На столе у входа в нейрохирургию стояли два ведра с букетами цветов. Что это за праздник у нас? Санитарка Захаровна просветила, что новый заведующий одновременно празднует День рождения и защиту докторской. Вот это — да! Красавец! Как же это она пропустила все это?

О, Боже, какой мужчина…

Рассказы из книги «Дом общей свободы», издательство «Арт Волхонка», 2020

Татьяна Хохрина

О, БОЖЕ, КАКОЙ МУЖЧИНА…

— Галь, не получилось у меня кран починить! Я разобрал его, пол ночи проковырялся, а собрать не могу! Я воду-то перекрыл, так что на кухне умойся и вызови сантехника что-ли. Пока он не наладит, ванной пользоваться нельзя. А я сегодня поздно. Борька просил мать в деревню отвезти, а туда три часа в один конец… Так что ты уж как-то вывернись, Лизку из школы забери! Всё! Целую! Бегу!

Как же ты осточертел мне! Руки из задницы растут — всЁ только в сторону разобрать работает, собрать — уже не к нему. Сейчас придется час на телефоне висеть, чтобы к сантехнику прорваться, и еще объясняться с ним, почему кран разобран и вода перекрыта. Да еще непонятно, во сколько его ждать и кто ему здесь откроет. Весь день, зараза, поломал мне! Ничего запланировать нельзя! Стоило с таким трудом все сверстать, как в последний момент посыпалась эти приятные неожиданности — кран, Лизка… Человек, с которым пятнадцать лет живешь и пятнадцать лет, как на пожаре!
— Галь, запри за мной! у меня ключи далеко. А вечером на низ и на цепочку не закрывай, я могу вернуться, когда вы уже спать будете.

Галя подошла к окну, увидела, как дверь подъезда распахнулась и Юра вышел на улицу. И первое, что произошло, она тоже увидела: он поехал на обледеневшем пороге, шлепнулся на задницу, а портфель старой жабой отпрыгнул в единственную не замершую у входа лужу. -Куль с овсом, а не мужик! На ногах нормально не стоит… Только куртку почистила, две с половиной тыщи отдала — и на тебе! Пошли по второму кругу! Рохля чертовый! Еще надо пережить этот поезд дружбы с борькиной матерью в деревню и обратно, дорога-то длинная, не для Юркиного счастья…

Галя отошла от окна, сварила себе чашку кофе и стала дозваниваться в ДЭЗ. — «Ваш звонок важен для нас. Срок ожидания — менее 3-х минут. Томб э ла нэж, ля-ля-ля-ля ля-ля ля-а-а-а… Все звонки записываются.. Ваш звонок важен для нас…» Чтобы они сгорели вместе с водопроводчиками и их водой! Сейчас весь день пропадет! Почему я не взяла дежурство и не ушла на три часа раньше?! Как-то же он выкрутился бы, если бы меня не было?? Нет, не выкрутился бы… И это — самая большая беда… Гале стало ужасно себя жалко. Ну сколько можно жить с этим тюхой в ожидании нормальной, человеческой жизни?! Где есть нормальные квартиры, работающие краны, натуральные шубы, хорошие машины. И мужчины, все это обеспечивающие. Не юры безрукие, а Муж-чи-ны! Не сутулые, лысоватые, узкоплечие дядьки с животиком, на котором разъезжается застежка любой рубашки, а мужчины, которые что одетые, что раздетые радуют глаз, мужчины, с которыми можно ходить на каблуках, не боясь оказаться на пол головы выше, мужчины, от взгляда которых краснеешь не от злости и раздражения, а от внутреннего жара. Мужчины, с которыми хочется всё и всегда, а не пойти на рынок и изредка… Такие мужчины, как их заведующий нейрохирургией. Между прочим, все говорят, что он на нее запал. А она все делает вид, что не такая и ждет трамвая… Идиотка! Могла, если не жизнь поменять, то хоть давно любовника завести и перестать психовать от отсутствующих радостей! Пусть только зав. нейрохирургией знак подаст — клянусь, впаду во все тяжкие! Буду лучше жалеть о том, что сделала, чем о том, чего не сделала!

Наконец откликнулся ДЭЗ и объявил, что сантехника не будет до понедельника. Значит, пять дней умываться на кухне и ходить с грязной башкой или, как в военно-полевых условиях, поливать из ковшика. Твари! Всё у них так! Галя вышла из квартиры и наткнулась на соседку, которая пять лет сидела с Лизкой нянькой. Слава Богу! — Римма Васильевна, не выручите меня, не заберёте Лизу из школы в 2.15? И можно она у Вас побудет, пока я с работы не приду? Яичницу какую-нибудь сделаете ей? Грибной суп? Шикарно! Лиза его обожает! Спасибо Вам огромное!

