К стыду своему, историческая Родина всегда была для меня далека. По своей сути Я — РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК. Язык, обычаи, картошка, огурчик, водочка, менталитет и, наконец, Душа — все русское. Но. Я еврей, до тех пор, пока живы макашёвы, прохановы и им подобные. Я ЕВРЕЙ — ДО ПОСЛЕДНЕГО АНТИСЕМИТА.

Диалоги с Организмом

Михаил Идес

Продолжение. Начало

Маленький мальчик в жарко натопленной комнате стоит перед телевизором. Идет трансляция концерта классической музыки из Большого зала Московской Консерватории. Мальчик — это я — и в руках у меня палочки от деревянного детского ксилофона.

— Что ты делаешь, малыш?

— Дилижилую.

— Да, что ты.

— Да, я буду дилижелом.

Смейтесь, смейтесь. Став на самом деле дирижером, Я «про детство» ни чего не придумываю и, тем более не подгоняю. Так оно и было. Да мало ли кем в глубоком детстве не хотят стать наши дети, причем, замечено, чем интеллигентней семья, тем проще притязания отпрыска. Вот если папа доцент, а дед профессор, дитё шибче, чем пожарником, а равно милиционером, дворником или на худой конец сантехником стать не мечтает. Некоторые нервные родители воспринимают детятьчьи заявления, как нечто Возможное и начинают судорожно объяснять наследнику, что прадед был ученым, дед профессор физик, папа идет по стопам обоих предков, и он, то есть «… ты, сынок, в свои пять годков должен видеть синхрофазотрон, как свое будущее…»

А сын, с восторгом наблюдает, как к сливному колодцу подъехала в их двор машина с бочкой вместо кузова. Как торжественно между бочкой и колодцем проложили резиновую кишку. Как взвыл мотор, и черная кишка стала делать судорожно-глотательные движения, что-то всасывая в себя бурча и отрыгивая, и как важно и гордо выглядит Дядя, стоящий у кишки, в общем: «Папаська, я хочу, я буду как этот дядя!!!» «Как, сынок, ты… ассенизатором?!!! Сынок… я,… твой дед, твой прадед… синхрофазотрон… одумайся… Мама и Бабушка Этого НЕ ПЕРЕЖИВУТ!!!!!!…».

А сынок.

А сынок уже пристально смотрит на каток, который укатывает асфальт на соседней улице и На Дядю На Том Катке…

* * *

Должен сказать, что вышеописанных эмоций мои родители тогда не испытали. Это, как говориться, был ещё не вечер. Что их ждало в перспективе, не могла сказать и гадалка. Дирижером, а что? Пусть будет им, «… ведь Наш ребенок такой талантливый, такой талантливый…»

Ещё бы. Случайно подставленная детская кроватка вплотную к клавиатуре Пианино. Случайно оказавшаяся открытая крышка той же клавиатуры. Завораживающие белые и черные косточки на ней и… Восторг и Неожиданность… ЗВУКИ.

Мои ЗВУКИ. МОИ, потому, что ручки случайно нашедшие эти косточки, Сами их извлекают, САМИ… И счастливая мать, и бабушка, и вся семья…

Ещё бы не счастливые, если иметь в виду, что только при контакте с клавишами…

… Я Переставал Орать.

Нет, конечно, плачут все дети — они же крохи не могут сказать, что им конкретно нужно, поэтому, и орут, пока родители не догадаются дать им то, что надо. Мне, лично в детстве, так много видимо всего было надо, что орал я не переставая. И вдруг клавиши, звуки и тишина… Гениальный, ребенок просто — гениальный!!!

Ну, тишиной все это назвать мои родные как-то поспешили. Какофония звуков по восприятию очень скоро сравнялась с какофонией моего ора. Так что разницы между первым и вторым скоро не осталось, а осталась, по иронии судьбы, одна Гениальность.

* * *

Давайте сразу договоримся. Это легко. Это по-честному. Всё, что Вы наработали сами, добились своими трудами, потом и кровью — это предмет вашей скромности или не скромности. Для начала — это субъективно. Вам кажется вы вот какой, а нам так не кажется. В общем, это из разряда «may be». А вот, что дадено Вам от Бога или от природы стеснениям и ужимкам не поддается, здесь «что выросло, то выросло». Поэтому исходя из нашего Договора я констатирую, что Да, действительно, Богом данные музыкальные мои способности были велики, мощны, почти, или даже просто неординарны И, не стесняться не гордится здесь не чем, это просто уровень данности. И опять «И».

И с этим что-то надо было делать. Так в свое время обременился вопросом Леопольд Моцарт по поводу своего Вольфганга, так же как этим обременились и мои родители со мной.

