В кабинете звонит прямой городской телефон «для начальства», его помимо руководства из людей гражданских мало кто знал, поэтому звонит он не часто, а тут — звонит. Вообще этот телефонный аппарат особой моей любовью никогда не пользовался…

Диалоги с Организмом

Михаил Идес

Продолжение. Начало

К 1975 году гоголевские Иван Иванович и Иван Никифорович рассорились окончательно.

И. И. — (Клавдия Ивановна Шульженко) отринула своего старого друга и концертмейстера И.Н. — (Ашкенази Давида Владимировича).

Она под себя собрала небольшой оркестр, а он, так гласит легенда, сказал что воспитает, создаст другую Шульженко, и стал работать с Валентиной Толкуновой, светлая ей память.

Это сухая информация может быть расцвечена многими красками. И тем, каким выдающимся пианистом и концертмейстером был Ашкенази старший, что был он, наверное, счастливейшим отцом, которого превзошел в известности и славе его сын, пианист и дирижер Владимир Ашкенази.

И то, что о Шульженко вообще можно писать в любом жанре и объеме — от поэм до драм вселенского масштаба, от анекдотов до портрета записной стервы.

Но лично я буду вспоминать единственное минутное пересечение с Валечкой Толкуновой.

Далее опять Гоголь. «Заколдованное место».

Всё, по-видимому, началось в том самом злосчастном арт. буфете. Всему виной упомянутый выше перерыв между концертами. В общем, «дело было вечером, делать было нечего», кроме… кроме как посидеть со товарищи за столиками с бутербродами, кофе/чаем и, конечно, рюмочкой.

Легендарная фраза: «Мы арцисты, наше место в буфэте» наблюдалась в явь, в натуре.

Концерт.

Мы, Ансамбль песни и пляски Московского округа ПВО, бегом покидаем сцену. Занавес опущен. На нём для зрителей пошли кадры из фильма «Баллада о солдате», а на сцене, в свете одной единственной дежурной лампочки «заряжается» следующий номер — выкатывается на середину рояль, ставится центральный микрофон.

Я в солдатской форме времен ВОВ и плащ-накидке последним схожу за кулисами с крутых ступенек сцены, дышу в спины кому-то из своих. В противоположном направлении, то есть вверх по ступенькам, во мраке, движутся двое. Первым — Давид Ашкенази, который успешно преодолевает подъем, что бы далее просеменить к роялю, вторым, вернее второй, приподнимая подол концертного платья — Толкунова.

Она чуть оступается.

Я, инстинктивно, придерживаю её под руку.

Повернув ко мне лицо, шепчет: «Спасибо», одарив меня легким дыханием… и тонким запахом трёх звездочек.

Всё. Она на сцене.

Гром грянул спустя мгновенье. Гром — это два сказанных кем-то слова:

«Смотри!»

Пауза, и отчаянное:

«БЕГИ!!!».

Смотрю. Ничего, вроде, особенного. Стоит молодая, любимая, нежная, женственная, с косой и жемчугами Валечка — обожание всей страны от велика, до «носиков — курносиков» …

с расстегнутым на спине концертным платьем. Причем молния не застегнута вообще, ни на сантиметр от, прошу прощения, попы и до воротника.

Беги. Ещё бы не бечь — я на лестнице ближе всех к сцене. Бегу. А кадры уже заканчиваются, на сцене дали свет и ВКЛЮЧИЛИ МИКРОФОНЫ.

Немая картина (темп — бешенный).

Толкунова в изумлении поворачивается ко мне бегущему.

Я, в процессе подбегания, пытаюсь как Як к Мессершмиту, зайти к ней в хвост, то есть к спине.

Тяну к известному месту руки, она — уворачивается.

Делаю второй, третий заход.

В последний момент она вдруг чудом осознает, что мне надо, и по-солдатски, через левое плечо, разворачивается ко мне попом.

Занавес медленно пошел вверх.

Я в поту горячечном.

Левой рукой влезаю под платье, правой — шарю по поверхности.

Где, где эта мелкая гнусь, эта маленькая дрянь — язычок от молнии?!!!

Нашел, потерял, снова нашел, пошел вверх — волосы от косы, косу рывком в сторону, вверх — опять коса, Валечка быстро перекидывает её на грудь, Всё, Есть! Беги назад!!!

СТОП!!!!!!!!!!!!!!

А бежать, то, между прочим, некуда.

Занавес идет.

К тому моменту из зала уже видны наши ноги, до кулис не успеваю ни по-какому.

Оставалось только два варианта.

Или петь с Толкуновой,

Или… совершить подвиг.

Я выбрал, сами понимаете, Подвиг.

