А потом был ГКЧП, отречение Горбачева, восхождение Ельцина. Перестройка совершила крутой поворот и повела страну в капитализм. Это было трагедией для Шатрова. Театры сняли его спектакли из своих репертуаров. Целыми днями сидел он у себя на даче в Переделкино, читал газеты, качал головой.

Михаил Шатров каким я его знал

Генрих Иоффе

C Михаилом Шатровым (настоящая его фамилия Маршак) я познакомился, вернее меня познакомил мой приятель из Института марксизма — лениннизма (ИМЛ ) Владлен Логинов. Это было, по — моему, в 75-м г. Тогда вышла моя книжка о белом движении. Тема в то время, можно сказать, полузакрытая, но помаленьку открываемая. Из издательства «Наука» корректуру книжки посылали не только в Главлит (Главный цензурный комитет), но даже в КГБ . Отуда к удивленю издательства пришел похвальный отзыв! Вот и имэловский Владлен книжку прочитал, стал хвалить:

— Хорошо сделано. Много неизвестного материала. Надо Мишке показать.

— Какому Мишке? — спрашиваю.

— Шатрову.

— Он что, для тебя — Мишка? Ничего себе! Драматург чуть ли не первый в стране, на его спектакли билета не достанешь, народ ломится…

Предшественником Шатрова в тематике ленинского Октября можно, наверное, считать Н. Погодина. Но у него революция была вроде художественной картины, а Ленин — выглядел почти скульпурой. Это был официоз, и шаг влево — шаг вправо от него рассматривался как безпокаянный идейный грех. Шатров в свих пьесах «Большевики», «6 июля», «Синие «кони на красной траве», «Именем революции», «Так победим!», «Брестский мир» и др. перерисовал эту картину и свел Ленина с неподвижного пьедестала. Нет, он еще не одушевил Ленина и большевиков, они не стали живыми, но все-таки… Люди хотели знать «настоящего» Ленина и «настоящую» революцию. Шатров шел к этому.

Вся ленинско — революционная тематика должна была проходть через «сито» ИМЛ. Шатрова тамошее руководство, не знаю почему, на — дух не принимало, «держало» чуть ли не за диссидента, а Логинов, видимо, как-то смягчал крутые удары имэловского догматизма. Вот тут-то Шатров и Логинов сошлись.

Шатров жил в большом кооперативном доме на Малой Грузинской, как раз напротив старого католического храма. Когда мы поднимались на лифте, Логинов сказал:

— А знаешь ли кто живет двумя этажами выше Мишкиной квартиры? Высоцкий!

— Ты что, его знаешь?

— Парой фраз перекинулись, когда в «Таганке» «10дней, которые потрясли мир» ставили.

— Ну как он по — твоему?

— Не знаю…

— А Шатров с ним знаком?

— Тоже не знаю. Шатров на 6 лет старше, он с 32 г. Его отца — крупного инженера расстреляли в 38 г. , а мать сослали в 49-м. Тетка его была замужем за преемником Ленина — А. Рыковым. Народ его отметил: водка была под названием «рыковка».

— Выходит, Шатров мститель за родителей своих?

— В какой-то мере так. Да многие из дисседы — дети или внуки репрессированных. Возьми, например, ваших институтских: Петьку Якира, Зорю Серебрякову и других.

Дверь нам открыла довольно красивая молодая женщина. Не улыбнувшись, представилась:

— Натафа.

Было неясно: не выговаривает ли она букву «ша», или это ее кокетство. Поздоровавшись, она с независимом видом удалилась на кухю. А мы втроем пошли в единственную комнату.

Логинов, кивнув головой в сторону кухни, сказал:

— Опять твоя Натафа не в духах.

Шатров, небольшого роста, очень полный и совершенно седой, помолчал, потом предложил:

— А пойдемте, братцы, во двор, там поговорим и кстати собак выгуляем.

Тогда для творческой интеллигенции уже стало модой держать породистых собак. У Шатрова было две: лопоухая коротконогая такса и еще одна, породы которой я не знал. Шатров держал обеих псов на каких-то металлических цепях, гремевших пока мы спускались.

Во дворе Шатров спросил меня:

— Ты наш с Дедушкой (он звал Логинова «дедушкой») фильм «6-е июля» смотрел? Наш был сценарий, снимал Юлька Карасик. Хороший режиссер. Сейчас думаем, что еще снять из 17-го года.

