Моя речь идет о стихотворении Мандельштама «Шары» с обильными замечательными неповторимыми цветными рисунками Николая Лапшина. Оно было впервые напечатано в детском журнале «Новый Робинзон», только что сменившего на своем ребячьем посту неизвестно в чем провинившегося у властей детской литературы журнала «Воробей».

Шары Осипа Мандельштама над Мойкой

Евгений Белодубровский

Мандельштам родился в Варшаве Российской Империи и умер на нарах на Дальнем востоке Союза ЭССР

* * *

Прежде чем мы пройдемся с Мандельштамом по Ленинграду середины 20-х по одному из (пока) ново — явленному адресу его жизни и трудов пиитических — я ставлю себе и Вам такой вопрос: можем ли мы представить (оторвать) Чичикова с Собакевичем каковым его изобразили Агин или Боклевский; Родю Раскольникова и старуху без Эрнста Неизвестного, Левшу без Бориса Кустодиева, поэму А. Блока с Катькой и Христом — Юрия Анненкова, «Тевье — молочника» — без Марка Шагала, «Зависть» Олеши — без Альтмана или, скажем, Евгения Онегина» в рисунках безвременно покинувшей мир художницы Нади Рушевой … Ответ — нет, конечно, нет! Ибо они сумели так вложиться в предлагаемый им текст романа — ли, повести, поэмы или отдельного стихотворения, так сжиться с его автором, героями и эпохой, так всего себя собрать в одной точке что вольно или невольно они наяву видятся в книге уже не столько иллюстраторами, сколько почти как соавторы (конечно, лучшим иллюстратором стихов Маяковского был и стал сам Маяк, только Шагал к своим афоризмам, а зримые картины природы, вырисованные выточенные по канве в прозе, скажем, Тургенева, Чехова или Бунина полностью самодостаточны; феномен подобного рода соавторства с Лермонтовым достигал, по рассказам моей матери, Линочки Кацнельсон, выдающийся артист, чтец — декламатор Владимир Яхонтов в своем «Маскараде» …) И все-таки сначала текст (первично) — потом картинка. В случае же Осипа Мандельштама и ленинградского художника Николая Лапшина все с точностью — наоборот. Источник — рисунок, картинка, следом — текст. Моя речь идет о стихотворении Мандельштама «Шары» с обильными замечательными неповторимыми цветными рисунками Николая Лапшина. Оно было впервые напечатано в детском журнале «Новый Робинзон», только что сменившего на своем ребячьем посту неизвестно в чем провинившегося у властей детской литературы журнала «Воробей» (вскоре вышедшее отдельной книжкой). И быстро полюбившееся (принятое «на ура») ленинградской детворой и школатой той поры, подписанное сразу двумя авторами: Н. Лапшиным и О. Мандельштамом; именно так Художник и Поэт были представлены читателю (и критикам и властям) как равноправные этой книжки — с о а в т о р ы.

Все так или почти так, несмотря на то, что делить с кем-то свою славу или выступать «вторым номером» где бы то ни было — отнюдь не в характере «задиры» Мандельштама. Тем более что во всей этой так называемой «детской серии» поэта (да и во всем его творческом облике) это вообще случай — единственный. Можно лишь уму подивиться как он и его молодая сметливая жена Наденька Хазина (ревниво и крепко держащая «марку» своего мужа в стаде столичных поэтов — и воистину гениев, подобных О. Э.) выдержали этот «экзамен на чин» … Есть масса легенд, как работали «в паре» Ильф с Петровым. Андрей и Борис Стругацкие, киношники «братья Васильевы», или как корпели над одной мелодией композиторы Дмитрий и Даниил Покрасс к кинофильму «Щорс» из моего детства, не говоря уже и их музыке к «Танкистам», которую всю выучил и на губах исполнял мой старший брат, Толька, перед зеркалом, удивляя своим талантом и нас с мамой и всех гостей по праздникам. Все это весело и не скучно, тем более что эти ребята сами подобные же легенды вокруг себя и создавали. Так как — же «работали» над «Шарами» оба Мастера. Оба Мэтра, Гуру своего дела? Мандельштам который, чтобы тут не судили — рядили некоторые критики, как детский поэт (возможно сам того не ведая) все-таки состоялся. Еще и как, и наш Николай Лапшин, живописец, солдат мировой войны, полный славы и регат художник — акварелист, преодолевший и кубизм и супер — пупер — матизм, певец ленинградских поцелуйных и зелено — синих мостов и трамвайных будок, много и успешно понаторевший также и на поприще книжной графики (как говориться «оба хороши). Слово — термин «состоялся» здесь в высшей степени уместно и справедливо ибо (как стало все более и более проясняться особенно в последние десятилетия) на детских стихах Осипа Мандельштама воспиталось целое поколение городских ребят, начальное дворовое и школьное детство которых пришлось на середину 30 — х годов. Художница Елена Витальевна Бианки — дочь В.В. Бианки, (с которой мне посчастливилось дружить долгие годы рассказывала мне. Как Виталий Валентинович в определенный день и час собирал вокруг себя детей, сверстников из соседних домов и дворов по 3 — Линии Васильевского Острова (где была его квартира) и из окна — читал им детям детские стихи Мандельштама и горячо любимого им Александра Блока, предлагая на выбор заучивать наизусть. И стихи Мандельштама более других запоминались прямо на глазах, разве это не говорит в пользу Автору … На детских стихах Мандельштама (и в первую голову на «Шарах») выросла профессор техники речи нашего Театрального Института на Моховой Александра Александровна Пурцеладзе: «детские книжки О. Мандельштама — «Шары», «Трамвай», и стихи оттуда я запомнила на вою жизнь. Я их очень люблю и есть стихи, в которых есть тот прелестный абсурд, без которого нет детских стихов:

«Мне сырому, неученому
Простоквашей стать легко, —
Говорило кипяченому
Сырое молоко.
Ну, а кипяченое
Отвечало нежненько:
— Я совсем не неженка
У меня есть пенка».

Прелесть ведь! Эти стихи, потом «Примус», «Фотограф» — это все помнилось.

В войну, школьницей оказавшихся с классом в эвакуации в глуши Сибири Шурочка Пурцеладзе ставила с местной детворой спектакли по детским стихам Мандельштама с рисунками по памяти.

Кстати, вот самое время и место рассказать (пуская чуть в сторону, не обессудьте, такая уж выпала минутка …) что именно от А.А. Пурцеладзе мы узнали о судьбе Наталии Евгеньевны (Наташе) Мандельштам, племяннице Поэта с которой она была дружна в начале 30-х годов, когда в Ленинграде при Институте Истории Искусств на Исаакиевской Площади по инициативе С.М. Кирова был основан Лекторий (или что-то типа «Лицея», еще его называли «Дом художественного воспитания детей или Детский литературный университет, ДДЛ) для особо одаренных детей от 15 — ти лет и старше (например, Дмитрий Толстой, Олег Каравайчук. Людмила Левашова, юный поэт Юрий Поляков …). Н.Е. Мандельштам умерла в 21 год от брюшного тифа в Вологде, куда была эвакуировна вместе с братом …

«… Она была необыкновенно красива. А мне было лет 12, и я совершенно не могла оторвать от нее глаз. У нее были черно-темные каштановые блестящие волосы, очень толстые косы, заплетенные о двух сторон. Слегка с горбинкой, очень тонкий профиль, необыкновенно красивые глаза, светлые, и я вопросила, кто это, как зовут эту девушку? — Наташа Мандельштам. Она была в старшей группе, хотя по возрасту она быта близка именно к нам, ко второй группе, но была в старшей. У нее было длинное платье, длиннее, чем мы все носили, мы были спортивные какие-то девчонки, а она была такой девушкой, изящной, тонкой. Необыкновенно она была хороша. … Но почему-то я очень долго не слышала стихов Мандельштама. И вот впервые услышала где-то году в 36-м и совершенно ошалела от этих стихов, которые услышала в 36-м г. И абсолютно не сопоставила это — Наташу М. и стихи поэта Мандельштама. Это очень, кстати, характерно, что Наташа молчала. Она не говорила всем нам — и в школе всем, что Мандельштам имеет к ней какое-то отношение … Мы встретились с Наташей в Детском Селе, тогда уже в Пушкине — в 37-го году Детское Село стало Пушкиным. У Наташи было неважно с легкими. Она жила с бабушкой, а мы все хорошо знали, что Наташина мама умерла очень давно и она жила с бабушкой, отцом, со второй женой отца, а потом мы узнали, что у Наташи есть маленький братишка. … И вот Наташа с бабушкой некоторое время жила в Детском Селе, где жила я постоянно, и, естественно, там мы встречались уже очень часто. И естественно, что я потащила Наташу к своим друзьям школьным, уже не по университету этому детскому литературному, а к школьным друзьям. А там читали стихи, много. Каждый читал то, что он хочет. А я совершенно больна была просто в это время стихотворением «Я буду метаться по табору улицы темной…» И вот я стала читать это стихотворение. «И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой…» — и вот в этот момент — «А то, что я помню о яблочной розовой коже…» — вот в это время я посмотрела на Наташу. И уже дочитывала, глядя на нее. Что-то произошло в ее лице. И когда я дочитала упавшим голосом, потому что мне показалось, что я не так читаю — я очень дорожила мнением Наташи и мне не хотелось что-то делать не так — «… звездной колючей неправде…», — прочитала я,— «а жизнь проплывет театрального капора пеной. И некому молвить из табора улицы темной», — это я уже вопросительно прочитала, глядя на Наташу: «Из табора улицы темной?» — И Наташа сказала: «Ну да. Да, это брат моего отца». На всю жизнь я это запомнила, и более любимого стихотворения у меня нет»

