Михаил Идес: Диалоги с Организмом. Продолжение

Loading

Кто из учителей может похвастаться тем, что в семьдесят восемь лет о вас помнят ваши школьные ученики. Кто из педагогов может рассказать как, собираясь на встречу, Дети, которым глубоко за сорок и даже уже за пятьдесят, приглашают, привозят и стоя с букетами цветов, встречают любимого Учителя.

Диалоги с Организмом

Михаил Идес

Продолжение. Начало

Крестьянская семья тех времен, как правило, многодетна. Она и сейчас многодетна в тех странах, где крестьянство — не убитый корень жизни и где уровень механизации низок, и…, в общем, в отсталых странах. Вопрос: «Почему?» Да потому, что иначе семье не выжить, физически не обеспечить, то, что переделать надо многими руками.

Семья моего прадеда по крестьянским меркам была не просто эталоном, а воплощением крестьянской мечты. Родить? Да кто ж тогда не рожал! Но вот так. Что бы без смертей малышовых. Чтоб девочка старшенькая матери в подмогу — и хватит. А следом восемь хлопчиков, восемь дубков, восемь пар рабочих рук рядом с девятыми, отцовскими. Это кому ж такое везенье!!!

Что такое крестьянский мальчик. Это в три годика прутик в руки — гусей пасти. А в десять с отцом пахать, а в четырнадцать — подручным в кузню. Поэтому…

Поэтому, аккурат к моменту раскулачивания было так. Семья поднялась. Пьющих не было, лентяев не было, калек, больных, немощных в семье не числилось. Прадед был в местечке человеком зажиточным и уважаемым. Иной год всей работящей семьей с урожаем не справлялся, брал работников. Работать у Исая было за счастье — кормил, поил, платил по-божески. Но дармоедов и пьянь неразумную гнал, в том числе и своих, местечковых. По рассказам бабушки, в работники наниматься из соседних местечек и деревень приходили ночью, крадучись, по тому как днем местные пришлых могли встретить и кулаком и оглоблей. В общем, к тому моменту, когда кожаная тужурка повела народ раскулачивать Исая, у деда кроме полей пахотных было четыре мощных битюга для работ, шесть «голландок» — коров особой молочной породы, да построенная маслобойка.

Стояли соседи, глядя на разоренье без радости и злорадства, понимали, что Горе. И что могли сделать, раз Колхоз и «кулаков к ногтю»? А всё ж сделали наперекор кожаной тужурке — нажитое взяли, но в Сибирь или куда дальше не пустили, так всем селом, половина которого одалживалась у прадеда кто зерном, кто мукой, что бы выжить до нового урожая — в общем, кто чем, и все, практически, без отдачи, постановили: «Что б не трогать и пусть живут…»

Большой то был подарок — неоценимый. За добро заплатил народ местечка семье нашей как мог и чем мог, так же как потом в подполье и чердаках домов, в закутах и других схронных местах прятали и ценой своей жизни спасали от махновцев, а позже от фашистов украинские крестьяне своих еврейских односельчан. На том, низкий поклон. Но жить тогда на старом месте…

Жить на старом месте не получилось. Маслобойка в колхозных руках встала через неделю, не было сил слышать, как мычат не доеные голландки, текла слеза смотреть на сбитые в кровь холки битюгов… Семья ушла.

Моё детство окружено роднёй. Организм ощущал себя прикрытым со всех сторон. Мама, папа, прабабушка Ида, которую не помню, но которой Бог дал счастья подержать правнука на руках, конечно бабушка и все её братья с семьями. В одной с нами барачной коммуналке жил дядя Моисей с тетей Фаней, общих детей у них не было, зато был я и мне, конечно, перепадало и гостинцев и внимания. Чуть дальше у станции жил дядя Борис с семьей. То они к нам, то мы к ним. Знаете, были такие большие Счеты. Они были везде, как сейчас компьютеры. Были они и в доме у дядьки, я на них катался по полу, каждый раз выламывая то одну, то другую спицы с косточками — колесиками своим толстым задом. А по семейным датам, когда летом была возможность собрать много народу на террасе и в саду собирались Все или Почти Все.

Мощное это было семейство. Девятеро детей родили своих детей, те в свою очередь то же бездетными не были. А до рождения моего была Страшная Война, которая отняла моих родных, как у всех Советских людей, но и прибавила…

В бабушкиной семье, в её потомках до сих пор живёт Великая Военная Тайна — усыновленные дети. То, что они не знали об этом, когда росли и не подозревают об этом сегодня — есть суть семейной Души, обогревшей и вскормившей, общей для разных, но невидимо связанных единым началом семей восьми братьев и сестры. Мне доверена часть этой тайны. Я всегда пристально глядел на некровных родственников, ощущая, всем существом организма насколько они родны, близки, неотделимы от всех нас, взрощенные в голодное и холодное военное лихолетье и вообще живущие только потому, что мимо, Господь привел, проходить моих родственникам, которые МИМО не смогли пройти. Вот какие это были люди. Мысли и чувства просты и ясны. МОЛОДЦЫ!!!

