Григорий Климовицкий: Большой народ евреи. Продолжение

Loading

Григорий Климовицкий

Большой народ евреи

Продолжение. Читайте начало здесь

ВЫКРЕСТЫ

Выкрестами назывались все окрещенные евреи: вероотступники по духу, безоглядно ушедшие в мир инобожья, искатели благ, повалившие в (господствующее) христианство как на доходный промысел и те, принужденные, анусим, перегнанные (во множестве) в чужую веру под страхом смерти, изгнания или отторжения.

Насильственное крещение евреев началось после I Никейского собора (325 г. н.э.), на котором христианство было объявлено господствующей религией Римской империи. Принуждающая активность ревнителей Христа проистекала из давнего, со времени апостола Павла, учения церкви, рассматривающего христианство как истинный Израиль. Учение это стараниями теологов трансформировалось позднее в концепцию, по которой каждый христианин был обязан обращать в свою веру иноверцев.

Была обоснована мысль, что участь евреев, отвергших Христа, помечена Божьим гневом. Это сделал богослов Августин своим толкованием одного из псалмов Давида. В псалме 58-м осажденный врагами Давид обращается к Господу: «Избавь меня от врагов моих, Боже мой! защити меня от восстающих на меня… Сила у них; но я к Тебе прибегаю, ибо Бог — заступник мой»… Потом следует стих 12: «Не умерщвляй их, чтобы не забыл народ мой; расточи их силою Твоею, и низложи их, Господи, защитник наш.»

Стих 12 (приведенный здесь в контексте и предельно ясный) приобретает стараниями толкователя Августина неожиданный и зловещий (для евреев) смысл: «Не умерщвляй их (иудеев), чтобы не забыл народ мой (христиане); расточи их силою Твоею, и низложи их, Господи, защитник наш.»

Давид жил за тысячу лет до Христа, он был предан Богу Авраама и любил свой народ, а из толкования Августина следует, что Давид отвергает евреев (за то, что они отвергнут неведомого ему Христа) и испрашивает у Бога наказания для них: «низложи их, Господи…»

Отсюда, по Августину, кара Господня. Евреи, однако, могут избежать ее, приняв христианство, а поэтому приобщение их к церкви (даже силою) есть проявление любви христиан к врагу.

Первый (известный) случай насильственного крещения произошел в 418 г. на острове Менорка, где толпа во главе с местным епископом потребовала от евреев принять христианство, угрожая им смертью. 540 из них отступились, но многие предпочли смерть вероотступничеству.

В 6-м веке в (перешедшем в католицизм) Франкском королевстве погромные бесчинства привели к массовому насильственному крещению евреев. Произвол выглядел настолько диким, что за евреев вступился сам папа римский Григорий I, объявивший в своем послании, что переход в христианство должен быть добровольным. Папа, однако, признавал в заключении, что крещение, даже и насильственное, остается в силе.

В 694 г. Толедский церковный собор в вестготской Испании узаконил практику, по которой власти могли отнимать (еврейских) детей у родителей и передавать их церкви.

Крестоносцы, собираясь в первый поход (1096 г.), объявили одной из главнейших своих целей массовое крещение евреев.

Массовые погромы (1391 г.) и гонения (1412-15 гг.) в Испании принудили 70 тыс. евреев креститься; попытки воспрепятствовать крещению детей и подростков карались смертной казнью.

Русские войска насильно крестили (и убивали) евреев на территориях, оккупированных ими в ходе войн с Речью Посполитой (16-17 вв.). В захваченном русскими Полоцке (1563 г.) по приказу царя Ивана Грозного были утоплены в Двине 300 евреев, отказавшихся принять христианство.

Восставшие против Польши казаки Хмельницкого оставляли в живых (если оставляли) лишь евреев, согласившихся креститься.

В России призванные указом императора Николая I на военную службу 12-летние (иногда и 8-летние) евреи подвергались насильственному крещению (об этом — в следующей главе).

* * *

Айзек Дизраэли был чувствительный еврей-вольнодумец. Поссорившись с руководством своей общины, он взял и в отместку им (евреям) препроводил своего 13-летнего сына Бенджамина к купели.

Крещеный еврей Бенджамин Дизраэли (1804-1881 гг.) становится со временем известным писателем и политическим деятелем, фигурой доминантной в политической жизни Англии. Сделавший более других для укрепления Британской империи, премьер-министр Дизраэли снискал особую благодарность королевы Виктории и был возведен в звание лорда Биконсфилда.

Дизраэли получил христианское воспитание, он жил и умер христианином, но в его мироощущении легко было опознать душу еврея. Всю свою жизнь он гордился еврейским происхождением и даже утверждал, что семитская раса выше других, а евреи (в силу их духовности) являются элитой. Он говорил, что он прямой потомок «одной из древнейших рас на земле — строго уединенной, несмешанной бедуинской расы, которая создала высокую цивилизацию ко времени, когда обитатели Англии еще бродили полуголыми и питались лесными желудями».

В предисловии к новелле «Коннинсби» Дизраэли писал: «…пришло время, когда необходимо сделать попытку воздать должное расе, основавшей христианство. Евреи дали миру Моисея, Соломона и Христа, трех величайших законодателей, администраторов и реформаторов — какая из рас, существующих или исчезнувших, способна была произвести такую тройку, как эта?!»

Дизраэли был опытный парламентарий и искусный оратор, один из немногих, кто выступал за принятие «Закона о равных правах для евреев». Он не считал даже нужным доказывать, что евреи не хуже других. Он был убежден, что они лучше. Может быть, поэтому современный историк увидел в нем маррана (насильственно окрещенного еврея).

Но Дизраэли не был «марраном»: его филосемитизм проистекал из чувства человеческого (племенного) достоинства; он хорошо сознавал свою связь с теми, чья кровь текла у него в жилах.

Дизраэли оставался христианином по убеждению; он считал абсурдом, что евреи принимают «только первую часть еврейской религии»; для него христианство являлось заключительной стадией иудаизма. (В его романе «Танкред, или Новый крестовый поход» молодой аристократ уезжает в Палестину, чтобы вернуть христианской церкви ее иудейскую первооснову, источник, из которого в христианство вольются новые силы и нравственность.)

В заметках от 1863 г. Дизраэли писал: «Я смотрю на Церковь, как на единственно оставшийся еврейский институт — я не знаю другого… Если бы не Церковь — я не вижу, почему бы еще кто-то знал о евреях.»

В этом был парадокс Дизраэли: он допускал, что сыны Израиля проследуют за Христом-соплеменником…

Он оставил примечательную фразу: «Я — отсутствующая страница между Старым и Новым Заветами.»

* * *

Через три дня после того, как он получил степень доктора права, 28-летний немецкий еврей Генрих Гейне принял христианство. Причиной послужили соображения вполне мирские: Гейне намеревался найти работу на государственной или университетской службе, а по существующему закону евреи не допускались к академическим должностям.

(Должность Гейне так и не получил: для немецких властей он оставался радикалом. Его содержал дядя, Соломон Гейне, богатый банкир).

Будущий поэт вырос в семье, проникнутой свободным мышлением и деизмом. Его отец Самсон был добрый человек и неудачливый купец; он мало влиял на воспитание детей. В доме заправляла мать, Пейра (Бетти), урожденная ван Гельдерн, женщина образованная и амбициозная. Ее идолом был Наполеон, и когда его армии продвигались успешно, воображение уносило Пейру в нееврейские дали: она видела сына придворным, маршалом, губернатором; когда же французы отступали, воображение Пейры скудело, и сын превращался в обычного бизнесмена-миллионера… Она забрала Генриха из частной еврейской школы и определила в школу при монастыре францисканцев, а позднее — во французский (католический) лицей.

Гейне никогда не одолевали религиозные страсти. Крещение (по его же словам) было для него «входным билетом в европейскую культуру«.

Я, мадам, Фома Неверный,
Верой в небо не томим.
Что мне Рим ваш лицемерный,
Что мне ваш Ерусалим!

Тем не менее: сразу же после крещения, подавленный, он написал: «Желаю всем ренегатам настроения, подобного моему». Отступничество на всю жизнь оставило безбожного Гейне в смятении и с неспокойной совестью.

Преклонился пред распятьем,
Над которым насмехался
И которое с проклятьем
Свергнуть в прах недавно клялся.

Он формирует антитезу «эллинов» и «назареян» — художественное обобщение сил, противоборствующих в мировой истории. Себя он относит к эллинам — с их непредвзятым, широким восприятием жизни, а к «назарейству», обители догм — сектантство, уравниловку и иудаизм (с христианством). Но и тут противоречивый Гейне верен себе: иудаизм, говорит он, больше других сделал для формирования принципов свободы и справедливости. Он утверждает: «Греки — лишь красивые юноши. Евреи же всегда были мужи, могучие, непреклонные…».

Гейне страдает от разрушительного самоотвращения — чувства, распространенного среди эмансипированных выкрестов. Он говорит, что ему незачем было креститься, однако и евреем считать себя отказывается. Он кривит душой, когда утверждает, что нога его не ступала в синагогу. Как может, старается он изжить в себе, отступнике, самоотвращение, побуждавшее его на юдофобские излияния.

Вот госпиталь для бедняков-евреев,
Которые больны и трижды жалки
От трех своих пороков постоянных —
Недугов, нищеты и юдаизма.

Из трех пороков самое дурное —
Последнее наследственное зло их.

С 1848 г. и до конца жизни (он умер в 1856 г) пораженный болезнью Гейне прикован к постели — «матрацной могиле». Как и у многих (еврейских) талантов до и после него, эллинский дух интеллектуальных поисков ассоциировался у Гейне с молодостью и здоровьем; старость и боль обратили его к простодушию веры. В письме к другу он пишет: «Я уже не тот живой, хорошо откормленный Эллин, подсмеивающийся над угрюмыми Назареянами. Я теперь всего лишь смертельно больной еврей, само прозябание, несчастный человек.» Гейне знает: его душевное нездоровье — от безбожной философии, и он «возвращается в смиренную веру простого человека».

Он признает в Моисее «великого художника», который «не из базальта или гранита, как египтяне, а из людей сооружал пирамиды, возводил обелиски; он взял убогий росток и создал из него… великий, вечный, святой народ… способный служить прототипом всему человечеству…»

В годы болезни Гейне напишет «Еврейские мелодии», цикл стихов, непривычно серьезных и теплых. В одном из них он признает с грустью, что в день его смерти по нему не прочтут (поминальную молитву) Каддиш.