То есть.

Я надеюсь.

Вы уже прочувствовали связующую нить исторической аналогии «Моцарт — Ярмаркович» или «Ярмаркович — Моцарт».

Идем дальше.

* * *

Первые связанные в узнаваемую мелодию звуки — «Во поле березонька стояла» — я настучал по клавишам одним пальцем годика в три. Годам к пяти окончательно сформировался чистый и высокий мальчишеский голос, может и не Робертино Лоретти, но очень звонкий и лучистый. (Хвалиться могу смело, так как до сих пор у меня хранится аудио запись на катушке тогда, в конце пятидесятых, только появившихся магнитофонов). Как для кого, а для моих родителей мой вокал был сущим наказанием. Я пел много и часто, но это, в быту, ещё как-то можно было унять. А вот в транспорте я пел всегда, в любом, без исключения и «выключить это» было в принципе не возможно. Ровно в субботу вечером, когда папа или мама забирали меня от бабушки в Лосинке и везли на родительскую побывку в Строитель, ровно с момента захода в автобус или посадки в попутный автомобиль Это начиналось.

Дорога, движение, машина меня завораживали. Я впадал в некий транс, где душа малолетняя требовала только одного — Песни. И я пел во истину «всю дорогу» и смеяться или даже шутить окружающим было невозможно. Почему? Потому, что репертуар мой был сугубо патриотический. Попробуйте, посмейтесь — «Там, вдали за рекой догорали огни… сотня юных бойцов из Буденовских войск…» или «Шёл отряд по бережку … голова обвязана, кровь на рукаве…» или «Застучали по рельсам колёса… наша рота, эх пехота…». А уж когда в пятилетнем исполнении начинало звучать «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой…» пассажирам на этих строчках вообще хотелось встать и … сесть, упасть со смеху, когда я доходил до слов «пусть ярость благородная…» потому как слова «благородная» ещё не было вписано в мой детский лексикон и понимание, поэтому ближайшее, что нашлось в словарном запасе в моей интерпретации звучало, как «пусть ярость огородная вскипает как волна…» На этой строчке папа, что называется, начинал искать пятый угол, краснеть и бледнеть, понимая, что заткнуть меня нельзя.

* * *

Лёгкое фланирование около музыки продолжалось не долго. Ещё года полтора — два. Даже моя первая музыкальная учительница — Рита Лазаревна — не оставила во мне сколько-нибудь глубоких воспоминаний в отличие от первого школьного учителя. Видимо пока, до шести лет, музыка как каторжный многолетний труд в оттисках организма ещё не запечатлелась.

Несколько слов о ремесле.

Я не знаю более трудоёмкой специальности. Девять лет музыкальной школы помимо общеобразовательной, четыре тяжелых года музыкального училища, без окончания которого нет возможности поступать куда-либо дальше, потом консерватория пять лет. Итого восемнадцать лет чистой учебы. Это огромный марафон, среди дошедших до финиша людей случайных и бесталанных не бывает. Запас профессиональной прочности у музыкантов в разы превышает любую выучку в любой профессии. Только благодаря тому, что в Музыку нас приводят несмышлеными, мы начинаем идти по этому Пути, который никогда, ни при каких условиях не выберет взрослый человек.

Зато в конце мы получаем статус ВЕЧНЫХ ПРОФЕССИОНАЛОВ, кто бы как к этому не относился!

* * *

Стариковское ворчание явление малоприятное. Его подоснова — старение организма, умирание мозга и Невозможность и Нежелание к восприятию нового, каким бы прогрессивным оно не было. Это так. Но, как обычно, бывают исключения не связанные с выпаданием в старческий маразм.

Мне не дано воспринимать в каком либо виде то, что сейчас именуют музыкой. Почему? Ну, для начала традиция: «Богу Богово, кесарю кесарево, А Слесарю Слесарево…»

Я обращаюсь к младому поколению: «Вы такие умные, талантливые, ПРОДВИНУТЫЕ! Придумайте что-нибудь свое. Разные сочетания звуков не могут идти под одним термином. Те звуки, гармонии, построения, выразительные средства, отточенные в веках, то, что традиционно принято называть Музыкой — это одно. А вот ваш шум, пусть замечательный, пусть драйв, пусть фанаты с выпученными глазами, роки, рэпы и другое, пусть это будет называться как-то иначе — «Дым, дым» или там «Бум бум» — не важно, но пусть оно обретет свое самостоятельное название. Поймите родненькие, под Бетховена нельзя сосать пиво, под Чайковского не катят «колеса», трястись в экстазе, переходящем в медицинскую клинику, не возможно под Шумана или Шопена. Ну, что делать, если звуки оных и им подобных задолго до вас окрестили «Музыкой». Нам не нужна базаровщина, конфликт отцов и детей итак данная данность, давайте его не множить. Давайте по справедливости: вам «Дым, дым, бум, бум» а нам, старикам в усладу, из снисхождения, оставьте «Музыку»».