Нет, конечно, кому как, но после того как я рыбкой на пузе бросившись под рояль и оборвав приколоченный низ задника, рухнул с двухметровой высоты плашмя на доски с другого конца сцены… и отключился…

Спустя примерно час, два случайно проходивших за реквизитом рабочих сцены искренне возмущались: «Ты посмотри на салагу, лишь бы только спать, нашел место солдатик, хорошо в темноте не затоптали».

На заключительный номер я не вышел, не успел, в голове гудело.

На вопрос замполита:

— Где ты был, пи-пи-пи… я, пи-пи-пи, тебя спрашиваю?

Скромно отвечал:

— Подвиг…

— Чего?!!!

— СОВЕРШАЛ… ПОДВИГ!

* * *

Актерские кущи

Страна Валентиновка недалече от Москвы. Дачное место. Одно из тех, что облюбовано с послевоенных времен артистической братией разных поколений и разных жанров.

Имеют место быть дачи эстрадные — Леонтьева, Макаревича, Галочки Бесединой. От театра — Юрий Соломин, от цирка — Ю.В. Никулин. Главная улица — улица Веры Пашенной.

Территориально эта «земля» входила в состав УВД г. Калининграда Московской области (ныне город Королёв) и значит, была в зоне ответственности моих подразделений.

Поэтому не по дружбе, а по службе, иногда, мне приходилось с перечисленными знаменитостями общаться.

В кабинете звонит прямой городской телефон «для начальства», его помимо руководства из людей гражданских мало кто знал, поэтому звонит он не часто, а тут — звонит. Вообще этот телефонный аппарат особой моей любовью никогда не пользовался, так как был, как правило, источником проблем, напрягов и выволочек. Ну, в общем, звонит и заранее портит кровь.

— Аллё, здравствуйте…

— Здравия желаю.

— Это Михаил Семенович?

— Так точно.

— Вы знаете, это Вас беспокоит артист Калягин, мне Ваш телефон дал Никулин Юрий Владимирович, вы уж извините, что приходится беспокоить…

— Ну, что Вы, что Вы… э-э…

— Сан Саныч

— Ну, что Вы, Сан Саныч, какое беспокойство, чем могу помочь?..

Короче.

Калягин приобрел на тот момент дачу в Валентиновке и просил приехать к нему «в гости и для консультации».

На радостях, что звонок оказался не проблемным, с удовольствием поехал к Колягину «в гости» сразу после обеда.

Дача Сан Саныча — моя овеществленная мечта. Много земли, на участке старые сосны, остальные дерева тоже старые, под ногами трава «естественного выроста»-то есть не газон фальшивый. Дом — без пантов, деревянный из бруса — дышит. Дом «большемаленький» — общая площадь разделена на небольшие комнаты — для каждого свой угол уюта, комнат много и на первом и на втором этажах. Кирпичный гараж. В дальнем углу парник для тещи и всё. Всё, в том смысле, что грядок, ни одной, больше нет и в помине. Воздух, простор, лес, птички поют, прошибая слезы умиления — в общем, лепота.

Но «Лепота» имеет место быть в определенной географической точке, определенной, конкретной — ни куда не денешься — страны. И в этой стране, к сожалению — хоть так, хоть эдак — надо думать о своей имущественной и физической безопасности.

Поэтому, осмотревшись вместе с хозяином, я перечислил те меры, которые, на мой взгляд, необходимо принять для сохранности нажитого и собственного спокойствия.

— Михал Семеныч, а сколько это все стоит?

— Сан Саныч, вопрос сложный.

— Ну, приблизительно

Называю примерную цифру.

— Ой,… а если без этого и без этого?

Называю меньшую сумму.

— А если бы поменьше и, я понимаю, попроще?

— Сан Саныч, вы, как говорят в Одессе, не по адресу торг ведете, цены обсуждать надо с конкретными исполнителями

— Я ни кого не знаю.

— Я могу порекомендовать, или соседей спросите.

— Спасибо Михал Семеныч, вы понимаете всё, ну практически последнее вложил в дачу, я подумаю, спасибо ещё раз, спасибо…

— Пожалуйста, пожалуйста,… пока думать будете, решетки хоть поставьте, Сан Саныч

— Всенепременно, всенепременно. До свидания и ещё раз спасибо Михал Семеныч.

Зная такие ситуации во множестве, когда на безопасность свою, семьи и детей денег либо жалко, либо не рассчитано, я надолго прощался с Калягиным.

Спустя месяца полтора.

В кабинет входит секретарь с нештатным выражением лица.

— Михаил Семенович… или я сошла с ума… или к Вам приходил Калягин, который «ваша Тётя»…

— Нина Ивановна, в каком смысле приходил, где он?

— А я не знаю, я протянула руку к селектору, что бы Вас предупредить, подняла глаза, а-а-а-а его нету…

Я сорвался с места, в приемной никого, за то в коридоре — Сан Саныч, нарезает в нетерпении круги.