* * *

Если бы Осип Мандельштам жил в древней Иудее времен греко-сирийского господства, он наверняка принадлежал бы к партии эллинистов, обожателей греческой культуры, с которых начинается рассказ о еврейских ассимиляторах: эллинисты, средневековые апостаты, эмансипированные интеллектуалы, марксисты, революционеры-борцы за всеобщее счастье, сталинские коммунисты…

Нееврейский мир всегда будоражил сынов Израиля. Те, кто устремлялись туда за соблазнами, уходили безоглядно и навсегда, не сознавая никакой вины перед породившим их племенем. Большой мир располагал большими горизонтами, а евреи цеплялись за свои «патриархальные, тысячелетней давности добродетели». Ассимиляторы без труда распознавали значительность господствующего окружения, и, прикладываясь к его (нееврейским) дарам, они как бы приподнимались над «узким, предвзятым мышлением» своих соплеменников.

Русский поэт Осип Мандельштам (1891—1938 гг.) родился в Варшаве в семье причудливого еврея из Курляндии, получившего позднее (он был торговец кожей) разрешение от властей заниматься промыслом и жить в Петербурге. Мандельштам-отец, давно отошедший от традиционного иудаизма, был погружен в создание собственной «маленькой философии» и излагал себя «закрученной речью» на двух языках, немецком и русском, которыми овладел самоучкой. «Это было все что угодно, но не язык» — писал взыскательный сын Осип в автобиографическом сборнике «Шум времени».

Мать поэта — Флора Вербловская, родственница известного историка литературы Венгерова, «тип еврейки в русской интеллигенции». Она училась в русской гимназии в Вильно, и поэт скажет о ней: «Мать любила говорить и радовалась корню и звуку прибедненной интеллигентским обиходом великорусской речи. Не первая ли в роду дорвалась она до чистых и ясных русских звуков?..»

Детство Мандельштам провел под Петербургом, в Павловске, «российском полу-Версале», чей архитектурно-парковый классицизм, как позже и весь облик имперской столицы, сформировали (во многом) вкус поэта.

Вот как описал он (в «Шуме времени») российскую столицу времен его детства: «…весь массив Петербурга, гранитные и торцовые кварталы, все это нежное сердце города, с разливом площадей, с кудрявыми садами, островами памятников, кариатидами Эрмитажа, таинственной Миллионной, где не было никогда прохожих… особенно же арку Главного штаба, Сенатскую площадь и голландский Петербург я считал чем-то священным и праздничным»… Юному Мандельштаму всегда казалось, что «в Петербурге обязательно должно случиться что-нибудь очень пышное и торжественное».

Это — большой мир, и его великолепие передано Мандельштамом (уже зрелым) с непроходящим восхищением.

К родимой среде Мандельштам испытывал иные (но тоже непроходящие) чувства: «Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался — и бежал, всегда бежал».

Спору нет: кариатиды Эрмитажа выигрывали в сравнении не только с лапсердачным видом еврейских местечек (штейтлах), где ютились полуголодные их обитатели, загнанные царями в «черту оседлости» (о чем юный Мандельштам, обласканный французскими боннами, мог знать лишь понаслышке), но и с кухонным чадом петербургской «среднемещанской квартиры, с отцовским кабинетом, пропахшим кожами, лайками и опойками, с еврейскими деловыми разговорами», что, однако, и оплачивало услуги француженок, сносную жизнь и пребывание будущего поэта в Тенишевском училище, одном из лучших учебных заведений России.

…В 1973 г. уже в Израиле я получил письмо из Фрибурга (Швейцария) от знакомого москвича, приглашенного в тамошний университет на работу. Он писал, что у него есть проблема с оформлением документов: вторую неделю не с кем говорить, весь город празднует 400-летие местного стрелкового кружка.

Торжества во Фрибурге вызывали зависть: какой необычайный покой, должно быть, испытывали эти люди, если у них была возможность веками предаваться любимому развлечению. В этой стране была аккуратно постриженная трава, чистые улицы, ухоженные маленькие фермы. Никто никогда не изгонял ее жителей с насиженных мест, не учинял им погромы; человек без труда мог проследить здесь свою родословную… Хаос отсутствовал; его не было ни в мыслях, ни в речи, ни в убранстве жилища… ни даже в книжном шкафу, как в доме Мандельштамов — сын Осип не упустил рассказать про неряшливость иудаизма: «Нижнюю полку я помню всегда хаотической: книги не стояли корешок к корешку, а лежали, как руины: рыжие Пятикнижия с оборванными переплетами, русская история евреев, написанная неуклюжим и робким языком говорящего по-русски талмудиста. Это был повергнутый в прах хаос иудейский. Сюда же быстро упала древнееврейская моя азбука, которой я так и не обучился.»

С детских лет Мандельштам стыдился своего еврейства. Он рассказал об этом в «Шуме времени»: о «хаосе иудейства» и косноязычии отца, об их жилище, где пахло кожей и велись «еврейские деловые разговоры», о дедушке, заставившем его (однажды) повторять слова еврейской молитвы, «составленные из незнакомых шумов», отчего ему «стало душно и страшно…»

Начало ХХ века, на которое приходятся годы становления поэта, было помечено в России размашистым, продуманным антисемитизмом. Кишиневский погром 1903 г. превзошел по жестокости все предыдущие. Сообразительная власть привычным жестом возложила на евреев вину за поражение России в войне с Японией и за бедственное состояние ее экономики. В крупнейших провинциальных центрах страны из «истинно русских» формируются отряды — «черные сотни»… За четыре года резня и погромы прошли в 284 городах России и Украины.

Еврейские страхи не могли обойти Мандельштама. Он унаследовал от матери необыкновенное чувство звуков русского языка, но что мог найти он в своей душе, чтобы нести еврейскую ношу наперекор кошмару антисемитизма — безбожный юноша из нелепой семьи, чуждый своему племени, но обязанный (своим рождением) страдать за беды этого племени?!..

У Мандельштама есть объяснение побегу из родимого «хаоса» («который простирался кругом», но о котором мятежный отрок лишь «смутно догадывался») — это «тоска по мировой культуре«, та самая, что погнала когда-то его отца «самоучкой в германский мир из талмудических дебрей» и которая привела его мать в среду российской интеллигенции. (Все так… В конце концов, кого он любил больше, чем Федру, жену античных времен афинского царя?!)

В 1911 г. двадцатилетний еврей Осип Мандельштам становится христианином. Как и Гейне, он крестится в «христианскую культуру», и, как Гейне, не без расчета: не принятый до того в университеты России из-за процентной нормы, он поступает теперь в Петербургский университет.

В отличие от Гейне, отступничество не мучает Мандельштама. Да и с чего бы: он твердо знает, что «культура стала церковью» и что «теперь всякий культурный человек — христианин».

Соборы вечные Софии и Петра,
Амбары воздуха и света,
Зернохранилища вселенского добра
И риги Нового Завета.

О евреях он пишет другим пером.

«…Раз или два в жизни меня возили в синагогу, как на концерт, с долгими сборами, чуть ли не покупая билеты у барышников; и от того, что я видел и слышал, я возвращался в тяжелом чаду». (рассказ «Хаос иудейский»)

В рассказе «Бунты и француженки» он сооружает сравнение, не посрамившее бы и антисемита:

«Крепкий румяный русский год катился по календарю, с крашеными яйцами, елками, стальными финляндскими коньками, декабрем, вейками и дачей. А тут же путался призрак — новый год в сентябре и невеселые странные праздники, терзавшие слух дикими именами: Рош а-Шана и Йом Кипур.»

«…Всю землю (это о Рижском взморье из рассказа «Хаос иудейский») держал барон с моноклем по фамилии Фиркс. Землю он разгородил на чистую от евреев и нечистую. На чистой земле сидели бурши-корпоранты и растирали столики пивными кружками. На земле иудейской висели пеленки и захлебывались гаммы. В Майоренгофе, у немцев, играла музыка — симфонический оркестр в садовой раковине — «Смерть и просветление» Штрауса… В Дуббельне, у евреев, оркестр захлебывался патетической симфонией Чайковского, и было слышно, как перекликались два струнных гнезда»… В конце описания Мандельштам восклицает: «Как убедительно звучали эти размягченные итальянским безвольем, но все же русские скрипичные голоса в грязной еврейской клоаке!..»

(«грязная еврейская клоака» — это там, где «висели пеленки и захлебывались гаммы».)

«Еврейская энциклопедия» в статье о Мандельштаме называет отношение поэта к еврейству сложным и противоречивым. Противоречие усматривают (в частности) в потеплевших тонах Мандельштама — уже через год после опубликования недоброго сборника «Шум времени». В очерке «Киев», в предисловии к роману Б. Лекаша и в статье о Соломоне Михоэлсе он пишет с симпатией о своем народе, спаянности еврейской семьи, «иудейской созерцательности». Тогда же он отмечает мелодичность и красоту языка идиш.

Затравленный сталинским «веком-волкодавом», чуждый русской национальной среде («какая боль… для племени чужого ночные травы собирать»), он вдруг находит свой клочок тверди: «Я настаиваю на том, что писательство в том виде, как оно сложилось в Европе, и в особенности в России, несовместимо с почетным званием иудея, которым я горжусь. Моя кровь, отягощенная наследством овцеводов, патриархов и царей, бунтует против вороватой цыганщины писательского отродья» («Четвертая проза»).

Значит все-таки он заглянул в «утробный мир», от которого всегда «бежал, бежал»… Кровь — не водица… В двухтомнике Мандельштама есть фотографии его родителей и родителей его родителей; это все те же (извечные) евреи, их родословная уходит далеко в глубь веков… и от зова крови не так-то легко отделаться даже отступнику, поглощенному «тоской по мировой культуре»

Мандельштам и сам сознавал это. «Как крошка мускуса наполнит весь дом — писал он в «Шуме времени» — так малейшее влияние юдаизма переполняет целую жизнь. О, какой это сильный запах!»..

