Игорь Фунт: «Комплекс»

Loading

Игорь Фунт

«Комплекс»

У всякого безумия есть своя логика
Шекспир

Прощение — прекрасный подвиг
Герцен

Тёплый летний день. Пятница — небо в крапинку. Разбросанные как попало облака настраивают на бездарное времяпрепровождение и безрассудство. Привычно шествую на обед в небольшой ресторанчик в центре города, по обыкновению замахнув пару соток добротного армянского коньяка в ларьке за баней. Пожрать — моя слабость; пожрать дёшево — хобби. Приходится поторапливаться, суетливо сверяясь с часами, — недорогие «комплексы» по 120 р., с десертом — выдаются до трёх-тридцати пополудни: «Здравствуйте…».

Эх, вот те на! — обидно — сегодня обеда не получится. В кабачке пятничные поминки. Оп. «Местов нету».

Посреди накрыт огромный стол, люди только-только прибывают, тихо-чинно шёпотом толкуя, кому куда, на какое место причаливать. Звуки шагов мягко тонут в расписном ковролине и тяжёлых, — бордовым, в тон дизайнерской задумке, — портьерах. Знакомый администратор, ухаживая за пожилыми гостями, за руку подводит их к столу, усаживает, маякнув незаметно: «Сам видишь, извини — мероприятие», — пожав плечами. — «Понимаю», — киваю в ответ.

Нехотя выхожу на улицу…

В этот момент к зданию неспешно подплывает немалая, в возрасте, группа народу, минуту назад выползшая из припаркованного недалече пазика. «Разрешите…» — легохонько, горестно отодвигает меня от дверей вперёдсмотрящий старикан, профилем похожий на Гоголя, пропуская остальных. «Конечно», — смиренно опустив голову, отступил я. И тут же, собравшись с силами и мыслями, вдохнул-выдохнул, тантрически сконцентрировав серый потускневший взгляд на выглянувшей из-под асфальта жёлтой дурнопахнущей преисподней, и… Протиснулся в ресторан вместе с группой, поймав напоследок, свыше, осуждающий оскал кучевых небесных приживал — облаков.

Стильный зашторенный коридор, фойе-предбанник — фейс любого кабака, неработающий гардероб, мимо туалетов — я ровно здесь впервинку. Тесно и медлительно входим в затемнённый, красным бархатом, зал. За полминуты как-то притёрся к процессии, как бы пропитался её трепетными чувствами — и к долгожданным харчам приблизился вполне подготовленным, скорбным и даже чуть постаревшим.

«Да-да, спасибо», — едва-едва, сухим ртом, изрёк я, откликнувшись на приглашающий жест руководившей посадкой за поминальную трапезу старушки. Исподтишка ревниво оценил поляну — сервировка о-кей! Жутко захотелось похавать и выпить.

Администратор, нежданно увидев неуверенно пристроившегося на кормёжку «гостя», дико выпучил шары, но, слава богу, промолчал, не прекращая работы.

Деваться было некуда — предо мною аппетитно ощерились лучком, морковкой и греющими душу этикетками довольно-таки приличные закусь и пойло. Все расселись.

Покашливание. Шёпот. Старушка-распорядительница заканчивает расстановку: места многочисленной публике хватило тютелька в тютельку. Плотнячком. Даже подмигнул ей: «Мол, всё в порядке, народ в сборе. Пора». — И потупил взгляд. …Вдруг стало непередаваемо, очень стало жаль покойного. Старушка кивнула, сурово насупившись.

Первым поднялся «вперёдсмотрящий» старикан.

Встав и обозрев сверху аудиторию, он предложил наполнить бокалы, перед тем как произнести прощальное слово. Я наполнил. И ещё один — чтобы запить.

Старикан, окинув мыльным взором, под стать ржавой плеши, помещение, бармена за стойкой, администратора, официанток, — видимо, вдоволь до сего момента хлебнувши слёз, — достаточно бодро начал речь:

— …Мы были необыкновенно дружны с ним. Знал его давным-давно, с пелёнок. Добрый, ласковый мальчуган с гигантским, гигантским сердцем… — Тут его мыльный взгляд остановился на мне. Оп.

Я мотнул башкой: «Да-да», — соглашаясь. Мои очи повлажнели.