Любезно приглашаю в кабинет. Прошу принести чаю. Он с порога:

— Михал Семеныч, Господи, только бы Женюра не узнала, я на всё согласен, на все, что Вы тогда наговорили…

— Сан Саныч, ничего не понял. Что я наговорил, кто такая Женюра?

— Женя, Женечка, Женюра — жена моя Михал Семеныч, Господи, только бы не узнала, не обращайте внимания, это я о своем. Главное, что я все готов установить и сделать из того, что Вы тогда советовали, а ещё, если можно, вот это, вот это и вот это…

Осознав, что всё сказанное относится к его даче, которая в планах Калягина превращалась в форт Нокс, правда без пулеметных вышек и противотанковых рвов, я хотел спросить, что его сподвигло на такое скорое и радикальное решение, но в селекторе раздался голос секретарши:

— Михаил Семенович, звонит начальник розыска, говорить будете?

Я взял трубку.

— Михал Семёныч, это Шамиль. Тут ночью Калягина тряханули…

— И что, — спрашиваю в трубку, с интересом глядя на Калягина.

— Да ситуация как в страшной сказке. Мы приехали, он нас впускал сам, это точно. Рассредоточились, что бы осмотреться, сами понимаете. Хочу задать ему первые вопросы, а его нет, исчез, весь участок, весь дом перерыли — нет, как в воду канул. Я чего звоню, разведка доложила, что вы с ним уже общались раньше, может телефон он Вам какой оставлял, мне же голову оторвут, если он не найдется.

— Хреново работаешь Шамиль. Преступление по горячим следам не раскрыл, потерпевшего потерял, и какого потерпевшего

— Михал Семеныч, да я сам все знаю…

— Вот чего ты знаешь, чего? Работаю тут один за вас, за всех… поймал я твоего Калягина, сам, лично… что «не может быть», вон в наручниках сидит. Жди, сейчас привезу.

При слове «наручники» Сан Саныч поперхнулся чаем, но тонкий милицейский юмор понял, смущенно улыбнулся.

Теперь вопросы, как говорится, стал задавать я.

— И чтой то Вы, гражданин, от следствия сбежали, шучу, что случилось то, Сан Саныч???

Версия первая, версия Калягина.

— Понимаете, Михал Семёныч, вчера спектакль, да и весь день были тяжелыми. Я искал отдохновения — Господи, только бы Женюра не узнала — и приехал сюда, в тишину, на волю, в покой…

Приехал поздно, зашел в дом, отварил окно — воздух, воздух то какой — поставил торт, цветы, открыл шампанское, зажег свечи…

— Вы что, были с кем-то?

— Э-э… Как «с кем-то», почему «с кем-то»?!

— Ну, вот это — цветы, шампанское…

— Эээээ, Михал Семеныч, ну люблю я шампанское, сладкое люблю, грешен, цветы от зрителей, а свечи, свечи это чтоб, так сказать, расслабиться и отдохнуть. Отдохнуть ДУШОЙ, черт возьми, Вы ДОЛЖНЫ понять, должны…

— Понимаю, понимаю Сан Саныч…

— Так вот, о чем я? Вы меня сбили… Да!.. Сижу я, Господи, никого не трогаю, наслаждаюсь… И вдруг, в окне, за решеткой…

— Вы успели поставить решетки?

— Успел. Вы мой спаситель Михал Семёныч, слава Богу, хоть здесь Вас послушался…

— Ну и…

— Да! Гляжу, за окном — страшные рожи бандитские. Они гортанно кричали во мраке ночи, они трясли руками решетку, часть из них, возможно, проникла в дом…

— С чего вы взяли?

— Потому что сначала они ушли. Я бросился, я успел запереть дверь нашей комнаты…

— Почему нашей…

— В смысле?

— Я спрашиваю, почему во множественном числе — «нашей»?

— Э-э, ну потому, что она… дача… не только же моя, она наша — всей семьи, разве это так важно, Господи, опять Вы меня сбили…

— Виноват, продолжайте Сан Саныч.

— Но они… Они вернулись и стали тянуть, тянуть ко мне через решетку свои лапищи… И я им всё отдал.

— Что всё

— Портмоне, цепочку с шеи — всё, что было при мне.

— А они?

— Что они, Михал Семеныч? Они хватали жадно и ненасытно всё, что я им отдавал…

— А потом?

— Потом они исчезли, исчезли так же внезапно, как и появились…

— А вы?

— А я в ужасе просидел до рассвета, потом вышел в коридор, где у нас висит телефон, вызвал 02, дождался их, нашу милицию родную, и только тогда я понял, что угроза окончательно миновала, и… ринулся к Вам, ведь Вы были правы, Вы предупреждали, теперь я ко всему готов…

Далее действо продолжилось на даче.

