Сергей Бердников: Неизмайловский проспект

Loading

… темнело, внизу по дороге, ведущей к руднику и к ЛАГЕРЮ, шла колонна зеков, возвращавшихся с работы. Колонна была тёмная и длинная. Рядом с колонной шли понурые конвоиры с овчарками. Овчарки, как-то нехотя, перелаивались между собой охрипшими усталыми голосами.

Неизмайловский проспект

(из цикла «Я помню»)

Сергей Бердников

Сергей Бердников

… о том, что сегодня не будет двух первых уроков математики, мы узнали ещё вчера вечером. А вчера было воскресение.

Коля Рыбкин сидел на крылечке двух квартирного барака, на половине которого он жил с матерью и отцом. Было ещё тепло. Солнце висело над грядой сопок, окружавших посёлок. Колька что-то негромко подбирал на аккордеоне. Он смотрел на клавиатуру у правой руки, а из-под козырька кепки следил за дорогой, и в этом и была вся суть его негромкой игры. Когда он замечал вдали приближающегося по улице пешехода, он начинал подбирать на аккордеоне марш, стараясь попасть ритмом марша, под шаг появившегося вдалеке человека. Особенно его радовало, когда прохожий оказывался офицером, старшиной или сержантом. По мере приближения идущего Колька начинал играть всё громче и отчётливее. На проходящего начинали оглядываться случайные прохожие на улице, люди поглядывали через штакетники заборов дворов, улыбались, а то и просто смеялись. Пешеход, идя под торжественный марш, смущался и пытался сбить шаг, но Колька моментально перестраивался или начинал играть другой марш. Лейтенантик, или кто он там был, спотыкался, нелепо размахивал руками, окружающие веселились кто, как мог. Колька сидел, мрачно поглядывая из-под кепки. Пойманный на крючок ритма, недобро смотрел в Колькину сторону, но молчал.

Наша недавно построенная часть посёлка была небольшой, и все знали, что Колькин отец — майор, начальник лагеря. Вольнонаёмные, расконвоированные и спецпереселенцы его боялись не очень, а вот военные, все кто младше чином боялись. Старше чином был у нас только один человек и жил он в нашем же посёлке. Это был генерал МГБ, начальник рудника и обогатительной фабрики Неизмайлов. Жил он с женой и дочкой наверху почти у подножья сопки в начале улицы Сталина в таком же, как у всех, двухквартирном бараке, но занимал его весь, а не как остальные жители посёлка — по две, а то и по четыре семьи в одном бараке. Во дворе у него стояла единственная на весь рудник легковая машина светло кремового цвета — «Победа». Наш посёлок — Ольгин Лог — был новым. Часть лога была огорожена высоким забором в два ряда из колючей проволоки. Там была зона. Каждое утро туда приводили из лагеря большую колонну зэков, которые строили новые дома и бараки для приезжающих в посёлок новых вольнонаёмных и спецпереселенцев. В нашем посёлке было уже три улицы. Средняя называлась улицей Сталина. На ней в середине была и наша новая школа. В посёлке было много приехавших из Ленинграда, поэтому улицу Сталина между собой они стали называть Неизмайловским проспектом.

Мы с братом подошли к Кольке. Он резко на полутакте перестал играть, сжав двумя руками аккордеон, выдавливая из него воздух и, забыв моментально о лейтенанте, приподнял кепку и посмотрел на меня и Володю.

— Ты чего все примеры, которые задала математичка, уже решил? — спросил Володя.

— Неа — отрицательно покачал головой Колька.

— Думаешь списать? Это же первая в этом году контрольная. — не слишком уверенно пробормотал я.

— Неа, а контрольной не будет! — заулыбался Колька.

— Откуда ты знаешь? — спросил, подошедший к нам Олег. Он был из нашего же класса и жил рядом с Колькой в соседней половине барака. Его отец работал на руднике главным проходчиком. На самом деле Олега звали Оол. Он был хакасом, но все его звали для простоты Олегом, даже отец и мать.

— Папаша сказал — пробормотал негромко Колька.

Это было серьёзно! Колькин отец был мрачным человеком. Он знал всё и никогда не шутил. Но откуда он узнал про нашу контрольную, он вроде даже никогда не спрашивал, какие отметки у Кольки? Володя спросил:

— А ему-то что за дело?

— А ему и нет дела, это я сам догадался.

— А — а! — разочаровано протянул Олег.

— Неа. — с хитрой улыбкой возразил Колька — отец сказал. что у нас завтра в школе будет вместо первых уроков общее комсомольское собрание.

— Дык, мы же ещё не комсомольцы — неуверенно возразил Олег.

— Ну! — подтвердил Колька — но отец сказал, что собрание будет общим и все должны быть, даже пионеры и октябрята.