Он продолжил:

— …Родные люди… — широкий жест неверной рукой. — Мы все… так любили его, что не могли вообразить, что когда-либо придётся расстаться. И вот… — Гоголь опять вперился в меня: — Родственники, мать, — он безвольно мотнул острым носом распорядительнице, — не можем поверить, что произошла столь ужасная, невероятная и непоправимая трагедия, прервавшая большую жизнь большого, прекрасного человека — сына, племянника…

— Дружили с его чудным отцом, царство небесное. Кешенька шёл по стопам бати и был воплотившейся надеждой на родительское счастье. Теперь они встретились… Там… там… — старикан капитально завис, болезненно потрясываясь. Никто не мешал ему безмолвствовать.

Воцарилась гробовая тишина, прожужжала муха, стихла. «Сдохла, что ли?» — мелькнуло внутри.

— …Горе, какое горе матери пережить своего сына… — пропел напоследях старик — хрипло, в натяжку.

Теперь он почему-то неустанно пялился на меня, будто найдя виновника в смерти усопшего и выкраивая секунды добежать до 02.

— Толенька, — промолвила мать похоронным голосом, — спасибо, милый, садись…

Старикан низко, едва не задев лбом бутылки, поклонился матери, с трудом разогнув тело обратно, но не сел:

— …И вот мы, за этим скорбным столом, объединились, чтобы помя…

Хлопнули двери. В красивой резной арке холла, шумно дыша, появились трое опоздавших. Две бабушки и моложавый, лет сорока, мужчина. Все обернулись к ним.

— Серёженька, проходи, — произнесла мать.

Воспользовавшись заминкой, я, как можно неприметнее и скорее, опрокинул внутрь организма приготовленный фужер с водкой (до коньяка не дотянулся), и, в свой черёд, с укором посмотрел в холл.

— Вот и братец приехал… — нехорошо прохрипел старикан, раскинув в приветствии слабые руки.

Я запил дозу, в запарке увеличенную втройне. Оп. «Недурственный сок», — мелькнуло внутри.

— Садись, Толя, — негромко повторила мать старикану и подозвала администратора: — Голубочка, принесите стульчики…

Старикан неумолимо продолжал стоять. Сидящие задвигались, заёрзали, освобождая место брату и двум старушенциям-одуванчикам. Это было проблематично — стол укомплектован под завязку. Ажно я немного вознегодовал: «Ну нельзя же так опаздывать!» — про себя. Сообща, рывками перемещаясь вбок.

В конце концов уселись. Под сурдинку успел накапать очередной бокал — благо бутылка под боком. Никто не обратил внимания. Искоса взглянул на Толю… Смотрит, гад! Взглянул на брата Серёженьку: здоров, гад! Отчего-то прикинул шансы — шансы высвечивались далеко не в мою пользу.

— Толя, садись, — повторила мать не особо настойчиво.

Поэтому Толя, дождавшись спокойствия, заговорил вновь:

— Дорогие мои… Серёжа… — он, жестом козлиной бородки, указал брату Серёже на водку. — Помянем обожаемого нашего племянничка, нашего Кешеньку, дорогого нашего незабвенного сыночка… пусть земля ему будет пухом… — Гоголь поперхнулся, мокро, утробно прокашлялся и добавил: — Пусть райские кущи будут ему пухом.

Вторая пошла веселей. В голове сразу бумкнуло. Оп. Сейчас бы поесть, — намекнул организм. Я исподлобья стрельнул в Серёжу: он суетливо обихаживал мать, старушек, соседей, всем кланялся и вежливо сюсюкал, не забывая подливать.

Себе я плеснул третью. Толя всё не садился.

— Толенька, садись, — повторила мать дрожащим голосом, касаясь Серёжиной кисти, — Серёженька, скажешь чего?..

Брат почившего быстро наполнил фужер, быстро что-то нарезал, отломал, сложил в тарелку, быстро встал, широко расставив мощные ноги, поднял фужер на уровне подбородка, по-гусарски вскинув локоть… и замолчал. Публика также замерла. Я закрыл рот, чтобы громко не дышать. «Здоров, гад!» — завистливо мелькнуло внутри.

«Вперёдсмотрящий» Толик, похожий на Гоголя, наконец присевший, запоздало поднеся вилку ко рту, застыл с чем-то неоткушенным.

…Серёжа беззвучно плакал.

Я плакал вкупе с ним, по-конски косясь почему-то на Толика. Мыльный взор Толика зримо теплел, совея с первой рюмки.

