В «Андрее Рублеве» пронзительно сыграл перепачканного глиной, качающегося от недосыпа и сла­бости Бориску, вместе с другими мастерами отливающего коло­кол. И когда колокол загудел, набирая малиновую силу, Борис­ка, судорожно хватая ртом холодный воздух, пошел, не разби­рая дороги, а по лицу лились счастливые слезы.

Вспоминая…

О Николае Бурляеве

Лев Сидоровский

3 АВГУСТА

КРЕСТНИК ТАРКОВСКОГО
75 лет назад родился Николай Бурляев

В ЯЛТИНСКОМ Доме творчества «Актер» он резко отличался от всех какой-то внутренней уединённостью. Коллеги резались в преферанс, обсуждали противостояние (на дворе был 1988-й) Горбачева и Ельцина, внимали очередным байкам «сопляжника» Виталия Вульфа, устраивали групповые заплывы, а он даже ря­дом с черноморской волной умудрялся оставаться безулыбчиво одиноким. Однажды я не выдержал, подошел со словами благо­дарности за «Иваново детство», «Рублёва», «Военно-полевой роман», но он сразу же перебил вопросом, видел ли я «Лермон­това». «Лермонтова» я тогда еще не видел (по телевизору фильм не показывали, в кинотеатрах не крутили), но от кинок­ритиков слышал об этой режиссерско-актерской работе моего собеседника много для него нелицеприятного, о чем осторожно своему новому знакомцу сообщил. Он горько улыбнулся, вздох­нул, помолчал… Потом, все последующие дни, свою необходи­мую при таком общении журналистскую настырность я старался особо не демонстрировать, и он это оценил, на мои неназойли­вые вопросы отвечал терпеливо — так с каждым разом всё боль­ше и больше приоткрывался мне этот очень неоднозначный ар­тист, режиссер, человек Николай Петрович Бурляев…

* * *

ОН РОДИЛСЯ в первый послевоенный год и жил в столичной коммуналке напротив Центрального телеграфа. Сосед по двору — могучий мхатовец Борис Ливанов, а мимо дома туда же, в «свя­тая святых», следуют его коллеги: Грибов, Яншин, Кторов, Та­расова… Неподалеку, в Брюсовском переулке, — церковь Воскресения Словущего, которую, слава Богу, власти никогда не закрыва­ли, и Коля с родителями находились здесь частенько.

Однажды, когда ему было тринадцать, шел по своей улице Горького, и вдруг — некто постарше и в очках: «Хочешь снять­ся в кино?» Незнакомец с двойной фамилией, которого звали Андроном (он был сыном знаменитого стихотворца, чьи творения «для детей» Коля знал сполна), в консерватории учился играть на рояле, а во ВГИКе — делать фильмы. Вот и вовлёк пацана в волшебный мир: короткометражная поэтическая и грустная кар­тина «Мальчик и голубь» Михалкова-Кончаловского с Бурляевым в главной роли, когда случился Международный кинофестиваль «Венеция-1962», на конкурсе фильмов для детей завоевала бронзового «Льва святого Марка».

* * *

ВООБЩЕ-ТО актерские корни у него были: дедушка и бабуш­ка, Леонид и Людмила Бурляевы, под псевдонимом Филиповские еще до революции выступали на сценах передвижных малорос­сийских театров. Но родители к кулисам никакого отношения не имели. И старший брат, Геннадий, не имел — он стал мастером спорта по шахматам (Коля тоже увлекся древней игрой, и на матче, когда Ботвинник и Таль бились за звание чемпиона ми­ра, был связным между пресс-бюро и гроссмейстерами: носил запись ходов и даже передвигал фигуры на демонстрационной доске). А вот средний, Борис, еще четвероклассником снялся в фильме «Два друга», затем — в «Семье Ульяновых». В 1957-м Коля вместе с Борей пробовался на роль Вилли Ланге — ре­жиссер Арнштам готовился к съемкам советско-болгарского фильма «Урок истории», но выбрали брата. Огорченный герой моего повествования решил: «Буду архитектором». И вдруг — эта встреча с Кончаловским…

