замолкает окончательно и кто-то — шепотом, от которого волосы шевелятся: «Вот эта уже получше».

Здесь безумно любят сводить, сватать, настаивать и, поженив, разбегаться. Отсюда дети.

Худой ребенок считается больным. Его будут кормить все, как слона в зоопарке, пока у него не появятся женские бедра, одышка и скорость упадет до нуля. Теперь он здоров.

Одесса давно и постоянно экспортирует в другие города и страны писателей, художников, музыкантов и шахматистов. Физики и математики получаются хуже, хотя отец нашей космонавтики Королев — одессит.

Но Бабель, Ильф и Петров, Катаев, Ойстрах, Гилельс — все мои родственники. Мечников и еще куча великих людей. А я до того необразован, что сам пишу эпиграф и произведение к нему. Ужас.

Со времен Бабеля и до сих пор в детей вкладывают все надежды. Раньше на крошечное болезненное существо вешали скрипку, теперь вешают коньки, шахматы или морской бинокль. И хотя он не больше сифона с газированной водой, он уже бьет ножкой в такт и такой задумчивый, что его уже можно женить.

Август у нас лучший месяц в году, но сентябрь лучше августа. Начинается учебный год, пляжи пустеют, на берегу те, кто работает, но ничего не делает, а таких довольно много. По вечерам прохладно и целуются в малолитражке «фиат», куда целиком не помещаются, и мужа можно узнать по стоптанным каблукам.

В октябре вы лежите на берегу один. Правда, и вода холодная, градусов двенадцать.

Я спросил старичка, что купался: «Вы что, не мерзнете?»

— Почему? — ответил он.

Зима в Одессе странная. Дождь сменяется морозом, образуя дикую красоту! Стоят стеклянные деревья, висят стеклянные провода, земля покрыта стеклянными дорогами и тротуарами. Машины и люди жужжат, как мухи на липкой бумаге. Если она неподвижна, значит, едет вверх; если едет вниз, значит, тормозит. Ушибы, переломы, носки, надетые поверх сапог, — очень красивая зима.

Город компактный. Пешком — за полчаса от железнодорожного до морского вокзала. Главная улица — Дерибасовская. Если спросить, как туда пройти, могут разорвать, потому что объясняют руками, слов «налево» и «направо» не употребляют. Пойдете туда, потом туда, завернете туда, сюда — туда, туда — сюда… Спрашивающий сходит с ума, пока кто-то не скажет — вон она. — Где?

— Вон!

— Где?

— Вон, вон и т.д.

Одесситка, у которой руки заняты ребенком, ничего не может рассказать.

Почему здесь рождается столько талантов, не могут понять ни сами жители, ни муниципалитет. Только время от времени его уговаривают назвать улицу именем кого-то. Построены огромные новые районы, но там дома стоят отдельно, и там жить неинтересно. Интересно в старых дворах, где стеклянные галереи и все живут как в аквариуме и даже подсвечены лампочками, поэтому я не женат.

Мужчины в этом городе играют незначительную роль и довольны всем происходящим. Ну-ка, давайте откроем окно:

— Скажите, этот трамвай идет к вокзалу?

— Идет, но сейчас он движется в обратную сторону — хоть сядьте туда лицом.

Вот это мой двор. В Одессе не говорят: «Мой дом. Мой двор». Как вернулись после войны, так с 45-го года здесь живем с мамой. Художники из Одессы уезжают. Ее надо заканчивать, как школу. Все жизненные пути одесситов упираются в море. Дальше начинается другая жизнь, другая компания, другая страна.

Потому что нет на свете континента, где бы ни жили люди, рождённые под душистыми одесскими акациями, на берегу Черного моря. Но спросите любого из них, ныне жителя Нью–Йорка или Москвы, Сиднея или Мельбурна, Тель-Авива или Берлина кто он — и непременно услышите: «Я, Одессит!»

