Татьяна Хохрина: Толик

Loading

Лида росла аккуратной, усидчивой девочкой, старательно училась, цепенела при виде стеллажей с книгами, занималась день и ночь, так что школу окончила прилично, устроилась учетчицей на завод, где теперь в столовой судомойкой работала мать, и поступила там же во ВТУЗ. И окончила его!..

Толик

Рассказы из книги «Дом общей свободы», издательство «Арт Волхонка», 2020

Татьяна Хохрина

ТОЛИК

— Слушай, надо же что-то делать! Невозможно же это слышать! Она его там пытает просто! Как-то же ее надо остановить! Ему восемь лет всего. И так жизнь собачья, так еще родная мать истязает. Ужас какой-то! Понятно, что она — мать, а я нет. И что живу здесь на птичьих правах. Но сил нет ежедневно ложиться и вставать под детский вой…

Они уже полгода снимали эту комнату в коммуналке на Писцовой улице и чувствовали бы себя совсем как дома, если бы не соседка Лида. То есть, применительно к ним Лида была совершенно безопасна и даже вполне доброжелательна и терпима, но ежедневные порки и другие садистские воспитательные акции, которые она учиняла своему восьмилетнему сыну Толику, делали жизнь рядом с ними совершенно невыносимой. Причем за два месяца матрица их отношений стала совершенно очевидной, но легче от этого не становилось. Было ощущение, что молодая пара квартиросъемщиков назначена принудительными зрителями бесконечного однообразного спектакля двух актеров, где каждый ненавидел, но прекрасно знал и постоянно шлифовал свою роль.

Восьмилетний Толик был, честно говоря, довольно гадкий — лживый, вороватый, подленький мальчишка, но таких тьма-тьмущая и живут они в родительской любви и нежности, даже не подозревая о своих недостатках. А Толик, похоже, отдувался за них за всех, ежедневно подставляя синюшную тощенькую задницу и и без того лопоухие прозрачные уши под мамашины экзекуции. Он, видимо, понимал безвыходность своего печального положения, поэтому вырабатывал какие-то встречные приемы: начинал завывать еще до первого подзатыльника, голосил с утроенной силой, чтоб мать остановилась, стесняясь и боясь соседской реакции, бесконечно врал и подлизывался к матери, одновременно по возможности гадя всем окружающим. Лида же не то что была такой уж несгибаемой и жестокой воспитательницей, да и прегрешения Толика не были так уж криминальны, как сам факт его существования и история появления на свет поставили на Толике клеймо губителя лидиного счастья и именно этим провоцировали ежедневное лидкино бешенство.

Лидка родилась в этом же районе, совсем недалеко от Писцовой улицы — в Бутырской тюрьме, куда ее мать попала за попытку криминального аборта. И аборт не сделала, и кольцо бабкино, которым собиралась расплатиться, изъяли, и в тюрьму с пузом загремела. Ненадолго, через год и три месяца вышла, с семимесячной Лидкой на руках, без мужа, без копейки и без угла. Кое-как устроилась уборщицей подъезды мыть, угол дали в подвале, и дальше всю жизнь лидкина мать пахала на трех работах, брала любые подработки, хваталась за все, чтоб Лидку накормить, вырастить и выучить. Да так, чтоб она никогда не жила материной собачьей жизнью. И вроде план свой выполнила.

Лида росла аккуратной, усидчивой девочкой, старательно училась, цепенела при виде стеллажей с книгами, занималась день и ночь, так что школу окончила прилично, устроилась учетчицей на завод, где теперь в столовой судомойкой работала мать, и поступила там же во ВТУЗ. И окончила его! И стала Лидка инженер! И за инженера замуж пошла! И получили они квартиру отдельную, хоть и однокомнатную! И мальчика Толю родили! И собралась лидкина мать остановиться наконец и дух перевести с облегчением, что великий план ее выполнен на пять с плюсом! Только обнаружилось, что не с плюсом, а с минусом.

Инженер, зараза, оказался алкоголиком, в первом же запое сломал Лидке руку, а уж когда грудного Толика чуть по пьяни в кипятке не сварил, Лидка в чем была с Толиком в одеяле убежала обратно к мамане в подвал. Развелась с инженером, квартиру разменяли на две комнаты в разных коммуналках, и застряла Лидка на Писцовой улице в очереди в туалет с инженерским дипломом и мальчиком Толей. Алкаш-отец алиментов не платил, размены-переезды наделали долгов, бабка опять пошла на три работы, а Лида сцепила зубы, перестала улыбаться, после целого дня в цеху мыла подъезд и лупила Толика почем зря и за его мелкие грехи, и за папашину пьянку, и авансом за будущие ошибки, и за всю свою поломанную жизнь.