Думая о войне и мужчинах нашей семьи много писать не смогу. Это больная тема. Есть такая мерзостная шутка, что все советские евреи имеют медаль «За оборону Ташкента», дескать, в Войну все они отсиделись в хлебном городе. Стесненный горькой обидой дух не позволяет оправдываться, НО…

Если сложить на чаше весов только те награды, которые принесли с полей войны мои родственники, их немалый вес перевесит всю желчь и злобу той шутливой сволочи, которая сама, скорее всего, не воевала.

А вот деда своего по отцовской линии я не знал вообще. Соседки, я это помню, мою бабушку звали «дворянкой», видимо за общий облик и, что скрывать, гордыню. Дедулю моего она вытурила конкретно за «лёгкий» характер и больше с особями мужского пола не валандалась. Как здоровая, красивая, молодая женщина обошлась без мужчин — непонятная непонятина. При этом бабуля ни когда и ни в чем не была мужененавистницей или, страмата, феминисткой. Бог весть, может «наелась» нашего брата сразу и на всю жизнь, может нормы внутренней, коренной морали баловства не позволяли, а, скорее всего, привести и поставить рядом со своим Сыночком чужого человека она просто не могла.

«Сыночек». Простое слово особой значимости. Сыночком был для неё он, мой отец, сыночком она звала меня — своего внука. Конечно, если для первого сыночка отчима не предполагалось, то для второго — и подавно. Так и прошёл бабий век моей бабули ради двух её главных мужчин — сына и внука. Я часто её вспоминаю. Посещая нашу семейную могилу, где покоится её прах, прах ещё нескольких братьев, я как бы возвращаюсь в ту большую семью. Организм застывает и протягивает нити памяти, которые подхватываются с той стороны, натягиваются как струны и звучат какое-то время во мне музыкой моего детства.

А ещё у меня были бабушки по материнской линии. Ты читатель меня не поправляй. По линии моей мамы у меня действительно было не одна, а две бабушки — одна родная, другая… то же родная, но приёмная.

Так. Совсем всех запутал.

Ну, просто же все. Своей кровно родной бабушки, той которой была мамина мама, я не знал. Бабушка Лиза погибла задолго до моего рождения. Я знаю и навещаю её могилку на старом подмосковном кладбище. Это первое кладбище моего детства. Здесь я стал осознавать, что вот это то место, где существуют в какой то тогда непонятной мне форме бытия люди, которых тебе не хватает. Для меня Перловское кладбище и могила моей бабушки Лизы стало местом, где я мог смутно ощутить своё частичное сиротство. Сколько тепла и добра я недополучил с её смертью? От скольких глупостей и напастей она не смогла меня уберечь? Сколько мудрости старшего поколения мне оказалось не доступно? Бог весть. Так и жил бы я очетвертованным на одну бабушку, на одну близкую душу. Но Великое Проведение восполнило этот пробел. Господь послал мне и всем нам Замену. Мой дед Исаак женился вторично и мы обрели нового человека, который был нам безусловно дорог и горячо любим — нашу, мою бабу Еву.

Эх, да как же мне везло с бабулями. Вот не у каждого человека они вообще есть. А у меня их любимых было целых две.

Моя одесская бабушка Ева, по паспорту Хава Шойлевна, пришла к нам в семью не одна. Тут, конечно можно спорить, кто к кому пришел — она с семьей к нам — три сестры, их дети, их внуки с мужьями и женами — или мы с папой и мамой к ней. Если хотите, уникальность момента состояла в невероятной глубине слияния до селе чужих людей. К тому моменту, когда я с трудом уяснил, что одесская бабушка мне не родная, я, сочетается же такое, продолжал считать при этом, что её сыновья и внуки, а равно остальные пол Одессы — мои родственники. Вы даже не представляете, как я был прав. Детская душа — лакмусовая бумажка — многократно в реакциях организма подтверждала — вот они все «с Одесы», тетки дядьки, сыновья, внуки все, абсолютно все — наша кровь, наша душа, наша Часть.

Битки. Не, почему-то, биточки и тем более отбивные, а Битки.

Опять в моей жизни Тазик.

Полный эмалированный тазик битков.

Это в коммунальной квартире дома на улице Пироговской, что в десяти минутах ходьбы от Ж/Д Вокзала и пяти минутах ходьбы от пляжа «Отрада» собиралась семья. Следует оговориться о двух вещах. Первое — вся эта квартира до войны принадлежала бабушке, её детям и, в первую очередь, её без вести пропавшему во время войны мужу — красному командиру. И второе — это семейное застолье по указанному адресу было возможно только после нашего посещения всех семей «мешпухи» — одесской родни, где наши визиты расписывались ещё до нашего приезда из Москвы за месяц вперед.