Как заметил, Михаил Жванецкий — лучшее время в Одессе — сентябрь. Разъехались курортники, опустели пляжи, позади знойное, пыльное лето. Чёрное море ещё хранит тепло летнего зноя. Предзакатный оранжевый солнечный диск, погружаясь в морской изумруд, оставляет на воде золотистую дорожку, бегущую за горизонт. Свежий ливантийский бриз ласкает тела немногих отдыхающих на пляже. Одесский «Привоз», симфония ароматов: свежих фруктов и овощей, домашней колбаски и прочих копчёностей, вредных для здоровья, но уж очень любимых нами. Исчезнувшая рыба вернулась на родину, в прибрежные воды — её перестали травить остановившиеся, оказалось, никому не нужные предприятия. Одесса — в объятиях бабьего лета. И в эти сентябрьские дни — главный праздник, день рождения города, созданного по указу русской императрицы 2 го сентября 1794 года. Город по возрасту достаточно молод, но очень скоро он становится крупнейшим торговым портом России, принося доход в казну — один миллион золотых рублей. Больше, чем все вмести взятые порты России.

Я тоже сентябрьский и влияние сентября испытываю всю свою жизнь — с момента, когда появился на свет, первого сентября. Трагические дни моего рождения, когда медики сообщили родителям страшный вердикт их первенцу — не жилец, из — за врождёной неоперабельной болезни. Но, вопреки их приговору, благодаря гениальному одесскому хирургу, заведующему детской больницей на Слободке, профессору Коху, сподвижнику Мечникова, мне было даровано второе рождение. И сейчас я пишу эти строки. К сожалению, талантливый замечательный хирург, спасший не одну жизнь, через несколько недель после моей операции был арестован. Шел страшный 1937 год. И свой трагический жизненный путь профессор Кох закончил в Гулаге, на урановых рудниках. Об этом написал в своих воспоминаниях писатель Жигулин, сидевший с ним в одном бараке. На его руках умер выдающийся учёный, профессор Кох, которому обязан своей жизнью. Какому количеству детей мог бы помочь замечательный детский доктор. Но это уже другой рассказ.

Сентябрь вообще богат событиями, повлиявшими на судьбы не только отдельных людей, но и многих народов мира. В сентябре 2021 года согласно Ветхому Завету, иудейский народ отметит наступление нового 5782 года от сотворения мира. Хотите верьте, хотите нет… И если бы не иудеи, не появились их младшие братья, христиане и мусульмане. Все мы из иудейской колыбели. И как часто происходит в многодетных семьях, оторвавшись от родителей, дети перестают их уважать…

А ещё, 16 сентября в Вероне отмечают День рождения главной шекспировской героини, Жульетты Капулетти. Международный символ Любви, понятный во все времена, на любом языке, особенно, на сочном — одесском. На языке, который прославили: Катаев, Олеша, Багрицкий, Славин, Ильф и Петров, Паустовский, Куприн, Львов, Бабель. Эстафету подхватил, Михаил Жванецкий. И до конца своих дней он подпитывался матерью Одессой, словно легендарный Антей, получавший необоримую силу от соприкосновения с матерью Геей — Землёй.

Двор Михаила Жванецкого в Одессе. Справа лестница, ведущая в их квартиру

Рассказывая об Одессе, Михаил Жванецкий не любил рассказывать о себе. Приоткрою завесу тайны, расскажу как жила семья Михаила Жванецкого после войны, вернувшись из эвакуации в 1945 г. и вплоть до отъезда в Москву. Известный и популярный к тому времени, но официально никем не признаный писатель и артист жили с мамой, Раисой Яковлевной, на знаменитой одесской Молдаванке, в нескольких кварталах от Привоза. Мать, пенсионер. Жили скромно, если не сказать бедно. Выступать на телевидении запрещено, на официальные встречи не приглашали, книги не печатали. Первая книга Михаила Жванецкого появилась благодаря Юрию Росту. Писателю тогда шёл пятый десяток. Как он этому радовался.

Старый одесский двор, не изменившийся со времен Бабеля. Вдоль второго этажа деревянная галерея. Металлическая лестница, открытая дождю и снегу, с обледеневшими ступенями в зимние месяцы. С веранды, двери в квартиры. Кроме Жванецких ещё одна соседка. Квартирой жильё это назвать, большое преувеличение. Небольшой корридор, его превратили в комунальную кухню. Слева, газовая плита соседей, справа плита Жванецких. Вдвоем не разойтись, готовили по очереди.