Колька снова потянулся за аккордеоном, лежащим на крыльце. Аккордеон был большой, концертный, блестел всеми своими перламутровыми цветными вставками, чёрными и белыми клавишами справа и рядами белых кнопок слева. Мне почему-то вспомнился Игорь Палыч, у него в кабинете тоже был такой же аккордеон. Я с любопытством и завистью посмотрел на этот чудесный инструмент и негромко сказал:

— Колька, а ты где научился играть на нём? — я кивнул в сторону аккордеона.

— Да нигде. По радио слушал песни, марши, вальсы всякие и подбирал. Это отец принёс его с работы — произнёс Колька, натягивая на плечи лямки аккордеона, — у них там какой-то зэк помер. Это его был. Он его с воли привёз. Трофейный — сказал Колька, ласково поглаживая блестящие перламутровые вставки, — папаша сказал, что на воле этот зэк вроде учителем музыки был или даже директором музыкальной школы, но, наверно, не тот марш и не тому сыграл, оттого и загремел в зону. — Колька засмеялся своей остроте и закончил: — вот, а теперь я с ним балуюсь. Он же на зоне никому не нужен, — разломают! Снова вспомнился Игорь Палыч и Летний сад, и оркестр, и, как вышел Игорь Палыч, и как он объявил: «Прощание славянки», как вскинул руки… А ты, что умеешь играть на аккордеоне? — спросил меня Колька, поймав мой остановившийся взгляд на инструменте.

— Нет. Я только полгода учился в музыкальной школе на рояле играть.

— Так ведь здесь справа, как у рояля клавиатура. Давай я буду растягивать меха, а ты, как на рояле играть.

— А, что играть?

— А, что хочешь! Я ещё и аккомпанемент подберу кнопками — засмеялся Колька.

— Давай, почему-то тихим голосом, ответил я: «По долинам и по взгорьям»?

— Марш, значит, — улыбнулся он — Давай!

Нина Григорьевна. наша учительница по математике, встречала нас внизу при входе в школу. Были там и другие учителя. Где-то за их спинами я разглядел и Фёдора Ивановича Могильникова, нашего учителя географии. Нам он нравился. Даже Колька на его уроках сидел тихо. Ребята рассказывали, что он в детстве учился в детдоме у Макаренко, фотоаппараты делали. Фёдор Иванович стоял в тени и невесело смотрел на шумную суету у входной двери. Нина Григорьевна выискивала глазами наших — учеников седьмого класса и посылала их на второй этаж в актовый зал. Школа была новая. Открылась перед началом учебного года. Приезжали разные люди из Ширы. Даже в районной газете появилась заметка и фотография. Над фотографией было написано: «1-я Сорская средняя школа», а ниже мелким шрифтом о том, какой подарок к новому учебному году получили дети тружеников рудника Сора.

В ещё пахнущем красками новеньком актовом зале было уже шумно и много учеников, все были довольны, что отменили первые уроки. В одном из первых рядов я увидел Алку Лопатину. Она помахала мне рукой и показала на соседний пустой стул. Я сделал вид, что не заметил её пошёл вслед за Володей в задние ряды. Там уже были все ребята с нашей улицы.

Когда мы переехали сюда из Ленинграда, нам здесь всё не понравилось в этой самой Соре. Нет, сам посёлок Ольгин Лог был обычный, а вокруг и совсем хорошо — сопки, заросшие тайгой по северным склонам, а по южным заросшие густой травой, как в степи. А вот школа была общая для мальчиков и девочек, а в Ленинграде ещё были отдельно — мужские и женские. Но это бы ещё ничего. Мы приехали, когда школу только достраивали, она была ещё в ЗОНЕ, и нам сразу же в конторе, куда мы пришли записываться в школу, сказали, что мы должны остричься наголо и, увидев ужас в наших глазах, смягчились: «Ну, ладно, вы уже почти старшие классы, можете оставить чёлки».

Вечером, когда пришёл с работы папа и увидел нас с братом таких остриженных и угрюмых, он как-то вяло сказал:

— Ну, что поделать, здесь всё принадлежит МГБ. У них такие правила.

— Тебя же не остригли! — папа засмеялся.

— Я же лысый! Меня, когда был молодой, уже стригли, а теперь уже некуда дальше. Вообще, вольнонаёмные, спецпереселенцы и расконвоированные могут наголо не стричься, а вот те, кто на зоне — должны.

— Но мы то не на зоне!

— Вы в школе, а школа здесь подчинена МГБ. Кроме того — голос папы стал серьёзным — в этих местах такие вещи не обсуждаются.