Молодые временные соседи жалели и мальчика, и Лиду, но жили совсем по-другому, сытнее, беззаботнее, веселее. Ездили отдыхать, изощрялись в готовке к приходу гостей, совали Толику конфеты и игрушки, угощали блюдами, которым Лида и названия не знала, дарили ей на праздники косметику, которой она не представляла, как пользоваться. Лида смотрела на них, как на инопланетян, поэтому они вызывали у нее удивление, недоумение, иногда — раздражение, но не зависть и злость. Только одно отличие в их жизни она выделила — отсутствие детей, и именно им объяснила такой контраст между собой и соседями. И это тоже усугубило толикову вину.

Было начало июня, каникулы. Толик бегал с ключом на шее с мальчишками по двору, заворачивая домой только перехватить что-нибудь. Но однажды соседка застала его днем на кухне. Сначала она не поняла, что он делает у широкого кухонного подоконника. А когда поняла — аж съежилась от омерзения. Толик наловил кузнечиков, каких-то жуков и мух, у всех оторвал лапки, и спичкой гонял их по подоконнику.

— Толик!!! Что ты делаешь??! Зачем??!

— А я представляю себе, что это девочки. Мама всегда говорит, что женская жизнь — пытка. Вот я и смотрю, сколько они эту пытку выдержат…

Соседка метнулась в комнату. Ее так мутило, что, забыв, что она специально отпросилась с работы пораньше, она схватила сумку и вылетела на улицу.

— Надо съезжать отсюда, немедленно съезжать. Пока к маме, а там — посмотрим…

Она подбежала к автобусной остановке рядом с домом и оглянулась назад. Толик по-прежнему стоял у окна и она поняла, что впервые видит на его лице такое счастливое и спокойное выражение.

ТОЛЬКО РАЗ В ГОДУ

— Мама, а я считаю — надо справить! Пока есть силы и повод — надо позвать людей, накрыть стол, повидаться. Мы так редко стали гостей принимать, даже не пойму, почему?! А что тебя останавливает? Ты же так всегда любила народ собрать! Что тебя смущает? Странно и обидно как-то…

Лиля всё говорила, говорила, что-то доказывала, сама с собой спорила и Евгения Самойловна даже не пыталась остановить этот поток. Когда тебе под восемьдесят и ты не живешь одна, ты ничего не решаешь, ты просто плывешь по течению. Хотя и это не спасает тебя от недовольства и раздражения домочадцев. Женя все чаще вспоминала, как приятель ее юности, очень долго не женившийся, на недоуменные вопросы окружающих отвечал:»Не надо браться за долгострой. Надо поздно жениться, еще позже родить детей, успеть только их подрастить до начальной самостоятельности и оставить с Богом, не мозоля глаза…» Евгения Самойловна все чаще теперь думала, что он-таки был прав и она, когда-то поспешив выскочить замуж и родить детей, здорово засиделась у них под носом.

— Мне кажется, мам, что ты просто кокетничаешь. Или капризничаешь. Тебе хочется, чтоб мы тебя уговаривали, убеждали, доказывали, как ты заслуживаешь праздника! Ты с самого начала знаешь, что будешь отмечать точно так же, как и каждый год, этот всенародный праздник — твой день рождения, но ты же не можешь просто спокойно обсудить, в какой день кого позвать и чем угостить! Ты же должна душу вынуть и кишки узлом завязать! — Лиля уже перешла в атаку и выкрикивала всю эту чушь матери в спину визгливым неприятным голосом.

Женя явственно услышала, как через час Лиля будет звонить брату из своей спальни и раздраженным шепотом, передергивая каждую фразу, жаловаться на женину неблагодарность и к старости испортившийся окончательно характер, а Аркашка, выпихивая одну девицу, чтоб успеть к другой, будет торопливо утешать сестру, стараясь быстрее свернуть совершенно неинтересный ему разговор.

— Лилечка, мне просто не хочется создавать вам лишние неудобства и хлопоты, толкать на пустые расходы, вынуждать выслушивать нудных старух, словом, короче — усложнять вам жизнь!

— Ой, не юродствуй только ради бога! Когда по пять раз в году здесь табором стоит бобруйская родня, ты не очень обеспокоена нашими неудобствами! Или когда сестрица твоя полоумная по месяцу бродила в ночной рубашке с утра до вечера и рассказывала одни и те же майсы! Это тебя почему-то не смущало! А один раз на четыре часа собрать нормальных людей за красивым столом, поговорить, освежить отношения, может, между прочим, и для семьи сделать что-то полезное, так это для тебя трудное решение, видите ли! Никогда не думала, что к старости ты станет ханжой!