На столе у входа в нейрохирургию стояли два ведра с букетами цветов. Что это за праздник у нас? Санитарка Захаровна просветила, что новый заведующий одновременно празднует День рождения и защиту докторской. Вот это — да! Красавец! Как же это она пропустила все это? Хорошо, что в столе у нее перчатки мужские красивые лежат, Юрке купила на двадцать третье февраля. Ну, до февраля еще дожить надо, а пока можно имениннику вручить! Как раз повод будет в кабинет к нему заглянуть, пока все остальные не набежали дарёный коньяк хлебать. Галя поправила прическу, надела спрятанные в нижнем ящике стола дежурные шпильки и осталась своим видом довольна. Схватила перчатки и нырнула в кабинет заведующего.

Из больницы они сбежали довольно быстро. Ловкий начальник щедрой рукой накрыл столы в ординаторской, разрешил включить негромко музыку, для всех, кроме дежурящих в ночь, отменил сухой закон, и народ впал в безудержное веселье, забыв о виновнике торжества. А он и Галя, как старшеклассники, переглядываясь и хихикая, вышли разными подъездами к общей больничной автостоянке, спрятались за затемненными стеклами начальникова лексуса и бесшумно понеслись по московским улицам. Гале, выпившей на голодный желудок и плохое настроение и шампанского и коньяку, совсем башку снесло, она хохотала, как ненормальная, забыла сменить шпильки на уличные сапоги и чувствовала себя абсолютной девчонкой! Хорошо хоть, до полного помутнения рассудка успела сообщить бывшей няньке и имеющему перспективу стать бывшим мужу, что в связи с тяжелой операцией по производственной необходимости будет ночью дежурить в больнице.

Заведующий жил в самом центре, рядом с Театром Кукол, в кооперативе Большого театра. Галя и подъездов-то таких не видела, не то что квартир, а уж тем более — спален… Её утренние мечты так стремительно стали материализовываться, что она сама себе не верила, хотя хмель выветрился еще по дороге. Начальник оказался неотразим не только в костюме и в накрахмаленном халате, но и в чем мать родила, и неплохо этим богатством владел. Так что Галя очухалась только часов в девять вечера и то, когда страстный любовник вдруг резко прервал ласки, прыгнул в брюки, умело и быстро восстановил порядок и, не сильно церемонясь, предложил Гале быстро одеться, если она хотела, чтоб он отвез ее домой до того, как вернется его жена после преподавания у вечерников. Несмотря на то, что Галя была девушка не юная, она была слегка обескуражена, в ее голливудскую сказку это развитие сюжета не очень монтировалось, но, как член профсоюза, она его сразу себе представила и второго приглашения дожидаться не стала.

Они подъехали к ее дому, когда Юра в пятой безуспешной попытке пробовал припарковаться в единственном свободном месте. Поскольку стекла начальниковой машины были затемнены, автошоу можно было наблюдать с довольно близкого расстояния. А посмотреть было на что. К их появлению Юра уже успел оторвать левое зеркало у своих жигулей и выхлопную трубу у ни в чем не повинной соседской тойоты. Он чуть не плакал, вытягивал в открытое окно шею, уронил облезлую кроличью шапку в уже освоенную утреннюю лужу и чуть не удавился шарфом, зацепившимся на ветру за внешнюю ручку. Заведующий нейрохирургией так хохотал, что чуть тромб не оторвался. Мог бы собственным пациентом стать. И все время толкал локтем Галю в бок, показывая на Юру. И хотя всю дорогу до этого шеф рисовал ей дивные картины ее будущего благоденствия, и Галя мысленно то запахивала соболью шубку по пути в обещанную Норвегию, то скидывала, примериваясь к Сейшелам, разливающаяся по сердцу чернильным пятном обида мгновенно скрыла все эти идиллические картинки и, как полевой бинокль многократно увеличила несчастного нелепого Юрку. Несмотря на темноту, Галя близко-близко увидела его совершенно детские близорукие глаза, на расстоянии почувствовала родной запах вместо тошнотворного соседнего шанелевского Аллюра, умилилась юркиным неумелым рукам, оторванным пуговицам, завязанным на узел шнуркам, и, неожиданно для самой себя, со всего маху треснула ржущего начальника старой сумочкой по голове, так что он ткнулся лицом в руль, и побежала Юрке на помощь… Лизку они у соседки в этот вечер забирать не стали и ночью им снова было по двадцать лет.

А утром Галю разбудил отвратительный запах гари. Это Юрка сжег чайник. Четвертый за этот год. Нет, ну какой же идиот! Хорошо, что она сегодня дежурит. И шеф тоже. Надо будет загладить вчерашнюю выходку…

ПО-ВЗРОСЛОМУ

— «Мама, нет слоооооов ярче, милей, мама, нет слооооов лучше, добрей! Хорошо мне жить с тобой, мама роднаааааая, посмотрю я на тебя, а ты совсем седаааааааааая, мама…» Старухи хором зашмыгали носами, в такт пению и смыслу слов песни и одобрительно затрясли подбородками. Сейчас будут два другие хита — про «Налей-ка рюмку, Роза, ведь ты с мороза, а за столом сегодня лишь ты да я» и «Я иду не по нашей земле, всюду слышу я речь неродную…». И только потом, коронным номером она, Лидочка, с Цыганочкой. Это они с мамой так здорово придумали — Лидочка танцует Цыганочку с выходом, постепенно двигаясь из прихожей в сторону изумленной и восторженной публики!