В небольшой гостиной первого этажа мы сидим с начальником розыска. Ждем. Калягин с сотрудниками обследует дом на предмет «чего украли».

Он периодически вбегает к нам с одной и то же мантрой:

— Господи, зачем они лезли сюда? Брать нечего. Всё для помойки, одно старьё, одно старьё!

Шамиль тихо спрашивает, не знаю ли я, где располагается та самая помойка. Телевизор Сонька приличного размера, замечательный аудио центр «Panasonic», японская видеокамера — все это в те годы было недоступно простым милиционерам, которые ещё не брали взяток.

— Ладно, — говорю я, — что делать будем, где злодеев будем искать?

— А что их искать, сидят соколы в отделе, в обезьяннике.

— Где нашли, как?

— А что искать. Сами к даче пришли

— …

— Сдачу принесли.

Версия вторая, злодейская.

— Значит, идем мы начальник, «хрусталь» собираем. Трубы горят, уже вечер, а в сумке всего две бутылки из-под пива. Пол Валентиновки прошерстили — нет хрусталя. Тут уж потемки совсем. Глядим, калитка на участок приоткрыта, вроде и нет никого внутри, а на досках пустой бутылек. Мы за ним. Васька говорит: «Давай по-тихому ещё на участке посмотрим» Пошли к беседке — нету, там сям по участку — нету. Решили у дома посмотреть. Подходим, а там одно окошко светится. В окне мужик лысый. Увидел нас, да как ойкнет. Я говорю: «Вася, пойдем от греха» и тащу его в сторону. А он: «Там на столе бутылка, видать уже пустая, давай попросим» Ну вырвался и опять к окну. Лысый нас снова увидел — сразу в крик: «Чё вы, кто вы, что надо…» А Вася с испугу от крика, вместо что б сказать, мычит и руку через решетку тянет, на бутылку показывает. Вдруг мужик этот замолк и сует Ваське в руку деньги. Мне то обидно стало, что ж всё Ваське. Я то же руку сунул, а он мне, веришь начальник, кошелек сует, да мало того, ещё и цепочку с шеи: «Уходите, — говорит — я вам все отдал» Мы и пошли. Сам знаешь, начальник: «Дают — бери, а бьют — беги» Ну, что дальше? Дошли до чипка. Купили что надо и на лавочку под фонарь — трубы горят. Васька говорит: «Хороший человек, прям родной и лицо прям родное, знакомое, и где я его видел?» А полезли в портманет — там картонка, карточка и написано — Артист Калягин. И мы тут же оба вспомнили, как он нищий в тетку переоделся, ну в фильме…

— Нет, говорю, Вася, он хоть и свой, но кошелек с цепочкой — это перебор, надо вернуть хорошему человеку.

Вот и пошли к утру ближе назад, к даче, а тут, начальник, ваши. Навалились, руки заломали, в клетку посадили, за что, начальник???

— Ну, за что, это мы разберемся,…

а что Калягин в доме то был один, а?

— … а ты, начальник, если надо, сам у него и спроси,

МЫ СВОИХ НЕ СДАЁМ!!!

Да.

Великая сила — искусство, великий артист. Сыграв множество ролей в театре и кино, Александр Калягин по-разному близок разным людям.

На этом инцидент был исчерпан

Оставалось главное,

что бы Женюра не узнала…

Во всех ролях ты одинакова…

От этой эпиграммы Валентин Гафт открещивался неоднократно. Вернее не от самого текста, а от вложенного смысла. Он, де, хотел сказать о таланте Лии Ахеджаковой, который проявляется в каждой её роли, а его, вишь, не так поняли.

А я лично хотел бы подчеркнуть иную «одинаковость» этой замечательной женщины. Великую одинаковость человечности, сопричастности, глубочайшей порядочности и её персонажей, и её самой.

Голодные Гайдаровские годы. Мурманск.

Я не знаю, как это было в Москве, а у нас старые мурманчане, выжившие и пережившие войну, учили соседей как из нескольких газетных слоёв нитками, в ручную, сшивать мешки для хранения насушенных сухарей. У меня самого на антресолях лежало таких три мешка.

Творческий вечер Ахеджаковой.

Маленькая хрупкая женщина благодарит зрителей за аплодисменты.

А в зале ни одного букетика цветов. Не до цветов было вообще, да и где их взять по тем временам в Заполярье.

Вдруг на сцену поднимается женщина с пакетом в руках. Она благодарит актрису, вручает ей пакет и пытается уйти со сцены.

Ахеджакова заглядывает внутрь и достает одну за другой три стеклянные банки.

— Ой, что это?

— Это варенье. Морошка, брусника и баночка соленых красноголовиков. Кушайте… Чем богаты… Вы, уж извините, это от всей семьи, от всей души…

Ахеджакова стоит. Говорить не может. Слезы льются ручьем.