Я люблю готовить. Действительно люблю. Но что бы наготовить-нажарить тазик, понимаете, полный эмалированный тазик — это мне застрелиться. Но это то ещё фигня, это просто жарить кусками — было бы мясо (по тем временам его, естественно можно было только «доставать» и доставал его муж тети Анны дядя Гриша по кличке «Шахтер», который мог доставать все, что угодно хоть из — под земли).

Но вот вареники на всю семью…

Это одному человеку было явно не по человечьим силам. И тогда…

И ТОГДА по указанному адресу собирались «Сестры Федоровы», они же краса и гордость Одесского Центрального Гастронома, что на Дерибасовской, они же Скростницы-Передовицы, они же четыре жгучие пергидролевые блонды, четыре родные сестры: баба Ева, тетя Анна, тетя Роза и «цоца Беца» — любимая моя тетя Бетя.

От это был квартет. Абсолютно все скрипичные квартеты им. Бородина, им. Шостаковича и им подобные отдыхают. По спаянности, чувству локтя, чувству стиля и, главное, чувству ТЕМПА, этому квартету четырех сестер не было равных.

Круглый стол. Весь в муке. Четыре фанерки, четыре скалки, посреди кастрюля на ведро с подошедшим тестом и «мыска» с творогом, картошкой или начищенной вышней и сливой. Стоят вверх дном четыре стакана, коими выдавливаются кругляши из теста.

Хотел передать, о чем и как говорили за этим столом. В слух получается, на письме — нет. Хотел нарисовать четырех блондинок с красными, как пролетарское знамя губами и иссиня черными подведенными глазами — красок не хватает. Единственно, что можно доверить бумаге — это ТЕМП происходящего.

Темп — в отсутствии темпа, темп, когда Ни Кто, Ни Куда Не Торопится, темп, определявшийся только очередностью засыпания над этим «рукодельем» одной из сестер, а то и двух и возмущением оставшихся: «Бетя, ты таки не знаешь, зачем они сюда пришли?», с последующим просыпанием первых и неизбежным засыпанием вторых. Что самое главное было во всем этом? Самое главное было занять места в первых рядах портера и наблюдать: как, затихая обрывалась речь одной на полуслове и так же повисал ответ второй, как в любой точке траектории застывал недолепленный вареник, который затем выпадал из рук, тем самым пробуждая хозяйку, а уж когда падала чья либо скалка и пробуждались все, смотреть как «закипала работа» всего квартета. Правда, высидеть всю пьесу до конца не представлялось возможным, так как Скоростницы лепить вареники могли пол дня, но за то время, что вас хватало наблюдать за всем этим — можно было умереть со смеху.

Баба Ева была женщина колоритная во всем. Имея внешность типичной одесситки — яркую до крика, манящую красивым лицом и статным телом, как говорят на Украине: «Берешь в руки, маешь вэщь», была она при этом невероятной для такого сочетания флегмой.

Если бы память организма не сохранила её облик, фантастически сложно было бы представить — крашенная, яркая, крупного помола Одесситка и абсолютно при этом уравновешенная, почти безэмоциональная.

Что в диссонансе?

В диссонансе Одесский Привоз (огромный рынок), кипящий и фонтанирующий — душа и суть любого Одессита.

Я искренне сочувствую людям, не знающим Одессы и Одесского Привоза. И сейчас, я просто боюсь сорваться в бездну чувств и эмоций, которые живут во мне, и не всплывают, а просто таки выстреливают из недр моего организма при воспоминании об Одессе моего детства.

Ну, все зудит. Ну, очень хочется. Ну, хоть о Привозе! Можно? Ура!!! Сейчас.

— Скольки стоит ваш паршивий циплёнок?

— Три рубля.

— Ви говорите «три», думаете «один», вот вам «два» и будьте довольны.

Так торгуются на Одесском Привозе.

— Женьщина, слухайте сюда. (дальше скороговоркой) Сорок на сорок — рупь сорок. Спички брали? С Вас два сорок.

Так считают на Одесском Привозе.

— … и вы говорите, что эта рыба свежая?

— Свежая.

— А, что же, я извиняюсь, она так воняет?

— Она спит.

— При чём здесь «спит»?

— А что, когда вы спите, вы всегда себя контролируете?!!

Так продают на Одесском Привозе.

— Хлопчик, хлопчик! Иди до мэнэ. Дывысь ось яки гарны яблочки.

— В мени теж гарны.

— Нэ слухай её хлопчик, вона с утра не умывалась.

— Тю, я не вмывалась? А у тэбэ мужика нэмае уж скильки рокив (лет),

мо буть ты в нас дивчина?

— Я дивчина? Та шоб у тебе в голове така дырка была, як я дивчина!!!

Так выясняют отношения на Одесском Привозе.

И СО ВСЕХ СТОРОН:

— Бички, бички…(рыба бычок),

— Семачки, семачки соленые…(в Одессе семечки жарят с солью),

— Рачки, кому Рачки…(ударение на первый слог, рачки — мелкая Черноморская

креветка),

— Бюстгальтеры на меху, бюстгальтеры…(«на меху»… в солнечной Одессе).