* * *

Мне шесть лет. У меня безусловные музыкальные способности и я даже годок прозанимался с учителем, НО…

Кто сказал, что всего этого достаточно. Достаточно хотя бы для поступления в КАКУЮ-нибудь музыкальную школу? Надо с начало Туда поступить, ведь желающих очень много, страна в послевоенном затишье потянулась к Прекрасному. Детей в массовом порядке ведут в Музыку, Балет, учат рисовать, читать стихи, И…

Что б подстраховаться меня возят в разные места и в разные школы.

Гнесинская школа десятилетка, два в одном и музыка, и средняя школа. Таких школ, для особо одаренных, всего две. Есть ещё главная кузница талантов — ЦМШ — Центральная Музыкальная Школа, как заоблачная высь.

Я в первой. Меня экзаменуют. Вот если понять, чего я такой нервный по жизни, следует просто пересчитать, сколько экзаменов, зачетов, коллоквиумов, сценических выступлений и пр. пришлось мне пережить.

* * *

Горные лыжи. «Поехали, поехали вон с той красной горы!» «Идите в ж — — у, я свой адреналин отлил ещё в музыкальной школе, я еду по синей, а ещё лучше по зеленной трассе»

* * *

Что такое жестокость Жизни? Это когда по определенным обстоятельствам или в страшной Беде-Войне или в извращенной цели построения Какого-либо Светлого будущего перестаёт пониматься, что перед тобой старики, следующая степень похужания, когда не делают скидку на то, что перед вами женщина, и последнее — коллапс — когда дети престают восприниматься Детьми.

На «смотринах» в Гнесинке я ощущал себя котенком, которого в общем помёте братьев и сестер отсматривают — тупо, бездушно и прагматично — решая простенький вопрос: «Жить тебе или плюхнуться в ведро с водой для отбракованных?» Дяди и тёти, сидевшие в комиссии, меня не видели, то есть не воспринимали ни лица, ни одежды, ни настроения моего, ни страха. Задавая вопросы, давая задания, они тупо ставили свои зарубки в моем экзаменационном листе. Ярчайшее воспоминание — меня зовут к столу и двое Членов, сидевших в разных концах, берут одновременно меня за руки, растягивая в противоположные стороны. Они рассматривают мои пальцы и кисти, мнут и крутят так и этак. Ладошки пухлые, пальчики сардельки.

Нет, НЕ ПОДХОДИТ.

(Хорошо, что этим ребятам в детстве не попался Эмиль Гилельс с короткими же пальцами, не имели бы мы тогда на фиг великого пианиста.)

А так. Вспоминаю я душещипательнейшую книжку моего детства «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер — Стоу и понимаю всей глубиной пережитой аналогии, как отбирали рабов на невольничьем рынке. Вот такая веселая музыка.

* * *

В общем, нет худа без добра. Во всех остальных музыкальных школах мне говорили «Да» и у родителей появился выбор. Определяющим критерием стала география. Ближайшей школой была известнейшая, знаменитейшая, старейшая музыкальная школа №23 в Лосинке.

Только по прошествии лет — большое видится на расстоянии — я начал понимать свое везение. Сама школа располагалась в части старого запущенного сада или сквера. Эта была дворянская усадьба классического типа, вся архитектура — для съёмок дома Лариных из «Евгения Онегина». Первый этаж со флигелем — видимо хозяйские покои — в современности был учительской и кабинетом директора. Танцевальная зала — наш концертный зал с новоделом-сценой и двумя роялями — занимала большую часть этажа. Из Залы вы могли пройти в комнаты членов семьи, которые стали нашими классами. Именно на первом этаже располагались фортепианные классы, видимо исходя из величины комнат. Второй этаж был скорее всего гостевым и спальным. Там было несколько классов для групповых занятий, классы скрипичные. И, наконец, классы для громких инструментов — ударных, духовых — располагались на самой верхотуре, на третьем этаже, где, видимо, проживала челядь. Атмосфера и дух высокородности, благородства и безусловной интеллигентности держали при этом не только стены, обстановка, аура усадьбы, но в первую очередь педагоги. До сих пор удивительно, каждый из них, особенно по сегодняшним дням, мог легко и достойно преподавать в стенах Московской консерватории. Они же, в основном, «ограничивались всего лишь» музыкальной школой. Правда, были и исключения. Мой музыкальный папа, давший мне вторую специальность Абраша Пресман, был кларнетистом оркестра Большого театра, легендарный Полунин, концертировал как пианист, наверное, были и другие примеры, Но. Сердце, вектор применения основных жизненных усилий большинства педагогов концентрировался всё-таки в школе. Это был сгущенный дух элиты эмоциональной и профессиональной, собранный в стенах дворянской усадьбы.