О ванной приходилось мечтать, не было телефона. У Жванецких комната 17 кв. м. разделённая пополам. Проходная комната — Михаила, в глубине — спальня мамы. Днем всегда полутемно, второй свет сквозь окна веранды. Спартанская обстановка. Тахта, обеденный стол, он же рабочий стол, за которым создано большинство мировых шедевров Михаила Жванецкого. В углу небольшой книжный шкаф, рядом радиоприемник «Рига».

Появление туалета, в комунальной квартире было случайным. Однажды, местный райисполком пригласил Жванецкого выступить на майские праздники. Выступление, застолье. Все в восторге. У них сам Михаил Жванецкий. После встречи, пригласил в свой кабинет председатель райисполкома. На вопрос чем можно ему помочь? Жванецкий ответил. — У нас в комунальной квартире отсутствует туалет. Очень тяжело пожилым людям спускаться со второго этажа в дворовой туалет. Страшный, грязный в полуподвале. Помогите. Председатель пообещал разобраться и обещание выполнил. Так, в глубине и без того крошечной кухни появился душ и туалет. Душ можно было принимать сидя на унитазе…

Семейные фотографии Жванецкого, афиши, фотографии друзей; именитых музыкантов, писателей, поэтов, актёров висели на стенах, прикрепленные кнопками.

«… Произведения мировой литературы, — писал Иосиф Мандельштам, — я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух». Таким генерированным воздухом Михаил Жванецкий всю жизнь щедро делился с нами, находясь внутри истории, внутри необратимого исторического потока, связывающего каждого из нас с прошлым и будущим. Многие события происшедшие в стране были предсказаны Михаилом Жванецким.

Мы встречались с Михаилом Михайловичем, когда жили в Одессе. Бывал у него дома. Встретились в 2003 году, когда он посетил в Австралию. В 2008 году прилетев в Одессу, был в гостях в его прекрасном доме на берегу моря, в живописном уголке Аркадии. Дважды записывал с ним интервью. И сегодня познакомлю читателей с мыслями, которыми поделился Михаил Жванецкий во время наших бесед. Я брал интервью у многих знаменитостей, но никогда не волновался так, как перед каждой встречей с моим земляком, зная о его нелюбви к этому жанру. К счастью всё получилось и каждый ответ это не только экспромт — это талантливая, короткая миниатюра, доверительный рассказ о себе и о нашем непростом времени.

Во время записи интервью в Мельбурне

* * *

Австралия. Мельбурн. 2003 год — Одесса. Аркадия. 2008 год

И. Б.: Миша, последняя наша встреча произошла, когда я улетал в Австралию. Тому историческое подтверждение — автограф на подареной тобой книге. Мог ли я представить, что мы встретимся в Австралии много лет спустя и я запишу интервью с тобой. А на этой книге появится новый автограф. Как непредсказуема жизнь. Расскажи пожалйста о главном, о пережитом тобою за эти годы.

М. Ж.: Я не веду дневников, не пишу мемуары. Всего и не упомнишь. С 90-х годов главные события этих лет, чем мы жили, прежде всего — событие №1 — отъезд наших друзей. Очень тяжело переживается. Переживания №2 — политические. Каким путём пойдёт страна, где я живу. Третье, конечно, — состояние здоровья, личная жизнь. Вот в таком порядке я бы расставил приоритеты по своей значительности. За это время у меня сложилось всё нормально. Сейчас я думаю, что я даже счастлив. Своеобразно, но счастлив. В это понятие входит всё: и горе, и радости. Это то, что страшно потерять. У меня жизнь однообразна. Я выступаю и пишу. Летом в Одессе. Потом осенью, зимой и весной выступаю с тем, что написал летом. Как-то собираю всё вместе, к сожалению, вот такая однообразная жизнь. Я говорю «к сожалению», потому что больше надо было бы писать, но у меня возникло ощущение, что на бумаге всё это теряется, а больше звучит, когда я всё это озвучиваю. Это как ноты.

