Полдневный зной плывет над Иудеей, / Сжигает солнце древние долины, / Но разломи гранат — и заалеют / Сладчайшим соком обе половины. // Вовек страна любви не оскудеет, / Не смолкнет в сердце зов неутолимый…
Другие берега
Евгений Владимиров
СНЕЖНЫЙ ЛИСТ
В сумерках, кромешно далеко от нас,
Укрывает небо землю в снежный наст.
Словно опускается на землю белый лист
— запредельно бел, безупречно чист.
Так искристо чист, так невинно бел,
Словно не было под небом черных дел.
Закрывает снежный лист кровь и грязь,
Остывает злость под снегом, смирясь.
Пеленая белой тканью за шрамом шрам,
Говорит природа нежно: Я прощаю вам.
Вот вам новый белый лист и, пожалуйста,
Напишите вашу жизнь на нем начисто!
Только здесь, где прощения уже не ждем,
Плачет хмурое небо ледяным дождем…
ЭСТОНИЯ
Там мои берега!
Куда ни лети, куда ни крути
широт колесо, ударяясь в бега,
— там мои берега.
Там под осень роса осыпает стога,
А зимою торосы заносит пурга,
Там черника заманит по бору кружить,
И зажжется в лучах паутинная нить
Янтарём возле самых ресниц…
Я чужой, мальчик-c-дачи на птичьих правах,
И язык их чудной бесполезно учить.
Но напевны слова, и пылают дрова,
И напоена влагой густая листва,
С дальним ливнем сливается моря дуга,
И не бредит величьем ничья голова,
И никто меня там не держал за врага.
Я за тысячу верст, и не крылья слова…
но это мои берега.
РАЗНЫЕ МНЕНИЯ О ПАРИЖЕ
Было так: когда в начале девяностых
Смыла нас волна из бывшего Союза,
Образовался у меня бессрочный отпуск —
Ходил в ульпан*, учил иврит, и ел арбузы
В нашей группе, что язык учила древний,
Самый разный был народ, хоть все евреи:
Кто москвич, кто почти что из деревни,
Часть моложе нас с женой, часть старее.
Большинство, понятно, знали только русский.
Но, все же, в первый ряд, к училке поближе,
Села пара из Америки латинской
И миловидная девчушка из Парижа.
Парты, ручки, звонки — всё как в школе,
И училка к нам — с большим энтузиазмом.
Ищем корни слов, спрягаем глаголы,
В общем, время проводим не праздно.
Как-то раз, даёт такое задание:
Подобрать прилагательное к слову.
Ну, к примеру, к существительному «знания»
Подобрать можно «глубокие», «новые»,
… и т.д. К словам попроще подобрали
(нас заданием таким не смутишь);
И тут она нам придумать предлагает
Прилагательное к слову «Париж».
А Париж для нас тогдашних — это ж, это…
И не город даже, а, скорее, символ —
Идеал, мечта, фетиш, столица света,
Хоть никто его глазами не видел.
Мы б эпитетов Парижу не жалели,
Да слов запас у нас на всех довольно скромный.
Поназывали сразу всё, что имели, —
«большой», «красивый», «радостный», «свободный».
Училка ждет, кинув взгляд на парижанку:
«Что же больше никто не предлагает?»
Я под нос бормочу: — Может, яркий?
— Серый! — громко парижанка отвечает.
«Серый?!» — группа загалдела возмущенно.
Как же так?? Ну прямо в душу наплевали…
А девчушка, улыбаясь смущенно:
— Но я серьезно! Вы ведь там не бывали.
Серый Лувр и серый камень вдоль Сены,
Сен Жермен, и Триумфальная арка,
Пале Рояль, и Нотр Дам тоже серый,
Секре Кёр только белый и яркий
—
Лет прошло, наверно, больше, чем осталось.
Побывал и я в Париже самую малость.
Ну да, права была девчонка-парижанка,
У домов, и вправду, серые стенки.
Но, все равно, Париж — праздник и радость,
И у серого там — множество оттенков.
*) ульпан — студия, кружок изучения языка (ивр.)
ЗАПАХ МОКРОЙ ЗЕМЛИ
Запах — ключ от комнат, запертых памятью.
Я прикрываю глаза. Лежу так, вдыхая запахи,
Пока земля не проступит под черной наледью,
Пока не услышу птиц пролетающих взмахи…
Запах и прошлое соединяются, как кубики «Лего»,
В картину мазутных луж, теплых рельсов трамвая,
Желто-ржавой травы, зимовавшей под снегом,
Бурой невской воды, обвивающей мокрые сваи,
Как форштевень Авроры, спешащей покинуть Залив.