Вот всего этого темперамента, и взрывной экспрессии в Одесской моей бабке почти, что и не было. А было в ней нечто другое. Спокойное и потустороннее.

Мой дед был кормильцем и деспотом своей первой семьи. Пятеро детей — не шутка. Содержал он всю семью сам, не смотря на увечье — на правой руке не было четырех пальцев. В доме первой жены он был капризный бог. Своя вилка, своя тарелка, рюмка, упаси боже, что перепутать. «Лиза, где соль?». «На кухне, Исаак», «Я знаю, что на кухне, я спрашиваю, ГДЕ СОЛЬ на столе?!!» Вот таким был мой дед в преданиях. Вот таким. Но я таким его не застал. С бабой Евой он был, тих и покладист. Просто метаморфоза.

И ещё.

Первый муж бабушки пропал без вести во время войны. Как, где, при каких обстоятельствах не знал ни кто.

Году примерно в семидесятом, я впервые отдыхал в Одессе один, без родителей. Одновременно со мной гостил у бабушки её родственник, легенда довоенной эстрады, единственный истинный ученик Вольфа Мессинга, сиделец — восемнадцать лет сталинских лагерей — Пётр Семёнович Фредин, дядя Петя. Ему было далеко за семьдесят. Поджарый, без живота, седой как лунь, с неизменной бабочкой. Первое, что он предложил в день приезда мне, своему шестнадцатилетнему племяннику — пойти с ним вечером на Приморский бульвар снять девочек.

Но не о нём речь. Просто в честь таких дорогих гостей старший сын бабули, дядя Виля, работавший в пароходстве, нашел возможность за бутылку коньяка отправить нас троих — меня, Петюню и бабу Еву — в «круиз» Одесса-Севастополь-Одесса на теплоходе «Россия». Как не существующие единицы, мы были предоставлены сами себе. Поэтому, сойдя в Севастополе на берег, мы могли идти куда угодно. Вела нас Бабушка, впервые сюда попавшая, и пока мы придумывали как в «диком» порядке посмотреть какие-либо достопримечательности, она нас вывела к обелиску, посвященному тем, кто погиб при обороне города и чьи имена были известны. Этот центральный мемориал Севастополя знают все. Полукругом стоят плиты, на которых мелким шрифтом выбиты тысячи имен павших. Замедляя шаг, она выбрала одну из плит, подойдя, протянула руку и сказала: «Петя, я нашла его». Пальцы её руки ощупывали, гладили, внимали в себя строчку, на которой было выбито звание, фамилия, имя, отчество, дата гибели её первого мужа, отца её детей, найденного ею на наших глазах при невероятном стечении обстоятельств, после стольких официальных «Пропал без вести».

И ещё.

Я не был в любимой моей Одессе почти двадцать пять лет. Давно умер мой дед, который выплескивал на меня нерастраченную к своим детям любовь. Я ни когда не разбирался в его жизни — в чем он прав, в чем не прав — он просто любил меня, а я любил его.

К тому времени умерла и бабушка. У деда на могиле я был в последний свой приезд, а вот бабулю в последний путь не провожал, где могила не знал. У меня было мало времени. Мы, с моей молодой женой только поженились, и это было десятидневное свадебное путешествие, обеспеченное приглашением Одесских Джентльменов (была такая замечательная юмористическая программа, о которой как обозреватель «Известий» писала моя жена). Их руководитель Алик Торосуль взялся помочь мне в поисках родственников и привез нас всех на еврейское кладбище Одессы. Вот бывает невезенье. За несколько минут до нашего приезда женщина, какой-то кладбищенский клерк с ключами от сейфа, где хранилась вся картотека захоронений, ушла домой. Тщетно я бродил по огромной территории, пытаясь выцедить из памяти путь к дедовой могилке, конечно, я не пропустил бы и бабушкиного надгробья, если бы оно случайно мне попалось, но все было безрезультатно. День был потерян и надо было уходить, тем более, что меня ждали. Я пошел к выходу. Я пришел к выходу. И я вдруг встал, остановился как Хорон на водоразделе мертвых и живых — ровно под аркой кладбищенских ворот…

Как бы дальше эту невероятную мистику описать попроще, без театральщины? Что-то меня остановило, что-то развернуло в обратном направлении и повлекло в глубь могильных рядов. Мои ведомые кем-то ноги сделали два поворота, и я застыл у ограды одного из могильных обелисков. С портрета на меня смотрела баба Ева, такая, какую я её запомнил. И еще с двух других фотографий — две её сестры — мои тётки. Плакать и вздыхать я не хотел. На душе было невероятно тепло и тихо. На следующий день я нашел могилу деда…

* * *

Я думаю, что если бы у Пушкина был такой отец, как у меня, он бы переменил известные строчки и обязательно написал:

«Мой ПАПА, самых честных правил!!!»

и дальше не про болезнь, не дай нам Бог, а про самого замечательного отца, если бы ему — классику — так же повезло, как мне.