* * *

Трофимова Вера Николаевна. Она не присутствовала на вступительных экзаменах, детей не видела, и каких бы то ни было предпочтений, не имела, но выбрала из всех меня. Много лет спустя, случайно, от её подруги, тоже преподававшей в нашей школе мы узнали, что во время Сталинских похорон погиб её единственный сын, то же Мишенька. Потом у неё дома я увидел его портрет. Моя Верочка Николавна стояла у меня за спиной и тихо смотрела на нас обоих. Платок к глазам и всё. Эта тема вслух никогда не обсуждалась, но по избытку тепла и заботы было итак всё ясно — меня и своего сыночка она связала нитью материнской неизбывной тоски и любви. Я всегда был для неё чем то большим, чем просто ученик, и Я её помню, как одного из самых главных людей сделавших мою жизнь в Добре. Воспоминания чувств моментально пробуждают её облик, четкий, ясный, подробный до знакомой кофточки, до жеста, до лучиков морщин в уголках глаз. Так помнят тех, кто помнит тебя… от туда… из небытия.

* * *

Вера Николаевна была женщиной неброской внешности, сдержанной, абсолютно не сюсюкающей. Старая школа. Дистанция между собой и учениками и невероятная отдача всех личностных запасов — профессиональных, эмоциональных, материнских — для птенцов своего класса. Птенчики были разных калибров. На дальнем конце пути в старших классах имели место быть солидные люди, если исходить не из возраста, а из репертуара, вполне взрослого, сложного и по технике фортепианной, и по эмоциям, и по стилю. И здесь же, одновременно, в том же классе, в те же дни ворохались кутята — шестилетки из подготовительного класса. С первыми занятия заканчивались, со вторыми начинались и так поочередно, как в калейдоскопе. Вы думаете, главной проблемой для малыша и учителя была музыка? Вы ошибаетесь. Главные проблемы это: «хочу писать», вдруг, в любой момент урока, сразу и в темпе Presto; сопли, при отсутствии носового платка, забытого у бабушки в раздевалке; распавшаяся косичка, которую надо переплести тут же «и бант завязать не так, а как мама»; ну и конечно шило в попе, когда высидеть на подложенных под эту самую попу нотах с прямой спиной, правильно разведенными локтями и кистью руки «домиком» можно не больше трех минут. Ну, а то, что как бы заодно необходимо дитятю чему-либо научить — это так, между прочим, и не понятно как.

* * *

Мои начальные музыкальные классы совпали с эпохой Вэна Клайберна или по-нашему Вана Клиберна или совсем уж по — свойски — Ванечки — знаменитейшего лауреата первой премии самого первого конкурса им. П.И. Чайковского в Москве. Ох, и досталось от властей тогда Гилельсу, да и остальным советским членам жюри за победу, присужденную Американцу. Но Россия любила его. Вторым любимцем от Америки был бас Поли Робсон. Ну, его мы любили и за голос в частности, и за то, что он Негр аще. Представляете, было, было, такое время, когда мы любили угнетенных негров «аще», а также лиц всех кавказских национальностей и прочих, и прочих…

Мне говорят: «А тогда, зато, мяса не было и колбаса была дефицит». А я спрашиваю: «На что намекаете? Что наш весь бывший Интернационал с голодухи, что ли? И куда сегодня он в сытости делся?» А в ответ Эхо: «Хы его знает, знает, знает…»

Так, это отдельная тема.

Нам же интересен из вышесказанного Клиберн и… Я.

Непонятно?

У нас с вами уже была линия «Я и Моцарт» — проехали, теперь новая — «Я и Клиберн» и ничего смешного.

Во-первых, я маленький был на него очень похож внешне. Если поставить одну ногу на пяточку, покачивая носком, руками в стороны оттопырить брючки и глазки скромно потупить, можно признаться: «Меня вообще в музыкальной школе так и звали — Наш Клиберн, да!»