* * *

Как только папа римский Григорий IX объявил о предстоящем (новом) крестовом походе, воины христовы, собранные в Аквитании, ринулись в города и селения Франции, чтобы заставить евреев тамошних общин принять крещение. Евреи держались c мужеством обреченных, многие них были раздавлены лошадьми крестоносцев. Воители не пощадили ни детей ни беременных женщин; тела убитых еще долго лежали незахороненные, и дикие звери пожирали их… Крестоносцы уничтожили священные книги евреев, сожгли их дома, растащили имущество. Более 3000 погибло (лето 1236 г.), 500 приняли христианство.

Папа римский посчитал себя обязанным вступиться. В письме к прелатам и королю Франции Людовику IX он осудил насилие и подчеркнул, что Церковь не стремится ни к уничтожению евреев ни к их насильственному крещению.

Папский призыв, однако, не возымел действия. В этой стране со школьных лет учили ненавидеть евреев; священники-доминиканцы скрепляли нетерпимость своими проповедями с церковных кафедр, а Людовик IX, монарх, прозванный Святым, любил повторять: «Всадить меч в живот еврея — это единственное общение с ним, которое я признаю».

Только деньги (до поры) спасали евреев. В Англии король Генри III, отблагодаренный ими, объявил своим подданным, что никто не смеет обижать евреев.

Купленная защита требовала немалых денег, и еврейские ростовщики вынуждены были давать их в долг под больший процент. Народ проклинал их, ненавидел, роптал… Людовик IX, внимая жалобам христиан на ростовщиков, понизил процент и даже приказал вернуть должникам часть денег.

(Когда же праведный король решил покончить с ростовщичеством и созвал влиятельных баронов, чтобы обсудить положение, те заявили, что крестьяне и торговцы не могут обойтись без ссуд, и что они предпочитают иметь дело с заимодавцами-евреями, нежели с христианами, потому что христианские заимодавцы обдирают их безо всяких ограничений).

На всем этом враждебном (стараниями Церкви) континенте у евреев было единственное укрытие, где они могли найти покой и почувствовать себя счастливыми — «дом познания». Так назывался мир без ненависти и насилия, где стар и млад занимались изучением Талмуда, и где торжествовала мысль.

А счастье их заключалось в следующем: во-первых, в решении труднейших вопросов Талмуда; во-вторых, в освещении неясных моментов в тексте; в-третьих, в открытии чего-то нового, что ускользнуло от внимания предшественников. Никто не трудился здесь во имя наград; учеба считалась наиважнейшим из родов активности, а Талмуд — венцом эрудиции… Едва ребенок подрастал и начинал лепетать, его уже несли поутру в синагогу или «школу», прикрывая платком глаза, чтобы (не дай Бог!) они не увидели богохульства. Занятия начинались с изучения ивритского алфавита, потом зачитывались соответствующие стихи, и ребенок награждался медовой коврижкой… Если по прошествии времени выяснялось, что ребенок умница и трудолюбив, ему разрешалось (после ознакомления с Библией) приступить к Талмуду. Было почетно считаться студентом Талмуда. Юноши проводили в «доме познания» многие годы, вплоть до женитьбы. Даже профессия, которая кормила, считалась менее важной, чем изучение Талмуда.

Ситуация с «домом познания» выглядела почти идеальной. Никто не нарушал покоя убежища, мирские власти не выказывали к тому интереса, а у духовенства не было полномочий вмешиваться во внутренние дела евреев.

Все изменилось, когда появился Николас Донин, бывший талмудист из города Ла-Рошель.

Донин был студент старательный и скрытный, и, проучившись годы, вдруг объявил, что Талмуд и «устные каноны» не должны иметь никакой законности. Раввины Франции немедленно отлучили его от общины. Изгнанный евреями и чуждый христианам, он, возможно, прошел через трудные времена. Он принял крещение и получил христианское имя Николас.

Теперь он жил единственным чувством — ненавистью к раввинам и Талмуду. Он уже поучаствовал с оказией в кровавых наказаниях, которым подвергли евреев городишки Ройто, но удовлетвориться не мог и продумывал свою месть старательно и неотступно.

Церковники помогли ему получить аудиенцию у папы римского. Григорий IX отнесся к нему со вниманием, и Донин изложил свои обвинения. Талмуд, утверждал он, ссылаясь на свои познания, искажает Св. Писание, нехорошо говорит об Основателе христианства и Девственнице, неуважительно представляет Бога и, тем не менее, почитается раввинами больше, чем Библия… «Талмуд удерживает евреев от перехода в христианство, — заключил он, и глава Церкви понимающе кивнул головой. — Если бы не это, они отказались бы от своего упрямства».

Мстительная фантазия Донина вдохновляла его на подлоги. Талмуд учит, говорил он, что убивать христиан (даже лучших из них) — похвально… и что христианин, который отдыхает в Субботу или изучает Тору, заслуживает смерти; что обманывать христиан разрешается Законом… и что еврей может нарушить обещание, данное под присягой.

В изложении Донина вина Талмуда выглядела несомненной. Папа римский немедленно отправил к церковным лидерам Франции, Англии, Кастилии, Арагона и Португалии письма с перечнем обвинений, составленных Донином, и потребовал, чтобы они конфисковали все копии Талмуда — в первую же субботу великого (христианского) поста, утром, когда евреи собираются в синагогах. Конфискованные книги следовало передать в руки Доминиканцев и Францисканцев, наделенных инквизиционными полномочиями, и если монахи, при тщательном ознакомлении с текстом, найдут его оскорбительным и богохульным, как и утверждал Николас Донин, Талмуд будет предан огню.

Во Франции (под страхом смерти) евреи сдали властям свои копии Талмуда. Готовился суд над книгой, и приказом короля в Париж были доставлены четыре виднейших раввина — для участия в публичных диспутах с Николасом Донином.

Раввины понимали: их привели сюда не оспаривать апостата, но признать правоту его обвинений. И все же выразительный раввин Ехиэль сказал: «Талмуд — это суть еврейской жизни, и многие готовы умереть за него.» Он напомнил судьям, что Отцы Церкви, начиная с Иеронима, кто был знаком с Талмудом, никогда не считали его враждебным христианству. Николас Донин оболгал Талмуд… он замышлял это давно, исполненный злобы и чувства мести к бывшим единоверцам.

Все, однако, было предрешено, и по прошествии трех дней «разбирательств» Талмуд приговорили к сожжению. Аутодафе Талмуда, путеводителя евреев, затеянное евреем-вероотступником, состоялось в Пятницу, Тамуз-Июнь 1242 г. Как пишет историк, «Четыре-и-двадцать нагруженных подвод были приведены в одно место в Париже и их содержимое предали огню».

* * *

История крещения Карла Маркса, внука раввинов и потомка поколений ученых-талмудистов, не выглядела необычной в Германии начала 19 века: его отец, преуспевающий юрист, после запрещения евреям заниматься адвокатской практикой в Пруссии (1817 г), принял христианство и крестил всех своих восьмерых детей.

Маркс изучал право, философию, историю и теорию искусства в Боннском и Берлинском университетах, а в 1841 г получил степень доктора философии в Йенском университете.

В студенческие годы Маркс примкнул к «младогегельянцам», радикалам, толковавших учение Гегеля в духе критики религии. Левые гегельянцы нападали на религию как таковую, они не принимали ее во всех проявлениях и все же утверждали: иудаизм — худшая из религий.

Б.Бауэр, виднейших из «младогегельянцев», в сочинении «Еврейский вопрос» выступил против эмансипации евреев. Еврейская сущность, писал Бауэр, выражается в упорном сопротивлении прогрессу и сохранении своей обособленности, своей «мифической» национальности. До тех пор, пока они не откажутся от своей религии и мнимой национальности, они недостойны равноправия.

Крещеный еврей М. Гесс (это он ввел Маркса в круг гегельянцев) называл своих соплеменников бездушными мумиями, призраками прошлого в этом мире. Он утверждал, что историческая задача евреев — превратить человека в хищного зверя, и что эта задача выполнена в современном жидохристианском мире лавочников.

Под влиянием Гесса (его «коммунистического ребе») Маркс пишет статью «К еврейскому вопросу» — ответ на «Еврейский вопрос» Бауэра. Маркс полностью принимает антисемитские аргументы бауэровского сочинения, написанного «дерзновенно, прочувствованно, умно… основательным языком, ясным и энергичным…» Он с удовольствием цитирует бауэровское утверждение, что «еврей, который в Вене лишь терпим, решает, благодаря власти своих денег, судьбу целой (Австрийской) империи. Еврей, лишенный прав в самом малом из германских государств, решает судьбу Европы».

Маркс (он полемизирует с Бауэром лишь о причинах антиобщественной природы еврея) пытается «очистить» еврейский вопрос от «теологической шелухи». Зло — не религиозное, а экономическое, утверждает он. «Возьмем реального еврея, не «субботнего»… будничного. Что есть мировая основа еврейства? Корысть. Что есть мировой культ еврея? Торгашество. Кто его настоящий бог? Деньги.»

Как же сделать так, чтобы «быть евреем стало невозможным»? Необходимо, говорит Маркс, уничтожить эмпирическую натуру еврея, то есть ростовщичество и его предпосылки. Как только это произойдет, «религиозное сознание еврея испарится как нестойкий туман в неподдельном, живительном воздухе человеческой общины»… Уничтожьте еврейское отношение к деньгам, и тогда еврей и его религия, вместе с развращенным христианством, которое он навязал миру, попросту исчезнут. «Социальное освобождение евреев — это освобождение общества от евреев— заключает Маркс (задолго до появления национал-социализма). «Освобождая себя от ростовщичества и денег, и, таким образом, от реального практического иудаизма, наша эпоха эмансипирует себя».

Маркс глубоко верил в систематический и обоснованный антисемитизм. В сущности, его теория коммунизма была конечным продуктом его теоретического антисемитизма.

Но антисемитизм Маркса проистекал не только из его догматов.

Антиеврейская полемика (заметная в сочинениях Вольтера и авторов эпохи Просвещения) обозначилась позднее в двух течениях: одно — германское «идеалистическое» (Гете, Гегель, Бауэр) — с выразительным акцентом на антиеврейской теме; другое — французское «социалистическое», связавшее евреев с Индустриальной революцией и значительным ростом торговли и материализма. «Коммерция — писал социалист Франсуа Фурье — есть источник всех зол, а евреи — воплощение коммерции».

