Стихи

Лиля Хайлис

Eвгению Попову

Отраден мне романса штиль высокий
И ненавистна пошлости печать.
Я не желаю ввязываться в склоки,
Да не умею тихо промолчать.

Возможно, что немногого я стою,
Но не дано и скучно быть иной.
Я не согласна Вашей слыть сестрою,
Хоть вряд ли выйдет Вашей стать женой.

Совсем не прочен мой воздушный замок,
А на земле не победить и тлю.
Замучили рубцы от всяких лямок,
Но не под силу затянуть петлю.

И пишет жизнь безжалостные строки,
Опровергая праведность цитат,
Что гибнет зло, что скверно быть жестоким,
Что правят миром честь и доброта.

Я сплю и ем, курю за чашкой кофе
И почему? — Сам черт на разберет —
Прочь отгоняя мысли о Голгофе,
Я каждый день всхожу на эшафот.

Не выразить, приличий не нарушив —
Неблагодарен плагиата труд —
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Но ох, как часто, мне в неё плюют.

Последнее фиаско
Евгению Попову

Моё последнее фиаско,
Ваш профиль, римский и надменный,
С полупрезрительным оскалом
Куда-то в сторону глядит.
Ах, не рассказывайте сказки
О том, что сложно всё и скверно:
Я так давно от них устала,
Здесь больше нечему вредить.

Моё последнее фиаско
Со взглядом дерзким и ленивым,
Увы, разодранных иллюзий
Уже развеян слабый сон.
А наяву померкли краски,
Суть оказалась чем-то мнимым,
Когда в забытом ритме блюза
Заныл за стенкой саксофон.

Моё последнее фиаско,
Дитя с улыбкой Чайлд Гарольда,
Речами падшего пророка
И странной страстью к сентябрю.
Хоть в эпилоге сбросьте маску,
С надуманной проститесь ролью…
За то, что стали мне уроком,
Я даже Вас благодарю.

Моё последнее фиаско,
Последний приступ сладкий боли,
Последняя попытка взлёта
Мечты с обрубленным крылом.
Сбылось, чего ждала с опаской,
И вот прощаюсь я с тобою
В преддверье новых поворотов,
С надеждой новой на подъем.

* * *

На весь огромный мир нас было двое только.
Костёр, палатка, горы, озеро и лес, —
А к декорации — гитара и двустволка.
И ливень звёзд, надеждой хлынувший с небес.

Адам и Ева, мне казалось, непорочны
Ещё мы были, не отведав злобных чар.
Подумать страшно, что такой же чудной ночью,
Когда-то Каин был в желании зачат.

Игра Фортуны? Вздор? Нелепость? Неувязка?
Но пали стены непокорных наших лбов.
Сгорая, корчилось последнее фиаско.
Рождалась новая, последняя любовь.

Размышления о любимом романе

А в свете без изменений,
Как в старой знакомой книге:
Всё сплетни, балы, измены,
Карьера, кутёж, интриги.
Ах, белое так к лицу ей.
В кисейном дымке наряда
Она поёт, и танцует,
И выглядит, как наяда.

Гордыня диктует страсти,
Шестёркой валя валета.
Застыли и честь, и счастье
На кончике пистолета.
И вот тишина деревни,
Туман в зеркалах гадальных,
Прохладная ласка гребня
И холод унылой спальни.

Замучит внизу шарманку
Всё тот же старик извечный
В тягучий, как крик шаманки,
Тревожный декабрьский вечер.
Соседи играют свадьбу,
Вонзая веселье в рану…
Мне лучше тех строк не знать бы,
Но властен творец романа.

Он знает, как каждый автор:
Основа всего — страданье.
На этом прискорбном факте
Построено мирозданье.
Так, где твой жених вчерашний?
В Париже, Нью-Йорке, Праге?
И снова влечёт Наташу
Красивый подлец, Курагин.

Песня Золушки
Посв. А. Дольскому

Который год я чуда жду,
И все мечты мои о чуде.
Сжигаю в кухонном чаду
В золу и пыль обиды буден.
А будни длинной полосой,
И вот терпенье на исходе,
А чудо всё, а чудо всё,
А чудо всё не происходит.