И. Б.: Вероятно, ты попал под влияние тех, кто говорит, что тебя лучше слушать, чем читать. Готовясь к нашей встрече, перечитывал твои книги. Как сказал Оганезов, — это «блюдо для гурманов». А что ты читаешь в свободное время? В дороге?

М. Ж.: Господи, в дороге читаю детективы Сименона. Уж, казалось бы, мастер интриги, но какой многословный! Уже тяжело воспринимать. Я никогда не мог описывать обстановку, в которой действуют герои. Я мог только сообщать мысли героя в разгар обстоятельств, чем я и занимаюсь сейчас. Вот, наверное, и всё о моих книгах.

И. Б.: Принято считать главными учителя в жизни — наших родителей. Я хорошо знал твою маму, Раису Яковлевну — добрую, мудрую. Не знал твоего отца. Познакомь нас немного с ними.

М. Ж.: Я покажу фотографию. Это моя мама, я и мой дядя Борис перед отправкой на фронт. Он служил в танковых войсках ещё до начала войны. Война застала его в Одессе, он приехал в отпуск и сразу вернулся на фронт.

Михаил Жванецкий с мамой и её братом Борисом

Это может покажется странным, но мои родители, на первый взгляд, меня ничему не учили. Любых родителей заботит обучение детей, и они должны стараться, чтобы дети учились. Теперь я понимаю, что они поступали мудрее всего. Утром они уходили, вечером приходили, утром уходили, вечером приходили, бесконечная работа. Но я видел это. Ребёнок ведь воспитывается, когда видит, что происходит. Он должен видеть, как отец вкалывает, он должен видеть, как отец разговаривает с больными, как он принимает их (у меня отец и мать — врачи). Отец не воспитывал меня. Он просто разговаривал с окружающими. И поступал, как считал нужным. А я впитывал, как губка, всегда ощущая его присутствие. Знаменитый портфель, с которым я выхожу на сцену — его портфель. В нём он носил истории болезни. И я ношу истории болезни, только у него были человеческие, у меня — общественные. Умению видеть мир научил меня отец. Портфелю отца лет пятьдесят. Я его скрепляю скрепочками. Я его держу в отдельной сумочке — как «домик Ленина», он у меня там. Музейная вещь. Для меня — бесценная. Я даже не помню, как я впервые вышел на сцену с портфелем. Но быстро привык — удобно. Моя фотография в «Нью-Йорк таймс», когда я приехал в Америку — у меня был концерт в «Карнеги-холле», — была подписана так: «Еврей с портфелем». Портфель стал кусочком моего имиджа, о чём я не сразу узнал.

Моя мама была зубным врачом. Она знала главный жизненный секрет: что такое хорошо и что такое плохо. А когда мать знает, что такое хорошо и что такое плохо, об этом узнаёт и ребёнок. И это внутри у меня всегда. Я знаю точно: вот это — хорошо, а это — плохо. Вот так поступать я не должен. Я с лёгким недоумением смотрю на сегодняшнюю жизнь, когда всё делать можно. Но очень надеюсь, что русские люди пройдут и через это. И когда-то жизнь будет такой, как в Австралии, когда добровольно не будут делать того, что делать нельзя. От этого и тишина, и благополучие в этой стране. Такое счастье разлито вокруг именно потому, что люди знают, чего делать нельзя. Очень многого делать нельзя. Они знают и не делают. Точка.

«Портфель Михаила Жванецкого» на аллее юмора в Ялте. Как утверждает сам Жванецкий, если портфель потереть — это к обогащению! Потертостей много… Видимо, много желающих разбогатеть и тех, кто искренне в это верит!

И. Б.: Я вспоминаю ещё одного твоего воспитателя — Бориса Ефимовича Друккера, учителя русского языка, говорившего со страшным акцентом. Диктант после его исправлений, по твоему признанию, — «это кровавая, простреленная в шести местах тетрадь». Но именно ему ты говоришь «спасибо» за великий, чистый, острый русский язык. Заговорил обэтом, т.к. в эмиграции проблема сохранения языка особенно сложна. Но она не менее сложна там, где русский язык уже второстепенный, где сокращаются русские школы, где всё меньше Борисов Ефимовичей Друккеров. Всё это можно наблюдать и на примере нашей Одессы.