Маркс вобрал в себя оба течения, добавив к их мутным водам поток болезненного самоотвращения. Антисемитизм Маркса, еврея, ненавидящего евреев и еврейство, никогда не был чем-то мистическим: феномен «революционных» евреев описан… Все начиналось с неутоленных амбиций: смышленые, талантливые люди (из ограниченного в правах меньшинства) испытывали яростное возбуждение от невозможности занять положение в обществе, соответствующее их дарованию. Для них не составляло труда отказаться от «предосудительных» особенностей иудаизма в обмен на эмансипацию (как это аргументировали мыслители времени), но их соплеменники продолжали ревниво оберегать Моисеев Закон… и обусловленная эмансипация, которую (эти) евреи с таким нетерпением ожидали, не представлялась скорой. Обозленные затяжным бесправием, они обращали свой гнев не против тех, кто ограничивал их в правах или обещал свободу в обмен на отступничество, а против соплеменников, отказавшихся салютовать их ренегатству.

Объектом нападок они избирали евреев гетто — знакомый антисемитский стереотип. В пылу самоотвращения Маркс прилаживал карикатуры гетто даже к просвещенным выкрестам, таким же, как он сам. Где только мог, скрывал Маркс свое происхождение, но другим не прощал того же. Почему, вопрошал он, Джозеф Мозес Леви, владелец лондонской газеты «Дейли Телеграф» и крещеный еврей, «хочет быть причисленным к англо-саксонской расе… в то время как природа выписала его происхождение нелепыми чурбанными буквами прямо в середине его лица?».

Махровым антисемитизмом Маркса насыщена история с Фердинандом Лассалем, евреем из Бреслау, социалистом, основавшим первую политическую партию рабочих в Германии («Немецкий рабочий союз») и ставшим объектом брани в переписке завистливого Маркса с Энгельсом. Маркс называет Лассаля «бароном Ициком», «еврейским негритосом» и, причислив Лассаля к польским евреям, утверждает, что евреи Польши — самые низменные из всех рас.

В своих нападках на Лассаля-еврея, Маркс не брезгает опереться и на античный пасквиль. Он пишет Энгельсу (май 1861 г): «Лепсиас [германский египтолог] в своей выдающейся работе о Египте доказал, что исход евреев из Египта есть не что иное, как история, описанная Манерто [греко-египетским священником-антисемитом, 3 век до н.э.], об изгнании из Египта «прокаженного народа». Во главе этих прокаженных стоял египетский жрец, Моисей. А поэтому Лазарь, прокаженный [«который лежал у ворот в струпьях», Лука 16:20] — это архетипичный еврей, а Лассаль — типичный прокаженный.» Маркс никак не может успокоиться; от его следующего письма (июль 1862 г) уже отдает сарказмом расиста: «Мне предельно ясно теперь, что, как об этом свидетельствует форма его головы и копна волос, он — потомок тех негров, которые увязались за сбежавшим из Египта Моисеем (если, конечно, его мать или бабка по линии отца не пересеклись где-нибудь с негритосом). Этот союз евреев и немцев на негроидной основе обязан был произвести на свет умопомрачительный гибрид».

Всю свою жизнь Маркс старательно игнорировал стоны евреев: их бедственное положение плохо увязывалось с марксизмом, зачислившим их в эксплуататоры. Даже антиеврейские погромы в России (1882 г) не вызвали у него никакой реакции… Евреи, писал Маркс, представляют собой эксплуататорский класс, и вот эта-то классовая сущность помогает им сохраниться.

Влияние идей Маркса люди сопоставляли с влиянием основателей мировых религий. Массовые движения и целые государства (в 20 веке) считали себя его последователями.

И все же: каким надо было быть мерзавцем, чтобы так отнестись к народу, который дал ему жизнь!

ОТКУДА У ЕВРЕЕВ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЫЛ

Все началось с Бога… Бог предписал справедливость, но стражами поставил людей. В этом была суть их отношений: говорить правду Богу (и власть имущим)… Греки не задавали вопросов Зевсу, христиане не спорили с Христом, мусульмане не могли даже общаться (и уж тем более полемизировать) с Аллахом… А еврей Иов собрался «к Вседержателю… говорить, и желал бы состязаться с Богом»; он «искал правды» и, даже если «ужас Божий потрясал его», он не мог отступиться: «Вот, Он убивает меня; но… я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его» (Иов:13:15).

В Синае Моисей наставлял сынов Израиля, еще полудиких: «Правды, правды ищи…» (Второзаконие:16:20), но уже до того праотец Авраам защищал «справедливость», когда просил Владыку пощадить греховные города Содом и Гаммору во имя горстки праведников, там живущих: «Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли несправедливо?» (Бытие:18:25)

История евреев насыщена мессианскими брожениями. Вдохновение исходит от сказанного пророками: наступит время, когда посланный Богом и сильный духом вождь (с земной властью) принесет избавление народу Израиля.

Мессия представлялся идеальным царем, потомком Давида, чье царствование хранилось в памяти народа «как вершина пройденного пути». Надежда на восстановление Давидова царства отражена в пророчествах Амоса (9:11-12), Йехезкеля (37:15-28), Исайи (11:10)… Избавление придет не только народу Израиля, но и народам Земли. Грядущие дни восстановят счастливое состояние и принесут преображение мира на началах справедливости.

Новые времена приносят новые толкования. Мыслитель Леопольд Цунц называет Мессией европейскую революцию 1848 г. Евреи, отошедшие от религии, видят освободительные движения 19 века в ореоле мессианизма. Религиозный философ Мартин Бубер связывает участие евреев в революциях с мессианскими традициями.

…Германия 1848 г. Национальная Ассамблея впервые декларирует «Фундаментальные права немецкого народа». В проекте конституции содержится положение: «права граждан не могут быть ограничены или обусловлены их религией».

Конституция (стараниями ее противников) никогда не претворялась в жизнь, и это приводит к восстаниям обманутого народа. 18 Марта в Берлине происходит кровавое столкновение между армией и революционной толпой. Среди 180 погибших — десятки евреев. При захоронении (в общей могиле) молитвы зачитывают священники и раввин.

Л. Цунц в статье «Слово утешения» обращается к родным погибших: «Великая честь будет воздана вашим и нашим жертвам. Ибо поднимется доминион Свободы, где закон будет основан на воле народа… где права Человека будут признаны без различия религиозной общины и класса, и где будет править любовь, свидетельствуя веру в Бога…»

* * *

Италия, 19 век. Вопрос об уравнении евреев в правах связан с освобождением страны и объединением ее округов… Раввины в синагогах призывают молодежь присоединяться к революционному движению (1830 г.) Джузеппе Мазини, героя Италии, восставшего против папских законов и иностранного засилья… Восстание Мазини подавляется Священным союзом (европейских монархов), но когда поднимается новый герой, Джузеппе Гарибальди, евреи вступают добровольцами в его ряды. Теперь они — на марше с краснорубашечниками Гарибальди, участвуют во взятии Сицилии и Неаполя и торжествуют вместе со всеми, когда провозглашается конституционное королевство… После разгрома оккупационной армии Наполеона III отряды освободителей вступают в Рим, Вечный город провозглашается столицей объединенного королевства. По прошествии считанных дней (13 Октября 1870 г.) зачитывается Декларация о равных правах евреев, и старое Римское гетто, мрачнейшее из всех, прекращает свое существование.

Из многочисленных добродетелей, подмеченных у евреев их доброжелателями, подрывная деятельность упоминается с особым вожделением. Евреев называют инициаторами смут, разрушителями мирового порядка. Об их революционной активности написано и рассказано так много, что все знают: революции делались евреями.

Солженицын, к примеру, как-то назвал Октябрьскую революцию «ленинско-еврейской». По Солженицыну вообще — революционная активность евреев определила судьбу России.

Оказывается, в смутный период от февраля до октября 1917 года (уже без царя) страной управлял Исполнительный Комитет Совета рабочих и солдатских депутатов — «жесткое теневое правительство, лишившее либеральное Временное правительство всякой реальной власти». (Это из двухтомника Солженицына «200 лет вместе»). Отличились (до смешного просто!) два лидера Исполнительного Комитета — Нахамкис-Стеклов и Гиммер-Суханов: взяли и «продиктовали самодовольно-слепому Временному правительству программу, заранее уничтожающую его власть на весь срок его существования».

«Надо сказать, — замечает автор, — что состав Исполнительного Комитета очень волновал и публику, и газеты в 1917 году, пока многие члены ИК прятались под псевдонимами и два месяца скрывали себя от публичности: управляли Россией — неведомо кто. Потом оказалось, что был в ИК десяток солдат, вполне показных и придурковатых, держимых в стороне. Из трех десятков остальных, реально действующих, — больше половины оказались евреи-социалисты…»

Вот где собака-то зарыта!.. Дюжина евреев и были «те столь успешные и роковые единицы… круто изменившие ход истории».

«Именно Исполнительный Комитет [объевреенный, понятно]… повел страну кратчайшим путем к гибели.»

Писатель даже Ленину (в «ленинско-еврейской» революции) отводит роль на задворках, чтобы сделать главным героем еврея Троцкого:

«Троцкий — сообщает он — явился единовластным руководительным гением Октябрьского переворота… Трусливо скрывавшийся Ленин ни в чем существенном в переворот не вложился».

Солженицын осуждает евреев за «непомерное участие» в создании «государства — не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению». Он возлагает на них вину за красный террор и террор НКВД, за коллективизацию, за Гулаг…

И призывает их, уже «отложившихся от коммунизма… самим — с очищающим раскаянием — сказать о прежнем деятельном участии в торжестве советского режима и сыгранной жестокой роли».

(А грузины — им тоже каяться за злодеяния Сталина и Берии?.. А латышам — за латышских стрелков?.. Или только евреям?)

Это верно: немцы покаялись. Но мы — не немцы, всем народом исполнявшие с энтузиазмом волю фюрера-людоеда. Мы не взращивали в своей среде карателей и, уж конечно, не благословляли их на зверства, коими они прославились на службе в прославленных органах.

В упомянутое время евреев насчитывалось в стране 3.5 — 4 миллиона человек. В карательных органах — ничтожная доля от общего их числа, хотя и получалось немало… Солженицын в своем исследовании старательно нанизывает их имена: Генрих Ягода, нарком НКВД. Матвей Берман, начальник ГУЛага. Семен Фирин, начальник БелБалтлага. Лазарь Коган… Яков Рапопорт… Нафталий Френкель, начальник работ Беломорстроя (и злой дух всего Архипелага)…

Страшные люди. Звери.