Белый попугай

Я познакомился с ним на REN-TV.

Был он, во-первых, не белым, а светло желтым, как плебейская канарейка. Во-вторых, вечно в проплешинах, так как жестоко страдал от авитаминоза.

В-третьих, проживая в отделе маркетинга среди женщин, был ярко выраженным лесбияном и мужиков конкретно ненавидел. Те, кто этого не знал и пытался погладить птицу через решетку, получали клевок до крови сразу и без предупреждения.

Вот таким был в натуре символ, заставка, визуальный образ самой любимой и рейтинговой программы «Белый попугай», которую вел Юрий Владимирович Никулин.

К моменту моего прихода на телеканал Никулина уже не было в живых, программа тихо сошла на «нет»…

Мы все уходим из жизни, но жизнь при этом не останавливается. Ушел Никулин, да, но ведь в проекте был не он один, вон, сколько популярных имен и знакомых лиц актеров, писателей, юмористов было в программе, в программе простенькой и по идее, и по реализации — собирай известных стране людей, пусть с экрана травят анекдоты.

Для вас, читатель, не знающего телевизионной кухни будет не бог весть каким потрясением узнать, что на съемки участники программы собирались в последний момент, квиточки с анекдотами раздавались тут же, выучивались тут же вместе с подводками, ну а дальше технология съёмок и монтажа.

Однако.

Умение рассказывать анекдот, как особый жанр, как особый, если хотите, талант не являются безусловным ни у актеров, ни у юмористов. Поэтому, осиротев, без капитана, они сами по себе, ровно в том же формате, стали не интересны публике. Именно Никулин сглаживал временами натужный, срежисированный юмор. Именно через него шел пас. Именно он, рассказывая свои, а не заготовленные редактурой анекдоты, поднимал падающую планку. Он в своей капитанской фуражке воистину был капитаном этого корабля, и ему не нашлось замены.

Знал ли я Никулина?

А вы, знали Никулина?

Подавляющее число людей на этот вопрос без запинки отвечают: «ДА».

А потом, задумавшись, добавляют: «Да, мы все его знали».

И это так, хотя большинство никогда с ним лично не встречались, не общались, не находились рядом, но вот поди ж ты: «Я его знал».

Вот это ощущение «знания», приятельства, дружбы, Юрий Никулин дарил абсолютно всем, абсолютно для всех будучи своим человеком.

Как то, рядом с калиткой его дачи наряд милиции задерживал подвыпившего мужичка из местных, тот куролесил видать не в меру и на разговор с милицией напросился сам. Когда он понял, что экскурсия в вытрезвитель неминуема, его последним аргументом стало заявление, что он друг Никулина.

С криком: «Юра спасай от своих Ментов!», он ринулся к калитке. Ровно в этот момент на улицу вышел Юрий Владимирович.

Сержант спросил.

Никулин ответил.

Сержант спросил: «Товарищ Никулин, это ваш друг?»

Никулин ответил моментально, не моргнув: «Да», и увел мужичка к себе на участок.

Молодой и рьяный напарник, демонстрируя чудеса дедукции, сказал сержанту: «А надо было спросить гражданина Никулина, как зовут этого бомжа, а потом свидетельские показания сличить с паспортными данными этого «друга»»

Сержант молча закурил, улыбнулся и сказал: «Да ты совсем дурак, как я погляжу. Тебе Глазычев сказал, тебе мало? Может Мухтара кликнуть» и показал глазами на барбоса, резвящегося на участке.

Надо сказать, что по тем временам у Никулиных проживал ризеншнауцер.

Порода числится как служебно-сторожевая. В Никулинском ризене ни служебности, ни сторожевитости не было вообще. Жизнерадостный барбос носился колбасой по всей территории и если и лаял, то только от щенячьего восторга. И, не смотря на страхолюдную внешность, не пугал ни кого вообще, даже детей.

Почему я помню эту собаку, потому что это реинкорнация самого Юрия Владимировича при жизни. Глядя на них обоих, ты точно вспоминал известную истину о похожести хозяина и собаки.

Но тут нужны пояснения.

Конечно, Никулин был клоуном, но не в пример многим, никогда не был дурашливым. Вспомните его фильмы. Да и в жизни в вопросах принципиальных он был неумолим.

Легенда гласит, что когда в голодные годы нашей «новой жизни» не чем стало кормить хищников в его цирке, натурально — не чем, он позвонил куда то наверх и сказал, что если мяса не будет, он сам войдет в клетку к тиграм… на мясо!

Говорят, на верху струхнули. Там знали — этот клоун человек серьезный. Мясо нашли. Никулин с тиграми остался жив.

Ну, а я?