Во — вторых. Я и мой консерваторский друг Витька Гуков были единственными слушателями его разминки-концерта перед единственным выступлением в Москве в 1973 году. Попасть на этот концерт было не реально. Поэтому, воспользовавшись тайной тропой через преподавательские «покои», мы за три часа до начала пробрались и спрятались за органом или, вернее, почти в органе Большого зала Консерватории (не буду говорить точно где, вдруг опять пригодится), куда неожиданно за час до концерта приехал маэстро размять руки.

В — третьих, много лет спустя, уже в совсем другой профессии имя Клиберна послужило для меня единственным связующим началом в цепи общения и оперативной разработки некоего иностранного персонажа.

* * *

Леонид Борисович Кузнецов. Теоретик. (Есть такая музыкальная специальность. В ней обретаются самые большие уши и самые большие музыкальные мозги. Почти небожители. В отличие от исполнительского, их факультет называется «Теоретико-Композиторский», то есть из них получаются либо творцы новых музык, то есть композиторы, либо критики, которые творить не могут, а могут заниматься как все критики только обсервацией от слова …, ну, вы сами знаете от какого слова, либо преподаватели теоретических дисциплин в школах, училищах, консерваториях)

Уникальный человек. Совершенно уникальный.

«Я надеюсь все в сборе, с Вашего позволения я начну…»

«А Вас я попрошу продолжить со следующего такта…»

«Мне кажется, Вы сегодня не подготовились…»

Вот так на «Вы» он общался с нами с подготовительного класса, то есть с шести лет. В этом не было ни чего иного кроме «Вы» — отношения к ученикам. Он объяснил свою позицию по этому вопросу лишь однажды, и сказал вот что: «Каждый из моих учеников впоследствии, может стать большим музыкантом, и мне было бы не ловко вспоминать, что когда-то я, простой школьный учитель, обращался к нему на «Ты»».

При этом он, конечно, не был «простым» учителем. Именно его питомцы поступали на теоретико-композиторские отделения и факультеты, остальные при вступительных экзаменах на исполнительские факультеты в девяти случаях из десяти получали пятерки и первый, второй курсы теоретическими предметами не обременялись…

* * *

Но в начале была Сказка.

Я точно знаю, что это был чистой воды эксклюзив. Этого не делал ни кто. Это изобрел только он.

Проблема.

Мои письмена будут читать не только музыканты. Как донести эту сказку до остальных. Рискну. Попробую.

Один мой приятель, характеризуя хорошего человека после перечисления всех замечательных качеств, как последний, главный аргумент добавлял: «… и вообще, Он Ноты Знает!!!» Я, читатель, надеюсь, что по минимуму — до, ре, ми, фа, соль, — вы ноты знаете. Их одновременное сочетание дает созвучие: либо интервал — две ноты, либо аккорд — три и больше. Все эти созвучия надо учить и их много и это скучно. Вот тогда и появилась та самая сказка для дошколят-шестилеток.

«В большом и дремучем лесу, — начинал повествование Учитель, сопровождая слова ярким музыкальным отрывком, — Жила тётушка Октава, — новая характерная музыкальная тема, сыгранная именно октавами, — и было у неё две дочки: Большая Терция — всегда веселая и жизнерадостная (Музыка) и Малая Терция — грустная Несмеяна (Музыка)»…

Тсс… Тихонечко приоткроем дверь. Посмотрите на эти мордахи с открытыми ротиками, на широко открытые глазенки, прислушайтесь к затаённому дыханию и прикиньте, сможете ли вы, да что вы — сама Тётя Валя Леонтьева так рассказывать сказку, как рассказывает Учитель?

Дар Божий! Ей Богу — Божий Дар!!!

Ровно два года длящейся сказки и желания бежать на урок и трагедия, если заболел и пропустил. А как же. Ведь дальше был и страшный Тритон (интервал, состоящий из трёх тонов) и его дочки — замарашки Большая Секунда и Малая, а так же прочая, прочая и прочая…

И ещё, конечно, он был невероятно строг, но в последовательности: прежде всего к себе — поэтому был до предела педант, потом к родной дочери, которая училась вместе с нами и могла иметь по всем предметам только беззаговорочное «пять», ну и к нам — которые не имели при таком Учителе вариантов, как только стать либо Музыкантами, либо Большими Музыкантами.

* * *

Лада Ильинична Склероз… (потому, что опять не могу вспомнить фамилию). Преподаватель музыкальной литературы. Здесь были проблемы. У меня лично. Большие.

Вы знаете, с годами я понял, что все мы люди-человеки эволюционируя, все же не далеко ушли от собачки Павлова. Все-таки рефлексы, как условные, так и безусловные — в первооснове. Там на включенную лампочку откликался процесс слюноотделения, здесь, в повседневной жизни, если разобраться, на всякое включение то же есть свой отклик.