С возрастом я пришел к мысли о том, что настоящего мужчину характеризует какая-то, в чем-то, где-то незыблемая стабильность. Я знаю много мужиков, которые таковыми являются, потому, что их качества, чаще всего лучшие, ни когда, ни с возрастом, ни с обстоятельствами не менялись. Это, по всему видимому, цельность натуры. Именно с такими ходят в разведку, делят последний кусок хлеба. На таких — Земля держится.

Наверное, я мог бы прожить жизнь и не подступиться к этим строчкам. И не понять до конца, того, что понятно мне в моём отце с малых лет. Я настолько уважаю и ценю в нем, на мой взгляд, Главное, что хочется вписать всё с заглавных букв.

Мой отец это: ВЕЛИЧАЙШАЯ ПОРЯДОЧНОСТЬ,

Мой отец это: ГИПЕРТРОФИРОВАННАЯ ЧЕСТНОСТЬ,

Мой отец это: ПРЕДАННОСТЬ и ВЕРНОСТЬ, ИДУЩИЕ ДО КОНЦА

Нет. Мать наша раз двадцать, а может двести, хотела хлопнуть дверью и куда-то там уйти. Был даже в её судьбе, лет примерно шестьдесят назад, некий Яша, который, конечно, ну как же, ну кто бы сомневался, должен был стать лучшей долей в её «поломатой» жизни. Но где он и чего — никто не знает.

Я думаю, у каждой женщины где-то есть её несостоявшийся Прынц Яша или Петя — не важно, пусть и мифический, но как мечта, как сказочная альтернатива, как Жар Птиц, которого она не поймала, не завлекла: «… ради ЭТОГО ТИПА…».

А Тип, между прочим, с Вами, Мадам, если считать с момента вашего школьного знакомства, уже, страшно сказать, Шестьдесят Пять лет и, заметьте, ВСЕГДА: и в радости и в горести!

А ПОЧЕМУ???

Читайте выше. Так, что, мамочка не обижайся — сын всегда за отца. Такова природа.

Каких-то невероятных подробностей отцовского детства я не знаю. До Войны учился играть на скрипке. Потом к смычку не вернулся, но ни бабушка, ни он сам не заламывали руки по поводу несостоявшегося Паганини. Учить детей музыке, для воспитания, для общего развития и не обязательно, что б в Ойстрахи — было нормальным, рядовым явлением. Другой вопрос, как с этим справлялась мать-одиночка? И разве только в скрипице была проблема, когда одна растишь сына??.

Из скрипки и безотцовщины происходят ещё две важнейших составляющих моего отца.

Во-вторых, это невероятная музыкальность. Если бы за умение слушать и слышать Музыку платили деньги, папа был бы небедным человеком. Во всяком случае, отличать не только хорошую музыку от посредственной, но и слышать и воспринимать качество исполнения он умел всегда: и когда я играл в подготовительном классе «Бирюльки» Майкопара, и тогда, когда я готовил концертные программы.

Ну, а во-первых, на всю жизнь отец пронес страх потомственного безотцовства, страх, что это перейдет ко мне, его сыну. Подробности того, как не легко вписываться в Жизнь мальчику, воспитанному только женщиной, даже тогда, когда это лучшая мама на свете, я не знал, мы, не смотря на нашу близость, ни когда это не обсуждали. Но, судя по тем несоразмерным решениям, которые он вроде бы принимал, а потом исправлял, путь мужского становления был не легким. Единственное, что, наверное, спасало — это тотальное послевоенное сиротство. Был, как многие.

Поэтому.

Он превозмог.

Кого?

Нашу ж Мать.

Вместе со всеми неустройствами жизни. Не смотря на то, что реально, возможно обоим в какие то времена легче бы было разбежаться, продолжения «традиции» для своего сына он не хотел. Выстоял и даже, по — моему, не знал иных любвей и привязанностей, кроме нашей мамы.

Намедни, жена поведала мне, как завидует ей её подруга. Причиной зависти оказался я сам, как муж, который что-то делает, в то время как её, подругин муж как раз не делает, или не может, или не хочет. В таких ситуациях я взрываюсь моментально. Хватаю трубку, звоню этой кукле и начинаю орать: «Чё ты городишь, чё ты знаешь, когда и чево я делаю, а когда не делаю! Какого черта вы меня вечно обсуждаете! Я вам что, Я вам где?!!» Ну, и так далее с накатом до тех пор, пока на другом конце трубка не начинает хлюпать и булькать: «ЗА ЧТО? За что ты на меня так кричишь? Я только хотела… МОЙ КОЛЯ, в отличии от тебя, НИ КОГДА БЫ ТАКОГО НЕ ПОЗВОЛИЛ С ЖЕНЩИНОЙ, ОН, в отличии от тебя…» Дальше идет перечисление Колиных достоинств. «Зато твой Николай посуду ни хрена не моет!», — наступаю я на больное. «Да, не моет, — страстно кричит подруга, — ЗАТО ОН…» Ну, дальше вообще не интересно, дальше дифирамбы собственному мужу.