Проносятся мимо льдины, бывшие единым целым,
Тающие острова тверди, осколки валаамских молитв.
Мысль моя тоже расколота, позабыт, недопет мотив.
Солнечный луч на щеке становится слишком смелым,
Успеваю увидеть асфальт, классики цветным мелом,
Цепь неверных пьяных следов на суглинке газона,
Ощутить теплый ветер метро… Но уже зашумела
Надо мной стая птиц, иным подчиняясь законам.
Зрение — верный шанс вернуться из прошлого.
Я открываю глаза. Взгляд упирается в синеву:
Попугаи уселись на пальме. «Попугаи, ну, что хорошего?»
Они, пальма, да синее небо — пока что со мной
Наяву.
КОГДА, ЗАБРОШЕН УРАГАНОМ
Когда, заброшен ураганом
В далекую страну чудес,
Трещит твой домик деревянный,
И расщепляется сознание
На две планеты — «там» и «здесь»,
Из покосившихся небес
Дожди протягивают руки,
Вплетая в полотно разлуки
Хрустально-люрексную смесь
Холодных струй и дальних молний,
И всё, чем этот мир наполнен,
Дома и люди — всё, что есть,-
К Земле теряет притяжение,
И нет от прошлого спасения,
А что в грядущем — не прочесть
ТЕЛЬ АВИВ ВЕЧЕРОМ
Этот воздух прохладный — долгожданный подарок судьбы,
Перемирие с яростным солнцем на пороге палящего лета.
Свежий бриз Средиземного моря остужает горячие лбы
Облака заполняют галёрку над морем, растут как грибы,
Дарят небу объем, предзакатную музыку света и цвета.
Безмятежность уикенда разлита над пляжем, и ею наполнен
Ровный шум изумрудных и пенных валов, набегающих мирно.
Разомлевшие в неге коты щурят морды, разлегшись картинно.
Ветер ластится к коже. Усталого солнца маршрут неуклонен.
Улыбаешься встречным, и думаешь: мир так чудесно устроен.
Променад обновленный заполнен людьми всех пород и конфессий,
Часть — бежит и на роликах катит, часть чинно без цели гуляет;
Треск фанерных ракеток для тенниса слитно с закатом стихает.
Здесь собачка-жених получает все шансы на встречу с невестой.
Из прибрежных кафе разлетается диско и джаз, вместо пятничной мессы.
Серфингисты последнюю ловят волну и выходят на берег,
И, копируя их, с волн воздушных над пляжем съезжают вороны.
Наползающий сумрак — и рай, и шалаш недвижимым влюбленным.
И слышней отовсюду — с парапетов, с бетонных скамеек, —
Вавилонская смесь языков европейских с акцентом обеих Америк.
Отвернувшись от солнца, «город без перерыва» готовится к ночи,
Зажигает огни, манит светом кафе и бистро, одевает вечерние платья.
Молодежь заполняет его, что-то празднует, шутит и пьет, и хохочет,
В атмосфере беспечной свободы — такой, что раскроешь объятья,
И поверишь наивно и слепо на миг: все мы братья
ИЕРУСАЛИМ
Маняще красив этот город издалека,
С какой из дорог не взгляни.
Зимой облака заплывают в подножья его, как река.
Ущелья его проточили, размыли, изгрызли века,
И дома сторонятся низин.
Разве можно назначить столицей Иерусалим
Хоть какой современной страны?
Этот город давно не подвластен владеющим им —
Евреям, арабам, христианам, народам иным,-
Кто б чего не просил у Стены…
Город Йершалаим не подпустит, не примет к себе,
Не меня одного — никого из живых.
Он глядит свысока, он горит в медно-желтой броне;
Здесь и мертвых хоронят слоями в бетонной стене
— Всё выше, всё дальше от почвы и от травы.
Я хотел бы любить этот город, но жить рядом с ним —
Это крах всех надежд на взаимность.
Мимолетной и призрачной тенью хожу возле стен твоих, Иерусалим.
Я бесплотен, как моль, прозрачен, как воздух, и неразличим
— Ни в фавор не войти, ни в немилость.
Кто задержится здесь, тот от счетчика дней отлучен —
Стрелки кружат, но время недвижно, —
Он к началу времён развернувшись идти обречен,
Отягченный веригами, в черный кокон плаща заключён,
И молитвы твердить еле слышно.
И, чем ближе ты в городе этом подходишь к святыням его,
Гадая в душе, где же сердце живое забьется,
Тем дальше в глубины земли он бежит от тебя и себя самого,
В бездну лет, в холодные пасти раскопок. И кажется оттого,
Что сам Бог убежал сквозь бездонные эти колодцы.
