И тут произошло невероятное. Ас наш задрожал так, как-будто сквозь него пропустили ток: «Кто?! Такие, как вы, всякие хаймовичи-рабиновичи — перестроечники проклятые? Да я всех вас в бараний… Это вы бл… все это устроили, вы! Моя бы воля — я бы бомбардировщики поднял, разбомбил…»

А было и так…

Ас на Патриарших. Хождение в комсомол

Генрих Иоффе

Ас на Патриарших

Мы — человек 8-10 — «бегали от инфаркта» на Патриарших прудах. «Открутив» 5— 6 кругов, мы «сбивались» под детским «грибком» возле тяжеловесного памятника Крылову, чтобы поговорить, порассуждать. Было о чем: по стране «гуляла» Перестройка. Нередко к нам присоединялись прогуливавшиеся здесь бывшие «вожди»: Семичастный, опиравшийся на палку Шелепин, Капитонов, некоторые освобожденные гекачеписты, например Янаев, по прозвищу «Гена Стакан», Павлов, Бакланов и др. Они не высказывлись: видно, еще не утратили собственной значимости, но внимательно слушали, что говорилось. Подходили жившие в районе Патриарших известне деятели культуры: Щедрин, Ульянов, Талызина, Толкунова.

И только один человек не «водился» с нами. Это был мужчина среднего роста, пожилого возраста, лет так 60. Голову его плотно облегала старая, замурзованая вязаная шапочка. На полной, слегка сутуловатой фигуре были надеты что-то похожее на женскую кофту, и байковые лыжные штаны времен стахановского движения. Он ходил вдоль решетки, окаймляющей пруд, широко взмахивася руками и совершая длинные шаги.

Это была его ежедневная зарядка.

— А знаешь ли кто это? — спросил меня как-то Жорка — артист из «Современника».

— Нет. Кто?

— О, брат! Это воздушный ас. Герой и дважды! Уже в самом начале войны сбивал немцев. Сам был сбит, но сумел приземлиться.

— Да ты что? А на вид вроде грузчик… Поговорить бы с ним, а?

— Вряд ли получится. Он хмурый, неразговорчивый.

Но получилось. Однажды ясным летнем днем высоко в небе над Патриаршими прудами красиво, на звуковой скорости прошла стайка самолетов. Прикрыв ладонями глаза, мы наблюдали за ними. Жорка, стоявший неподалеку от нашего аса, вдруг сказал так, никому:

— А вот интересно бы знать — кто из пилотов первыми летал на такой скорости?

Кто-то назвал фамилию, не то грузинскую, не то армянскую. Занятый своими упражнениями и необращавший на нас никакого внимания, ас вдруг направился к нам.

— Чего вы всякую хреновину городите, !-почти закричал он. —

Я летел на такой машине. Я! Лезу в кабину, а командир полка кричит мне снизу:

— Ваня! Может, не надо, Ваня! Сорвешься в пике, разобьешся, Ваня!

Я ему уже из кабины тоже кричу:

— Ну и… с ним! Ждать что ль когда всякие там рабиновичи полетят!

К нам подошел А. Рихтер — известный изобретатель авиационных пушек из знаменитого «ящика» дважды героя А. Нудельмана

— Вам никто никогда не делал замечаний, что сказанное сейчас вами недостойно, — спокойно спрсил он аса.

И тут произошло невероятное. Ас наш задрожал так, как-будто сквозь него пропустили ток.

— Кто, какие замечания мог мне делать?! Кто?! Такие, как вы, всякие хаймовичи-рабиновичи — перестроечники проклятые? Да я всех вас в бараний… Это вы бл… все это устроили, вы! Моя бы воля — я бы бомбардировщики поднял, разбомбил канализационную сеть, и вы все в дерьме захлебнулись!

Мы стали тихо расходится, он кричал нам что-то вслед, но мы уже не слушали и не слышали. А недели через две я случайно встретил аса там же на Патриарших. Он был в полной форме, при всех орденах и медалях. Увидив меня, махнул рукой, чтобы я к нему подошел.