Вот ответьте. Сколько наших дур надо учить, что в одном флаконе всего хорошего и сразу Не Бывает. Если собрать воедино, в одном лице все достоинства, коими восхищаются наши жёны в чужих мужьях, то, думаю, такой монстр дня не проживет. Одно из двух: либо его взорвет от переизбытка достоинств, не предусмотренных природой в объёме одного индивидуума, либо, порвут на куски остальные настоящие мужики, съедят без соли и отрыгнут: «Фу, пресная мерзость!»

Мой отец, конечно из настоящих мужиков. То есть сплав добра и зла, белого и черного, плюсов и минусов, перца и сахара. Вопрос: «Чего больше?»

Как мы с ним ругаемся, зацепившись на ерунде, и как он бесконечно может слушать любые проблемные вопросы, мной накрученные. Вижу, что его опять повело на теме «Ты Отца не уважаешь», и понимаю, что большего уважения, чем к нему и матери я никогда и ни к кому не испытывал. Слышу очередное бурчание по поводу «ныне действующей» жены, кричу ему, что эта точно последняя и пусть он на другую не рассчитывает и, одновременно понимаю, что так Отец защищает Сына от всех и любых баб, которые заедают нашу мужчинскую жизнь. Страшно возмущаюсь, когда он кричит, когда нервирует этим маму, и без сомнения понимаю, что она для него значит столько, сколько не измерить ни в тоннах, ни в километрах. Это «светлое — тёмное», «холодное — горячее» можно продолжать до бесконечности, во-первых, и как кальку перенести на себя самого, во-вторых.

Что в результате?

В результате Результат! Я до сих пор живу с ощущением надежного тыла и опоры, потому, что Он Есть, дай Бог ему здоровья, да и все, кто пересекался с ним, все кто прожил и живет с ним рядом, сейчас однозначно найдут в себе слова благодарности к этому человеку. Его хватало и на своих, и на чужих. До сих пор старики нашего Домостроительного комбината, встречая его на улице подходят, и, судя по тону, говорят, расспрашивают со вниманием и уважением. Так, что в результате Плюс на Минус получился один большой ПЛЮС, чего я и себе искренне желаю.

МАМА!!! Начало всех начал.

Вообще, если быть честным с самим собой, с этого надо было бы начать повествование. Но, поверьте, я и сейчас выводя эти строки, сильно волнуюсь и опасаюсь фальши, выговаривая про то, что лежит в основе твоей души, жизни и МИРОЗДАНЬЯ…

Отношение к матери — это по природе Самая Короткая Прямая между двумя людьми, между всем живым на белом свете. Можно многократно отмахиваться от того, что прожить нельзя без Соли, Воды и Хлеба — как просто, Ну знаем, Ну слышали, отстаньте — и как грозно отлетают все эти «ну», когда соль, вода и хлеб становятся недоступны.

Мать и дитя — это всегда самая короткая, самая прочная, самая главная нить Жизни.

Друг для друга они всегда Соль, Вода и Хлеб.

* * *

У меня большая голова, шестидесятый размер. Ни к уму, ни к талантам это отношение не имеет. Это имеет отношение лишь к тому, что рождаясь, вот уж воистину в муках, я чуть не убил свою мать. Ребеночек со стартовым весом в пять с лишним килограмм достался моей маме, как вы понимаете, на грани фола, на грани жизни и смерти. Какое отношение должна иметь такая мать к такому ребенку?

Вот смену у станка отстоял, червонец заработал и в клюве, утирая пот, принес в дом, а вот тот же «чирик» нашел под ногами на дороге и пропил-прогулял в один присест к чертовой бабушке. Так вот я для матери как тот первый червонец — выстраданный, тяжелый и дорогой. У других червонцы легкие, так и сыплятся, а я единственный, естественно неповторимый, свет в окошке и так далее и тому подобное. И, кстати, есть у меня ощущение, что даже появление внуков мою сыновнюю ценность не девальвировало.

Час своего зачатья в отличие от Высоцкого, я не помню. Нахождения в материнской утробе память организма не сохранила, в этом я оказался не в дядю. Но я, и при чем довольно точно, помню обстановку моего предельно раннего детства, об этом уже писал. Так вот, возвращаясь к нашему житью бытью тех лет. Жить в Этом было сложно — керосинки, уголь, дрова, колонка с водой на другом конце «деревни», «удобства» во дворе и на морозе, двадцать семей коммуналки, крохотная комнатка, муж на учебе в другом городе, учеба в ВУЗе, работа… и ребенок. Из сегодняшних, ни одна «нормальная» женщина «городского типа» такого не выдержит, а уж ребеночка рожать и подавно. Вон, пускай сначала Путин создаст условия, даст много денег, устроит все с жилищной ипотекой, обеспечит сначала учебу, а потом работу, лучше бы, что бы ещё сам и родил, тогда, может быть Я, Мы возьмемся иметь детей.