К столу, который стоял на сцене, вышли друг за другом учителя. Впереди шла завуч, за ней остальные. Наша Нина Григорьевна шла где-то в конце, последним шёл Фёдор Иванович, а рядом с ним новая совсем молодая учительница рисования и черчения, похожая на десятиклассницу, Екатерина Ильинична Паклина. Между собой в классе, подражая старшеклассникам, звали её просто Катя. Последним из-за кулисы на сцену деловой походкой, как будто он куда-то спешил, вышел наш директор и сразу поднялся на трибуну. Он всегда ходил в форме офицера МГБ, но без погон. Ученики на переменках замолкали, когда он проходил по коридору. И сейчас все затихли, увидев его небольшую торопливую фигуру. С трибуны директор посмотрел на завуча, и та сразу постучала карандашом по графину:

— Позвольте начать наше внеочередное, расширенное общее комсомольское собрание! Слово предоставляется нашему директору Василию Аркадиевичу.

Василий Аркадьевич кашлянул в кулак и начал негромким ласковым голосом:

— Ребята, мы собрали вас, чтобы обсудить один, на мой взгляд, не очень хороший поступок, точнее ПРОСТУПОК одного нашего нового ученика. Он с родителями приехал к нам на рудник этим летом из Белоруссии. — Василий Аркадьевич сделал паузу, его лицо было печальным, он посмотрел в зал и продолжил:

— Проверка документов этого ученика показала, что оценка в его табеле по русскому языку за шестой класс переправлена с двойки на четвёрку. Причём это сделано не учителем, как положено с подписью учителя, печатью школы, надписью: «Исправленному верить!» и подписью директора. Нет! — повысил голос Василий Аркадьевич — Это сделано самим учеником! Просто двойка стёрта резинкой, а поверх нарисована четвёрка. Да, как?! Он же даже цвет чернил не подобрал!

В зале зашумели. Завуч постучала по графину и зычным голосом обратилась в зал:

— Родион Бохно, выйди-ка сюда, встань лицом к залу, что ты там прячешься?

— Родька, тебя, что ли вызывают? — зашептал Колька.

— Ну — промычал Родька, пробираясь к проходу.

— А чего ж ты чернила-то не подобрал? — смеясь и совсем сощурив глаза, вслед Родьке крикнул Олег.

— Хавалыг Оол! Прекратить разговоры! — раздался со стороны учительского стола голос завуча.

Василий Аркадьевич возвышался на трибуне над Родькой, а тот стоял внизу, вжав голову в плечи, не зная, куда спрятать руки.

— Так, расскажи нам всем, как и зачем ты это сделал? — Родька снизу посмотрел на директора и спросил:

— А чё рассказывать?

— Как что? Как это что?! — послышался высокий голос завуча — Ты умышленно хотел нас всех обмануть! Ты подделал государственный документ! Ты посмел своей рукой исправить, то, что было записано в до-ку-мен-те, на котором стояла государственная печать школы, печать советского учреждения!

Родька тёр нос ладонью и начинал всхлипывать. Мне показалось, что завучу это понравилось, и она продолжала:

— Тебе, что мало, что твои родители спецпереселенцы, так ты их решил совсем добить, чтобы и сын у них был отправлен в колонию для несовершеннолетних за подделку документов? — Родька залился слезами, уже забыв обо всех.

У меня внутри, как будто что-то замёрзло, я почувствовал, как должно быть там страшно Родьке, как ему стыдно вот так вот реветь перед всеми, перед девчонками, размазывая слёзы руками по лицу, как ему будет страшно идти домой после школы.

— Ну, ну — послышался негромкий, почти ласковый голос директора — в колонию или не в колонию или это уж не нам решать. А мы должны только перевести Родиона на класс ниже, исключить из пионеров, ты ведь пионер? — почти участливо спросил директор.

— Не — прошептал всхлипнув, Родька.

— Ну, — теперь это и не важно, а вот, как наказывать за подделку документов решать будут в другом месте — уже жёстче и многозначительно закончил Василий Аркадьевич

Мы сидели, разглядывая свои руки, ногти, внимательно изучали новенькие, аккуратно положенные и натёртые до блеска доски на полу. Как закончилось собрание, я не помню. Только помню, что встала в своём ряду Алка Лопатина. Она говорила, что это позор для всей школы, что это оскорбление всех тех, кто подарил нам и построил эту замечательную новую школу и что-то ещё и ещё …

… все разошлись, начались уроки. Контрольной действительно не было. Алка, которую, ещё первого сентября, Нина Григорьевна посадила рядом со мной за одну парту, была ужасно довольна из-за того, что не было контрольной.

— Вот, как хорошо-то — хихикнула она — мне не надо сегодня с тебя списывать — потом оглядела класс и спросила — а Родька где?

— А тебе-то что? Ты же сама против него выступала. А школу для нас строили зэки.