Ах, счастье, дождик летний,
Проходит незаметно.
Когда в глазах твоих тоска,
Усилья феи тщетны.

Стирая капельки со лба,
Скребя камин, полы, посуду,
Я верю в царский чудо-бал,
Где я сама явлюсь, как чудо.
И закружится голова,
И все на свете позабуду.
Любить, смеяться, танцевать, —
Моим уделом станет чудо.

Ах, счастье, дождик летний,
Проходит незаметно.
И полночь в сердце, наповал,
Конец мечте заветной.

Пусть ни продлить, ни повторить,
Пусть только ночь, тебя я всё же
Готова век благодарить
За эту ночь, Великий Боже.
Размыты временем черты,
И лишь одно воспоминанье:
Сверкает вновь из темноты
Изящный башмачок хрустальный.

Ах, счастье, дождик летний,
Проходит незаметно,
И долго тлеет радуга
Пыльцою разноцветной.

Песня Гадкого Утёнка

За что ты бьёшь меня крылом по голове!
Как будто я не твой ребенок, мама утка.
Я в это вылупился солнечное утро,
Не понимая, чем я вызвал общий гнев.

Сразу, с пеленок —
Гадкий утёнок.
Только однажды, ей-ей,
Вижу: узрели
Птицы и звери
Лебедя шею в моей.

Когда хохочет тупорылая свинья,
Зовут которую Тщеславная Изольда,
Уже я знаю, кто на нашем горизонте
Предмет насмешек и побоев — это я.

Я ведь с пеленок —
Гадкий утёнок.
Правда, я выдумал стих,
Будто узрели
Птицы и звери
Лебедя перья в моих.

Вновь заливались лаем яростные псы!
Вновь заходились в клокотанье злобном куры!
Индюк чертил в пыли мне жуткие фигуры,
А кот с угрозой сыто щурился в усы.

Вот я, с пеленок —
Гадкий утёнок.
Но мне почудился миг
Вроде узрели
Птицы и звери
Лебедя крылья в моих.

Я презираю этот тёплый скотный двор,
Я покидаю вашу сытную помойку.
Мне всё равно теперь, что в крик, что втихомолку.
И я прекрасен — взглядам всем наперекор!

Был я с пеленок —
Гадкий утёнок.
Робко мечтавший о том,
Чтобы узрели
Птицы и звери
Лебедя сердце в моём.

Пусть я с пеленок —
Гадкий утёнок.
Только, хоть в сказочном сне,
Все же узрели
Птицы и звери
Лебедя образ во мне.

Песня Маргариты

Куда ты смотришь, Бог? Здесь губят Слово
Ничтожество высот и лживость месс.
Откуда взять добро, где душит злоба,
А мир несёт лишь сладостная месть.

Что без толку толочь: «Мой Мастер, где ж ты»?
Для глупых клоунад есть Бегемот.
Пусть день заменит ночь, а крем — одежды,
Маяк — луна, карету — помело!

Боже! Я так устала
От горя, и от бедствий,
И всяческих последствий
Воды и огня.
Но не бывать мне старой.
Не чистоты кристальной
Счастье законной спальни,
Не башмачок хрустальный —
Воланд спасёт меня!

Оркестров мощный строй. Какие лица:
Предатель, шулер, вор — спешат на бал.
Тут станет мне сестрой детоубийца.
Но кто в упор себя не убивал?

Дорогу в облака откроет зелье
Из адовых глубин бездонных шахт.
Ну что ж, вот мой бокал. Лей, Азазелло,
Тот первый блин — с чертями брудершафт.

Боже! Я так устала
От горя, и от бедствий,
И всяческих последствий
Воды и огня.
Но не бывать мне старой.
Не чистоты кристальной
Счастье законной спальни,
Не башмачок хрустальный —
Воланд спасёт меня!

Стремимся в небеса, гарцуют кони.
На Патриарших дым. Прощай, Москва.
Кто на балу плясал — все в преисподней,
Да не судим прошедший страсти шквал.

Все счёты сведены к нулям итога.
Сгоревшие следы укроют грусть.
Запомню эти дни, а на дорогу
По-русски тихо Богу помолюсь.