Нет, я не призываю вернуться в то, ушедшее время. Рожать тогда, при тех условиях скорее противоестественно, но меня все ж родили, могу ли я это осуждать — глупый вопрос.

Конечно моя мать натура «героикотрагическистоическая» (электронный редактор моего компьютера поперхнулся, не может осознать и переварить это слово. Ты, читатель, надеюсь, смог воспринять новый термин).

Во временном контексте она могла бы быть:

  • Ярославной,
  • Карениной Анькой,
  • Зоей Космодемьянской,

а также в других землях:

  • Жанной Безбашенной или Офелией Утопающей.

Но судьба с неё много не спросила. Отделалась в лёгкую — моим рождением.

Ну, а если серьёзно, мне всегда довольно трудно воспринимать женские жалобы на Жизнь. Мать, слава Богу, рядом. Зная, как ей достался Я, семья и её, семьи благополучие, сложно сочувствовать большинству моих современниц. Можно сказать, что живо й пример работает на негатив? Вот видите — можно. Но это ещё не всё. Самым тяжелым для меня было общение с педагогами и учителями, коих на моем веку с учетом двух высших, двух среднеспециальных образований, плюс школы было очень много.

Нет правды и неправды — все познается в сравнении.

К сожалению, невольные сравнения в Профессии многих моих учителей и моей мамы, как Учителя — было не в пользу первых. Тем более, когда они претендовали ещё и на моральные высоты при отсутствии таковых.

Меня учил отец, что подавляющее число людей на земле могут получать удовлетворение от Работы только тогда, когда её делаешь Хорошо, и Только Единицам дана благость зарабатывать на хлеб свой насущный тем, что дано как талант от Бога и что тебе самому нравиться.

Вот маме Господь действительно ПАДАРИЛ. Она совмещала в себе сразу два в одном, Учителя и Педагога в высшем смысле и это ей Нравилось, и этим она Жила.

К великой трагедии сегодняшней Школы, моя мать и ей подобные уже не преподают. Их вина, учителей старой формации, в том, что уходя не оставили они себе замены в окопах. Их вина в том, что сколь мало их не оставалось, их все же хватало на частные варианты для детей нашей «элиты», прости Господи, которой «по традиции» глубоко наплевать, а кто и как учит остальных детей в этой стране. Теперь ей, Элите и этого не надо — выпрыски все за буграми Родины, грызут науки в гарвордах. Из тех же, кто остался в Школе, начиная с девяностых появились выползни, которые вне конкуренции со старыми учителями стали вдруг «шибко умными», написали «труды» и диссертации и пишут их до сих пор, они вышли в первые ряды и притулившись к череде бездарных министров теперь мудруют и фурсенкуют над старой Школой.

Народ криком кричит, что пора остановиться в околошкольных экспериментах, дать учителям достойную зарплату и вернуть качество знаний получаемых в советском вчера, а не подгонять школьные годы к плавному перетеканию в армейскую службу, работать на будущее, а не ложиться под власть как… противно сказать «как». Их нынешнему министру девчоночка худышечка былиночка прилюдно под телекамеры съездила по физиономии, интуитивно выразив отношение миллионов к этому деятелю, а он ничего, утерся и так «педагогически» пообщался с ней и в тюрьму даже не посадил, прям отец родной. Ну, чего ждать от таких? Добили Школу.

Поэтому нам, тем, кто имеет хоть малейшую возможность, приходится крутиться. Мы ищем и находим частных учителей, для того, что б хоть что-то заложить в наших детях.

А тогда моя матушка «давала» язык так, что сквозняком, мимо репетиторов выпускники поступали в языковые ВУЗы. Те, кто поступал в другие институты — технические, гуманитарные — к общему, институтскому Английскому даже не притрагивались, итак имели пять баллов, и главное, «вложения языка» было настолько мощным, что ни кто из её учеников не забыл его до старости. Мы с нашим старшеньким имели счастье заниматься с бабушкой с трех лет. Сейчас, если мы за границей начинаем общаться с британцами, и они узнают, что мальчик из России, а не из Суссекса или Йоркшира их постигает шок, они не верят, а нам, между прочим, всего десять. Вот что такое моя Ма, как учитель.

Для моей мамы, слово «учащиеся», «ученики» были вторичны, официозны, привычным словом для старых учителей было «дети». Эти дети ничем не отличались от нынешних — бузили, дрались, курили, правда «в тихоря», а не как сейчас «в наглую», учили и не учили, уважали и хамили, были детьми интеллигентов и уголовников, было ВСЁ, но они были для учителей той поры ДЕТЬМИ, наверно этим все сказано. А уж, какой мамкой была моя мать для своих классов, где была классным руководителем, по нынешним временам и понять сложно.