Мы ходили по двору кругами, обдумывая новый сценарий для Карасика.

Ничего не придумали и расстались. На обратном пути я спросил Логинова:

— А что это «Натафа» такая хмурая?

— Не знаю, — ответил он, — да она у него уже третья. Первая была из Детского театра, потом красотка Ирка Мирошниченко. Сейчас она у Олега Ефремова в Художественном театре. Он большой мастер переманивания красоток, да они и сами к нему лезут: театр престижный, роли можно получить хорошие за… Ну, понимай, как хочешь.

Я уже позабыл почему связь с Шатровым у меня прервалась. Возобновились она, помнится, уже в середине 80-х гг. На каком-то обсуждении я встретил Логинова, спросил о Шатрове, и он сказал, что «Мишка переехал на новую квартиру».

— Знаешь где он теперь живет? В Доме на набережной — бывший Дом правительств.

Дом на набережной знала вся Москва. Его стена, выходившая на Каменный мост, была сплошь «украшена» мемориальными досками, напоминавшими о том, что в разные времена в этом доме жили высокие номенклатурные работники, правительственные люди. Но это раньше. Большинство их попали в сталинскую мясорубку, получили «10 лет без права переписки» и осводили свои квартиры в Доме правительства. Теперь в них вселялись не «номенклатурщики», а «элита». Шатров попал в этот дом, благодаря «перестроечному» мэру, мужичку, похожему на купца из пьес Островского Лужкову.

Квартира была по тем временам шикарная: пять комнат, две очень большие, светлые, с высокими потолками и паркетным полом. Шатров встретил меня радушно.

— Ты теперь, как Дедушка — мой друг. А это значит — приходи в любое время, дома я или нет. Хочешь есть, скажи Надьке, она организует.

(«Надька» сменила расставшуюся с Шатровым «Натафу»). Шатров продолжал:

— Спать захочешь — проходи в комнату — кемарь. А ты «Так победим!» видел?

«Так победим!» была его пьесой о Ленине, отступавшим в нэп.

— Нет. Билет не достать. А кто Ленина играет, Каюров?

— Нет. Сашка Калягин. Завтра будет спектакль. Приходи.

Я, кончно, пришел. На следующий день встретились с Дедушкой и пошли к Шатрову. Там уже были Ефремов, Табаков, еще какие-то актеры и Калягин. Все уже были «под мухой». Калягина хвалили за исполнение роли Ленина.

— Конечно, — сказал он, — где вы еще найдете такого, который за 500 рублей зарплаты выучит почти все ленинские тома.

Шатров рассказал о случившимся, кажется, на премьере «Так победим!». На премьеру прибыл сам Брежнев с окружением. Уселись в «царскую» ложу. Ефремову и Шатрову гебешники велели поместиться в какую-то режиссерскую комнатку. На сцене была актриса Проклова, игравшая секретаршу Ленина Володичеву. В этот момент из-за кулис на сцену вышел Ленин (Калягин). Он стал что-то говорить Володичевой (Прокловой), но его чуть ли не на весь зал заглушил скрипуче-деревянный голос Брежнева:

— А это кто, Ленин, что ли?

Ефремов нагнулся к гебешнику, шопотом спросил:

— Он что, плохо слышит или видит?

— Не задавайте лишних вопросов, — сердито ответил тот.

Но одним из дружеских предложений Шатрова я широко воспользовался. Как-то раз он подвел меня к невысокому старинному шкафу и сказал:

— Тут знаешь что? Клад! Эмигрантские и вообще зарубежные издания о 17-м годе и гражданской войне. У нас все это засекречено, запихнуто в спецхраны.

— А как же ты добыл все это, да еще дома держишь?

Он усмехнулся:

— Имею разрешение покупать за рубежом и перевозить через границу. Понял что и как? Дедушку прошу: читай, нам это потребуется! Ленивый, чорт! Читай ты!

Я с готовностью согласился. И с тех пор чуть ли не кажый день приезжал к Шатрову, открывал ключом заветный шкафчик, садился на пол и читал, читал, читал. Иногда брал какую-нибудь книгу домой, засовывал ее за пояс и ехал с ней в троллейбусе с мыслью, что вот сейчас подойдет ко мне какой-нибудь дядя в надвинутой на лоб шляпе и тихо скажет: «Пройдемте!»