А задвинул я эту мысль вот почему.

Был тогда такой популярный эстрадный певец Вадим Мулерман. И его звездным хитом (правда тогда мы таких слов не знали) была песня «Хмурится не надо, Лада», которую распевала вся страна. А когда поет вся страна, по всем радио и телевизорам, концертам и застольям, образуется рефлекторный образ — «лампочка-слюна» — связанный с текстом песни. Песню пересказывать не стану, единственно, что требует сиюминутного понимания так это образ Лады — лапочки, красавицы, воплощённого женского идеала, и даже женский смех, который в быту может достать до печенки, здесь был, понимаете ли, в варианте: «… для меня твой смех награда, Лада!!!». Вот такая Лада — как символ лучшего в женщине, как цимес, как мечта.

Ммда…

И тут вдруг из-за печки, то есть из-за рояля — НАША Лада, которая Ильинична.

Полный облом. Полный.

Мой организм начал бунтовать уже при первой встрече, с первого урока. Страшенный диссонанс между Ладой Всего СССР и Ладой нашей музыкальной школы. Где та, о которой мечтал в глубине сознания и души каждый мужчина страны, где молодость, красота, нежность и мужелюбие, где?

Мы имели, я имел в лице Лады Ильиничны взбитый кок из жиденьких волос, очёчки на востром носе, мелкий рост и болезненную худобу всего тела плюс в совершенном минусе то, что должно быть у женщины в отличие от мужчины. Но это не все.

Есть такая птица, как явление, как суть, как правда жизни, которая Павлин. Не поверите. До 1984 года я по незнанию считал, что эти феноменальной красоты птицы МОЛЧА ходят туда-сюда и все. И только побывав в резиденции покойного вождя всех югославов Иосипа Броз Тито, где павлины пасутся стаями, я с ужасом узнал, что вот этот мерзостный, душераздирающий крик, это не крик беременной ослицы, а голос прекраснейших Павлинов.

Именно с этого момента я вообще к Прекрасному стал относиться с некоторым недоверием. Так вот. Догадайтесь, что было в нашей Ладе от павлина? Да. К прискорбию, только голос.

Мой эстетствующий к тому времени организм с трудом даже не воспринимал, а Переносил звук этого голоса в течении урока. Этот голос, плюс внешность, плюс ЗАНУДСТВО, меня и Ладу Советского Союза во мне, просто убивали и уничтожали из урока в урок. При этом — странное дело — наша Лада меня тоже не полюбила. Начались цепляния. Мне «шили дело». И, в конце концов, мне «пришили политику».

Я уже докладывал, что с русским письменным у меня всегда были проблемы, с раннего детства. Мало того, что я писал безграмотно, так я ещё пропускал или недописывал буквы.

Теперь представьте. Контрольный диктант по муз. литературе. Лада Ильинична проигрывает разные музыкальные темы, которые мы должны узнать и записать их название на экзаменационном листе. Среди прочего была сыграна тема, можно сказать священная для пролетариев всех стран — песня «Варшавянка». «Вихри враждебные веют над нами… но мы подымем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело…» и т.д.

Да…

Ну, во-первых, я в легкую поменял в названии песни буквы «а» на буквочки «о», во-вторых, ПРОПУСТИЛ при этом, буквочку «ш».

Абзац!!!

Моим родителям долго и серьезно пришлось объяснять, что в девять лет ни троцкистом, ни оппортунистом, ни «Ренегатом Каутским» я быть не мог, и слово «ВОРОВЯНКА» — это трагическая описка, ребенок строжайше наказан и уже осознал…

* * *

С ЭТОГО МЕСТА у меня с предметом муз. Литература, как и в случае со школьной химией — не склалось…

* * *

Анастасия Склерозовна Склероз. (Теперь помимо фамилии не помню ещё и отчество.)

— Так.

— Вот не надо.

— Ещё не полный…

— А Я говорю, не полный. Имя то я ЕЩЁ помню.

Так что бодренько идем дальше.

Свалилась на нашу голову эта самая Анастасия Отчестванепомню классе в пятом. Она вела хор. До этого такой напасти мы не знали. Хор нам ВВЕЛИ. Ввели как новый обязательный предмет абсолютно для всех без разбора, даже для барабанщиков. Где взяли саму Анастасию — не знаю, но была она на беду Вовки Склерозова мать. Вовка, до того мало известная личность, задвигал баян и с остальными — пианистами, скрипачами и пр. — не пересекался и вдруг мама, которая хор, который значил — лишний раз в неделю приходить в школу, и Песня. Одна, за все время маминой хоровой эпопеи в школе. Где она её, песню эту, взяла? Почему с неимоверным идиотизмом мы долбили её из урока в урок, сказать трудно.