За все время наших встреч на его даче, (вы бы видели эти «хоромы» Народного Артиста, если б не размер — чисто избушка на курьих ножках, правда без бабы Яги, потому как лезли в эту избушку без боязни все кому не лень, а я только успевал посылать наряды, да вставлять по дружбе стекла, которые, упаси Бог, не били Народному любимцу, а аккуратно выковыривали из рамы и так же аккуратно ставили, где-то на видном месте) я ни разу, в понимании сегодняшнего «президента Нуля Промилей», не ушел от него трезвым. Хоть рюмочкой, хоть глотком шампанского не минуемо заканчивалась любая наша встреча. Отказать ему было не возможно, да и не хотелось вовсе. Выпить, а потом говорить, а потом вспоминать и рассказывать «как ты пил с Великим Клоуном и Великим Человеком…» хотелось каждому.

Люди в ящике

— Вы знаете, Михаил Семенович, такой человек как Вы нам очень нужен, а то мы все здесь распиздяи…

Передо мной сидит, вернее не так…

Это я сижу перед совершенно фантастической женщиной. Из сказанного выше уже никогда в последствии не повторится «Вы» и «Михаил Семенович», за то «Распиздяи», и все остальное из этого звукоряда на протяжении последующих четырех лет без малого я буду слышать ежедневно, и не только от хозяйки этого кабинета, но и от остальных всяких разных персонажей в студиях, аппаратных и коридорах этого заведения.

И где Я?

Извольте видеть. Я в должности заместителя ген. Директора телеканала и телекомпании (что не одно и то же) REN-tv.

Да-с. Таковы здешние нравы.

По отчеству зовут только Лесневскую и то не все, и то не всегда.

Эмоции — все наружу и главное, что б в коридоре, так что б все слышали и про вас, и про нас и про тех же Лесневских, между прочим.

Подробностей естественных не стесняются и не скрывают.

На мой дурацкий вопрос: «Куда вы Людочка так торопитесь?», отвечают конкретно — в сортир, с разъяснением сверх задачи, поставленной организмом, так на всякий случай, а вдруг мне интересно.

— А где Маша, где смета я просил…

— Так она сегодня на аборте, вы, что не знали …

И все при встрече, блин, целуются.

Со временен начинаешь различать несколько поцелуйных сортов:

— «Пока дружеский» (хрен его знает, какие отношения у нас с тобой будут завтра)

— «Верноподданнический» (это пока ты здесь какой то там начальник)

— «Поцелуй гюрзы» (это когда желание впрыснуть тебе яду уже есть, а возможности пока ещё нет)

Для человека «из-под пагон», не смотря на все консерватории в прошлой жизни, на все интеллигентное окружение друзей и знакомых, попасть в эту истерично-творческую, производственно-истерическую и однозначно распиздяйскую среду, все равно как карпа запустить в бассейн, где вода с водкой в пополаме — плавать вроде можно, но организм и мозг постоянно находятся в состоянии алкогольного психоза, того и гляди всплывешь брюхом к верху.

При этом.

Вся остальная живность чувствует себя в этом телевизионном аквариуме, как в естественной среде обитания, хотя время от времени, периодически и постоянно кто то, кого то сжирает, кого то загоняют под корягу, а кто то в горделивом прыжке вылетает за края наружу и, либо, плюхается в аналогичную лоханку другого телеканала — это если возьмут, либо, трепыхаясь в прозе, трагически заканчивает свою жизнь, иногда не только творческую.

А вокруг Лики.

Рязановы — Хазановы, Гурченки — Боярские, Горбачевы — Жириновские.

Лики, лики, лики…

По-первости, при встрече — икал.

Иногда, видя их в специфическом телевизионно-покойницком гриме перед съемкой, с испугу крестился.

Потом пообвык.

Теперь вспоминаю.

Персонаж главный. Главный Персонаж.

Конечно ни Розой Люксембург, ни Кларой Цеткин Ирена Лесневская никогда не будет. Не потому что она не та, а просто время не то. Родись эта женщина во времена оные, Жанна Дарк была бы при ней в лучшем случае оруженосцем.

Но нам, рентивишникам старого РЕНа, хватало её одной и без Орлеанской девы за глаза.

Вот эту самую телекомпанию (производящая структура), а за тем и сам телеканал она во истину «слепила из того что было». Я не хочу подробностей. Подробности хороши как сплетня, как разоблачение чего-то тайного.

В Ирене никогда, ничего не было тайным. Она вообще никогда не скрывала и не стеснялась ничего из свой прожитой и проживаемой на данный момент жизни. Вот возьми её за рупь, за двадцать. Деньгами крутила, так кто из сегодняшних не крутил, а в остальном, плевать хотела на все. О властях говорила, что думала и при советах и при нынешнем режиме. Даже охранять себя толком не давала. Все попытки изобразить вокруг неё что либо в виде охраны заканчивались обещанием уволить всех к едрене фене. Ничего, и ни кого не боялась, и не боится до сих пор.