М. Ж.: К сожалению, а может быть, и к счастью, эти испытания выпадают уже на долю другой Одессы. Та Одесса «здесь больше не живёт», как выразился журналист Киевский, живущий в Израиле. Украинизация коснулась Одессы мало, но всё равно поднимаются тёмные национальные силы. Любой национализм страшен: украинский, русский, еврейский. Когда он поднимает голову, жизнь становится невозможной. Что произойдёт с русским языком в Одессе? То же, что происходит с русским в Австралии, в Америке. Одесситы теряют русский язык. Нет почвы. Одесситы не хотят жить ни на украинский манер, ни на русский манер. Они уезжают. Ведь мы уезжаем не потому, что нам не нравится климат или президент. Люди уезжают потому, что им не нравятся окружающие — казалось бы, такие же люди. Они хотят пожить среди австралийцев, они хотят пожить среди шведов, они хотят пожить среди американцев. И наша задача, тех, кто выехал… Я сейчас скажу формулу. Внимание: «Постараться помочь той стране, откуда мы уехали, и не навредить той, куда мы приехали». Потому что мы несём с собой много плохого. Надеюсь, что наше вливание в эти страны всё-таки пройдёт для них безболезненно…

И. Я.: Поговорим «за Одессу». Когда попадаешь в наш город после многих лет отсутствия, многое в диковину. Ты же возвращаешься сюда каждый год. Что ты можешь сказать о происходящем.

М. Ж.: Мне кажется, Одесса значительно изменилась за 10-15 лет. С одной стороны, исчезли проблемы — «вызвать сантехника», «заправить машину». Если у тебя есть средства, всё решается так же, как и в любом другом городе мира. В Одессе стало удобно жить — так же, как в Мельбурне или Гамбурге. К сожалению, существует и другая сторона медали, отличающая Одессу от этих городов. Этими благами не может воспользоваться огромное количество людей. Марксизм в действии. Трудно жить хорошо в стране, где масса населения живёт плохо. Мягко говоря, это очень мешает. У Одессы шикарный вид: действуют роскошные магазины, танцплощадки, дискотеки, кафе, казино. Всё украшено, подкрашено, переоборудовано, несколько напоминает декорации из картона и папье-машье, созданные в Голливуде для съёмок очередного боевика. Видимо, со временем всё будет заменяться на каменное. Но пока — картонное. Всё сияет, горит, музыка играет…

Играет музыка! Я бы это время так и назвал: «Музыка играет!» Ёлки-палки… Напиши… Многоточие… (Он отвлекся, ругаясь, после чего продолжил.) С вашим отъездом, с отъездом людей, которых мы любили, — тебя, Юры Михайлика и многих, уехавших не только в Австралию, исчез массовый, плотный культурный слой. Можно выступать, но как бы не для тех. Анекдот можно рассказать, но в городе несколько человек, которые могут понять. Остальные — бизнесмены и коммунисты — приобрели, дорогие мои австралийские друзья, общие черты. Те, кого раньше называли инструкторами горкомов, сейчас называют бизнесменами, и объединяет их всех потеря юмора. Нет того веселья, когда мы жили в полутюремных условиях и были настолько вместе, что могли передавать друг другу по цепочке, как мешки с песком, наши анекдоты, наши рассказы. Мы хотели нравиться девочкам. Сейчас женщины, извините меня, стали товаром. Слово «бабник» перестало нести свою притягательность, исчезло его очарование. Бабник — это профессия, даже не профессия, скорее — увлечение. Мы видели этих красавцев. Они говорили стихами, умели завлечь, сделать женщину в полном смысле счастливой. Сейчас этот тип мужчин, эта мужская красота — исчезли. Нужно иметь в кармане 20-30 долларов — и тебе доступна женщина любой красоты. С дикой тоской ты можешь исполнить своё заветное желание. Это страшное явление. Никогда не думал, что рыночная экономика, по крайней мере, в этом её виде, то есть вожделенный капитализм, так нас разочарует. У меня возникло такое сравнение: «Мы жили в Бухенвальде, потом, с большими боями, пробились в Освенцим». Это, скорее, шутка, так как всё равно сегодняшняя жизнь мне нравится больше, намного больше, чем та, что была раньше. Да, жить стало удобней, но появилась проблема: поговорить не с кем…

