«Пока до бога дойдешь, архангелы тебе все ребра переломают! Ты парень молодой, вижу неглупый. Чего ты там у себя написал, всего не читал, но текст твой — не без завихрений. Запомни: никогда не старайся быть правым в том, в чем неправы сильные мира сего». Я так и ахнул от неожиданной мудрости Никифоровича.
А было и так…
Апология догматиков
Генрих Иоффе
В СССР существовал определенный типаж историков, который в основном контролировавал работу «исторического конвейера» и давал идеологическую оценку сходящей с него продукции. Сами эти люди производством «продукци» практически не занимались. Многие считали их ограниченными, закоренелами, туповатыми. Догматики., и все тут. Трудов историков — классиков большинство из них не читали, в архивах редко сиживали, но партийный «идеологический тренд» истории знали назубок, к установочно — указующим переменам в нем были «всегда готовы». Многие из них прошли партийные «лестницы» и были «спущены» в исторические институты при потрясении или даже сломе этих «лестниц». Но главное — они хорошо понимали, что стоит самовольно изъять из обороняемой ими идеологической обоймы хотя бы малую часть, как рухнет вся система, история будет перевернута на 180 градусов и скорее всего станет фальсифицироввться на другой лад. Им же придется уйти со своих мягких кресел. Так или иначе, эти люди заслуживают, чтобы о них вспомнили. Забывать их нельзя7 Расскажу об одном.
Петр Никифорович Песцов — доктор наук, профессор, руководил в институте сектором истории революции и гражданской войны. Мужик лет 60, крепкого крестьянского корня. Серо-седая шевелюра спускалась на лоб. Глаза больше, чем наполовину, прикрыты тяжелыми веками, но через остающиеся тонкие щелочки он глдел, хотя как-то косо, но видел все, что ему было надо. Костюм на нем — всегда серый, обвислый, с помятым галстуком. Шагал Никифорович на всю ступню, похоже на клоуна Никулина в цирке. Но далеко по коридору он обычно не ходил: не дальше дверей Коллегией по истории Октябрьской революции, руководимого академиком И.И. Гринцем. Дальше была не его епархия. Войдя в приемную, ни на кого не глядя:, вопрошал:
— Начальство у себя?
— У себя, у себя, — отвечал кто-нибудь, — проходите!
Песцов поднимал вверх указательный палец и произносил:
— Э, нет! Начальство требует порядка. К нему без спроса ни-ни! Доложьте!
О чем говорили эти два совершенно разных человека никто толком не знал. Ясно было, что академик неподчеркнуто игнорировал Песцова, а тот, напротив, подчеркнуто высказывал ему почтение.
Откуда проистекал путь Песцова в историческую науку никто точно не знал. Но говорили, что начало было связано с так называемым «ленинградским делом», по которому верхи этой партийной организаци были арестованы или расстрелены (1949г.), а средние и нижние чины распиханы кто куда. Нашего Петра Никифоровича вроде бы спустили в партийную учебу — Академию общественных наук при ЦК КПСС. Может поэтому в нем жила некая неприязнь к ленинградским историкам Октября. Помню, как обсуждался ленинградский двухтомник. Обсуждение шло в песцовском секторе. Песцов специально пригласил, кажется, из Высшей партшколы «крутого догматика», фамилию которого я позабыл. (Петров?) Вдвоем они должны были «раздолбать» ленинградцев. Напротив Петрова сидели приехавшие из Ленинграда В. Старцев, Г. Соболев и др. замечательные авторы. Говорил Петров догматические банальности, но ему все время казалось, что Старцев потешается над им сказанным.
— Вы напрасно смеетесь, товарищ Старцев, — зло прерывал себя несколько раз Петров.
— Да я не смеюсь, — уверял его Старцев.
— Нет, смеетесь, смеетесь, я ясно вижу.
— Да не смеюсь я! Это у меня лицо такое. Спросите вон у товарищей!
— Ладно смейтесь. Досмеетесь. Посмотрим чем кончится с этим вашим двухтомником.
— Да не смеюсь я, — твердил действительно с трудом сдерживавший смех Старцев.