Поэтому текст: «А ну-ка, а ну-ка, во всем нужна наука. Ни что и ни когда не даётся без труда…» я запомнил, мы запомнили, блин, на всю жизнь.

Бедный Вован. Видимо после того, как часть хора явственно стала петь: «А ну-ка, а ну-ка, у Вовки мама…(собачка женского рода)» в рыданиях он упросил Анастасию завязать с этим делом. Так это или не так, но для меня это был поворотный момент. Мне чуть было не отбили напрочь любовь к святому — к хоровому пению.

Пока же я шел к окончанию школы как пианист, а на дворе был год 1968-ой.

* * *

А чем примечателен год 1968-ой? А тем, что до него был год 1967-й. И в этот год состоялась очередная в истории человечества Иудейская Война.

Шесть дней.

Сейчас я смутно помню, по какому поводу, за что и почему. К стыду своему, историческая Родина всегда была для меня далека. Кто-то из моих соплеменников скажет по этому поводу: «Позор, ты отщепенец!». Думаю, таких будет большинство. Но я очень надеюсь, что найдутся люди, которые меня поймут.

По своей сути Я — РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК. История предков, язык, обычаи, картошка, огурчик, водочка, не знаю что ещё, менталитет и, наконец, Душа — все русское. Но.

Я еврей, до тех пор, пока живы макашёвы, прохановы и им подобные.

Я ЕВРЕЙ — ДО ПОСЛЕДНЕГО АНТИСЕМИТА.

* * *

Мы в своей первооснове — европейские, славянские евреи. Наша основная суть — великая русская толстовщина, долготерпение и Новый Завет. Ударили по правой щеке — подставляем левую. До поры терпим. Можем не стерпев, как русские люди и в морду. Но сначала терпим.

А там, на исторической родине, основа мироощущения другая. Там Старозаветное «око за око, зуб за зуб» и сразу, без проволочек. Там вообще в евреях даже негры ходят.

Я горжусь самим фактом существования государства Израиль. Даже Коммунизм в кибуцах они ухитрились построить в отличие от нас. Но куда ж мне деться от Корней, которые пахали, защищали и строили на этой земле. Смог бы я прорости в чужих землях без корешков? Вряд ли.

И все же год 1967, шестидневная война и первая мощная волна эмиграции советских евреев.

Из песни слов не выкинешь. СССР держал сторону арабов, США — Израиля. Так было и так есть. Но вот за войну и эмиграцию, так уж получилось, рассчитываться пришлось оставшимся.

Ага, сказала власть, вы работали в «ящиках», а теперь уезжаете с нашими секретами — всё, этих не отпустим, а других не будем в «ящики» брать;

Ага, вы, уезжая, оставляете руководящие должности — всё, не будет вашему брату карьерного роста;

Ага, вы лучшие математики и физики, конструкторы, архитекторы, технологи — а кто вас выучил в техникумах, институтах за бесплатно, ВСЁ — обойдетесь без фундаментального образования в точных науках.

И лавочка закрылась.

Смешного было мало. Эта архиглупость эмиграцию и утечку умов не остановила, а лишь породила новые волны. А упёрто-оставшимся оставалось верить по-русски в Светлое будущее и продолжать жить в новых-старых реалиях.

Кроме Черты Оседлости, всё вернулось на круги своя.

* * *

А между тем ситуация была для меня далеко не простая. Известная истина — как корабль назовешь, так он и поплывет. Мои родители учили меня музыке «для себя», что декларировалось неоднократно. В этом отрицательном градусе интеллигентно-сомневающаяся суть моих отца и матери. Они до конца и однозначно не приняли ситуацию в Начале, когда природные данные явно диктовали путь ребенка в профессионалы. В этом случае моим родителям надо было бы принять иную «позитуру» — уверовать в то, что уже в шестилетнем возрасте волевым решением бросив все, отметая как второстепенное программу средней школы необходимо Полностью сконцентрироваться на Музыке. В этом случае не только подходы, но и жизнь ребенка и, что немаловажно, всей семьи, должна была потечь по иному руслу. Самоотречение всех на уровне невероятности. Кроха изначально хотел он этого или не хотел у инструмента меньше трех часов в день находиться не мог, буквально через год временной объем увеличивался до четырех часов, ещё через какой-нибудь год другой — до пяти, при этом надо иметь в виду, что это практика каждого дня. Тот, кто не жил с такой трудоотдачей уже к третьему классу был безнадёжно отсталым, и спохватываться было, как правило, поздно и бесполезно. Практически вне рояля или скрипки иной жизни для ребенка просто не существовало. Поэтому прежде чем упрекать моих стариков в том, что они что-то там не домыслили, я себя спрашиваю: «А ты готов своего ребенка держать на привязи у инструмента сквозь детские соблазны поиграть-побегать, слёзы и скандалы? А слушать четырехчасовые экзерсисы ежедневно ты готов?!!!»… Когда я понял, что мой сын не в состоянии без фальши спеть подряд два звука, я хлопал в ладоши — нет вариантов, нет и нужды напрягаться с музоном в любом виде. Поэтому, я очень хорошо понимаю в моих родителях не смелое, не кардинальное, «ни вашим, ни нашим» решение — учить ребенка музыке «Для СЕБЯ!». И все было бы замечательно, если бы не год этот, 1967-ой, и та реальность, которая за ним последовала!