— Ты вот что, — сказал он, — Ты ведь был, когда тут скандал произошел, я с Рихтером и другими схватился. Срыв у меня вышел. Ты всем скажи: пусть извинят меня. Я против евреев ничего не имел и не имею. У меня в дивизии были евреи — пилоты — класс! Вот капитан Шапиро был, два немца к Богу отправил и приземлился без хвоста! Ты понимаешь, что это такое?! Кто ему хвост обрубил: может немец, а может и свой, крутились, как в колесе.

Я на полосу прибежал, обнимаю его, целую. Орден с себя сорвал, ему на комбинизон цепляю. Механик его тоже прибежал, слезы вытирает. Он стоит, покачивается, черный весь, а улыбается.

За ним и раньше сбитые немцы были. У него свой маневр был: набирал высоту, на своей эй р-кобре все гашетки на одну соединял, нажал. .. Тама! Я героя ему попросил. Замотали. Поехал в наградной отдел.

— Шапиро звезда будет?

— М-м-м, э-э-э… А вот…

— Ясно,— говорю. — У меня две, тогда одну ему отдам. Бог с нами и х… с вами!

— Дали все же?

— Какое…

Ты расскажи своим ребятам, я в тот раз не в себе был. За месяц до того жена у меня померла. 30 лет жили душа в душу. Рак, умерла. Как-будто сбили меня, а катапультироваться не могу. Вот какое положение.

Он протянул мне руку, мы попрощались.

Хождение в комсомол

Перед перестройкой меня вызвал секретарь нашего институтского партбюро Максим Чарилло.

— У тебя какая общественная работа?

— В редколлегии стенгазеты.

— Мало.

— Хватит.

— Мало. Направляем тебя в районную комиссию по работе с комсомольской молодежью. Председатель комиссии Нина Петричева. Она знаешь кто? Ее папаша — парторг той шахты, в которой великий Стаханов рекордный уголек нарубил. Правда, он потом закеросинил, но это потом. А тогда всю страну призывали в стахановцы.

— Я не справлюсь!

— Справишься. Другие справляются.

Ну что делать? Пошел невесело в Черемушкинский райком. Отыскал дочку знаменитого парторга — стахановца.

— Что делать прикажите? — спрашиваю.

— Так. Пойдешь на предприятие № 6, найдешь комсомольского секретаря Валентина Бегоровского, поприсутствуешь на политучебе, потом напишешь отчет. Как можно более полный. Ясно?

Куда яснее. Нашел Бегоровского. Между прочим, он в перестройку олигархом стал, ему предприятие № 6 целиком приватизировали, бабло шло навалом. Говорю ему, что мне приказано побывать на их комсомольской политучебе.

— Ну какая там к чорту учеба, — тоскливо сказал он. — Работы по горло, газеты читаем, радио слушаем… Попробуй собери ребят еще на политучебу… Слушай, нарисуй там в отчете что-нибудь сам, выручи. В другой раз придешь, пол — литра поставлю, фартовых чувих позову для развлекухи, а? Сделаешь?

Оказалось, многие члены комиссии сами «рисовали» туфту и сдавали ее райкомовскому куратору — строгой даме в лакированных сапогах, купить которые можно было лишь в «Березке» или женском туалете на Неглинной. Звали даму Гильда Трифоновна Шинелева.

Но некоторые работали честно: в партию пробивались. Вот был в комиссии некий Валька Санурович. Стать членом КПСС было его голубой мечтой. Он ходил за Петричевой и Гильдой Трифоновной, канючил, но обе были непреклонны.

— Нет, нет и нет — жестко говорила Гильда Трифоновна.-Ваши отчеты поверхностны, активисты не отмечены, выводов и предложений нет. Рекомендовать вас пока не могу.

Он уходил «погасший». Но тут грянула перестройка, возникли какие-то ««неформальные» политические организации, и Санурович кинулся туда. Партия ему была уже не нужна. Он выступал теперь на митингах и дрожащим голосом кричал: «Прости нас, Россия!». Но это будет позднее.

А полученные от нас «отчеты» Гильда Трифоновна сводила в один общий и затем вероятно, подавала своему начальству. Вряд ли его там читали. По изречению: «Если вам надо что-либо скрыть, запишите об это в свой отчет».

В конце политучебного года Гильда Трифоновна, блестя сапогами, приходила к нам, благодарила и в награду предлагала пройти на этаж ниже, в райкомовский буфет, чтобы «отовариться» каким-либо продуктом, отсутствовавшим в магазинах.