Вместе с Бурляевым в фильме «Мальчик и голубь» снимался Владимир Шурупов, который по доброте душевной отвел Колю в Театр имени Моссовета, к Юрию Александровичу Завадскому. И после юный актер в спектакле «Ленинградский проспект» сто пятьдесят раз выходил на сцену вместе с гениальным Николаем Мордвиновым: это был Университет Актерского Мастерства! Ког­да в 1966-м Николай Дмитриевич скончался, Бурляев из театра ушел…

* * *

ЗАКОНЧИВ школу в 1964-м, поступил сразу на второй курс «Щуки». Вместе с ним учились Настя Вертинская, Никита Михал­ков…

А много раньше, на «Мосфильме», в тонстудии, где Андрон Кончаловский делал запись «Мальчика и голубя», однажды воз­ник его друг Андрей Тарковский, который искал главного ис­полнителя для «Иванова детства». И выбор был сделан. Бурляев влюбился в Тарковского с первого взгляда:

— Это человек моей судьбы. Тарковский никогда не учи­тельствовал, но был учителем. Он учил не уча — собственным примером, тем, каким он был в жизни. Я глядел на него — и не то чтобы пытался подражать, он был для меня идеалом художни­ка, творца, пришедшего в искусство не болтать и делать день­ги, а свидетельствовать об истине так, как мог. Тарковский жил в двух измерениях: в обыденной реальности и в духовном мире. Сверкал в реальном мире проказ, озорства, шуток, но вдруг взлетал, оказывался словно не здесь, отсутствовал душой, потому что внимал гласу оттуда…

Прошедший окопы Сталинграда Виктор Некрасов отозвался о фильме взволнованно:

«Главный герой, мальчишка, которому в его возрасте за бабочками гоняться и резвиться на пляже, гибнет в огне войны как солдат, герой. И мысль эта — вот каким могло и должно быть и каким было Иваново детство — нам очень дорога и близ­ка…»

И Жан-Поль Сартр тоже был потрясен игрой Бурляева:

«Это существо не в силах порвать нити, связывающие его с войной и смертью; ему отныне необходим этот зловещий окру­жающий мир; освобождающееся от страха в разгар битвы, оно будет изглодано тревогой…»

В тот же 1962-й год в Венеции «Иваново детство» полу­чило главную награду, после — в Сан-Франциско: всего пятнад­цать международных призов!

* * *

А ПОТОМ снова у Тарковского в «Андрее Рублеве» пронзительно сыграл перепачканного глиной, качающегося от недосыпа и сла­бости Бориску, вместе с другими мастерами отливающего коло­кол. И когда колокол загудел, набирая малиновую силу, Борис­ка, судорожно хватая ртом холодный воздух, пошел, не разби­рая дороги, а по искаженному рыданиями мальчишескому лицу лились счастливые слезы…

И каково было Бурляеву, когда «партия и правительство» «Андрея Рублева» запретили… Вскоре на долгие годы был так же «положен на полку» другой киношедевр с его участием — «Про­верка на дорогах» Алексея Германа…

* * *

ИМЕЛ успех в студенческом спектакле Никиты Михалкова «12 разгневанных мужчин». Были другие фильмы, из которых ар­тисту особо дорог «Выбор цели», потому что на тех съемках встретился с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. И была гранди­озно исполненная под наблюдением Алексея Баталова централь­ная роль в «Игроке» по Достоевскому, про которую Бурляев признавался:

— Самый трудный образ из тех, с которыми мне приходилось когда-либо сталкиваться.