Стало предельно ясно — технические ВУЗы любого уровня — не для меня и таких как я. Тыркнуться вроде можно было в Текстильный и Мелиоративный, но что то сильно не хотелось. В гуманитарные вузы с моим русским при отсутствии иных языков тоже не пойдешь. Медиком я себя не видел никогда (и, между прочим, зря). В общем, куда ни кинь, везде клин. И вот тогда, на неформальном педсовете моим отцом и преподавателями музыкальной школы было принято Соломоново решение — идем в музыку, как В.И. Ульянов-Ленин, то есть «другим путем». Раз с фортепианами и скрипками опоздали — будет дудка, а вернее второй после скрипки по национальной значимости инструмент — Кларнет. Вот такая, понимаешь, загогулина. И преподаватель прямо как рояль в кустах оказался тут как тут, и был он знаменитый кларнетист Большого — Абрам Романович Пресман.

Чувствуете. Намечается третья линия моей скромности и таланта —

«Я и Бенни Гудман», где в репертуаре будет «Голубая Рапсодия» от Гершвина, «Семь сорок» от меня и «Гоп, стоп Зоя» от Одесской родни.

Пока же мой Абраша решает задачу, как за два года и школу со мной закончить экстерном по второй специальности, и в училище музыкальное, желательно приличное, поступить.

Я ни чего не могу сказать. Халява «для себя» закончилась, надо было вкалывать, чтобы что-то себе в будущем обеспечить. И вот…

* * *

Каждый раз, когда в повествовании я прописываю это самое «И Вот» со мной, как мини-инсульт, как мини-инфаркт (не дай Бог), случается Мини-Истерика. Я понимаю, что подошел к чему-то значимому и хватит ли сил достойно подать материал и раскрыть тему — не известно.

А тема такая.

«Еврейское счастье».

Нет. Есть аналогичные темы и попроще. Например «Еврейская мама». Здесь объяснять не трудно. Еврейская мама всем мамам МАМА, иначе и быть не может, если Вы христьянин, мусульманин или иудей. Всего лишь отметим мелкий штрих. Короля играет свита, маму — дети.

Еврейской мамой можно стать и считаться только тогда, когда твои дети так же в тебе, как ты в них, и не важно кто ты Мария, Зухра или Сарра. Еврейская мама это звание, которое появилось задолго до звания «Мать Героиня». Тобой вскормленные и воспитанные дети сами скажут тебе, кто ты для них. Таков удел Женщины и он в твоих руках.

А вот с «Еврейским счастьем» проблемы. Контролировать его не возможно и, скажу вам по секрету, если по мне, так лучше бы его совсем не было. Но оно ЕСТЬ, хочешь ты того или не хочешь.

Итак, методом простого перечисления, еврейское счастье это когда:

— Все прошли, а вы поскользнулись;

— Все поскользнулись, а вы гикнулись наземь;

— Все поднялись и пошли, а у вас перелом со смещением, открытый, выбито два зуба и кошелек с получкой при падении улетел в сугроб, который сгребла на ваших глазах снегоуборочная машина.

Или, например.

Не доехав домой до маминого бульона из курочки, я в студенческой столовке хлебнул горохового супчика. Зашел в метро сел в вагон, еду, чувствую — подпирает, как могу — держусь. А тут вдруг у соседа из рук падает газета. Он резко нагибается и с треском освобождает весь сероводород своего кишечника,

я же с испугу и от неожиданности тоже «чуть выдыхаю», всего лишь чуть.

Так вот.

Он, поднимаясь, произносит: «Нервы последнее время — ни к черту», и все вокруг однозначно понимают, ну нервы у человека…

Зато на меня смотрят, как на сбежавшего из зоопарка скунса.

Продолжение