Боже! Я так устала!

Песня Настасьи Филипповны
Евгению Попову

У Рогожина мощные плечи,
Крепкий торс и внушительный бас.
Он меня ненадолго излечит
От хандры, нищеты… и от Вас.

Вы в бутылку зароетесь носом.
Заслезится от дыма рассвет.
Всё для Вас невозможно, непросто,
Всё немыслимо смочь и посметь.

Вот Рогожин — тот может. И смеет.
Сила, наглость и денег запас.
Быть бы мне хоть немного умнее,
Чтоб его полюбить, а не Вас.

Мне бы сделаться чуточку проще,
Научиться бы ладить с людьми..
Понахальней, покруче, пожёстче…
И забыть, наконец, о любви.

И принять равнодушие буден,
И смириться с мерилами благ,
И понять, что меня не убудет
От вступленья в обыденный брак.

Вас старательно вычертит ливень:
Рта изгиб, поворот головы…
Мне Рогожин лишь тем и противен,
Что — увы! — он не Вы. Он не Вы!

Значит, броситься напропалую
К черту в зубы — всего-то забот!
Дайте, князь, я Ваш лоб поцелую.
Да не бойтесь: недолго. Он ждёт.

* * *

Не глупость, не возможные награды
Толкают от героев к дуракам.
То к куреву, то чаще к шоколаду
Непроизвольно тянется рука.

Срывая нервы, мечется либидо
С попсы на рок, с металлики на блюз.
Я снова безнадёжно не любима
Единственным, которого люблю.

Бесчинствует эмоций свистопляска,
Терзает разум и корёжит вид,
Швыряя из — в который раз! — фиаско
В спасенье-омут той, второй любви.

Я — леди Брет в отчаянье фиесты:
Плачу и плачу, плачу и плачу,
Играя роль подруги и невесты
В пустых рывках от жертвы к палачу.

Я — едко оскорблённая Наташа.
Лишь страсть заставит позабыть про боль.
И пусть меня к чертям с собой утащит
В глухую ночь обманом Анатоль.

Пускай Фортуна хитро метит фишки —
Да сгинет тяжесть непосильных нош!
Но вновь в сомненьях застывает Мышкин…
И вновь Рогожин поднимает нож.

Маме

От криков стаи вдалеке
Сидела чайка на буйке
Или взмывала налегке,
Презрев пороки.
Она смотрела с высоты
На шумный берег суеты,
С печальной мудростью, как ты,
И одинока.

А жизнь упорно ворожит
То мёртвых петель виражи,
То лжи цветные миражи,
То расстоянья.
Мы, жертвы или палачи,
Дни по инерции влачим,
Не видя смысла и причин
Существованья.

Как часто тянет счёт закрыть
И тихо выйти из игры,
А все дороги — вкось и вкривь,
Да к покаянью,
И так силён зимы оплот!
Но, может быть, растопит лёд
Той чайки взбалмошный полёт
Над океаном.

* * *

Я ничейная, как кошка,
Что сама да по себе.
Поцелуй меня, Серёжка,
Полюби, назло судьбе.

Ты настроишь мне гитару
Петь про адовы круги,
Виражи дороги дальней
И тепло твоей руки,

Да про то, какой красивый…
Гибнут плечи под рукой.
Но тихонько, в четверть силы, —
Как мечтала о другом.

Он по внешности — Овидий,
Хоть Де Саду побратим…
Ну, а ты пришёл, увидел
И, конечно, победил.

Наплевать на осторожность,
И на сплетни, и на страх.
Имя звучное “Серёжа”
Распишу во всех стихах.

Той девчонкой из таверны
На какой угодно срок
Стать смогу женою верной.
Глядь — и выдержим денёк.

А потом взорвусь на части
От избытка всяких чувств.
Даже, может быть, от счастья
Вдруг мурлыкать научусь.

* * *

Душа моя — осколки и куски:
Сомненья, подозренья, недоверья.
Тут потускневший радости эскиз,
А здесь обманов радужные перья.

Но чаще отголоски нелюбви.
Подумать страшно, сколько нелюбимых!
Я так была отравлена людьми,
Что раздавала яд в ответ лавиной.