Среди публики мне не хватает малооплачиваемой советской интеллигенции, которая почти вся уехала. Кто-кто, а ты в курсе, зачем и от чего люди бежали. Они уехали за достойной зарплатой. За хорошим оборудованием. За надлежащим уважением. Уехали туда, куда уже уехали многие. А это ж всегда вопрос стадный. Везде заграницей, и у вас в Австралии, на мои концерты приходят молодые, красивые, стройные «наши» люди. Они уехали от жлобства. И им никто не сказал: «Оставайтесь! Подождите! Подумайте!» Или: «Давайте мы вам привезём фильм о жизни там. Мы его вам покажем, чтобы вы подумали: сумеете ли вы лично там приспособиться или вам будет тяжело?» А у нас как себя вели? «Хочешь уехать, — ну, и чёрт с тобой!» Уезжали люди не за колбасой. Они уезжали от жлобства. Словечко «жлоб», в моём понимании — это хам. Жлобство — когда тебе говорят в лицо «жид» или не берут на работу из-за национальности, и везде тебя судят… Каждое предприятие, каждое учреждение — суд, райком партии — суд, при ЖЭКе — суд. Куда бы ты ни попал, всюду тебя судят.

Вот от этого люди уезжали — невозможно было вынести. Вот ты уехал, Аркаша Бортник, Юра Михайлик. Я не уехал, потому что для меня этого было мало. Мало было жлобства, чтобы я расстался со своей страной. Уж слишком много с ней связано. Великая русская литература с ней связывает. Я здесь почувствовал успех. Я обожаю не верёвки, а нити. Верёвки, которые меня связывают, — чёрт с ними. А вот нити у меня были сильные. Меня запрещали здесь, а я остался. Любимая женщина уехала, а я остался в стране, где меня запрещали. Пожертвовал всем, потому что, наверное, нити стягивают гораздо сильнее, чем верёвки. Если бы я уехал, я бы точно сожалел. Не каждую минуту. Но, слав Богу, этого не произошло.

И. Б.: Советская власть действительно всё запрещала, включая и религию. Сегодня без участия церкви ничего не происходит. Везде всё освящается, от банков до спущенного со стапелей крейсера. И бывший член партии Шойгу со свечой в руках, ныне в ранге министра, участник этой церемонии. Вот такие метаморфозы. Нечто подобное происходит и здесь с нашими людьми. Наблюдая за здешними иммигрантами из СССР порою удивляюсь, как резко меняются их убеждения. Вчерашние активные пропагандисты, члены партии становятся самыми правоверными иудеями.

М. Ж.: Очень мало людей и в нашем, и в других народах обладают стойкостью. Очень мало людей, кто имел свои убеждения до смены власти и сохранил их. Большинство мчалось во главе стада в одну сторону. Потом, после изменения направления и мгновенной остановки стада, мчатся уже в другую сторону — и опять они впереди! Как они успели? Просто загадка, но они опять впереди. Те же люди, те же певцы знаменитые наши, те же режиссёры, актёры. Считанные люди находятся там, где они находились. Многие из них потеряли в весе, в заработках, в популярности. А остальные — в погоне за популярностью.

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Илья Буркун: Беседы с Михаилом Жванецким

  1. «Секрет быстрого роста Одессы, её популярность и в том, что город был открыт миру европейскими торговцами всех мастей и свободной от пошлины зоной торговли». Может ли Одесса вновь стать свободным городом, как мечтали Жёлтье жилеты у Ильфа и Петрова.

Добавить комментарий для Михаил Поляк Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.