— Да мне же завучиха сказала, чтобы я выступила, как староста. И текст она дала. Я его наизусть выучила.

— Наверное, к директору Родьку увели. Не будет он теперь у нас учиться.

… когда кончились уроки, мы пошли с Володей, Колькой и Олегом к нашим домам на соседней улице. Внизу Неизмайловского проспекта показался мотоциклист.

— Ой, — сказал Колька — кажись, это мой отец — куда же это он едет-то в такое время? К Неизмайлову что ли? На руднике что-то случилось или в лагере?!

Отец Кольки, завидев нас, остановился:

— Уроки кончились? Ваш директор ещё там?

— Вроде там, а зачем он тебе? — настороженно спросил Колька.

— Мальчонку этого из вашего, что ли, класса, новенького из спецпереселенцев в Шахтовом Логу нашли.

— А что он там делал?

— Мёртвый он. Повесился в развалинах брошенной шахты! Дурачок! С чего бы это он, однако?..

… темнело, внизу по дороге, ведущей к руднику и к ЛАГЕРЮ, шла колонна зеков, возвращавшихся с работы. Колонна была тёмная и длинная. Рядом с колонной шли понурые конвоиры с овчарками. Овчарки, как-то нехотя, перелаивались между собой охрипшими усталыми голосами. Колонну обгонял по левой стороне, не торопясь, какой-то самосвал. В полумгле понеслись крики конвоиров: «Колонна, стоять!» Овчарки дружно и злобно залаяли, натягивая поводки. Самосвал притормозил, поднял из-под колёс облако пыли. Конвоир что-то кричал водителю самосвала, стараясь перекричать лай собак, рвущихся с поводков. И вдруг Колька, глядя вниз на перекрёсток дорог, нашей и той по которой шла колонна, как-то почти прохрипел:

— Что там твориться? — и вдруг, ничего не объясняя, потащил меня к каменистой придорожной канаве:

— Прячься! Не высовывайся! — снизу послышались крики, истошный, захлёбывающийся лай овчарок, крики конвоиров. Из облака, всё ещё оседающей от самосвала пыли, появились две тёмные, пригибающиеся фигуры и побежали в нашу сторону.

— Грамотно! — прошептал Колька — среди домов они стрелять не будут, но им от собак не уйти. Да спрячься ты в канаву! — почти прикрикнул он на меня. И тут произошло неожиданное: перепрыгивая заборы, через незапертые калитки дворов вдоль улицы стали выскакивать, видя бегущих людей, местные собаки. Некоторые из них были и крупнее, и сильнее охранных овчарок — прирождённые полудикие охотники, которые увидели бегущую добычу. Овчарки замедлили свою погоню. Стая быстро догнала и окружила бегущих. Я со страхом смотрел, ожидая ужасной развязки. Беглые остановились и легли в дорожную пыль, закрыв лица руками. В стае сразу прекратились и лай, и рычание. Плотным кругом они уселись, высунув языки, дождались, подбежавших троих овчарок, пропустили их внутрь своего кольца: «Мол, вот ваша добыча!» Овчарки уселись рядом с лежащими неподвижно беглыми. По улице, запыхавшись, приближались конвоиры с автоматами. Дворовые собаки, глухо урча, разошлись поближе к своим дворам и заборам. Овчарки остались сидеть, высунув языки и тяжело дыша. Раздался истошный крик кого-то из конвоиров:

— Встать! Руки за спину! — лежавшие на пыльной дороге, начали подниматься, но тут же кто-то из конвоиров ударил одного из них прикладом автомата, второго, ещё поднимающегося и ещё стоявшего на четвереньках, другой конвоир ударил сапогом по лицу. Крупными каплями потекла кровь. Беглый начал её растирать по лицу своей грязной шапкой, но тут же последовал окрик, почти вопль:

— Стоять! Руки за спину!

— Сволочи! — с какой-то шипящей ненавистью пробормотал Колька — собаки не тронули, а эти бьют в кровь, сапогами! Зэков повели к основной колонне под лай собак и окрики конвоиров. Мы с Колькой вылезли из канавы. Меня всего трясло, просто било в ознобе от всего увиденного.

— Да, не переживай ты так — донёсся до меня Колькин голос. Он был спокоен, будто мы посмотрели страшное кино.

— Это ж был проигранный побег.

— Это как?

— В карты проиграли! На побег играли. Вот и побежали. Если бы хотели убежать, то разве в посёлок бы побежали? Да и куда здесь убежишь-то — добавил уже тише и как-то безнадёжно.

Стало быстро темнеть. Мы молча побрели к своей улице. Меня уже перестало трясти. Вдоль лога потянул холодный ветер с далёкого и не видного отсюда коренного хребта, Кузнецкого Ала-Тау …

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.