По знаку она истинный Близнец.

Её согласие или категорическое отрицание могло жить в диапазоне от пяти минут до «поди, угадай». Сослаться на то, что: «Вы же Ирена Стефановна сами говорили…», мог только сумасшедший. Она всегда и во всем чует момент и от этого момента пляшет, переиначивает, перелицовывает.

— Мишь, зайди ко мне.

Захожу.

— Вот это Вася (Петя, Коля), это наш новый проект, это прорыв, это будет бомба!!!

— Значит, обеспечь ему все, что он попросит. Найди помещение…, а я говорю — найди,… а я говорю — высели кого хочешь…

И далее в том же роде.

После этого дурачок ВасяПетяКоля начинает нагой открывать дверь ко мне в кабинет и требовать несусветное, а за стеной…

А за стеной в кабинете Исполнительного Директора Рады Полячек включается тотализатор. Старые и бывалые сотрудники ставят на то, кто точнее угадает, «через сколько дней или недель это Чудо попрут «с пляжу»». Причем, чем больше любви Ирена дарила «при заходе», тем сильнее был поджопник «при выходе».

Вот кто чего хотел и добился в жизни?

Кто чего. Хотя набор известен и похабен в нашем царстве — бабло и власть любой ценой.

У неё, слава Богу, есть деньги, можно не волноваться… или завидовать — это кому как. Власть, как возможность гнуть кого то и унижать, призирает и неприемлет, хотя как сотворила, так и поломала много творческих судеб.

За то у неё в эксклюзиве есть возможность говорить что захочет, что сочтет нужным. Боялись, и бояться её все, особенно начальники и кто у руля. Это вам не «баба-дура ляпнула». Эта скажет всю правду в любой, самый неподходящий момент, с 99 процентным попаданием и хрен её остановишь…

Болеет вот только. Тихо, по секрету.

Пусть живет до ста двадцати лет.

Лехаим!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Лехаим.

Работать у Лесневских в семейной компании, а именно так всё начиналось, с небольшой группы близких людей, которые не делили Работу в соответствии с «Должностными обязанностями» а впрягались во все необходимое с любого места и в любом качестве, — очень не просто. Тем более что в семейные сюси-пуси первых лет, когда в родственном кругу всё всем прощалось по-семейному или за былые заслуги, я не успел. Те времена давно прошли, это уже был серьезный бизнес. Зарплату платили, поднимали-опускали и спрашивали с выволочкой или похвалой уже давно по-взрослому.

Но характер итальянской семьи —

О, мамма миа… пронто, пронто… дьяволо!!! — остался в компании навсегда.

Все решал, естественно, один человек — Дон Карлеоне, он же Ирен — это по-итальянски, он же Ирена Стефановна — это что-то с польско-еврейскими корнями, он же Ирина Степановна — это по-простухе, для нас, чисто русских людей.

Должности Зама, Ведущего, Главного, конечно, существовали, но для Дона их удельный вес не имел ни какого значения.

Одним из первых, кто зашел ко мне в кабинет знакомиться, был человек, который представился так:

— Я Игорь Макаров. Меня сегодня снова назначили Главным Художником.

Я не въехал в «снова» и переспросил:

— Я правильно Вас понял, Вы, Игорь, Главный Художник?

— Во всяком случае, пока, что будет к вечеру — не знаю…

— Ммм…, это как?

— Не обращайте внимания, за то время что я здесь работаю, меня увольняли и назначали Главным неоднократно, иной раз в течение одного дня…

— Что же собой представляет Ваша Трудовая книжка?!!!

— Не волнуйтесь. Всё это не имеет никакого отношения к Трудовой книжке в нашей итальянской семье.

— Я не понял!!!

— Ну, это я к тому, что если вы услышали, что Ирена кого то зарезала или убила, Скорую вызывать не надо. Зарезанный жив, м-да, но в ряде случаев, лучше бы он умер…

Поэтому.

Соображать, кто ты есть по должности в данный конкретный момент времени, когда вдруг надо что-то «Нести-Катить-Двигать» лучше не стоило.

Стоило без раздумий «Нести-Катить-Двигать» и всё.

Отсюда на вздохе/выдохе:

«Кем я только не был!!!»

Вот, допустим, спектакль в театре имени Вахтангова «Дядя Ваня». Спектакль значимый, нашумевший. В главных ролях Сергей Маковецкий и Владимир Симонов.

Сам Маковецкий — великий актер. И партнер его, Симонов, не может не быть ни кем другим, как тоже, или так же великим актером. Я так лично думаю.

Более того, Я УТВЕРЖДАЮ, Симонов — великий актер. Знаю это не понаслышке.

Он ведь, Симонов, то же был моим партнером…

О как…

А Вы знаете кто я?