Аааа, вот в чем дело… Состав гостей утверждать будут они. Видно, кого-то надо принять под большое декольте. Будут удивлять хэнд-мейдом и мамашу Евгению Самойловну демонстрировать, как говорящую собачку. Если полезный гость будет либеральный гуманитарий, на аперитив подадут ее сиротское детство и десять лет лагерей. А если важный нужник будет из технократов-консерваторов, то дижестивом будет почетное вдовство зампреда Госснаба. Видимо, зятю приперло, а тут и повод подворачивается! А про бобруйскую родню, приютившую Женю после лагерей, когда она на пушечный выстрел не то что к Москве, а и к Воронежу приблизиться не могла, объяснять бесполезно, хотя Лилька с Аркашей там именно и родились. Как и про несчастную сестру Симу, ребенком три года просидевшую в соседском погребе вместо каникул у бабушки, потому что бабушка с дедом лежали во рву, для них погреба не нашлось. Тоже, наверное, зажились и всех раздражали. Тем более — немцев. Если своим детям надо все это объяснять, то в принципе можно не напрягаться и не объяснять. Ладно, что месить одну и ту же глину…

Начиная со среды Евгения Самойловна начала стаскивать домой сырьё для будущего пира, а в пятницу встала к мартену. Народу должно было быть много, благо квартира позволяла, и надо было не просто угостить, но еще и удивить. И Женя, забыв болячки, фаршировала рыбу, варила холодец из петуха, щедро крошила крабы в оливье, стряпала давно забытые еврейские и украинские блюда, ночью пекла пирожки и торт. Сумасшедшие запахи будоражили весь подъезд, а домашние норовили все время что-то спереть и надо было успевать не только готовить, но и караулить. Наконец, в воскресенье случился сам прием. Главным гостем был глава кампании, где работал зять, и от которого зависело, станет ли зять его партнером или так и останется наемником. Главный гость пришел с женой последнего призыва, у которой хотелось проверить паспорт на предмет совершеннолетия, попросить справку об отсутствии умственной отсталости и разобрать ее на части, как трансформер. С ними был младенец с няней и собачка. Поэтому главную женину подругу — старую доберманиху Чару, терпеливо ждавшую поощрения от гостей, пришлось запереть в комнате, хотя она и не думала посягать на чужую шавку и от обиды завывала в узилище.

С небольшим опозданием приехал сынок Аркаша с новой барышней, похожей с шефской женой, как однояйцевые близнецы. Они радостно признали друг друга, зашлепали поддутыми губами, как гуппи в аквариуме, и защебетали на птичьем языке. Это было очень кстати, позволило мужикам обсудить деловые вопросы, так что на Евгению Самойловну никто не отвлекался, она металась между столовой и кухней, поднося и освежая, поэтому неудивительно, что в какой-то момент нянька начальникова отпрыска, приняв ее за кухарку, сделала ей замечание по поводу несоответствия десертных ножей и вилок и строго велела завернуть пирожков водителю. Наконец был подан десерт, он прошел на ура, шефская жена отправила няню с наследником домой, сама понеслась с Аркашкой и своим клоном в ночной клуб, а зять с шефом курили на лоджии сигары. Лилька выскочила на кухню, где Женя домывала посуду, схватила пирожок, плюхнулась на диванчик и сказала:»Видишь, как было чудесно?! А тебя еще и уговаривать пришлось! Последи за собой, а то ты становишься противная и несговорчивая, как старуха! А ведь можешь быть человеком!»

Когда все утихомирились, разошлись и улеглись, Евгения Самойловна кликнула Чару, открыла окно, зажгла свечку и колеблющиеся тени заполнили кухню настоящими гостями. Тут всем нашлось место. И расстрелянным родителям, и убитым деду с бабкой, и бобруйской родне, и покойному мужу, и чокнутой Симе, и жениным товаркам по камере и по бараку. Этим гостям ничего не надо было подавать и ничего не надо было объяснять. С ними просто было так хорошо, что не хотелось расставаться. Но уже поздно. Завтра в 8 надо накрывать завтрак. Женя выпила рюмку водки, проводила в темноту своих особых гостей и погасила свечку. И правда, зря она отказывалась праздновать. Отличный вышел День Рождения!

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Татьяна Хохрина: Толик

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.