Вообще Лидочке очень повезло с семьей. Ее все любили — мама, папа, младшая сестра и многочисленные бабушки, свои и соседские. И друзья мамы-папины! Они и поболтать с ней любили, и вообще она им нравилась, неважно, что тостенькая, зато коса шикарная и улыбка всегда в пол лица. А что ей не улыбаться? Она была совершенно счастлива! Дома было хорошо и в школе было хорошо. Одни друзья вокруг! И столько интересного — книжки, музыка, музеи всякие, школа такая и художественная, жаль — времени только мало. А теперь еще Сережа… Но это — тайна, только мама догадывается, но тоже не расспрашивает, знает, что Лидочке не хочется об этом пока говорить. Вот в пятницу будет в школе вечер, первый раз шестиклассникам разрешили на него тоже придти, там все и прояснится!

Но Лидочка уверена, что и тут все сложится, они же с Сережей с первого класса дружат и в школу их родители вместе возили, и за него на соревнованиях болеть она ходила, и сочинения всегда ему пишет… А главное — мама специально для этого вечера попросила тетеньку на работе сшить Лидочке выходное платье — красное, с черными точечками, как леопардовый рисунок, из бархата, похоже на платье красавицы из журнала Работница. Да еще мама обещала разрешить настоящий кулончик надеть и бабушкины выходные туфли, а у них лаковый носик и каблучок целых четыре сантиметра. Разве в таком наряде можно не понравится?! …….

Лидочка едва дождалась пятницы, влетела в школу, приткнула куртку в раздевалку, быстро скинула растоптанные сапоги, сунула ноги в туфельки. Красотааааа! И пулей влетела в актовый зал. Ребята разглядывали друг друга с любопытством, не привыкнув видеть сверстников не в форме, потом быстро забыли об этом и начали дурачиться, гоняться друг за дружкой, а некоторые даже танцевать. Лидочка вроде болтала с двумя подружками, но на самом деле следила за Сережей. Она видела, что он ее заметил, и ей показалось, что он направляется в ее сторону. Наверное пригласить на танец! — «Лидия! — вдруг окликнул ее из-за спины знакомый голос.

Сережина мама, Анна Прохоровна! Сейчас будет наверняка восхищаться новым платьем! — «Кто это тебя так вырядил?!» Лидочка еще не поняла музыку этого вопроса. — «Это мама, Анна Прохоровна! Специально для сегодняшнего вечера! У портнихи сшили!» — «Да не может быть! Всегда считала Лилю Ефимовну интеллигентным человеком со вкусом, но надо же так изуродовать ребенка! Кошмар! Эта вульгарная леопардовая расцветка! Этот безумный фасон, когда дешевый бархат стоит колом и превращает и без того толстую, не оформившуюся девочку в обрубок! Этот пошлый кулончик, туфли как у старой барыни на вате! Я не узнаю твою маму, где ее представления о красоте?! Просто посмешище! Я поговорю с….»

Лида не слышала уже последних слов, ей казалось, что вся школа смотрит на нее, а она голая. И нет зрелища позорнее и ужаснее этого! Лида не помнила, как кубарем скатилась с четвертого этажа. Сдернула с крючка куртку, забыв о сапогах выскочила в темноту улицы и побежала, хлюпая бабушкиными туфлями по ноябрьским лужам, подсознательно выбирая неосвещенные переулки, где редкие встречные не разглядят ее уродства и позора. Ей не было ни сыро, ни холодно, она не чувствовала натертую пятку и не боялась пустынных темных улиц. Она даже не плакала, только мелко стучали зубы и горело от стыда лицо.

Когда она влетела в квартиру, она не заметила выскочивших навстречу домашних. Она скинула куртку и начала срывать с себя это проклятое платье. Дешевенький материал трещал по швам, она рвала тряпку дальше, превращая ее в бесформенный ком лоскутов. Она не плакала, она рычала, выла, стонала «ненавижу, ненавижу». Ненавидела она не Анну Прохоровну, не криворукую портниху, не, Боже мой, маму с папой и даже не это чертово платье. Она ненавидела себя, впервые увидев свой облик не любящими глазами. Ненавидела эту все время расплетающуюся косу, толстые ноги, вечно пылающие щеки, всю себя, такую далекую от той девочки, которая рисовалась ей в картинках из собственной безмятежной жизни… Папа было пытался встрять и даже возмутиться неподобающим поведением, но вовремя затормозил и только укоризненно качал головой. Бабушка схватила младшую сестренку и выскочила с ней на улицу. А мама… Мама заплакала детскими слезами, которых уже не было у Лиды, села рядом с ней на пол, гладила Лиду по голове, по плечам и шептала:»Всё, всё… Просто выросла… Выросла… Прости…»