Я Актер Российского Кино, снявшийся в эпическом полотне «Игры в подкидного» вместе с Симоновым, Виктором Проскуриным, Сергеем Никоненко и пр.

Да-с.

«Оскара» за лучшую мужскую роль не получил только благодаря козням Бреда Пита и Джорджа Клуни.

Не верите?

Напрасно.

Просто наберите в Интернете либо мою фамилия без ошибок, либо сразу 2001 год, сериал «Игры в подкидного».

Ну, что?………

Да, правда, забыл сказать, что в связи с малобюджетностью (Митя Лесневский только начинал продюсировать кино) в этом сериале снялось пол компании, но роль с текстом в двух крупных эпизодах — моя.

Сказали: «Учи роль — иди сниматься» — пошел.

Теперь вот делю с Маковецким одного партнера.

Идем дальше.

Тридцатилетие Мити Лесневского.

Кстати, ничего панибратского в таком обращении никогда не было. Чуть позже, с возрастом Митя стал Димой, но Боже упаси, особенно сегодня, назвать его по Имени Отчеству — Дмитрий Анатольевич, поперхнувшись, может и не откашляться, не дай Бог.

Так вот. У Мити юбилей. Все свои. И конечно капустник с поздравлялками.

Наш номер с Юлькой, которая на REN пришла на два года раньше меня — последний.

Поёт жена изумительно, да и текст, как всегда талантливый.

Значит она — к микрофону, я — к роялю.

То, что Юлька поет, уже знали все, но бывший милиционер у рояля — для компании ступор. Для всех. Кроме Ирены — она знала.

А тут дальше приглашенный дуэт — скрипица, гитара (мои бывшие однокурсники по Мерзляковке) — вступили со своим репертуаром.

Ну, как братанам не помочь? Тем более лабух, он и есть лабух — продолжаю «с листа» играть вместе с ними.

Публика в шоке. Ни кто не поёт, не танцует — смотрят на меня и наше трио.

Ирена, вот ведь мина под ногами, встает и без предупреждения, на полном серьезе вещает:

— Хочу представить Вам нового Музыкального продюсера Канала — Михаила Ярмарковича.

И, между прочим, публика не только не смеётся, но даже улыбаться пытается не сразу — хрен его знает, может это всерьез.

Нет, шутка, конечно шутка, я то это понимаю, а вот Действующий продюсер, как-то вымученно улыбаясь, бредет к выходу, берет такси и дома ложится в койку с гипертоническим кризом…

Следующим днем, выждав момент, он же, не до конца оклемавшись, заползает в кабинет к Лесневской и начинает мочить меня «по полной» (некоторые бредовые гадости и гнусности потом до меня дошли), на третьей-четвертой фразе, Ирена, поняв, в чем дело тихо говорит:

— Володь уймись. Я Мишу на твою должность не назначала, и не собиралась… Иди работай.

И он, бедолага, идет. Только не работать, а ко мне в кабинет, театрально брякнувшись на колени отмаливать грехи…

Паскудно, конечно, видеть перед собой человека на коленках, но если бы в тот момент я смог понять, о чем он блеет, двинул бы по физиономии непременно.

На канале новый сезон. Решили поменять декорации в новостийной студии. Вообще «Новости» это не только лицо канала, но и канал без новостного блока в телевизионной тусовке в серьез не воспринимается. Иметь свои «Новости» — это высшая лига.

А уж новая «одежка» Канала, где гвоздь программы те самые «Новости», это вообще событие. Везде, во всех кабинетах обсуждают заставки, часы, новых ведущих и декорации, декорации новостийной студии…

На пролёте, спеша на планерку с кучей эскизов под мышкой, в кабинет залетает всё тот же Игорь Макаров, главный художник. (Мы немного приятельствуем — симпатичные мы друг, другу люди.) Разговор, естественно, заходит об оформлении студии в новом сезоне.

Я что-то эмоционально предлагаю, потом беру лист бумаги и начинаю набрасывать в изометрии свой эскизный вариант оформления студии.

Фраза первая.

— Так, ты еще и рисуешь.

Фраза вторая.

— Так, Макаров, кажется, отдыхает.

Фраза третья.

— Мишь, я этот листочек заберу?

— Господи, Игорек, тебе то зачем эта бредовая мазня,… и в испуге — не вздумай показать Ирене.

Фраза четвертая. Заключительная.

— Музыкальным продюсером ты уже был, все помнят. Теперь ты боишься, что тебя назначат Главным Художником канала?!

В броске выхватываю свой листок. Истерично рву в мелкие клочки. Явственно понимаю, ещё одно моё «талантливое проявление» и меня сожрут хором, всем оркестром и даже без дирижера, просто в едином порыве.

Дня два не выхожу из кабинета вообще.

Продолжение следует