* * *
Высота небес, промытых ливнем ночью,
Струи синевы сквозь клочья облаков,
Птичьих стай осенних многоточья —
Выше нас, молитв, высоких слов.
Голубой простор разбит на эшелоны
ласточек, стрижей, гусей и журавлей.
И чем выше, тем стремленье неуклонней,
Даль видней, и взмахи крыл быстрей.
Вслед за птицами и я взметнусь на небо,
С рёвом задрожит железное крыло,
К дальним берегам, укрытым ранним снегом,
Унесет, судьбе и времени назло
Что там ждет? Когда нам в путь обратный?
Разве сможет кто-то предсказать?
Птицам проще — кто рожден крылатым,
Тот уже не может не летать
ГРАНАТОВЫЙ СОК
(сонет)
Полдневный зной плывет над Иудеей,
Сжигает солнце древние долины,
Но разломи гранат — и заалеют
Сладчайшим соком обе половины.
Вовек страна любви не оскудеет,
Не смолкнет в сердце зов неутолимый,
Бессмертный бог любви во все пределы,
Как прежде, стрелы шлет неутомимо.
В кого ты целишься, Амур крылатый,
Когда на рынке стройная девчонка
К губам подносит зернышки граната?
Я вне игры, усталый и помятый.
Она мне улыбнётся, и легонько
За спину сдвинет тушу автомата.
ПОД ПЫЛЬЮ И ДОЖДЁМ
В окно ты долго смотришь на восток,
Где облака, как парусники, реют,
Но это только пыль, египетский песок,
Преследующий беглых иудеев.
Чудак, ты что еще от жизни ждешь,
Каких снегов, снегурочек, и сказок?
Всё покрывает пыль,
и сам ты в пыль уйдёшь,
Не будет ни отсрочек, ни отмазок.
Никто не скажет нам, куда идти,
А если где пошлют, так точно матом,
Для всех мессий из здешних палестин
Рассвет и полдень кончились закатом,
Пророки умерли. Растрачены в словах,
Легли в земле, немой и каменистой,
Но новые дожди, пройдя сквозь тлен и прах,
Водой вернулись ключевой и чистой.
Пусть и не всё вернется. Знаю. Что ж,
Пускай не снег, пускай… Но повторится
Хотя бы дождь, благословенный дождь,
Грохочущий по гулкой черепице
ПРОГУЛКА ВДОЛЬ МОРЯ
Между морем и воинством туч столько свежего вольного ветра,
Сколько счастья вмещает душа — одним мили, другим кубометры.
Не уловит ни фото, ни кисть быстрых токов воздушной стихии,
Как в стихи не загнать легкокрылых незримых валькирий.
Серомраморных туч изваянья, обнявшись, плывут над водою,
Часть подобны виденьям Родена, несомым воздушной рекой,
А над ними сияет лазурь, цвет предвечной красы и величия,
— Та же краска, что льётся в оконца мадонны да Винчи.
Наш слепой и невидимый бог, от Земли потерявший ключи,
Из-за туч запускает в волну золотистые пальцы-лучи,
И слепящую бронзу, монеты с портретами солнца,
Рассыпает в долины морские… И море смеется.
И от облака к морю, сливаясь с клубящейся далью,
Опускаются птицы огромной неровной спиралью…
ДВОРОВЫЙ КОТЁНОК
Кормить или не кормить?
— Вот в чем вопрос.
Любить или не любить
Этот измазанный нос,
И серую шкурку
С полчищем блох,
Тощую, так что без слез
На дрожащую эту фигурку
Не взглянет сквозь тучи бог?
Господи! И за что мне эта,
Ко всем заботам впридачу,
У двери орущая до рассвета,
Приблудная незадача?
И чем я тебе помогу?
— Ну… на тебе творогу.
Но учти, засланец кошачий,
Я не всем приношу удачу.
И ночами тут не ори,
Моя младшенькая по крови.
РОСА
Слёзы в ночи прольются,
Чистые, как роса,
Утром из них соткутся
Облачные паруса,
Парусником белоснежным
К синим морям уплывут,
Лишь зеленей, чем прежде,
Травы в лугах взойдут.
Дальних звёзд человеки,
нам до вас дела нет…
Так отчего на веках
Влажный под утро след?
Утром грустить — не глупо ль?
Не разбирая снов,
Вновь наполняет купол
Ровный гул городов.
Светом небес бесслёзным
Сердце своё лечи…
Днем пропадают звёзды,
Плакавшие в ночи.