Однако, заметим: палаческая работа не ее исполнителями задумана.

Журналист Марк Дейч в статье «Бесстыжий классик» (газета «Московский комсомолец») приводит интересные данные:

«В Политбюро ЦК ВКП(б) в 20-е годы евреев было трое: Троцкий, Зиновьев и Каменев… да и евреи они — только по происхождению. А с 1927 года «лиц еврейской национальности» в правящих партийных кругах практически не осталось. После XV съезда ВКП(б) (декабрь 1927 г.) Пленум ЦК утвердил список руководства партии:

Члены Политбюро: Бухарин, Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Молотов, Рыков, Рудзутак, Сталин, Томский — семеро русских, один грузин, один латыш.

Кандидаты в члены Политбюро: Андреев, Каганович, Киров, Косиор, Микоян, Петровский, Угланов, Чубарь — шестеро славян (русских или украинцев), один армянин и один еврей.

Именно они — члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК — принимали решения о ликвидации новой экономической политики (НЭП), коллективизации, начале массовых репрессий. Некоторые — Бухарин, Рыков, Угланов, Томский — пытались воспротивиться «генеральной линии» и были уничтожены».

Задолго до Солженицына, обосновавшего (старательнее других) вину евреев за «непомерное участие…», Горький писал:

«Есть… тысячи доказательств в пользу того, что уравнение «евреи = большевики» — глупое уравнение, вызываемое зоологическими инстинктами раздраженных россиян. Я, разумеется, не стану приводить эти доказательства — честным людям они не нужны, для бесчестных — неубедительны. Идиотизм — болезнь, которую нельзя излечить внушением… Есть тысячи евреев, которые ненавидят володарских ненавистью, вероятно, столь же яростной, как и русские антисемиты».

Здесь уместно привести слова Жаботинского… Но, пожалуй,  стоит сказать вкратце о самом Жаботинском: Владимир (Зеэв) родился в 1880 г. в Одессе, умер в 1940 г. в Нью-Йорке. Останки Жаботинского и его жены Иоанны перевезены решением правительства еврейского государства (1964 г.) в Израиль и похоронены на горе Герцля в Иерусалиме.

Он был журналистом, поэтом, романистом, свободно владел семью языками (и переводил с итальянского, английского, французского, немецкого, русского языков самых разных авторов, от Данте до Эдгара По. Перевод “Ворона” Э. По, сделанный им в 17 лет, был признан в свое время лучшим переводом этого стихотворения).

После кишиневского погрома (апрель 1903 г.) Жаботинский делает жизненный выбор в пользу сионизма: вступает в еврейскую самооборону. Он принимает идеологию сионизма, участвует в 6-м Сионистском Конгрессе в Базеле, а в 1904 г., после смерти Теодора Герцля, становится лидером правого крыла сионистов.

В связи с процессом Бейлиса (1911-1913 гг.) он отзывается на появление в прессе апологетических выступлений евреев, доказывающих, что кровавый навет — клевета:

“Ритуального убийства у нас нет и никогда не было… с какой же радости лезть на скамью подсудимых нам, которые давным-давно слышали всю эту клевету, когда нынешних культурных народов еще не было на свете… Никому мы не обязаны отчетом, ни перед кем не держим экзамена, и никто не дорос звать нас к ответу”. (Фельетон “Вместо апологии”.)

После вступления Турции в (Первую мировую) войну на стороне Германии Жаботинский начинает кампанию за создание еврейской национальной воинской части в составе сил союзников. Он считает, что участие евреев в войне даст им право голоса в послевоенном устройстве мира, а кровь еврейских солдат, пролитая за освобождение Эрец-Исраэль, закрепит право еврейского народа на его историческую родину… Он помогает формировать Еврейский легион Британской армии, вступает в него рядовым, проходит курс сержантов, а позднее производится в офицеры.

На 12-м Сионистском конгрессе (сентябрь 1921 г., Карлсбад) Жаботинский вновь избран в исполнительный комитет Всемирной сионистской организации, но в 1923 г. выходит из комитета. В 1925 г. он создает — на основе ревизии курса руководства организации — новую партию, принявшую название “Союз сионистов-ревизионистов”.

Он называет утопией веру левосоциалистических идеологов в добровольное согласие арабов Палестины с еврейским заселением страны — в обмен на блага прогресса и цивилизации:

“Покуда есть у арабов хоть искра надежды избавиться от нас, они этой надежды не продадут ни за какие сладкие слова и ни за какие питательные бутерброды… Народ идет на уступки в таких вопросах только тогда, когда никакой надежды не осталось, когда в железной стене не осталось больше ни одной лазейки”. (“О железной стене”, 1924 г.)…

Так вот, уместно привести слова Жаботинского о трех большевистских вождях, убитых в 1918 г. — упомянутого комиссара по делам печати Володарского, председателя Петроградского ЧК Урицкого и председателя Ярославского губисполкома Нахимсона: “Три ничтожества! И надо же им было родиться евреями… Это носители бацилл бытового большевистского антисемитизма”.

В 1922 г. Горький написал в газету “Винер моргенцайтунг”: “Еврейские большевики давно утратили всякую связь с народом Израиля”.

Вот Роза Люксембург, польская еврейка и немецкая революционерка — в письме к другу (1917 г.), обеспокоенному погромной ситуацией: “В моем сердце нет места для еврейских страданий. Мне много ближе бедные жертвы каучуковых плантаций Путумайо или негры Африки”.

И за дела ее и ей подобных я должен каяться?!

У Жаботинского есть фельетон — “Еврейская крамола” (1906 г.). Это — “о ходячем представлении” о роли евреев в освободительном движении.

“Революции не было. Надо было вызвать ее. И это взяли на себя евреи. Они — легко воспламеняющийся материал, они — грибок фермента, который призван возбудить брожение в огромной, тяжелой на подъем России. И так далее. Все это уже много раз сказано, много раз писано черным на белом и считается большой истиной…”

Перед вами — сцена из жизни: неспокойный одесский порт, огромная толпа рабочих, самодельная трибуна и ораторы на ней…

«Толпа была в том состоянии неопределенного подъема, когда из нее можно сделать все, что угодно: и мятеж, и погром. Речистый молодец, с открытым славянским лицом и широкими плечами, мог бы ее повести за собой штурмом на город. И ораторов, действительно, слушали с захватывающим вниманием. Но речистый добрый молодец не появлялся, а выходили «знакомые все лица» — с большими круглыми глазами, с большими ушами и нечистым р. И в толпе всякий раз, со второго слова каждого оратора, слышалось замечание: А он жид?.. Именно замечание, а не возглас, не окрик; в этом, сохрани Боже, не чуялось никакой злобы — это просто… принималось к сведению. Но ясно в то же время ощущалось, что подъем толпы гаснет. Ибо в такие минуты, как та, нужно, чтобы «толпа» и ее «герой» звучали в унисон, чтобы оратор был свой от головы до ног, чтобы от голоса, от говора, от лица, от всей повадки его веяло родным — деревней, степью, Русью.

…Тут была масса, неподготовленная, но ко всему готовая, если ее схватить за душу. Но чтобы схватить за душу, надо иметь доступ к душе, а чтобы уметь проникать в душу народа, надо принадлежать к этому народу… Здесь этого сродства не было. Выходили евреи и говорили о чем-то, и толпа слушала их без злобы, но без увлечения; чувствовалось, что с появления первого оратора-еврея у этих русаков и хохлов мгновенно создалась мысль: жиды пошли — ну, значит, все это, видимо, их только, жидов, и касается. Создалось впечатление чужого, не своего дела, раз о нем главным образом радеют чужие. И больше ничего. Да и этого было довольно: расплылось и упало настроение, толпа стала разбредаться, появились награбленные бутылки, и беспомощные агитаторы ушли в город, оставив порт и босячество на волю судьбы…»

«Народ — писал Жаботинский, — чует чужака и особенно чужаков, если их много, и инстинктивно сторонится.» За евреями никто не пошел бы. Они были чужаки и их всегда было мало, даже если значительное (в процентах от общего еврейского населения) их число оказывалось в революционерах. Они были участниками событий (безымянными или именитыми), но не они определяли быть или не быть революциям… «Мы оставляем первые шеренги представителям нации-большинства. Мы отклоняем от себя несбыточную претензию вести: мы присоединяемся«.

(Да и начинались иные из революций — Пражская 1848 г, к примеру — с еврейских погромов. Как крестовые походы.)

Антисемиты умели обыграть неприязнь к чужакам. Народ им верил, когда они называли участие евреев в событиях «еврейским засильем» и предостерегали его: «берегись, это еврейское дело!» Жаботинский писал:

«Когда невмоготу становились страдания русского народа, и вот-вот готов был прорваться его гнев — кто сосчитает, сколько раз в такие моменты реакция спасала себя искусной игрою на этой слабой струнке стихийного существа — на недоверии к революции, предводимой инородцами?..»

Спору нет: обнажить еврейский гешефт — по зубам лишь умельцам… Махатхир Мохамад, премьер-министр Малайзии, интеллектуал и оратор, знает дело: “Евреи придумали коммунизм, капитализм, демократию и права человека — и все это для того, чтобы их преследование выглядело незаконным». (Из выступления на конференции исламских государств, 16 октября 2003 г.)

«Евреи управляют миром!..»

Махатхир знает, каким образом малый народ осуществляет вселенский контроль. «Евреи — говорит он — управляют миром через доверенных…»

(Может быть, это и так: вот ведь и Гитлер говорил: «Черчилль — еврейская марионетка»)

А Солженицын углядел “индуктивный” метод еврейского мироуправления. Он признал, что «Февральская революция была совершена русскими руками», однако, уточнил: и «русским неразумием». Им, русским, была несвойственна «абсолютная непримиримость к русской исторической власти, на которую у русских достаточного повода не было, а у евреев был». Иными словами:русская интеллигенция усвоила «еврейский взгляд» на самодержавие, и — «непримиримость победила умеренность».

(А вы говорите: рrojection — выдумка!).

Но — откуда у евреев «повод… на абсолютную непримиримость к русской исторической власти?»