Затем Серёжа, успокоившись, что-то отрывисто говорил, что-то вспоминал, о чём-то спрашивал собравшихся — по одному и вместе взятых. Стоял и спрашивал — и люди с четырёх концов стола ему потихоньку поддакивали и отвечали. Разок даже хихикнули, припомнив забавный случай. Выпивать принялись бессистемно, что привелось мне совершенно по нраву и по нутру. Серёжа сел, продолжая общаться: с мамой, соседними бабусями; трапеза постепенно превратилась из официальной в домашнюю посиделку родных и близких. Потом затараторили прочие гости, не вставая, — провозглашали поминальные слова, тосты: несколько минут тишины, бряцанье вилок… — сызнова задушевный разговор.

Смущало одно. Никому не мешая и не перебивая, — смачно выпивая и синхронно закусывая, памятуя, однако, иногда по-кладбищенски склонять голову на причитаниях, — находился под пристальным наблюдением Гоголя-Толика. И хотя я уже плохо чего соображал окромя того, что надо вести себя крайне смирно, — оставалось лишь осторожно оттуда смыться: «Чёрт с ним, Гоголем!» Но когда после очередного заупокойного тоста, не успев себя проконтролировать, потянулся чокнуться через стол с симпатичной барышней, — Толик неожиданно воскликнул: «Перекур!». И воинственно оттолкнулся ногами от пола, чуть не перевернувшись навзничь совместно со стулом и скатертью.

Соблюдая субординацию, я не спеша просеменил в фойе. Курильщиков набралось много, но на улицу не пошли — на улице бушевал ливень. Оп. «Переждать бы», — мелькнуло внутри. Очевидно: оставаться опасно — надо валить, и побыстрей — иначе Толик сдаст меня Серёже. Тогда не миновать подзатыльников и тумаков, как минимум. В раздумьях, к тому же изрядно выпивший, не заметил, как кто-то подхватил меня под локоть.

Это был, собственно, Толик:

— Пройдём в зал, — деликатно предложил Толик, и я понял — на ногах он держится еле-еле. Это обнадёжило: ощутил духовное с ним единение.

— Пройдёмте, — согласился я, ища глазами Серёжу.

Мы отошли к барной стойке, где пришлось помочь ему взобраться на неудобное высокое кресло, пришвартованное тут же, наряду с другими. Сам же остался на ногах, дабы сохранить вероятность внезапного отступного маневра.

— Толя, — отрекомендовался старикан.

— Петя, — соврал я.

— Ты откуда взялся? — спросил Толя.

— Только что с поезда, из Саранска, — соврал я.

— Эх… — Толян, без предисловий, дерзко сграбастал меня за шею и зарыдал.

Я тоже аккуратно обнял его, но реветь не хотелось. В страхе выискивал Серёжу.

— Расскажи про Кешу, — прямо в ухо, слюняво попросил Толя. — Как вы с ним служили… Он ведь совсем, совсем нам не писал, а, Петь?

Подошёл Серёжа. Гоголь-Толик отвял от шеи и ткнул пальцем в Кешиного брата:

— Серж, вот Петя, он был с ним там… в армии…

Серж протянул огромную клешню, чертовски крепко сжал мою и сказал:

— Спасибо, что приехали, товарищ…

— …Лейтенант, — соврал я.

— Пойдём за стол, брат. Там и расскажешь, во всеуслышание.

В преддверии повествования налили до краёв. Я дербалызнул, стоя, крякнув для приличия и обтерев воображаемые усы, срочно вживаясь в роль военного.

— Давай, брат, — скомандовал Сергей.

И я, осмелев, выдал.

Словно в бездонный омут окунулся во времена армейской службы, такой далёкой и близкой, переиначивая и перемешивая события, путаясь и срываясь в актёрском азарте то на плачь, то на пьяный смех, — не уставая подымать предусмотрительно налитый кем-то фужер, — иногда вставляя в притчу имя «Кеша» и фразу «Кеша-на, братан-на». От краха разоблачения спасло то, что через полминуты после начала боевого сериала слушал меня лишь Толик. Остальные занимались своими делами — пили, ели, негромко переговаривались, иногда посматривая на оратора и понятливо поддакивая и колыхаясь в такт разыгрываемой мизансцене. Серёжа, заботливо подливая по округе, то грозил исполинским кулаком врагам, с которыми, с моих слов, воевал Кеша, то утыкался, содрогаясь в рыданиях, в сложенные на столе калачом ручищи.

Когда понял, что выступаю слишком долго и практически не могу совмещать гордую осанку с офицерской выправкой — я сел. Напротив уютно расположился Толик, рыхло откинувшись на спинку стула, и утробно похрапывал.