По стране уже вовсю гуляла перестройка. Шатров стал одним из наиболее активных ее «прорабов». Часто бывал у Яковлева, у Горбачева. А к нему приходили так называемые «консультанты» «бывших вождей»: похожий на Бальзака Бовин, Шишлин и другие. Стол был всегда накрыт и все становились быстро навеселе. Хотя консультанты тоже были «бывшими», их связи пока сохранялись, и Шатрову они были нужны для проведения своих пьес. Он думал, что перестройка распахнет перед ним широкий простор для революционных пьес, отбросив все догматическике и бюрократические препоны.

Задумана была пьеса, в которой действовали лидеры всех политических партий и течений. И вот спустя много лет, в наши дни, они ведут острую дисскусию о том, каков же итог их борьбы за Россию тогда, в 17-м. Все защищают свою политику. Ленин защищает свою, но признает ошибки, промахи, провалы и т.д. Никто не мог бы скомпрометировать коммунистов, считает он, если бы они не скомпрометировали себя сами. Но так и вышло. Сталинская диктатура догматизировала и бюрократизировала революцию. Перестройка должна повести революцию дальше…

Пьесу, у которой еще не было названия, Шатров повез Горбачеву. Через несколько дней я спросил Шатрова:

— Ну как, прочитал главный?

— Читал.

— Что сказал?

Шатров насупился:

— Сказал повременить надо с постановкой.

— Почему?

— Не знаю. Видно, у него какие-то свои замыслы. А я нашел название для пьесы: «Дальше, дальше, дальше…». Он сам ведь поначалу провозгласил «Больше социализма, больше демократии!»

А потом был ГКЧП, отречение Горбачева, восхождение Ельцина. Перестройка совершила крутой поворот и повела страну в капитализм. Это было трагедией для Шатрова. Театры сняли его спектакли из своих репертуаров. Целыми днями сидел он у себя на даче в Переделкино, читал газеты, качал головой. Куда-то ушла добрая, хорошая Надя. Вместо нее появилась очень красивая Лена, но она была из тех, которые сами ставят на себе ценник и ищут богатого покровителя. К Шатрову она пришла с одним ценником, но через две недели ужс с более высоким перешла к олигарху №1 Борису Березовскому. Было видно, что Шатров затосковал. Этим объясняю. тот странный факт, что он где-то познакоился с девушкой Юлей, моложе его на 35 лет и женился на ней. Ход юлиной «пешки» был понятен: она и ее молодые родители стали наследниками огромной квартиры и дачи в Переделкино.

Потом его американский приятель, автор книги о Н. Бухарине, помог ему уехать в Бостон. Он пробыл там два года, написал для английской звезды Ванессы Рейдгрейв пьесу «Может быть» о времени маккартизма и вернулся в Москву. Нельзя было даже думать о постановке его пьес.

— Вот только разве что о Сталине, — пошутил он. — Давай вместе. И назовем ее «Сапоги».

— Тогда уж «Трубка».

— Ну давай «Трубка и сапоги».

Министр культуры Сидоров и мэр Москвы Лужков поддержали его в другом. Началось строитгльство большого культурного ценра «Красные холмы», Шатров был там Председателем совета директоров. Он скончалсяв в 2010 г., когда его последнее детище — Красные холмы — широко распахнуло двери.

А пьесы? Кто знает что впереди? Я хочу закончить эти воспоминания отрывком из пьесы «Синие кони на красной траве»:

«Дорогой товарищ, я счастлив, что этим письмом имею возможность духовно и душевно приобщиться к вам. Как и вы я был ранен в 1918 году, и с тех пор прикован к постели и думаю о главных вопросах жизни. Лишь в редкие минуты, когда болезнь отступает, я могу взять кисти и краски, чтобы писать картину о грядущем царстве равенства и братства, когда человек действительно будет красив, окрылен и свободен… Я знаю, что не увижу этого царства. Его судьба в руках тех, кто идет за нами Настоящим я прошу вашего разрешения завещать мою картину вам, поскольку непредвиденное со мной может случиться каждую минуту жизни.. Ваш товарищ по фронту гражданской войны Алексей Леньков…»

Прочитав это письмо, я спросил Шатрова:

— Ты сам написал это или нашел в архиве?

— Сам, конечно, а что?

— Читал письмо и вытирал слезы Может, такие, как этот Леньков, и есть революция…