В 1882 году (период погромов на юге России) публицист и издатель М. Н. Катков писал:

«Ровно ничего не случилось в еврейском мире. Что было назад тому сто лет, пятьдесят лет, двадцать лет, год, то и теперь. Но вот послышался чей-то свист, кто-то крикнул: бей евреев! и ни с того, ни с сего вдруг возник еврейский вопрос, и все, кто во что горазд, напустились на евреев».

Катков не был ни либералом ни идеалистом; это был человек «правого» толка, апологет курса правительства.

Но отметил:

«…не следует думать, что массы еврейского населения в Западном крае благоденствуют и роскошествуют за счет эксплуатируемого ими народа. Нет, если из их среды действительно выделяются промышленники более или менее зажиточные и богатые, то массы находятся в нищете, о которой люди, видевшие еврейский быт в Западном крае, говорят с ужасом…»

* * *

Евреи оказались под властью русских царей в результате разделов (1772, 1793 и 1795 гг.) Польши, когда польские земли, на которых они жили веками, отошли (вместе с ними) к империи. До того еврейской общины в России не существовало, и ворота империи были для них старательно закрыты. Петр I называл евреев «мошенниками и плутами», которым он не разрешит жить и торговать в России. Екатерина I, Анна и Елизавета («от врагов христовых не желаю интересной прибыли») своими указами изгоняли евреев из Малороссии. Екатерина II разрешала всем, «кроме жидов», приезжать и селиться в России, но именно в ее правление Россия заполучила более миллиона их.

Евреи сразу же почувствовали тяжелую руку императрицы. У Кагала (общинной администрации) были отобраны многие из давних прав. Евреи уже не могли брать в аренду «постоялые дворы» и тем лишались важнейшего из источников существования. Они не могли искать по суду возмещения в их тяжбах против христиан, и их оставляли без каких-либо прав в муниципальных округах.

Императрица продумывала границы будущей «черты оседлости». Указом от 1786 года она предписывала евреям находиться только в тех районах, где они жили при поляках. Позднее она делает свои размышления законом и высочайшим указом от 23 декабря 1791 года декларирует «о недозволении евреям записываться в купечество внутренних губерний». Лишь в Белоруссии они могли пользоваться правами купечества и мещанства.

В недолгое правление Павла (1796-1801 гг.) ничего к лучшему для евреев не изменилось, но с появлением следующего царя они уже связывали надежды.

Александр I (1801-1825 гг.) взошел на престол с намерением поправить состояние внутренних дел в империи и, среди прочего, улучшить положение евреев. В отличие от своих предшественников он не относился к ним враждебно. Молодого монарха увлекали идеи Запада, и он (как видно) находился под впечатлением высокого интеллектуального статуса евреев в Германии.

В 1802 году царь издает указ о создании «Комитета о благоустроении евреев». Комитет представляет (1804 г) законопроект, который вызывает у них смешанные чувства. «Черта оседлости» расширяется, в нее входят теперь Астрахань и Кавказ, но евреев лишают права жить в сельской местности, арендовать землю и держать «шинки, кабаки и постоялые дворы» — мера, отобравшая у многих тысяч из них вековой и важнейший (при тогдашних обстоятельствах) источник существования.

Зато им разрешается покупать и арендовать (в сельскохозяйственных целях) землю в южных и западных провинциях, посылать детей в школы, создавать предприятия в разрешенных для проживания провинциях и передвигаться (по делам) по империи — при условии, конечно, что их одежда не будет разниться от одежды окружающих.

Император выказывает добрую волю: жертвует 3000 рублей на создание еврейского госпиталя в Вильно. Он способствует учреждению (1808 г) в Кременчуге еврейской фабрики ковров и дарует разрешение евреям проживать в Киеве.

«Закон о евреях» 1804 года, оглушивший их запретом держать трактиры и постоялые дворы, не изменил отношения евреев к монарху, и Александр I оставался в их глазах царем добрых намерений. В годы Отечественной войны 1812 года российские евреи проявили патриотизм и сослужили добрую службу русской армии, за что царь выразил еврейским общинам (29 июня 1814 г) «свое милостивое расположение».

Со временем стареющий монарх подпадает под влияние религиозного мистицизма. Увлечение странным образом ориентирует его (дружественное) отношение к евреям: он хочет обратить их в христианство. Князь Голицын, министр духовных дел и народного просвещения, разрабатывает схему прозелитизма, где первым из шагов будет создание «Общества израильских христиан». Новоявленные христиане получат от государства надел земли, полные гражданские права и известную долю общинного самоуправления.

Обещанные (прозелитам) блага не соблазняют евреев. Царь все еще верит, что может склонить их к христианству и выделяет для предполагаемых «израильских христиан» значительный кусок земли в Новороссии. Затея, однако, с самого начала обречена на неудачу. Царь разочарован, раздражен…

Ему докладывают о существовании «жидовствующего» движения «субботников». Движение возникло в 1806 году и уже насчитывает тысячи — в губерниях Тульской, Воронежской, Орловской… «Субботники» соблюдают еврейские обряды: отдых в субботу, обряд обрезания, женитьбу и развод в соответствии с Моисеевым Законом, ритуал захоронения.

Набожный монарх чувствует себя задетым: русский, православный народ валит, не страшась наказания, в еврейство, а евреи, при всех благах, им предложенных, отвергают христову веру!

Отношение царя к евреям становится враждебным. Для начала он распускает «Еврейскую Депутацию» при столице. В 1821 году евреев изгоняют из сельских местностей Черниговской губернии, в 1822 г — из деревень Полтавской. В 1823 году следует указ об изгнании евреев из деревень и местечек Витебской и Могилевской губерний.

В это же время царским декретом создается новый «Комитет о благоустроении евреев». Затея выглядит странной на фоне антиеврейских нововведений царя, но это кажущаяся непоследовательность: комитет создан, чтобы продумать, как «уменьшить число евреев в империи».

После Александра I Россией правил Николай I (1825-1855 гг.), царь-солдафон, видевший в идеале российское общество, построенное на армейский манер: власть функционирует, опираясь на строжайшую дисциплину, индивидуальность подавлена, единообразие насажено — в языке, одежде и (по возможности) в религии.

Православие было путеводной звездой царя. Самодержец намеревался русифицировать иноверцев, всех этих протестантов, католиков и уж, конечно, евреев… переварить их в имперском котле и сделать частицей от духа и плоти «Святой Руси».

Царь не любил евреев. Он никогда не доверял им из-за их племенной обособленности. Их древняя вера вызывала у него отвращение, и он знал, что из всех иноверцев с ними будет труднее всего поладить.

Но евреи были полезны: они развивали экономику. Царь размышлял над словами советников: если он обратит евреев в Христову веру, то преуспеет вдвойне: «уменьшит число их в империи» (как было записано в документе) и сохранит для России мозги новых христиан.

Для начала он пообещал им равные (с другими) права, если они перейдут в христианство. Новоявленные прозелиты на три года будут освобождены от налогов… а еврейские уголовники удостоятся снисхождения, если надумают креститься. Царь даже отобрал полдюжины из новоиспеченных выкрестов и назначил их (не без помпы) на сановные посты: он показывал евреям, чего они смогут достичь, поменяв веру.

Евреи, однако, не повалили в чужие храмы. И были наказаны.

7 сентября 1827 года Николай I императорским указом (впервые в истории) распространяет на евреев воинскую повинность. Его не смущает, что они относятся к торговому сословию и поэтому в армии не служат, а платят налог за освобождение от службы. Царь обязывает их по-прежнему платить вышеупомянутый налог, а их общины — поставлять в армию 10 рекрутов от каждой тысячи человек, в то время как христиане — 7.

Из тех, кого угоняли в армию (срок службы — 25 лет), многие никогда уже не возвращались: погибали от быта или, затравленные тяжеловесным казарменным антисемитизмом, принимали спасительное христианство и отходили навсегда, отчужденные, с именем инобожья на устах.

Призывной возраст был 12 лет (иногда призывались и 8-летние). Дети-рекруты (до 18 лет) направлялись в школы кантонистов, где им запрещалось переписываться с родными, говорить на родном языке, молиться; у них отбирали и сжигали тфиллин, цицит, молитвенники. Противившихся крещению лишали еды, сна, пороли, окунали в воду до обмороков и утраты слуха, выставляли голыми на мороз…

Часты были случаи самоубийства кантонистов, порождавшие легенды. По одной из них — на военном параде в Казани загнанные в Волгу для крещения еврейские дети-солдатики утопились в присутствии царя. Легенда имела в основе действительное событие: самоубийство двух кантонистов при массовом крещении в реке, описанное в балладе немецкого поэта Л.Виля.

(Если 18-летний кантонист заявлял при переходе в части регулярной армии, что хочет вернуться к вероисповеданию своих родителей, его подвергали наказанию: российское законодательство запрещало насильно крещеным евреям вернуться в иудаизм).

Царь никогда не забывал о существовании нездешнего племени в своих владениях: из всех законов и постановлений, изданных в России с 1649 по 1881 гг. относительно евреев, не менее половины (всего 600!) относятся ко времени царствования Николая I.

Он вводит особый налог на кошерное мясо и субботние свечи, запрещает (мужчинам) носить длинные сюртуки и отращивать пейсы, устанавливает цензуру над еврейскими книгами.

Изгоняет евреев из Гродно, Киева, Подолии, потому что (их занятие) «винокурение и продажа спиртного способствуют усилению пьянства среди крестьян, а денежное лихоимство жидов обрекает крестьянские хозяйства на гибель…»

После изгнания евреев пьянство, однако, не прекращается, и экономическое положение крестьян не улучшается. Торговля вином отнюдь не оскудевает, а православные ростовщики ссужают деньги крестьянам-единоверцам с истинным мародерством.

(Это — высказывание писателя Лескова, знатока русской природы и жизни.

«В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершенных в пьяном виде, постоянно гораздо более чем число таких же случаев в черте еврейской оседлости. То же самое представляют и цифры смертных случаев от опойства… И так стало это не теперь, а точно так исстари было».)

Особым указом (1843 г.) Николай изгоняет всех евреев из 50-верстной приграничной (с Австрией и Пруссией) полосы. Так он борется с их «пограничной контрабандой», но евреи умоляют его поверить, что они не виновны… и вот даже соседи-христиане в своей петиции подтверждают это. В иных пограничных таможнях купечество почти целиком состоит из евреев, и министры сообщают монарху, что в случае изгнания общины казна лишится огромных пошлин, ими платимых — в миллион и четыреста шестьдесят тысяч рублей.