Я же говорил, что меня воспитывали Заодно. Её класс едет во МХАТ на «Синюю птицу» — и меня берут: «А ты знаешь, Миша, кто исполняет роль Хлеба — наш спортивный комментатор Николай Николаевич Озеров». Класс едет в музей — им. Пушкина, в Третьяковку, в Бахрушинский — меня прихватывают. Музей-усадьба Абрамцево — вообще дом родной. Там в аллеях парка я обхаживал, влюблял в себя мою нынешнюю жену. Конечно, не все так идеально. Вот в музеях Ленина и Революции почему-то не был ни с классом мамы, ни без класса, ни разу. Чисто ползучая контрреволюция получалась, этакая фига в кармане Советской власти от диссидентствующей интеллигенции.

Ученики Иду Исааковну боялись в диапазоне от пятого класса до седьмого, восьмого. Удивительное дело, она себе могла позволить то, что ни кто из учеников не простил бы ни одному учителю. Поставить столбом вовремя урока на всеобщее обозрение (и в десятом классе тоже, между прочим), пришлепнуть походя тетрадкой, журналом или линейкой только лишь за попытку баловства. Разнимая школьную драку схватить любого переростка — шпану — второгодника и «вытрясти из него душу» за любого обиженного ребенка. В общем, мы с отцом всегда тряслись-то ли хулиган какой найдется, кто её ударит, то ли родители пожалуются на рукоприкладство. И что характерно, за весь свой педагогический век не случилось ни первого, ни второго. Вся, абсолютно вся Мытищинская шпана «ломала шапку» ещё издали, когда она шла по городу. Я был в классе пятом, когда меня сдуру, по незнанию пнул один из них. Его лупили уже на следующей же перемене последовательно — сначала мать, потом, по её уходу, остальные «братки». По городу я передвигался безбоязненно как «Идушкин сын» лет до двадцати. В те дни, когда матушка дежурила по школе, ученики на переменах жались по стеночкам, курить в туалете мог только самоубийца — в общем, гроза и кошмар. А уж как поджимались родители при её домашних посещениях и, не дай Бог, вызовах в школу и говорить нечего. С оценками своя песня. Все, кто имел у неё тройки, у других учителей имели как минимум четверки, а четверка поднималась до безусловной пятерки. И, в той же, только обратной пропорции оценки метаморфозились когда к ней в группу приходили ученики других классов и школ. Да, забыл. Если маман ставила двойку в четверти или за год, двойка оставалось двойкой, помочь не могло ни что и Ни Кто. Точка.

Кстати, мной точка здесь не ставится. Если бы здесь была точка, я бы имел в наличии мать Фурию и Гарпию в одном лице. Но проходило время и седьмые, восьмые классы, не говоря о девятых и десятых, шли к ней со всеми своими вопросами и проблемами, и чем старше становились ученики, тем серьезнее вопросы обсуждались, тем ближе становились Учитель и Дети. За этим же самым, уже без вызова приходили и родители.

Много лет прошла, очень много. Кто из учителей может похвастаться тем, что в семьдесят восемь лет о вас помнят ваши школьные ученики. Кто из педагогов может рассказать как, собираясь на встречу, Дети, которым глубоко за сорок и даже уже за пятьдесят, приглашают, привозят и стоя с букетами цветов, встречают любимого Учителя. Кто может похвастаться, что к больничной послеоперационной койке, к своей Идушке приезжали на дежурство помимо родных и близких ученики разных лет и быть их могло на порядок больше, если бы все знали о её болезни и уж тем более, если бы она позвала.

Давайте вспомним своих учителей. Найдутся ли среди них те, кто стоят такого внимания, уважения и любви спустя годы?

* * *

Вот, что я написал про маму Учителя.

А вот про маму Маму писать не буду. Это слишком личное.

Достаточно того, что вы знаете кто мы друг для друга:

СОЛЬ, ВОДА и ХЛЕБ.

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Михаил Идес: Диалоги с Организмом. Продолжение

  1. может все-таки не Махновских, а петлюровских (имах шмам, чтобы вечно горели в аду). Насколько я знаю еврейскую историю того периода, махновцы евреев не обижали в отличие от других самостийных.

  2. «Кто из учителей может похвастаться тем, что в семьдесят восемь лет о вас помнят ваши школьные ученики.»
    Есть, был и ещё один учитель, с которым общался его ученик, — Садович Лев Соломонович. А его ученик — это я. В 2010-м и 2013-м во время поездки к своим близким в Хайфу, я посещал своего учителя математики в Иерусалиме. Ему было тогда 85/88. Вспоминали Чкалов, школу, случившиеся в школе случаи, которые были нам известны с противоположных сторон, играли в шахматы. Он показывал мне поздравления с Днём победы от двух президентов, Российского и Белорусского. Воевал на 2-м Белорусском фронте. Продолжали общаться по телефону до отпущенных ему 90 с небольшим.

  3. «Кто из учителей может похвастаться тем, что в семьдесят восемь лет о вас помнят ваши школьные ученики.»

    Мой отец мог бы, если бы был жив.
    Со мной и сестрой до сих пор, спустя тридцать пять лет после его ухода связываются в социальных сетях ученики отца, закончившие школу в шестидесятых и семидисятых, с благодарностью вспоминая о нём.

Добавить комментарий для В. Зайдентрегер Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.