А что Н. Лапшин?! Он — общественник. Важный человек. И даже какой-то начальник «с ключами» от департамента ленинградской детской литературы «имени» Златы Лилиной, то есть, на данный момент эпохи (год 1924–25) полная противоположность своему «соавтору», почти не якшавшемуся (взаимно) с властями города и вообще — с власть предержащими. Более того, почему не предположить, что переложение его Музы на ребячий язык была просто разумная идея и заказ (не без участия самого Лапшина) новой редакции «Нового Робинзона» (дабы журнал не постигла незавидная судьба «Воробья») — умастить свои страницы именами маститых «взрослых» авторов «уровня» Бориса Пастернака и иже с ним. И даже возможно, что «заказчички» вдогонку (с намеком на гонорар по наивысшей сетке) подкинули поэтам и легкие темы: предметы домашнего обихода ребят, их уюта, кухонь, праздников, буден и так далее. Помнится, я где-то вычитал и записал на клочке бумаги накоротке фразу из чьей-то статьи или эссе о Пушкине, мол «чистый пламень поэзии действительно пожирает несовершенство бытия» … Но если для Осипа Мандельштама «вдохновение» и «заказ» — есть вещи суть не совместные — для Николая Лапшина — норма. И как — бы там не было, результат — аховый. На все сто! Стишок получился ярким, звучным, талантливым, призывным, веселым, маршевым, уличным, зримым в гармонии с цветными картинками Лапшина, своим уличными шарами высветившими текст Поэта. И как вспоминала Елена Витальевна Бианки, свет праздника, свет и цвет этих легких детских воздушных шаров на веревочках с узелками, вылетая за рамки страниц книжки на набережную Мойки и залетая в Новую Голландию …

Я спросил тогда, почему Мойку, а не Фонтанку. Ответ был прост: Николай Михайлович Лапшин жил в доме на Мойке у Поцелуева моста, где и умер в блокаду … Я брала у него уроки рисования, приходила после школы каждый четверг. … Там к нему приходил Мандельштам и это был единственный, раз, когда мой Папа встретил его случайно на лестничной площадке и так оробел, что не решился перекинуться хотя бы парой слов. И я бы тоже не смогла, ведь я была с ним. Мне было 4 с лишним года. А Папа и Лапшин работали в «Новом Робинзоне». И вот как раз в эту пору, когда Мандельштам и Дядя Коля сочиняли эти свои «Шары» он совсем потерял зрение. И работал на дому. Так они и работали, а вот зачем мы с Папой ходили к нему, я не знаю, не помню, и где жил и откуда к Лапшину ходил Мандельштам, я не знаю …

Зато знаю я! И мы! Мандельштам жил совсем по — близости на Улице Герцена, 49., где они и Надежда Яковлевна с 22 по 26 год снимали квартиру актрисы Марадудиной и ее Мужа — ветеринара Филимона над самой полукружной аркой старинного дома (рядом, стенка в стенку, ближе к Исаакию, дом 47, родительский дом другого гения — тенишевца Владимира Набокова; откуда Марадудин и, причем здесь автор «Защиты Лужина» не та минута …) Перейти Мойку — и Осип Эмильевич по ветерку находит дом по набережной Мойки, 64 и поднимается в квартиру за номером 32. Там Н.М. в комнате за большим столом рисовальщика (сохранилась фотография художника за работой за этим столом) уже разложены листы и нашему О.Э. предложено написать к ним текст … Причем «с колес», авторские цельным куском выдают сразу после сдачи готовой рукописи (кажется, сохранился «Договор» …)

Вот и весь сказ.

Освоив этот еще один «новый» адрес О.Э. Мандельштама на карте Ленинграда и поставив точку (на время) уже просто для себя самого (и может быть для новой «адресной книги» О. Э.) я решил все-таки выяснить были ли они, Лапшин и Мандельштам знакомы раньше. И как вообще в ту эпоху автор и художник находят друг — друга для совместной творческой задумки. Одна зацепка у меня была в запасе: это знаменитый большой «синий» портрет Мандельштама работы Николая Бруни, художник того пошиба времени — и где здесь «обитает» Лапшин и его «перо», близко, но прознать пока не доставало сил и времени. … И я знаю единственного в моем окружении в Петербурге ученого — искусствоведа и доброжелательного бескорыстного человека, кто знает ответ на этот вопрос. Шире чем «да» и «нет» Его зовут — Микаел Давтян, научный сотрудник Русского Музея, основатель ныне знаменитых и столь же необходимых для города «Трауготовских чтений»

Дорогой Евгений Борисович!
(фрагмент)

Насколько я знаю, Лапшин и Мандельштам были знакомы по кружку «Квартира №5» (Квартира №5. Университетская набережная, дом 17) конкретный петроградский адрес в здании Академии художеств, где находилась служебная квартира С.К. Исакова, отчима братьев Николая и Льва Бруни …

… Выбор же художника для оформления, в свою очередь, мог быть как по взаимному желанию и согласию, так и по предложению руководителя издательства… Лапшин в то время, да, ректор ВХУТЕИНА, но активно занимается книгой, и занимается хорошо, так что, думаю, его кандидатура была так или иначе желанной…

С неизменным уважением и любовью,

Микаел