Все это, возможно, беспокоит Николая, но евреев (отвергающих христианство) он ненавидит больше. Он вышвыривает из жилищ сто пятьдесят тысяч душ… и ничто не может заставить неуемного деспота смягчиться. Не помогают ни стенания евреев, ни обращения к царю их видных единоверцев из Франции, Германии, Англии. Ни даже приезд в Россию (1846 г) сэра Мозеса Монтефиоре (знаменитого филантропа) с рекомендательным письмом к Николаю от английской королевы Виктории — об «улучшении участи еврейского населения»…

Солженицын отметит (не без симпатии) в своем «исследовании новейшей русской истории»: «Николай не терял напора навести свой порядок в еврейской жизни. Он походил на Петра I в решимости властно формовать все государство и общество по своему плану.»

Николай I умер в период одного из судебных представлений, на котором евреев обвиняли (по обыкновению) в ритуальном убийстве.

Как пишет историк, с воцарением Александра II (1855-1881 гг.) «еврейский горизонт становится светлее».

Новый царь «единым росчерком даровал волю миллионам крепостных, отменил смертную казнь, ограничил наследственные права духовенства, ввел современную систему суда, ограничил телесные наказания, сделал набор в армию единым для всех и сократил (25-летний) срок службы… Новая, удивительная эра начиналась для великой Империи Севера… и евреи надеялись получить свою долю от благословенной новизны» (Макс Рейзен, «История евреев в новые времена»).

Первой счастливой вестью стало упразднение (1857 г) кантонистских школ, куда загоняли еврейских детей, чтобы сделать из них солдат-христиан.

Указами от 1859, 1861 и 1865 гг. была разрешена свобода передвижения по внутренним губерниям России (и временное проживание там) евреям-выпускникам университетов, людям профессий, оптовым торговцам, предпринимателям, мастеровым.

(Все это, однако, было отпущено как «исключение» — лишь привилегированным, совсем немногим из тогдашних 3-х миллионов евреев России.)

Доброй волей Александра II были открыты школы в еврейских сельскохозяйственных колониях на юге России. В традиционных школах-«хедерах» евреи начали заменять николаевских директоров, и программа обучения приводилась в соответствие со специфическими нуждами еврейских учеников.

Новый либеральный режим изменил отношение евреев к окружающему миру. Наиболее просвещенные из них не только уверовали в добрые намерения власти, но и призывали соплеменников отказаться от уединения и обособленности, стать «достойными новой жизни… неотъемлемой частью великого русского народа».

В сущности, «русификация» становилась реальностью при либеральном режиме Александра. Сыновья и дочери ортодоксальных евреев, тех самых, кто и говорить не мог по-русски, осваивали русский язык и литературу основательно и в ничтожные сроки, а наиболее одаренные из них вырабатывали свой собственный литературный стиль, исполненный достоинства и идиоматической ясности. Появилась еврейская периодика на русском языке, в журнале «Отечественные Записки» публиковались «Записки Еврея» талантливого новеллиста…

Университеты были открыты теперь для всех. В их стенах евреев отличал особый энтузиазм, и многие из них завершали занятия с похвалой. Светское образование представлялось ключом, открывающим двери в мир полной эмансипации.

«Русификация», однако, все более принимала вид, замышленный когда-то Николаем. При всех нововведениях Александра II евреи оставались народом бесправным, и режим «царя-Освободителя» за их эмансипацию всерьез не принимался. В ощущении образованных людей родимая (еврейская) среда выглядела теперь отдалившейся и патриархальной… большой (христианский) мир манил их всеми соблазнами, они были его выучениками, детьми его цивилизации, но это был мир инобожья, со своими законами и запретами, и попасть туда евреи могли, лишь приняв крещение.

Никто не знает, как много их перешло в христианство. Но режим Александра II, не принесший эмансипации, подталкивал их не только к купели. Революционное брожение в России, так и не подавленное до конца со времени восстания декабристов, без труда захватывало бесправных евреев. На их «улице» движения не было, а на «русской» — начиналось народничество… и евреи стали «уходить в народ» — оседали среди крестьян, делили их участь и передавали крамольные мысли, взятые у обожаемых авторов — Чернышевского, Писарева, Белинского…

Напуганный брожением в стране, сбитый с толку, Александр II начинает раскаиваться в собственном либерализме. Он ужесточает режим, и евреи первыми чувствуют это. Закрываются субботние и вечерние школы «Общества содействия просвещению евреев», потом — раввинские семинарии в Вильно и Житомире, знаменитая ешива в Волошине. Власти накладывают запрет на (разрешенное прежде) открытие благотворительных учреждений и торговых школ. В 1874 году царь отнимает право повсеместного в Империи жительства «воинским чинам из евреев… беспорочно служившим в действующих войсках»… Давний дух нетерпимости, необузданный и в первое (либеральное) десятилетие царствования Александра II, оборачивается стадным насилием: в 1871 году в Одессе происходит резня евреев — прелюдия к последующим (бесконечным) погромам, пометившим проклятием правление двух последних царей Романовых.

Вслед за убийством Александра II (1881 г) террористами «Народной Воли» волна погромов прокатилась по южным губерниям Российской империи.

Все началось со спора в корчме в Елизаветграде (Херсонская губерния), где знающий человек подтвердил, что евреи ритуально окропляют свою мацу кровью христианских младенцев. Весь этот и следующий день в городе неистовствовала лихая толпа: евреев избивали, уродовали, грабили и жгли их имущество. Погромщикам содействовали даже солдаты местного гарнизона, а жандармы, получившие по случаю нужную команду, наблюдали за происходившим со стороны и не без одобрения.

Через несколько дней погромы начались в Киеве… Генерал В.Д. Новицкий (известный деятель политического сыска в России и очевидец событий) вспоминает в своих мемуарах:

«Трехдневному погрому в Киеве и распространению его по уездам евреи были безусловно обязаны киевскому генерал-губернатору А.Р.Дрентельну, который до глубины души ненавидел евреев, дал полную свободу действий необузданным толпам «хулиганов» и днепровским «босякам», которые громили открыто еврейское имущество, магазины и лавки, базары, даже в его глазах и в присутствии войск, в наличности находившихся и вызванных для прекращения беспорядков… Я подошел к толпе и начал ее усовещивать. Слово мое не воздействовало, но один из рабочих, с доскою в руках, обратился ко мне и сказал, «Вы заступаетесь за евреев, а ведь они царя убили…» Я, сказав толпе, кто я такой, добавил, что мне, более чем им, известно, кто убил государя императора Александра II, что убила не Геся Гельфман, а убил Гриневицкий — поляк по происхождению из города Вильно. После этого толпа несколько смягчилась, обещала больше евреев не трогать и направилась в Плосский участок на Подолках, где опять принялась за разгромление и погром евреев».

Погромы прошли в 160-ти городах и населенных пунктах; самые крупные — в Балте (1882 г), в Кривом Роге и Новомосковске (1883 г), в исконно русском Нижнем Новгороде (1884 г).

Властей не слишком смущали стоны евреев. Новый министр внутренних дел Игнатьев (сменивший либерального Лорис-Меликова) заявил: «Западная граница открыта для евреев». Победоносцев, давний наставник Александра III, назначенный обер-прокурором Святейшего синода, предлагал свое решение еврейского вопроса: треть — изгнать, треть — крестить и треть — уморить голодом.

В мае 1882 г. царь издает «Майские законы», по которым евреев изгоняют из деревень западной России. Шестью годами позже он ссужает черту оседлости, исключив из нее Ростов и Таганрог.

Те (немногие) привилегии, которые предыдущий царь даровал евреям, начинают исчезать при Александре III. Изгоняют значительное число евреев-мастеровых из Санкт-Петербурга. Вводят (1886 г) ограничения (еврейскую «процентную норму») при приеме в учебные заведения… В 1891 году московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович высылает из Москвы всех (20 000) евреев-ремесленников. Им выделяют полгода — на ликвидацию имущества, а тех, у кого нет средств на переезд, отправляют тюремным этапом. Евреев высылают из Новгорода, Риги, Ялты, Калуги, Рязани, Тулы…

В 1892 году вводится новое Городовое положение: евреи лишаются права избирать и быть избранными в качестве гласных в городские думы и управы.

(Вот распоряжение Александра III — от ноября 1889 г.: «…принятие в число присяжных и частных поверенных лиц нехристианских вероисповеданий… впредь до издания особого по сему предмета закона, допускается не иначе, как с разрешения министра юстиции»… За 15 лет ни один некрещеный еврей такого разрешения от министра не получил.

А на работу в само судебное ведомство евреев перестали принимать с 80-х годов.)

В мае 1890 г. философ и литератор В.Соловьев, работавший над составлением текста «Протеста против антисемитского движения в печати» (текст подпишут более 50 известных русских ученых и писателей), получил письмо от Льва Толстого. Толстой писал:

«Я всей душой буду рад участвовать в этом деле и вперед знаю, что если вы, Владимир Сергеевич, выразите то, что вы думаете об этом предмете, то вы выразите и мои мысли и чувства, потому что основа нашего отвращения от мер угнетения еврейской национальности одна и та же — сознание братской связи со всеми народами и тем более с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и страдают от языческого невежества так называемых христиан…»

Редакторы российских газет, предупрежденные властями, печатать «Протест» отказались. Соловьев обратился с «горячим письмом» к царю и немедленно был уведомлен полицией: не настаивать — последует наказание!..

(«А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев!» — проворковал однажды Александр III.)

Николай II (1893-1917 гг.) был царь слабовольный и неумный. Он взошел на престол, не сознавая всей тяжести имперской ноши, без продуманных мыслей о будущем огромной страны, без элементарного понимания людей и человеческой природы.

Его действия противоречили его декларациям. Он положил начало созданию Гаагского Трибунала Мира, а потом взял и ввязался (по наущению Германии и жены-немки) в гибельную войну с Японией… Манифестом от 17 октября 1905 года он даровал народу выборную Думу-парламент, но, когда (позже) председатель совета министров Столыпин провел постановление правительства о частичном снятии еврейских ограничений в сторону равноправия, Николай ответил письмом: «Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия… внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя».