Окончив учебу, Песцов, как бывший партаппаратчик, вошел в круг тех доперестроечных «руководящих ученых историков», которым доверялось строго стоять на страже девственности и чистоты марксистско — ленинской концепции истории советского периода. По правде говоря, охраняли они не столько марксистско — ленинскую концепцию, т.к. в охраняемых ими трудах ее практически уже и не было, а место ее чаще всего заменяли компиляции из очередных постановлений ЦК партии и иных директивных органов.
Как и большинство других «охранителей», наш тов. Песцов монграфий и статей не писал. Во всяком случае их никто не видел и не читал. Зато они с большой охотой принимали участие в сборниках, коллективных трудах или ставили свои имена как редакторы на монографиях подчиненных., а также вводили свои имена в состав редколлегий. Но индивидуально пишущим спуску не давали.
— Задача, — повторял Песцов на собраниях сектора, — добиваться, чтобы в наших работах не было ошибок.
Каких ошибок? В чем? Если ошибки заранее известны, то чего их бояться? Не писать, а только следить за тем, чтобы не было ошибок? Странно. Я сидел на сообрании и мне казалось, что с потолка спускаются нити, на которых привязаны ошибки в виде плотных комочков, и мы должны, как горные лыжники, виражами обходить их. Большинство обходило успешно, т.к. «комочки», были знакомы и многие происходили в основном еще из «Краткого курса». Но иногда кому-нибудь не удавалось обойти «комочек». Петр Никифорович такого случая не пропускал. Так помится случилось с монографией сотрудника сектора Георгия Андреевича Рукана. Это было тем более странно, что самого Рукана «спустили» в историю тоже из партсфер, он был напичкан партийными документами и, как тогда говорили, «указивками». Но он принадлежал к особой группе догматиков — группе циников.
На одном из секторских заседаний Песцов вдруг кивнул в сторону Рукана и сказал:
— А ты написал вредную книгу! (она была посвещена рабочему классу, кажется, Черноземного района в период революции).
Рукан встрепенулся:
— Как? Почему? Не понимаю!
Никифорыч приподнялся над столом:
— Не понмаешь? Не то плохо, что ты написал вредную книу. Это еще полбеды, а вся беда в том, что ты не понимаешь, что написал плохую книгу.
Но не тут-то было. Рукан, как было сказано, прошел добротную партшколу. Наверное с час он зачитывал партийные документы, из коих следовало, что имено его книга — верх идеологической чистоты.
Когда мы вышли в коридор, я не мог сдержать восхищения партмастерством Рукана, с которым он побил соболевские «карты».
Рукан был доволен. Он ухмылялся и стал похож на кошку, слизнувшую сметану.
— Знамо как вести себя с песцами-то, — сказал он. — Не церковно — приходскую школу, чай, кончали.
Большой был циник тов. Рукан, до руководящей персоны, правда, не дотянул, но все еще у него было впереди. Ну, а Песцов? Однажды я вынужден был связаться с ним по важному для меня делу. В институте он был председателем совета по защитам диссертаций. Всякий, желающий стать кандидатом или доктором, должен был войти в переговоры с Песцовым. Мне нужно было договорится с ним, в частности, о сроке защиты
— Торопишся? Спешишь? — спросил он. — А вот торопиться-то в нашем деле как раз и не след. Не понимаешь почему? Объясню. Вот ты выстрадал свои 200-300 страниц, поставил точку, а тут глядь — сверху новые установки или снизу критические замечания твоих же коллег. Значит стоп, ты побит — начинай сначала.
— А если в высшие инстанции пойду?
— До бога хочешь дойти? Пока до бога дойдешь, архангелы тебе все ребра переломают! Ты парень молодой, вижу неглупый. Чего ты там у себя написал, всего не читал, но текст твой — не без завихрений. Запомни: никогда не старайся быть правым в том, в чем неправы сильные мира сего.
Я так и ахнул от неожиданной мудрости Никифоровича.
— А кто по-вашему правый и кто сильный?…
Он промолчал.
Вскоре сектор расформировали и куда подевался Петр Никифорович — не знаю. Бояться быть правым в том, в чем неправы сильные мира сего ему уже было не надо. Да и сильные мира сего со своей неправотой или правотой стали теперь совсем, совсем другие.
Плохо вычитано: Соболев? Песцов? Плюс по мелочи.