Минуты слились в часы, озверев от безнаказанности.

…Бабуси засобирались домой, заворачивая в пакеты нетронутое «горячее», сыр-колбасу, рыбники и блины, спиртное; мужики, кто помоложе, харахорились, плеская друг дружке через край, сгребая в охапку не выпитое вино. Из тех, кто постарше — половина дрыхла, вторая половина почти дрыхла, вздрагивая и невнятно бормоча проклятия под взмокший нос.

Администратор объявил, что подоспел автобус.

Теряя нить событий, я, вслед за компанией, впрягся заунывно собираться. Садился, погружаясь в густую, влажную вату снов, засыпая; собнамбулически, Фениксом, восставал; брёл в фойе, заколдованно возвращался вспять: держась за спинку подвернувшегося стула, наливал, — хряпнув, безотлагательно скрывался в тумане, срываясь в пропасть бессознания…

Очнулся в железных объятиях Сержа:

— Спасибо, брат, что пришёл.

— Я должен был, — честно сказал я. — Должен.

— Да, — всхлипнул богатырь Серёжа. Лицо его смялось, он плохо выглядел.

Мимо провели сонно взбрыкивающего Гоголя-Толика — автобус ждал прямо у входа. Толика затолкали внутрь. Я дружелюбно махнул им вслед.

— Пойдём выпьем, — пригласил Серёжа.

— Пойдём, — честно ответил я.

— Нет-нет-нет, — из-под земли возник знакомый администратор, бесцеремонно выставляя нас из затуманенного алкоголем предбанника. — Едьте домой, господа, в зале ни чего и никого. Уборка.

Мы нетвёрдо вышли. Дождь кончился, пахло свежестью и видениями детства. Представилось, что подобные видения спорадически случались: наверняка было так же весело и сытно на душе — и одновременно грустно и печально снаружи. Я встряхнул бетонной головой — узнал Серёжу и сзади автобус-пазик. Вспомнил про похороны. Оп.

— Поедешь с нами домой? — громко отчеканил Серёжа, повиснув на поручне пазиковской двери.

— Нет, — честно отозвался я. — Тороплюсь на поезд, — офонарело сообразил, что я из Саранска, где тянул армейскую лямку с упокоенным Кешей.

— Понимаю, служба, — безрадостно сказал Серёжа.

Пауза. Шатающиеся деревья под необъятным синим небосводом. Откуда-то сверху, будто из-за гор, по-хулигански вылазило вечернее солнце. Глаза пьяно слипались, но я всё видел — всё примечал и запоминал.

— Знаешь… — в свою очередь тряхнул головой он, от чего мир снова поплыл перед глазами.

— Нет, — честно сознался я, усиленно поморгав, чтобы устаканить шатание окружающих предметов: облаков, автобуса, деревьев, сверкающих на закате луж.

— Будь моим братом, — уверенно попросил Серёжа.

— Буду, — честно пообещал я и попытался хамски провалиться в неизвестность.

Но Серёжа провалиться не дал, низким басом гаркнув откуда-то свысока, — отчаянно, по-братски, стискивая мою ладонь:

— Знаешь, как погиб Кеша? — спросил он. И «Кеша» звонко отдалось в высоте — «Кеш-меш-кеш…» — эхом.

Оп. Где-то рядом стопудово есть горы, — мелькнуло внутри.

— Нет, — честно ответил я, думая, в какую сторону шагнуть.

— Он на «Курске» погиб, брат. Год назад, — Серёжа медленно, тяжело влез по ступенькам.

— Понял, — честно сказал я и тем не менее предательски ухнул куда-то вглубь, в неизвестность, возможно, в жёлтую дурнопахнущую преисподнюю, до следующего первого вздоха — вселенского пробуждения.

По небесным хлябям, средь разбросанных как попало облаков, плыл август 2002-го — годовалый брат того страшного незабываемого, кровавого августа.

…Никем навеки не прощённого.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Игорь Фунт: «Комплекс»

  1. Действительно, уважаемый Игорь! Согласен с Избицером. Прекрасный рассказ.

  2. Этот рассказ Игоря Фунта мне настолько понравился, что я, не понимая, почему прежде не замечал этого писателя, прочитал и некоторые другие его работы. Все они любопытны, но «Комплекс», по-моему, — вершина (на сегодня). Мне подумалось, что рассказ обозначает поворот на литературном пути И. Фунта. Поздравляю, Игорь, поздравляю, «Мастерская»!

Обсуждение закрыто.