Что еще сейчас вспоминается? Его Слепой в «Герое нашего времени», Щупальцев в чеховском альманахе «Семейное счастье», да и роли иного плана — в фильмах «Вступление», «Мама вышла замуж», «Трын-трава», «Живая радуга». Примечательно, что режиссером «Живой радуги» была его жена Наталья Бондарчук. И еще никогда не за­быть мне в «Военно-полевом романе» Петра Тодоровского кино­механика Сашу Нетужилина — бывшего молоденького солдатика, рядового, наделенного чувством доброты и сострадания, в пос­левоенной Москве нравственно спасающего опустившуюся краса­вицу медсестру, в которую бесконечно влюбился там, на фронте…

* * *

ОКОНЧИВ режиссерский факультет ВГИКа, для защиты дипло­ма выбрал «крепостной очерк» «Ванька-Каин» из «Пошехонской старины» Салтыкова-Щедрина. Получилась история о рабе, отс­таивающем человеческую душу, — автор как бы проводил парал­лель между своим героем и самородком Бориской из «Андрея Рублева». Что ж, этот «диплом» Бурляева на XXIII Международ­ном кинофестивале короткометражных фильмов в Оберхаузене удостоился премии — «За лучшую экранизацию литературного про­изведения».

Дабы после этого снять полнометражную картину, Бурляев потом год за годом безуспешно предлагал то «Князя Серебряного», то «Евгения Онегина», то «Ромео и Джульетту»… Наконец — собс­твенный сценарий «Режиссер»: в этой ленте хотел представить живыми самих Феллини и Тарковского. Ничего не приняли!

Кое-как сошлись на «Лермонтове», в котором Бурляев выступил как сценарист, режиссер и исполнитель главной роли. (В свое время Лермонтова ему открыл самозабвенно любивший великого поэта Мордвинов — великолепный Арбенин). Работа длилась шесть лет. Было занято 5000 человек, 185 актеров. В фильме использованы рисунки и картины Лермонтова, потоком звучат его стихи в страстном чтении самого постановщика… Да, кри­тики встретили эту авторскую ленту очень негативно. Я после возвращения из Ялты ее посмотрел и тоже, мягко говоря, не испытал восторга: в фильме не было никакой неожиданности, никакого, ну что ли, открытия, воспринимался он нудно… Од­нако даже намека на якобы «националистический экстремизм» Бурляева, о чем сообщали некоторые издания (хотя к обществу «Память» художник отношения не имел), там вовсе не обнару­жил…

* * *

ПОМНЮ, лет так десять назад нам, после, кажется, семнадцати лет ожидания, наконец-то позволили увидеть экранизацию булгаковского романа «Мастер и Маргари­та», которую осуществил Юрий Кара. Что ж, образ Иешуа Га-Ноцри, воплощенный Бурляевым, впечатлил. Кстати, эти кадры были сотворены в Израиле: тогда в полночь у Гроба Господня прошла божественная литургия, Бурляев причастился и получил благословение на съемки от архиепископа Греческой Православной миссии в Иерусалиме…

А обожающий своих актеров Петр Ефимович Тодоровский спустя десять лет после «Военно-полевого романа» вновь приг­ласил Бурляева на фильм «Какая чудная игра» — и мы увидели мастерски обозначенного коменданта вгиковского общежития Мих Миха…

* * *

ВЫПОЛНЯЯ давнишнюю мечту о поддержке русского кинема­тографа и объединении всех здоровых нравственных сил сла­вянского киномира, он в апреле 1992-го организовал киноцентр «Русский фильм», главным деянием которого стал Международный ки­нофестиваль славянских и православных народов «Золотой ви­тязь». Сегодня Николай Петрович Бурляев — народный артист России, председатель Международного объединения кинематогра­фистов славянских и православных народов, президент «Золото­го витязя»…

А еще этот очень сосредоточенный человек, чей имидж украшает «гусарский ментик» из благородства, пылкости, интеллигентности и поэтического ума, нав­сегда остался в искусстве вечным и верным крестником Андрея Арсениевича Тарковского, последний приют которого под фран­цузским небом, на Сен-Женевьев-де-Буа, однажды посетил с большой грустью в глазах и больно щемящей сердце тоской…