А вот огромный красно-синий круг
Удушливой, не в меру страстной злобы,
И рядом гнев, безумный, буйный друг
Обидчивого мелочного сноба.

И мстительность, и жадность, и нытьё,
Вина и стыд, без счёту всяких страхов,
Предательство и зависть — бузотёр,
Кидающий в мятеж, как на эстраду.

Но на остатках тоненькой оси
Добра и милосердия, хоть режьте,
Искрит упорно, из последних сил
Едва заметный лоскуток надежды.

Моя Душа
Евгению Попову

Мой сон прядёт виолончель
Из фиолетовых лучей,
Чтобы соткать потом одно
Воспоминаний полотно.

Моя душа
Летела в вальсе, чуть дрожа,
Мир, многоцветный, как драже,
Пугал на каждом вираже.

В краю пророчеств и потех
Всегда рыданье через смех.
И на авось решает мгла
Проблему пятого угла.

Моя душа
Жила, во мраке трепеща,
Лишь предвещали соловьи
Триумф надежды и любви.

А выбор был для всех один:
Ходьба по струнке до седин,
Кошмар позорного столба
И обязательно пальба.

Моя душа
Рвалась в ознобе мятежа.
Отравой брезжил ей рассвет
Сквозь горький запах сигарет.

В угаре позы и бравад
Бывала часто не права,
Но без гарантий и венца
Любить умела до конца.

Моя душа
Стремится вверх, за шагом шаг.
Но всё же выпить не спеши
За упокой моей души.

Моя душа,
Тебе объявлен только шах,
И вновь из пепла и руин
Взойдут мелодии твои.

Папе

Не угрожали ни стихии, ни враги.
Искрило солнце в каждой грозди винограда.
По взмаху царственной руки
Спускали шлюпки моряки:
Парису грезилась прекрасная награда.

Зреет коварство в позе елейной
С каждым ударом женского сердца.
Не доверяйте чужеземцам.
Да не изменит вам ваша Елена.

В Синае воин — каждый плотник и феллах.
Властям опасны даже старцы и блудницы.
Их всех угробят на крестах,
Сотрут самих и память в прах,
Но Рим заставит иудеев покориться.

Трубы Массады горько взревели.
Вот и захлопнулась в рай пропускная.
Не уходите в даль изгнанья.
Да не изменит вам Бог Исраэля.

На Елисейских смех, гулянье, мишура.
Забыт на Эльбе злополучный император.
Гостей же мучает хандра,
Хоть водкой лечатся с утра.
Зовут их дикие родимые пенаты.

Плавно по снегу мчатся борзые,
Бредят кликуши, казни удвоив.
Не пожелайте чьей-то воли.
Да не изменит вам ваша Россия.

Как часто кажется: один ничтожный миг
Мог повернуть пути Вселенной по-другому,
Где светом каждый бы проник,
Не создавая жутких книг,
И не пугали б мир ни войны, ни погромы.

Полный порядок в Воланда свите.
Злом и насильем зла не сожгли мы.
Боже, ты снова месишь глину,
Зная, что рядом ждёт змей-искуситель.

* * *

Нас гонит из века в век
Божественных сил поток.
Сквозь чащи границ и вех
Мы молимся на Восток.
Законы взамен твердынь,
Тора да предков имя…
Две тысячи лет твердим:
«Через год в Иерусалиме».

Не плакать и не пищать.
Лишь вера и пыль дорог.
Нас строго, нас без пощад
Карает всесильный Бог.
Актеры чужих эстрад,
Жертвы чужих цунами,
Пасынки разных стран
С библейскими именами.

Средь елей или берез,
У речки или залива
Опять поднимаем тост:
«Через год в Иерусалиме».
Но после — не день, не два, —
Всю жизнь не устанут сниться
Варшава, Берлин, Москва, —
Распявшие нас столицы.

И хоть трёхэтажным крой,
Мы снова сорвёмся прочь.
А избранность через кровь
От матери примет дочь.
Как сладко на сердце тают
Бабушкины слова:
«Ыбер а юр, ман таерэ,
Ын Ерушалайм».
Ла’шана хааба
Б Ирушалайм.