В одном он был тверд: в унаследованной от отца ненависти к евреям. При нем ожили прежние ограничения, а новые налагались на евреев едва ли не ежемесячно. Те из немногих привилегий, что оставались у ремесленников, торговцев и людей профессий, отбирались — одна за одной. Даже и солдаты-евреи (а эти-то — на службе отечеству), если и получали отпуск, обязаны были проводить его только в черте оседлости. Больным евреям, нуждающимся в лечении, был закрыт доступ к источникам лечебных вод (1895 г).

Полицейская охота на евреев, живущих «без разрешения» в городах Киеве, Москве и Петербурге, не оставляла ни один еврейский дом свободным от ночных рейдов. По дорогам, ведущим в «загоны», медленно двигались процессии мужчин, женщин и детей, высланных назад, в «Черту» — административным приказом, под воинским конвоем… В истории еврейского изгнания 1897 год оказался одним из наиболее памятных: еврейская колония Москвы в губернаторство великого князя Сергея, брата царя, была изгнана без остатка, оставив заколоченными окна синагог и школ Талмуда.

Граф С.Ю.Витте, некогда глава кабинета министров, называвший министра внутренних дел Плеве, сочинителя антиеврейских проектов и административных мер, «бессовестным полицейским», пишет в своих воспоминаниях:

«Он (Плеве) понимал, что политика эта неправильна, но она нравилась великому князю Сергею Александровичу, по-видимому, и его величеству, а потому Плеве старался вовсю».

(Чего стоила одна лишь затея с «желтым билетом», позволяющим еврейским женщинам выбирать место жительства без ограничений — в обмен на согласие заниматься проституцией.)

Погромы были пострашнее запретов, и при Николае они участились. Бесправие и преследование евреев, узаконенные правовыми декретами и правительственными предписаниями, истолковывались в народе, как справедливое воздаяние. Люди верили: «царь-батюшка» не возражает против побития евреев.

В 1906 г. Жаботинский писал о «поверженном и израненном теле» затравленного, окруженного повсюду врагами и беззащитного российского еврейства: «В глубокой яме копошатся шесть миллионов (человек)… в эпоху медленной пытки, затяжного погрома».

Погромы прекратились с установлением режима Столыпина (1907 г), обуздавшего (в значительной мере) и революционное движение и погромное. Столыпин был человек трезвый, он хотел вернуть доверие к российским ценным бумагам на международном рынке, а Россия с ее погромными вакханалиями выглядела «страной варварской».

Поэтому и сказал Н.Фридман, депутат Думы (1916 г): «Погромы никогда не происходили, если этого не желало правительство».

Даже и Солженицын, по которому «дряхлая» власть не могла инспирировать многочисленные погромы… и носили они «стихийный» характер — даже и он признает («Двести лет вместе», часть 1):

«Раздосадованные не только… раздерганной революцией, но еще и обиднейшим поражением в японской войне, петербургские верхи все же поддавались соблазнительно простому объяснению, что Россия ничем органически не больна, что вся революция, от начала и целиком, есть злобная еврейская затея и часть мирового иудо-масонского заговора. Все объяснить единою причиною: евреи! Давно была бы Россия в зените мировой славы и могущества, если бы не евреи!»

(… Из отчета сенатора Турау о киевском погроме, октябрь 1905 г:

Ряд свидетелей получил «впечатление, будто чины полиции и войска присланы не для рассеяния, а для охраны громил». В одном месте солдаты ответили: «приказано смотреть, чтобы драки не было, и чтобы русских не били»… Вот из дома «выбежал избитый и окровавленный еврей, преследуемый толпой. Стоявшая тут же рота не обратила на это никакого внимания и спокойно направилась вверх по улице». В другом месте «грабители ножками от столов в буквальном смысле убивали двух евреев; тут же, в 10 шагах, стоял кавалерийский разъезд, спокойно смотревший на эту дикую расправу». Простой люд толковал: «Нам дана царская милость: позволено бить жидов 6 дней»… А солдаты: «Сами видите, мыслимо ли это без дозволения начальства».

…Когда же с балкона думы закричали «бей жидов!», и толпа кинулась качать вседозволяющего полицмейстера Цихоцкого — он, оправившись, отвечал на крики «ура» поклонами.

Генерал из охраны города, Бессонов, «стоял в толпе громил и мирно беседовал с ними: «Громить можно, но грабить не следует»… Один из громил крикнул: «бей жидов», Бессонов в ответ одобрительно засмеялся».)

12 февраля 1911 г. в Киеве (неизвестными) был зверски убит русский мальчик Андрей Ющинский. Ему нанесли колотые раны — в голову, шею, почки, печень, сердце, нанесли целенаправленно, так, чтобы обескровить его живого.

Молва тут же распознала виновных — евреи! Ничего удивительного в этом не было: все знали (из фольклора и ритуальных процессов), что евреи замешивают свою мацу на крови христианских детей.

При всей убедительности ритуальных сказаний привлечь к суду всех евреев не представлялось возможным. В конце концов, число искомых кровопускателей сузилось до единичного субъекта — виновным назначили Менделя Бейлиса, воплощение еврейской расы и служку с кирпичного завода, возле которого обнаружили труп Ющинского.

Почему выбор пал на Бейлиса (“свидетель” утверждал, что “это был человек с черной бородой”), а не на Шляпентоха (у него тоже черная борода) — значения не имело: следователю Красовскому, проведшему (до того) предварительное расследование и пришедшему к заключению, что евреи тут не причем и что «следы» ведут к дому бандерши Веры Чеберяк, в Департаменте юстиции указали: “Найди еврея!“ Красовский (которого Солженицын называет в своем исследовании “служебным и деловым ничтожеством”) в знак протеста покинул службу.

Между тем, Николай прибыл в Киев. Он с пониманием отнесся к заключению Щегловитова, министра юстиции: дело Ющинского — не просто уголовное преступление. Это — ритуальное убийство.

В Государственной Думе красочный антисемит Пуришкевич произнес речь (апрель 1911 г.): “Мы не обвиняем всего еврейства, мы мучительно хотим истины… Существует ли среди еврейства секта, пропагандирующая совершение ритуальных убийств?..”

(Как будто он “мучительно” не знал, что евреи не употребляют в пищу даже кровь животных.)

С воззванием к русскому обществу обратились писатели В. Короленко, М. Горький, Д. Мережковский, З. Гиппиус, Вяч. Иванов, Ф.Сологуб, А. Толстой, С. Сергеев-Ценский, А. Блок, Н.Рубакин, А. Куприн, а также А. Бенуа, В.Вернадский, десятки других.

“Во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия мы подымаем голос против новой вспышки фанатизма и темной неправды…”

Воззвание было напечатано 30 ноября 1911 г. в газете “Речь” и перепечатано во многих газетах и журналах. К присяжным на суде обратился один из адвокатов обвиняемого, кадет Маклаков:

“…если вы осудите Бейлиса, но не по уликам против него, а за что-то другое, если он будет жертвой искупления за других, то если бы даже и нашлись люди, которые первое время в своем озлоблении порадовались бы подобному приговору, то потом, когда пройдет время, они и сами об этом пожалеют, а он все-таки останется печально страницей в истории русского правосудия. Помните это, когда будете решать судьбу Бейлиса, гг. присяжные заседатели…”

Бейлиса оправдали. А евреев-то опять проволокли через кровавый навет и предпогромный кошмар. И опять — за что?!. Есть старый анекдот про бердичевского Хаима, озабоченного известием о скором извержении Везувия: «А это хорошо для евреев или плохо?!» Первая Мировая война оказалась для евреев “извержением Везувия“.

Во время “великого” отступления русских армий (1915 г.) главнокомандующий генерал Янушкевич принялся издавать приказы о массовых высылках евреев из прифронтовой полосы. (Не всеобщая эвакуация, как это будет в 1941 г., а только евреев.) По распущенным слухам, они шпионили в пользу Германии, и бездарный Янушкевич мог списать на них свои провалы… Изгнание было огульным, в короткие сроки, разоряющим хуже погромов.

Еврейская Энциклопедия пишет о том периоде:

«С началом 1-й мировой войны десятки тысяч евреев бежали из Галиции в Венгрию, Богемию и Вену. Оставшиеся в Галиции евреи сильно пострадали в период русской оккупации края… Издевательства над евреями, избиения и даже погромы, которые особенно часто устраивали казачьи части, стали в Галиции обычным явлением.”

40 тысяч евреев было выселено из Курляндии, 120 тысяч — из Ковенской губернии… Жаботинский называл выселение евреев из прифронтовой полосы в 1915 г. “катастрофой, кажется, беспримерной со времен Фердинанда и Изабеллы.” (Испания, 1492 г.)

Сохранился обширный материал о жизни евреев в погромные времена, и мы знаем, о чем они думали. Вот один из них — Оскар Грузенберг, депутат Всероссийского (1917 г.) учредительного собрания, знаменитый адвокат, защищавший в разные времена М. Горького, В. Короленко, К. Чуковского, П. Милюкова… М. Бейлиса:

”Если дореволюционная российская государственность была чудовищно-громадной тюрьмою… то самая зловонная, жестокая камера, камера-застенок, была отведена для нас, шестимиллионного еврейского народа… Словно каторжные в пути, все евреи были скованы общей цепью презрительного отчуждения… Брызги крови наших отцов и матерей, брызги крови наших сестер и братьев пали на нашу душу, зажигая и раздувая в ней неугасимый революционный пламень”.

(читайте окончание здесь)

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Григорий Климовицкий: Большой народ евреи. Продолжение

  1. По поводу антисемитизма К. Маркса.
    .По воле Всевышнего уродился он гением.Быстро осознал, что как еврей сей дар не реализует во благо себе, в стремлении к достижению славы и величия.Ради достижения такой цели, и по примеру отца, отрекся от еврейства.Он не уродился убежденным ненавистником евреев( и себя самого в том числе).Он решил таким стать по прагматичным соображениям.Для этого он искусно разыгрывал роль злобствующего антисемита, благо что не испытывал моральных тормозов.Типичный образец злого гения, сотворившего дьявольское коммунистическое учение,
    принесшее беды и страдания человечеству, евреям в том числе.
    Согласен с мнением автора: Маркс-мерзавец.

Обсуждение закрыто.